Текст книги "Стрелок. Путь на Балканы"

Тем временем солдаты, ободренные таким успешным применением картечниц, разразились радостными криками и принялись подкидывать вверх шапки, будто уже победили.

– Молодцы артиллеристы, – кричали они, – эвон как врезали турку! Ура!

Крики эти привлекли всеобщее внимание, и через минуту их подхватили все русские солдаты, очевидно, решившие, что к ним подошло подкрепление. Османы же, напротив, слыша это ликование, остановились в замешательстве и ослабили натиск, а затем и вовсе начали пятиться назад.

Через несколько минут на позиции появился сам генерал Арнольди, желающий лично удостовериться в произошедшем. Приняв доклад Самойловича, он быстро осмотрел поле боя, уделив особое внимание устройству огневых точек. Затем, мгновенно оценив ситуацию, приказал перевести одну их картечницу на правый фланг, где турки наседали особенно сильно. Услышав это, Дмитрий поморщился как от зубной боли. К счастью, лицо его было закопчено пороховым дымом, и никто этой гримасы не заметил. Но, к его удивлению, Самойлович решил лично отправиться выполнять приказ генерала, оставив их с Линдфорсом на месте.

Османы еще дважды атаковали их позицию, но даже одной митральезы хватило, чтобы заставить их держаться с осторожностью. Всякий раз, когда начинало звучать знакомое стрекотание, аскеры тут же ложились на землю, и никакая сила не могла их поднять. Так что Будищев с легкой душой передал управление наводчику, а сам, взявшись за винтовку, принялся за свое любимое занятие – отстрел вражеских офицеров и унтеров.

Самойлович тоже действовал не без успеха. По его команде дюжие артиллеристы выкатили картечницу в интервал первой линии и несколькими очередями проредили наступающую турецкую пехоту, а когда она замялась и остановилась, обстреляли вражеских артиллеристов, нагло выкативших орудия на прямую наводку. Густой пороховой дым, окутавший их, не дал толком разглядеть результаты, однако же османам обстрел явно не понравился, потому что они сразу же прицепили орудия к передкам и спешно ретировались.

Поскольку основная часть турецкой артиллерии к тому времени была занята обстрелом аблавских позиций, под Кацелево наступило затишье. Надо сказать, что под Аблаво османам сопутствовал куда меньший успех. Русские пушки там стояли в наскоро возведенных полевых укреплениях и ожесточенно отвечали, не раз и не два заставив противника отступить.

Около полудня только что прибывший к войскам турецкий военачальник Мехмед-Али-паша приказал прекратить атаки и перегруппировать силы. Потрепанные уже таборы из дивизии генерала Фуада были отведены назад и заменены свежими из дивизии Сабита. Последние еще не были знакомы с убийственным огнем русских митральез, а потому полны решимости сломить сопротивление гяуров и водрузить знамя пророка над их укреплениями.

В два часа пополудни вялая стрельба турецкой артиллерии по Кацелевским высотам резко усилилась, и стало ясно, что сейчас турки пойдут на решительный штурм. Их цепи все плотнее охватывали русские позиции, готовясь к последнему броску. Было видно, что вражеские ряды объезжает какой-то важный генерал со свитой, очевидно, ободряя своих солдат.

– Будищев, ты где запропастился? – спросил Дмитрия запыхавшийся Линдфорс.

– Тихо, ваше благородие, всю рыбу распугаете, – хмуро отозвался тот, выцеливая очередную жертву.

Щелкнул выстрел, и турецкий барабанщик, бросив палочки, сложился пополам и мешковато упал под ноги своим товарищам. А русский стрелок, мгновенно перезарядившись, уже искал следующую цель.

– А вы как здесь? – удивленно спросил унтер, отправив очередного османа в страну вечной охоты.

– Генерал приказал перевести картечницу в центр позиции.

– Зашибись!

– К тому же наводчик ранен.

– А вот это действительно хреново!

– Приказ есть приказ. Так что не умничай, а становись к этой «чертовой кофемолке».

– Слушаю, ваше благородие.

– То-то, что слушаешь… кстати, а ты не генерала ли выслеживал? – спросил подпоручик и показал рукой на кавалькаду.

– Нет, – поморщился Будищев, – больно далеко. Пуля-то долетит, но на излете и… короче, поправку фиг рассчитаешь.

– А если?.. – неопределенно спросил подпоручик и глазами показал в сторону митральезы.

– Хм… попробовать-то можно…

В Османской армии, как ни странно, служило довольно много иностранцев. Турецкие броненосцы водили в бой английские моряки. Иррегулярная кавалерия наполовину состояла из бежавших с Кавказа черкесов. Немало было также поляков и венгров, присоединившихся к туркам в надежде поквитаться с русскими за национальные обиды. Мехмед-Али-паша был на самом деле немцем. Правда, он перебрался в Стамбул еще в юности, давно принял ислам и был, наверное, большим османом, чем сами турки. Во всяком случае, служил султану он не за страх, а за совесть и заслуженно считался одним из лучших турецких полководцев. Правда, в отличие от того же Осман-паши, не имел никакой протекции при дворе, отчего способного генерала частенько затирали. Но сейчас он был во главе целой армии, и, если сегодняшнее сражение будет выиграно, то завтра его войскам будет открыта дорога на Плевну и судьба этой войны будет решена!

Объезжая войска, он старался воодушевить своих аскеров, чтобы они без страха шли в бой и принесли ему победу. Разумеется, он слышал, как рядом с ним несколько раз прожужжали русские пули, но и подумать не мог, что за ним ведет охоту какой-то меткий стрелок. Русские позиции, считал он, слишком далеки, и достать его пуля может лишь случайно, но… Будищев уже занял место наводчика и, крутя винты наводки, целился в турецкого генерала. Он тоже знал, что на таком расстоянии одна пуля может достичь цели лишь случайно, но еще он знал, что статистика бывает неумолима, и потому у сотни пуль шансов гораздо больше. Решительно выдохнув, Дмитрий взялся за рукоять и с силой крутнул ее. Блок стволов в очередной раз пришел во вращение и послал во врага целый рой свинцовых градин.

Генерал-майор Александр Иванович Арнольди многое повидал в своей жизни. В более молодые годы он воевал на Кавказе и в Венгрии, во время Крымской кампании охранял от возможных десантов англо-французских союзников балтийское побережье, затем успел побывать в отставке и снова вернуться на службу. Одним словом, он не был паркетным генералом, как многие в свите его величества или великих князей, принявших начальство над корпусами и отрядами Балканской армии. И вот теперь он явственно понимал, что вверенные ему войска находятся в шаге от поражения.

Артиллерии было мало, да и та настолько пострадала от неприятельского огня, что можно было вовсе не упоминать о ее наличии, если бы не крайняя необходимость спасти от захвата турками уцелевшие орудия. Люди устали, у них заканчивались патроны. Генерал, разумеется, послал ординарца с донесением о сложившейся ситуации, но ответа можно было ожидать не ранее чем через несколько часов. К тому же доносившийся от Аблаво шум канонады свидетельствовал, что там тоже жарко, так что помощи можно было и не дождаться, а того, что Тираспольский полк был послан для атаки османского фланга, Арнольди не знал из-за гибели гонца от Дризена.

Генерал, целый день находившийся на передовой и все это время ободрявший солдат, тяжело вздохнул. Все, что можно было сделать в сложившихся условиях, он уже сделал, и то, что они держались до сих пор против врага, превосходящего их по меньшей мере вшестеро, было уже сродни чуду. Однако испытывать долготерпение Господне – грех! Тет-де-пон[68]68
  Теt-де-пон – передовое укрепление.


[Закрыть] придется оставить, а чтобы отступление не превратилось в разгром, надобно провести его в полном порядке. С этой мыслью он вызвал к себе Воеводича и стал диктовать ему приказ:

– …для прикрытия нашего отступления выделить два батальона Бендерского полка под начальством полковника Назимова… держаться приказываю, пока последнее орудие не покинет позиции, и лишь после этого сниматься пехотным частям… Вы все поняли?

– Так точно, ваше превосходительство, – козырнул в ответ штабс-капитан, но не тронулся с места, продолжая что-то рассматривать в турецких рядах.

– Что вы там увидели? – нахмурился генерал и, взявшись за подзорную трубу, помнящую еще эскадры адмиралов Непира и Персиваля-Дешена[69]69
  Вице-адмирал Нэпир – командующий английской эскадрой в Балтийском море в 1854 году. Вице-адмирал Персиваль-Дешен – командующий французской эскадрой в Балтийском море в 1855 году.


[Закрыть], посмотрел вниз. – А… турецкий генерал… атаку готовит, подлец… и если мы не поторопимся, эта атака станет для нас последней!

Не успел Арнольди договорить, как совсем рядом раздалось тарахтение картечницы. Престарелый генерал вздрогнул от неожиданности и, едва не уронив трубу, собирался уже разразиться бранью по адресу артиллеристов, начавших без команды стрельбу, но остановился донельзя удивленный странным поведением Воеводича. Генштабист, бывший по происхождению сербом, вдруг подпрыгнул и заорал:

– Живели! Тако их, твое майку…[70]70
  Ура! Так их, твою мать… (серб.)


[Закрыть] – и что-то еще, плохо поддающееся описанию.

Приставив окуляр к глазу, изумленный Александр Иванович увидел, что лошадь, на спине которой только что гарцевал турецкий паша, вдруг взбесилась и скачет как безумная среди разбегающихся в разные стороны аскеров, а тело седока волочится за ним и бьется о землю.

– Кес ке се?[71]71
  Qu’est-ce que c’est (фр.) – Что это?


[Закрыть] – генерал от удивления перешел на французский и растерянно оглянулся.

Так внезапно открывшая огонь митральеза наконец-то смолкла, густые клубы порохового дыма рассеялись, и стал виден устало прислонившийся к орудию Будищев.

Вытерев рукавом лоб от пота, отчего его и без того чумазое лицо стало еще грязнее, он вопросительно взглянул на Линдфорса. Донельзя довольный подпоручик хоть и не прыгал от радости, но улыбался во все тридцать два зуба, будто выиграл в лотерею. Толпящиеся рядом артиллеристы тоже выражали бурный восторг, а вскоре к ним присоединились и сообразившие, в чем дело, пехотинцы.

– Качать его, чёрта! – громко крикнул кто-то, и радостная толпа налетела на Дмитрия.

Сил отбиваться или бежать не было, так что подбежавшие солдаты подхватили его на руки и принялись подкидывать, как будто он был чемпионом. После нескольких полетов уже начала кружиться голова, но они прекратились так же внезапно, как и начались.

– Что здесь происходит? – внушительно спросил подошедший генерал.

– Ваше превосходительство, – принялся докладывать подпоручик. – Младший унтер-офицер Будищев из митральезы турецкого генерала убил!

– С такого расстояния? Однако!

– Он лучший стрелок в нашем полку.

– К кресту молодца!

– Покорнейше благодарю, ваше превосходительство, – по уставу ответил Дмитрий, вытянувшись во фрунт.

– Так, может, не надо отступать? – вполголоса спросил у генерала Воеводич, когда суматоха улеглась. – Если это их командующий, то они вполне могут прекратить наступление.

– Или, напротив, ударить со всей силы, – задумчиво покачал головой Арнольди. – Впрочем, оповестите солдат, что османский генерал убит, это их ободрит.

Как будто отвечая на его вопрос, в воздухе раздался свист приближающегося снаряда. Раздосадованные потерей командующего, турки предприняли ожесточенный обстрел Кацелевской позиции русских войск, но так и не решились перейти в атаку. Несколько пуль, так вовремя выпущенных из русской митральезы, запустили цепь случайных событий, оказавших в итоге значительное влияние на все последующие события. Одна из них ударила прямо в Мехмед-Али-пашу, но лишь контузила его, зато три другие ранили лошадь, заставив бедное животное рвануться и выбросить своего седока из седла. Еще несколько досталось для офицеров его свиты и толпящихся вокруг аскеров. Осознание, что русские могут вести огонь на такой большой дистанции, вызвало панику, и никто не пришел на помощь своему командующему, пока его тащила по камням и кочкам обезумевшая лошадь. Нет, генерал не погиб и даже довольно скоро оправился от ран и ушибов, но оказался совершенно недееспособен в тот момент, когда был нужнее всего.

Оставшись без вышестоящего начальника, командиры османских дивизий Сабит-паша и Фуад-паша вместо организации атаки на русские позиции начали спорить, кому из них следует принять командование. Дискуссия оказалась настолько увлекательной, что прекратить ее смогла лишь молодецкая атака Тираспольского полка, рассеявшая несколько таборов османской пехоты и вызвавшая панику у турецких артиллеристов, заставив их прекратить обстрел и спешно эвакуироваться.

Окончательно примирило спорщиков только прибытие Ахмед-Аюб-паши, помощника бывшего главнокомандующего турецкой армией Абдул-Керима. Он и взял на себя руководство войсками, положив, таким образом, конец генеральским раздорам.

Что интересно, пока Дунайской армией турок командовал Мехмед-Али, Ахмед-Аюб-паша, считавший себя обойденным его назначением, всячески критиковал его за нерешительность и при всяком удобном случае слал доносы в Стамбул. Но как только бремя командования свалилось на него самого, он сразу же растерял свой пыл и вместо решительного наступления начал ждать прибытия подкреплений, писать пространные донесения в главную квартиру и заниматься другими малополезными в сложившейся ситуации делами.

Неудачный третий штурм Плевны и в особенности огромные потери, понесенные русской армией, до крайности расстроили государя. Каждый лишний день войны стоил огромных средств для казны Российской империи, но самое главное, затягиванием войны могли воспользоваться враги России, прежде всего, конечно, англичане. Военный совет, созванный после неудачи, постановил более не штурмовать неприступную османскую твердыню, а взяв ее в тесную осаду, принудить к капитуляции. Император скрепя сердце вынужден был согласиться. Тем не менее на душе его было тяжело, и мало что могло изменить мрачное настроение Александра II. Иногда, впрочем, такое все же случалось. В тот день аудиенции испросил состоящий при главном штабе чиновник для особых поручений Азиатского департамента министерства иностранных дел.

– Что-то случилось? – рассеянно спросил император у вошедшего, тщетно пытаясь вспомнить его имя.

– Ваше величество! – взволнованно начал тот. – Обстоятельства вынуждают меня припасть к милостивым вашим ногам и смиренно просить защиты.

– Тебе кто-то угрожает? – вопросительно приподнял бровь Александр.

– Не мне, но моему честному имени! Точнее честному имени графов Блудовых!

«Да это же сын покойного Дмитрия Николаевича, Вадим», – припомнил наконец государь, но вслух сказал:

– Продолжайте.

– Вот, извольте, – протянул ему граф газету и, почти всхлипнув, добавил: – Гнусный пасквиль!

Александр II с недоумением взял газету, оказавшуюся «Дейли-ньюс», и бегло пробежался по странице глазами. Не найдя ничего предосудительного, он снова вопросительно поднял бровь.

– Вот тут, маленькая…

– «Наш корреспондент сообщает, что во время недавнего сражения у болгарского села Кацелева русские войска проявили беспримерную храбрость и выстояли против превосходящих сил османов, несмотря на…» Да в чем же пасквиль?

– Ниже, ваше величество!

– Ага вот… «…особенно отличился внебрачный сын графа Блудова, лично убивший турецкого главнокомандующего генерал Мехмеда-Али-пашу… находящийся в ссоре со своим знатным родителем, молодой человек добровольно вступил в армию, чтобы бороться за свободу угнетенных болгар…» И что же?

– Ваше величество, – трагическим тоном воскликнул чиновник, – но у меня нет никаких бастардов!

– Гхм, но у вас есть брат…

– Государь, это совершенно невозможно!

Неподдельная горечь и обида, прозвучавшая в его словах, заставила императора внутренне ухмыльнуться. Надобно сказать, что Александра Николаевича трудно было назвать верным мужем. Смолоду бывший очень влюбчивым человеком, он сумел сохранить это качество до зрелости, чем приводил в отчаяние свою супругу императрицу Марию Александровну. Правда, в последнее время он не то чтобы остепенился, но ограничился одной пассией – юной княжной Долгорукой, успевшей подарить ему уже троих детей.

Так что он обнаружил в себе весьма мало сочувствия к беде Блудова, а если припомнить, что сестра графа, Антонина Дмитриевна, была долгое время наперсницей императрицы и, по слухам, приложила немало усилий, чтобы вызвать у августейших супругов охлаждение друг к другу, то можно сказать, что почувствовал даже некое злорадство. Тем не менее жалобу высокопоставленного чиновника нельзя было оставить совсем без внимания, и государь, придав своему лицу приличествующее случаю выражение, милостиво повелел:

– Обратитесь с вашим делом к Мезенцову[72]72
  Генерал-лейтенант Мезенцов Н. В. – шеф отдельного корпуса жандармов и начальник Третьего отделение собственной ЕИВ канцелярии.


[Закрыть], я же со своей стороны распоряжусь о том, чтобы следствие было произведено в самые сжатые сроки и без лишней огласки.

Весь последующий день Александр Николаевич находился в прекрасном расположении духа, много шутил со свитскими офицерами и генералами и с таким удовольствием пообедал, что составлявшие ему компанию великий князь Николай и румынский князь Кароль пришли в немалое недоумение и, разумеется, попытались выяснить, чем вызвано его хорошее настроение. Следствием этого стало скорое распространение столь занимательной сплетни, отчего даже юные прапорщики и юнкера, завидев графа Блудова, считали своим долгом завести разговор о «славном потомке древнего рода[73]73
  Хотя Блудовы и пытались вести свою родословную от варяжского воеводы Блуда, но реально их род известен с XVI века и был по российским меркам довольно захудалым. Графское достоинство себе и своим детям выслужил в 1842 году Дмитрий Николаевич Блудов, человек действительно одаренный. Так что это просто еще одна издевка от досужих острословов.


[Закрыть], вынужденном с достоинством переносить превратности судьбы».

Стоящий на часах Федька Шматов с тоской посмотрел на раскинувшуюся перед ним картину болгарской природы, но, не найдя в ней ничего занимательного, развернулся в другую сторону. Затем, поправив ремень от винтовки, почесал вспотевшее под ним плечо, и тут, как на грех, вспомнив слова своего приятеля Будищева «моются те, кому чесаться лень», загрустил еще больше.

Не так представлял он себе возвращение в ставший для него родным Болховский полк. Подпоручик Линдфорс куда-то пропал, прихватив с собой Будищева, охотников вернули в свои роты, и вместо прежней вольницы началась прежняя постылая служба. Не такая, разумеется, как до войны, но все же… Оно, конечно, вернуться полностью здоровым да еще и георгиевским кавалером – это не фунт изюму, понимать надо! К тому же крест вручил не кто-то, а сам наследник-цесаревич. Но все это было не то. Митьки, которого все с легкой руки Шматова давно именовали только Графом, рядом не было, зато был ефрейтор Хитров. Вот уж кого Федькина награда уязвила в самое сердце! С тех пор как-то так получилось, что все ночные караулы да разные другие тяжелые наряды никак не могли миновать новоиспеченного кавалера, на которого мстительный ефрейтор перенес всю свою ненависть к Будищеву. А тут еще как на грех ранили Северьяна Галеева, и старший унтер отправился в лазарет, так что дать укорот зарвавшемуся Хитрову было некому.

Другим поводом для тягостных раздумий Шматова был Николай Штерн. Вернувшись в полк, Федька немедленно нашел его и передал два письма, привезенные им с собой из госпиталя. Первое было от Алексея Лиховцева, и ему вольнопер очень обрадовался, несколько раз перечитал, затем принялся расспрашивать о здоровье приятеля. Эта реакция было понятна и даже приятна солдату, и он чувствовал, что совершил нечто хорошее, хотя и не мог выразить это словами. А вот второе… второе было от сестры милосердия госпожи Берг. Да, Федор чувствовал к этой барышне неизъяснимое почтение и даже про себя называл не иначе, как «госпожа Берг». Так вот, развернув письмо, Николай прочел его, а затем некоторое время пытался понять, от кого оно. Затем, несколько раз наткнувшись на словосочетание «ваша Геся», припомнил и… и просто покачал головой!

Дело в том, что Штерн снова был влюблен. Да-да, влюблен всем сердцем, как только это может быть с молодым человеком, не растратившим еще своих чувств и не загрубевшим душой. Когда с одного взгляда в сердце вспыхивает страсть и мысли могут быть заняты только этим предметом, а все прежние увлечения кажутся ненастоящими и незаслуживающими никакого упоминания. В общем, наш Николаша совсем забыл про Гесю. Можно ли его за это осуждать? Ведь он был на войне, когда всякая минута может стать последней в жизни, а чувства обостряются до крайнего предела. Когда так хочется жить и любить, но вместе с тем надо быть постоянно готовым умереть.

Они встретились случайно, когда вольноопределяющийся Штерн зашел к ее отцу купить что-нибудь из еды. Семья их была довольно богатой для здешних мест и содержала придорожную корчму или, как их еще тут называли, – хан. В отличие от других местных богатеев – чорбаджи, они счастливо избежали конфискаций или попросту грабежа со стороны осман, вовремя припрятав свое добро. Сами они какое-то время скрывались, затем видя, что ситуация более-менее пришла в норму, вернулись домой и занялись, как и прежде, хозяйством и мелкой торговлей. Поиздержавшийся в последнее время Николай был готов упорно торговаться с отцом семейства за лепешку и кусок сыра, когда в лавку заглянула она. Их глаза встретились, и вольнопер понял, что пропал. Потеряв дар речи, он смотрел на нее и глупо улыбался. Затем вытряхнул на стол торговца все деньги, что у него были, и на нетвердых ногах пошел прочь. Девушка, разумеется, заметила, что произвела на молодого человека ошеломляющее впечатление, но только посмеялась над его реакцией, бойко стрельнув глазами.

Немного отойдя от наваждения, Штерн решил, что виной всему его долгое воздержание, а также отсутствие вокруг представительниц прекрасного пола, и что на самом деле встреченная им незнакомка вовсе не так хороша. И уж, конечно, если он встретит ее еще раз, то, скорее всего, просто не обратит никакого внимания, разве может быть, чуть больше, чем на любую другую крестьянку. Ну молода, ну смазлива, ну свежа, так что с того? Мало ли фемин встречалось ему на пути, превосходящих юную болгарку и в том, и в другом, и в третьем!

Придя к такому умозаключению, он отправился в корчму и на следующий день снова вернулся, будто мешком ударенный. Девушка показалась ему еще более обворожительной, и с тех пор он пользовался всякой оказией, чтобы оказаться поближе к предмету своего обожания. Вскоре они познакомились, затем подружились, затем… ну Николаша недаром слыл сердцеедом среди своих друзей. Так что, когда Федор привез ему письмо от Геси, он и думать забыл о своей бердичевской знакомой.

А вот Шматову такое невнимание отчего-то показалось обидным. Конечно же, в их деревне встречались парни, гуляющие сегодня с одной девкой, завтра с другой, а послезавтра с третьей, но то были просто дуры деревенские! А вот сестра Берг… в общем, Федя совершенно не одобрял поведение барчука.

– Шматов! – раздался совсем рядом ненавистный голос Хитрова. – Ты опять спишь на посту, язви тебя через коромысло.

– Никак нет, господин ефрейтор, – отозвался часовой, – вот смотрю, что там за пыль на дороге.

– Какая еще пыль? – пробурчал разводящий, но приглядевшись, все же признал его правоту. – И впрямь, несет кого-то нелегкая! Надо бы поручику сказать.

Впрочем, скоро выяснилось, что к полковому бивуаку приближаются казаки, сопровождающие пару артиллерийских орудий. Пока поручик Романкевич беседовал с командовавшим казаками сотником, любопытный Шматов во все глаза разглядывал диковинные пушки. Раньше ему такие не встречались, хотя, по правде сказать, он мало какие видел.

– Чего, Феденька, понравились? – насмешливо спросил сидящий на козлах унтер.

Часовой, услышав знакомый голос, растерянно поднял глаза и едва не упал в обморок от счастья. Сверху на него, улыбаясь во весь рот, смотрел не кто иной, как пропавший Будищев.

– Граф! – только и смог вымолвить парень, а соскочивший на землю Дмитрий уже раскрыл объятия.

– Ну как ты, живой-крепкий, бродяга?

Приятели тут же обнялись и в порыве чувств похлопали друг друга по спине. Артиллеристы и казаки с усмешкой наблюдали за их встречей, и только усатый урядник смешливо спросил у Будищева:

– Пехоцкий, ты что, и впрямь граф?

– На самом деле я – герцог, – важно отозвался Дмитрий, – вот только Федька мой человек темный и этих тонкостей не понимает.

Слова его вызвали немедленный смех у всех присутствующих, а урядник по-заговорщицки подмигнул и тихонько шепнул:

– И как же тебя титуловать полагается, не иначе как «ваше сиятельство»?

– Но-но-но! – погрозил ему пальцем унтер. – Я тебе что граф какой-нибудь? Исключительно «ваше благомордие», на вы и шепотом! Понял, казачура?

Тем временем офицеры завершали церемонию знакомства. Подъехавший Линдфорс представил Романкевичу Самойловича, пояснив, что тот командует взводом картечниц, присланных в их полк для усиления. Затем пришла очередь еще одного презанятного субъекта.

– Знакомьтесь, Николай Захарович, корреспондент «Дейли-ньюс» Алоизий Макгахан. Прошу любить и жаловать!

– Весьма рад, – протянул руку поручик, – вы англичанин?

– Вообще-то ирландец, – обнажил крепкие зубы журналист, – и к тому же гражданин Североамериканских штатов.

– Погодите, я, кажется, читал ваши корреспонденции, это ведь вы писали о зверствах османов в Болгарии?

– Виновен, – еще шире улыбнулся американец.

– А вы очень хорошо говорите по-русски…

– А у меня жена русская!

Романкевич и Макгахан заразительно рассмеялись и расстались почти приятелями. Линдфорс отправился докладывать о своем прибытии, артиллеристы также двинулись вперед к месту расположения. Пришло время прощаться и Будищеву со Шматовым.

– Не тушуйся, братишка, – ободрил Дмитрий Федора, – сменишься, еще потолкуем! А покуда надо за этим пендосом присматривать.

– А кто это?

– Да американец один, – пожал плечами унтер, – фиг его знает, откуда он взялся, но по-нашему шпарит, будто всю жизнь в Рязани прожил. Точно шпион!

– Да ну?

– Ага, обо всем спрашивает, кругом лезет, зараза! Ему Линдфорс, правда, столько разной ерунды наворотил, ну и я заодно…

– Какой ерунды?

– Все, шабаш, – решительно прервал расспросы Будищев, – остальное вечером.

Потрепав еще раз плечо приятеля, Дмитрий хотел было уже идти, но что-то его встревожило. Резко обернувшись, он встретился с ненавидящим взглядом Хитрова и понял, в чем дело. «Живой еще?» – спросили глаза ефрейтора. «Не дождешься!» – также ответил ему унтер.

Вечером приятели собрались на небольшой завалинке. Помимо сменившегося Шматова пришел бывший охотник Анохин, недавно произведенный в унтеры Гаршин, а с ним еще один вольноопределяющийся – Михаил Малышев, которого Будищев прежде не знал.

– А Колька где? – спросил Дмитрий, доставая из мешка оплетённую бутыль с ракией.

– Увы, наш друг ранен стрелой Амура, – развел руками Гаршин.

– В смысле, нового хорька завел?

– Друг мой, вы невыносимы! Ну, разве можно так говорить про женщин?

– Про женщин нельзя, – охотно согласился Будищев и, сделав паузу, тут же продолжил: – Про хорьков можно! Или вы хотите сказать, что наш Николаша нашел в этих местах ангела с крыльями?

– Нет, конечно. Просто дочь местного лавочника, довольно изящная, кстати, барышня.

– Еще и маркитантка! – хмыкнул Дмитрий и, отхлебнув изрядный глоток из бутыли, передал ее дальше. – Ну, давайте, за встречу и за то, что все живые и невредимые!

– Увы, последнее никак нельзя утверждать, не погрешив против истины, – печально сказал Гаршин и аккуратно приложился к горлышку.

– Ты о чем?

– О нашем друге Лиховцеве.

– Что?!

– Нет-нет, он, слава богу, жив, но нельзя сказать, чтобы невредим. А Шматов разве вам не рассказывал?

– Да не успел я, – виновато пробубнил Федька. – Ногу Алексею Ивановичу отняли.

– Врешь!

– Сам видел, мы в одном госпитале лежали, я к нему ходил, почитай, что каждый день.

– И как он?

– Да уж как тут будешь? Тужит за ногой-то, чай, своя, не казенная!

– Жалко парня!

– Ему не пахать, – пробурчал в сторону Анохин, но его, к счастью, никто не расслышал.

– Ну а вы как? – принялся расспрашивать Гаршин. – Я вижу у вас новый крест?

– За Кацелево дали, – безразлично пояснил Будищев, думая, очевидно, о чем-то своем.

– Я слышал, там были тяжелые бои? – спросил Малышев, робко улыбаясь. – Но наши геройски дрались и выстояли!

– Это точно, у нас как генералы чего-нибудь намудрят, так только и остается, что «геройски стоять»!

– А что это за странную артиллерию доставили в наш полк?

– Гатлинги. Вообще-то это ни фига не артиллерия, хоть и числится по этому ведомству.

– Вероятно, это что-то вроде той митральезы, из которой вы так ловко стреляли при Аярсляре? – догадался Гаршин.

– Даже лучше.

– А у Кацелево они тоже были?

– Ну, собственно, за это и наградили, – усмехнулся Дмитрий и тронул висящий на груди крест.

– Вы, вероятно, совершили что-то из ряда вон выходящее, если вас наградили сразу?

– Да так, в пашу одного удачно попал.

– Подождите, – удивлению Малышева не было предела, – так это вы поразили генерала Мехмеда-Али?

– Типа того.

– Это невероятно, это… я должен написать ваш портрет!

– Ты что, еще и художник?

– Некоторым образом – да.

– Ладно, договорились, только с одним условием.

– Все, что угодно!

– Прекрати мне выкать. Ей-богу, тошно уже. Тебя как зовут?

– Михаилом…

– Ну, вот и ладушки. Я – Дима, ты – Миша. Хорошо?

– Идет!

Николай Штерн в это время находился, если можно так выразиться, в засаде. Вечером он, как обычно, пошел к заветному ореху за околицей, в надежде на свидание с пленившей его сердце прекрасной болгаркой. Увы, предмет его страсти не появлялся, так что после нескольких часов бесплодного ожидания вольноопределяющийся решился пойти, чтобы выяснить причину подобной немилости. В конце концов, хан или постоялый двор – заведение публичное, и туда может прийти всякий.

Открыв тяжелую дверь, Николай вошел внутрь корчмы, но, к своему удивлению, никого там не увидел. Только за крайним столом сидел, облокотившись на него, один из работников и преспокойным образом спал. Если бы не молодецкий храп, издаваемый им, Штерн вряд ли бы заметил спящего. А вот сверху доносился какой-то шум, и снедаемый страстью вольнопер рискнул подняться по скрипучей лестнице и замер подле двери, ведущей на хозяйскую половину. Было похоже, что за ней что-то празднуют, поскольку слышалось какое-то пение, стук кружек и оживленный разговор. Затаив дыхание, заглянул он в небольшую щель и едва не лишился рассудка. Посреди большой комнаты был накрыт богатый стол, за которым собралась вся немаленькая семья чорбаджи, а на почетном месте сидел квартирующий у них полковой казначей поручик Праведников и та, которую Николай уже привык считать своей. Судя по всему, там происходила помолвка, во всяком случае, офицер выглядел как именинник, да и отец девушки нисколько не скрывал своей радости. Сама же нареченная, впрочем, особенно счастливой не выглядела, но этого бросившийся прочь Штерн уже не разглядел.

Дальнейшее он плохо помнил. Куда-то бежал, споткнувшись, упал в какие-то заросли, где и пролежал до рассвета, до крови искусав кулак. Утром на негнущихся ногах Николай пошел к большому сараю, где квартировала половина его взвода, и застал подле него Будищева. Ничуть не удивившись появлению давно запропавшего товарища, он безучастно посмотрел, как умывается только что закончивший делать зарядку унтер, и хотел было пройти мимо, но Дмитрий его уже заметил.