Текст книги "Стрелок. Путь на Балканы"

– Наверное, я на вашу бабушку похож, – пожал тот плечами и улыбнулся.

– Н-да? – недоверчиво протянул Валеев. – Скорее уж на тещу! Она такая же грубая, невоспитанная и умеет тянуть из людей деньги.

– Хорошо хоть так, – засмеялся Дмитрий, – а то я уж думал, что она промышляет починкой телеграфных аппаратов.

– Слава богу, нет!

Геся очень устала после смены, но никак не могла заснуть. В последнее время она все более чувствовала неловкость своего положения, но ничего не могла придумать для исправления этой ситуации. Когда она покинула Бердичев, все было просто и ясно. Она бежала вслед за любимым человеком и была уверена, что он тоже любит ее, и без колебания готова была положить свою жизнь, честь и репутацию на алтарь этой любви.

И вот она почти в действующей армии, практически рядом с ним, а ее любимый Николай совершенно не торопится встречаться с ней. А ведь он практически наверняка знает, что она здесь. Не может не знать! Ну, хоть бы передал маленькую весточку, неужели это так трудно? Хотя бы через этого своего странного приятеля – Будищева.

Тут ее мысли перешли на Дмитрия, и девушка вздрогнула. А ведь он ей лгал! Она не знала, в чем именно, но вдруг со всей отчетливостью поняла, что этот непонятный человек явно что-то недоговаривает. Он определенно что-то знал и не захотел ей рассказывать. Хотя, возможно, рассказал это Алексею, а тот теперь смотрит на Гесю глазами побитой собаки, но тоже молчит. Но что же это может быть? Штерн ранен или, еще хуже, убит? Нет, такое бы они не стали скрывать. К тому же будь он ранен, его бы, скорее всего, привезли сюда и тогда… о, она бы заботилась о нем, выхаживала, а если понадобилось, зубами бы вырвала его у смерти! Пусть раненый, пусть покалеченный, как его друг Алексей, но только живой!

Нет, тут что-то другое! Может быть, Николай полюбил другую? Но как это возможно! Нет, это решительно невозможно! Это просто невероятно! Но тогда что?

А может быть, Штерн написал, как и собирался, родителям и они не одобрили его брака с еврейкой? Вот это вполне может быть! Гесе уже не раз приходилось сталкиваться с предубеждением со стороны немцев, поляков, русских. Она хорошо знала, что очень многие относятся к людям ее племени с непонятной враждой и злобой. Николаша, конечно же, не такой, но вот его родители… они вполне могли запретить ему поддерживать отношения с еврейской девушкой. Но почему нельзя было сказать ей об этом прямо? Неужели она не заслужила даже такой малости? Все это было ужасно несправедливо! А тут еще этот непонятный Будищев принес ей столько разной ткани. Зачем? Какой в этом смысл?

Так и не придя ни к какому выводу, она села на кровати, но не стала заворачиваться в одеяло. На улице стояли морозы, но дров было довольно, так что топили в госпитале жарко. Поэтому девушка сидела в одной рубашке из тонкого полотна, не чувствуя неудобств. Ее соседка по комнате, крестовая сестра Агафья, давно спала, сладко посапывая. Вообще, православным и лютеранам не полагалось жить вместе, но помещений не хватало, да и характер у монахини был добрый и спокойный, так что они ладили.

Тут к ним в комнату тихонечко постучали, скорее даже поскреблись. Удивленная девушка встала и, накинув на плечи шаль, подошла к двери. Ни замка, ни какого-либо иного запора на ней не было, так что стук был лишь данью вежливости.

– Кто там? – шепотом спросила она, чтобы не разбудить соседку.

Дверь отворилась, и сестра милосердия, к немалому своему удивлению, увидела Будищева.

– Что вы здесь делаете? – вырвалось у нее.

– Простите за беспокойство, Геся, но мне нужна ваша помощь, – шепнул он ей в ответ.

– Но как вы сюда попали?

– Так же, как и прошлый раз, прошел по коридору.

– Но это…

– Это было не сложно. Но давайте не станем поднимать шум! Вы просто поможете мне в одном маленьком деле, и я уйду. Причем так же тихо, как и пришел.

– Я вас не понимаю!

– И не надо. Просто прочитайте мне, что написано в этой записке.

– Хорошо, давайте ее сюда.

– Вот возьмите, мне показалось, что это немецкий, но прочитать я не смог…

– Нет, это идиш. – Покачала головой девушка. – Какое-то странное послание. Вот слушайте: «Приехать пока не можем, из-за болезни бабушки. Старушка плохо себя чувствует и не соглашается. Однако есть надежда, что она скоро поправится, и тогда мы вернемся. Придержите отправку, а то она никогда не выздоровеет». Ерунда какая-то!

– Ну, не скажите, – задумался унтер. – Надо только понять, кого они называют бабушкой.

– Но откуда у вас эта записка и что все это значит?

– Милая Геся, не задавайте глупых вопросов и не получите уклончивых ответов.

– Я вам не милая!

– А вот это очень жаль, – нагло улыбнулся Дмитрий и, подмигнув, вышел прочь.

Вспыхнувшая Геся с негодованием посмотрела ему вслед, отметив, что шагает он совершенно бесшумно, и потому нет ничего удивительного, что сумел пробраться совершенно незамеченным. Тут глаза ее опустились, и она поняла, что стояла перед посторонним мужчиной практически не одетой, в одной рубашке, едва прикрывшись шалью. Это было настолько ужасно, что девушка пулей заскочила в комнату и бросилась на кровать, зарывшись с головой под одеяло.

– А… что… что случилось? – всполошилась проснувшаяся от шума сестра Агафья.

– Нет, ничего, простите, я не нарочно, – забормотала в ответ Геся.

– Не спится? – покачала головой монахиня. – Это бывает. Замуж тебе надо, девка, да детей нарожать. Тогда и спать будешь как убитая.

В середине января началось долгожданное наступление на Рущук. Русские войска получили наконец подкрепления и были готовы приступить к осаде вражеской твердыни. Боестолкновения случались почти каждый день, но по утверждению старых солдат: «турок пошел уже не тот». И впрямь, можно было подумать, что противник утратил большую часть своей стойкости и что война скоро будет кончена. Однако время от времени происходили еще горячие схватки, когда густо летели пули, злобно звенела сталь и щедро проливалась кровь. Особенно яростно продолжали сражаться черкесы. Недавно лишившиеся родины, они опять проигрывали войну ненавистным им русским и чувствовали, что и из этих мест придется бежать. А потому старались напоследок убить как можно больше своих врагов, награбить имущества, а если уж и не получится его вывезти, то, во всяком случае, старались не дать им воспользоваться победителям. Банды башибузуков, рассыпавшись по окрестностям, жгли, грабили, убивали… однако долготерпение Господне, как видно, истощилось, и их одну за другой выслеживали и уничтожали.

Одно из таких сборищ обнаружили казаки из тридцать шестого полка в небольшой болгарской деревушке. Затеяв с ними перестрелку, донцы отправили гонца за помощью к болховцам и принялись дожидаться подмоги, заботясь лишь, чтобы враг не ушел, покуда не пришло подкрепление.

На выручку к своим давним товарищам тут же пришла пехотная рота, и русские начали теснить противника, надеясь выбить его из деревни, с тем, чтобы совсем разбить в чистом поле. Разбойники упорно сопротивлялись, однако солдат и казаков было больше. К тому же они отлично стреляли, так что сначала отдельные бойцы, а потом целые группы стали бросать оружие, надеясь спасти себе жизнь.

Лишь несколько отчаянных храбрецов попробовали вырваться из окружения, но рванулись не в чистое поле, как это ожидали их противники, а попробовали пройти заснеженным оврагом. Один за другим они пробирались в сугробах в полном молчании. Здесь нельзя было пройти ни с конями, ни с добычей, но они ни минуты не колеблясь, бросили все, надеясь сохранить лишь свою свободу.

И вот, когда казалось, что опасность уже миновала и им удалось вырваться, сверху раздался насмешливый голос казака.

– Вы там еще не передохли?

– Шакалы! – в отчаянии закричал один из черкесов с лицом, обезображенным ужасным шрамом.

– А будете лаяться, постреляем и вся недолга! – посулил им с высоты тот же голос. – Сами тогда на корм чекалке[91]91
  Чекалка – шакал.


[Закрыть] пойдете.

Делать было нечего, и башибузуки обреченно принялись карабкаться наверх. Там их тут же разоружали и до нитки грабили, так что к остальным пленникам их присоединили едва одетыми.

– Шестеро? – строго спросил принимавший пойманных черкесов прапорщик.

– Тю, ваше благородие, – расплылся в нахальной улыбке урядник. – Та кто же их, анцыбалов, считал? Сколько есть – все ваши!

– Ладно, – махнул рукой Штерн и, приосанившись, положил руку на кинжал. – Гоните к остальным!

Казаки в ответ ехидно улыбнулись и, отдав честь, поскакали к своим. Николаша проводил их взглядом и развернулся к охранявшим пленников солдатам.

В последнее время он был совершенно счастлив. Война заканчивалась, и молодой человек надеялся скоро вернуться домой. Конечно, родители будут шокированы известием о его скоропалительной женитьбе, однако наверняка не будут долго сердиться. Тем более что Петранка недавно сказала ему, что ждёт ребенка, и они, вне всякого сомнения, будут очень рады внуку или внучке. Вообще, будущая жизнь представлялась ему исключительно в розовых тонах, и, размышляя о ней, он не мог не улыбаться.

Глядя на него, улыбались и солдаты. Надо сказать, что вид у пообносившегося за время войны Штерна был презабавный. Начнем с того, что сшить офицерской формы было никак не возможно, так что он продолжал ходить в прежней, заменив лишь погоны. Сабли достать тоже не получилось, но Николай обходился шашкой и кинжалом, когда-то давно подаренными ему Будищевым. Вид у него с этим оружием был самый геройский, во всяком случае, сам он именно так и думал. Казаки, конечно, посмеивались над ним, но помалкивали.

Пленным черкесам, уныло бредущим под охраной солдат, тоже не было до него никакого дела, и лишь один из них злобно поглядывал на молодого офицера из-под густых бровей. Голова его, когда-то бритая, теперь немного обросла, но все равно, лишившись папахи, он сильно мерз. Но не это тяготило джигита, а болтавшийся на поясе русского кривой кинжал-бебут. Он сразу узнал клинок, принадлежавший некогда его покойному брату. Тот до сих пор не был отомщен, поскольку убивший его русский негодяй все еще не был найден. Но вот теперь ему не уйти. Всемогущий Аллах сжалился над своим верным рабом и послал ему возможность отплатить убийце!

Улучив минуту, башибузук вихрем пролетел мимо караульных и бросился на ненавистного ему офицера. Тот, не ожидая нападения, растерялся и не смог сразу оказать сопротивления. Сцепившись, они покатились по дороге, отчаянно борясь друг с другом. Солдаты поначалу оторопели от подобной наглости, но через секунду, опомнившись, бросились на помощь своему командиру. Федька Шматов первым достиг дерущихся и, боясь зацепить прапорщика штыком, с размаху въехал сапогом черкесу по ребрам. Тот, впрочем, не ослабил хватки, продолжая изо всех сил душить Николая. Но за первым ударом последовал второй, потом подоспели еще солдаты, и извивающегося от ярости бандита оторвали от Штерна и оттащили в сторону, награждая попутно ударами приклада.

– Спасибо, братцы, – прохрипел офицер и сделал попытку подняться.

К его удивлению, это не удалось, и Николаша, со стоном опустившись на землю, изумленно обвел собравшихся вокруг товарищей глазами.

– Да как же это? – жалобно спросил Федька, с ужасом наблюдая, как на шинели прапорщика расплывается кровавое пятно.

Как оказалось, шустрый черкес успел выхватить у офицера кинжал и им же его и заколол. Теперь он, увидев смерть своего врага, совсем успокоился и принял почти торжественный вид. Губы его скривились в презрительной усмешке, так что обезображенное шрамом лицо стало совсем страшным. Теперь, отомстив за брата, он мог спокойно уйти к своим предкам.

Но простым русским солдатам, стоявшим вокруг убийцы, было не до его душевных порывов. Они любили своего барчука, когда он был простым вольноопределяющимся, и не изменили своих чувств, когда тот стал офицером. За то, что он был прежде одним из них и делил с ними все тяготы войны, пока был рядовым. За то, что не изменился в худшую сторону, став «благородием». Коротко переглянувшись, они все для себя решили и не стали тратить слов. Первым к черкесу подошел Шматов и, коротко размахнувшись, ударил его прикладом в предплечье. Хрустнула кость, а место Федьки занял другой. Через минуту в теле еще живого башибузука не осталось ни одной целой кости, а его судьи и палачи погнали пленных дальше. Те и без того не пытались геройствовать, а, увидев расправу над своим товарищем, и вовсе притихли, больше не доставив своим конвоирам никаких неудобств. А когда офицер, сверявший их количество с рапортичкой, удивился недостаче, все как один сказали: «Убечь хотел, ваше благородие!»

Николай Штерн прожил еще несколько часов и успел проститься с молодой женой, наказав ей сберечь ребенка, затем улыбнулся стоящим вокруг товарищам и тихо ушел, приняв перед смертью последнее причастие от отца Григория Лапшина. Тело молодого офицера с воинскими почестями похоронили на местном кладбище. Говорят, его потомки до сих пор живут в этой деревушке, храня как величайшую реликвию шашку и кинжал своего русского прадедушки.

Цыган Мирча с досадой посмотрел на рукав своего пальто. Угораздило же его так неловко зацепиться, что теперь на нем красовалась большущая дыра, которую аккуратно не заштопаешь, так что он из более-менее прилично одетого господина разом превратился в оборванца. Теперь о некоторых делах до весны, когда пальто можно будет сменить на видавший виды сюртук, придется забыть, а это было почти что катастрофой. Но делать было нечего, надо идти домой и просить старую Мару сделать хоть что-нибудь с его одеждой. Однако это после, а сейчас нужно было дождаться известий и передать их своему главарю – Михаю. Тут дверь в корчму отворилась, и внутрь забежали мальчишки с рынка. Озябшие на морозе, они сунулись было к очагу, но хозяин с руганью отогнал их.

– Брысь, проклятые, еще украдете что-нибудь!

– Дяденька, дай хлебца, – привычно заканючил самый младший из них. – Мы тебе и споем и станцуем…

– Пошли прочь, – трактирщик был неумолим. – У меня тут почтенные господа останавливаются, так что нечего…

– Эй, уважаемый, зачем так кричишь? – окликнул его Мирча. – Молодые люди пришли ко мне. Не будет никакой беды, если они немного погреются!

Корчмарь мрачно посмотрел на цыгана, но спорить с представителем местных уголовников не стал, а лишь махнул рукой, дескать, если к тебе пришли, пусть рядом с тобой и трутся.

– Ну, что скажете? – повернулся тот к мальчишкам, не обращая внимания на хозяина заведения.

– Все как обычно, – принялся обстоятельно рассказывать ему старший из них. – Жиды ходили в штаб, но быстро вернулись.

– В руках у них что-то было?

– Когда туда шли?

– Да нет же, – разозлился Мирча. – Когда возвращались!

– Ну, у старика была палка…

– Розмар те о кхам![92]92
  Разрази тебя гром! (цыг.)


[Закрыть] Да на что мне его палка? Мешков, или баулов, или еще какой поклажи у них не было?

– Нет.

– Куда они еще ходили?

– Только на телеграф.

– Эх, знать бы, что они отправили…

– Мирча, а тебе зачем это?

– Много будешь знать – скоро состаришься!

– Ну, все-таки…

– Хас, если ты будешь таким любопытным, то никто не возьмет тебя в настоящее дело.

– Ладно, чего ты завелся, я же просто спросил! Это ты для Михая, наверное, сведения собираешь?

– Вот же проклятый мальчишка! – вскипел цыган. – Замолчишь ты, наконец, или ждешь, пока тебе язык укоротят?

Выслушав доклад от своих наблюдателей, вор быстро допил свой стакан вина и собрался было уходить, но мальчишки преградили ему дорогу.

– Эй, а деньги?

– Какие еще деньги! – изумился Мирча.

– Ты же нам обещал заплатить…

– Нет, вы только посмотрите на этих наглецов. Потолкались битых полчаса неизвестно где, по теплой погоде, и хотят, чтобы им заплатили! Да где же такое видано? Вот принесете действительно важные новости, тогда поговорим!

Отпихнув неудачливых соглядатаев, он вышел из корчмы и решительно направился прочь. Правда, в какой-то момент его кольнуло нехорошее предчувствие, и жулик резко оглянулся. Однако вокруг ничего подозрительного не было, разве что на другой стороне улицы разговаривали несколько русских солдат. Впрочем, их всегда было много вокруг, так что, немного успокоившись, он продолжил путь.

– Ты так и не сказал, Митрий, какого лешего тут делаешь? – спросил у Будищева знакомый телеграфист, с которым они только что встретились у корчмы.

– Да так, – неопределенно пожал плечами унтер. – За парнями местными приглядываю. Сдается мне, это они, паршивцы, проволоку со столбов рвут.

– Так давай им уши надерем, ведь хуже горькой редьки надоели проклятые!

– Это дело нехитрое, но ведь они не сами сподобились, кто-то же их надоумил. Вот кабы тех, кто научил, за хобот взять, это было бы дело! А пацанов они всегда новых найдут.

– Что, крестов мало, выслужиться хочешь?

– Дурак ты, Тишка! – усмехнулся Дмитрий, но не стал больше пререкаться с товарищем, а направился к корчме. – Пойдем лучше шкалик возьмем.

На самом деле он обратил внимание, что эти самые мальчишки постоянно следят за евреями-поставщиками, и ему стало интересно, зачем они это делают? Едва они подошли к заведению, хозяин сумел-таки выгнать бродяжек на улицу, и они с озабоченными лицами побежали дальше. Час был ранний, и посетителей было немного. Так что Будищев, заказав себе и телеграфисту по чарке ракии, быстро оглядел зал и убедился, что кроме только что ушедшего цыгана никаких других темных личностей там не было.

Картинка понемногу складывалась. Младшие члены преступной группировки следили за потенциальными жертвами, передавая сведения старшим. Поставка продовольствия для воюющей армии было делом прибыльным, но нельзя сказать, чтобы безопасным. На коммерсантов часто нападали, грабили и даже убивали. Через этих гешефтмахеров проходили слишком большие деньги, а потому они привлекали к себе пристальное внимание криминального мира. Разумеется, русское командование принимало меры для охраны поставщиков, обеспечивая их конвоем, но покушения все равно случались регулярно. Уж больно велик был куш в случае удачи.

Граф Блудов, нахохлившись, сидел в приемной цесаревича и ожидал приема в самом мрачном расположении духа. История, начавшаяся как анекдот, быстро превратилась в фарс. О подвигах его мнимого бастарда ходили совершенно фантастические истории, и досужие сплетники старательно распространяли их за спиной Вадима Дмитриевича. Последней каплей, совершенно добившей несчастного графа, стало полное недоуменных вопросов письмо от его сестры Антонины Дмитриевны.

Наперсница императрицы, с одной стороны, была склонна ко всякого рода мистике, сказкам и прочему вздору, с другой – женщиной она была прямой, а потому не стала ходить кругом да около, а спросила в лоб: правда ли ее незаконнорожденный племянник так сильно отличился в деле освобождения балканских христиан и когда же ее беспутный братец, наконец, признает его и представит обществу?

Тут уж отмалчиваться было никак нельзя, потому что камер-фрейлина императрицы была представительницей влиятельных кругов, потерять во мнении которых человеку, беспокоящемуся о своей карьере, было крайне неосмотрительно.

Ко всему, Вадим Дмитриевич был осведомлен, что жандармы проводили расследование и доложили об обстоятельствах дела государю, однако, что именно они разузнали, а паче того, доложили, он не имел ни малейшего представления, а потому крайне беспокоился. Поэтому сейчас чиновник для особых поручений терпеливо ждал приема у цесаревича, а тот вовсе не торопился его принять.

Дверь хлопнула, и в приемную зашел какой-то нижний чин, на которого Блудов поначалу не обратил никакого внимания. Впрочем, делать графу все равно было нечего, и через некоторое время он скользнул по вошедшему рассеянным взором. Надобно сказать, что этот унтер и впрямь имел неординарную внешность. Высокий и статный, особенно на фоне тщедушного графа, с крестами на груди, но что особенно необычно, с чисто выбритым лицом, которое, к слову, показалось Вадиму Дмитриевичу смутно знакомым. Мундир его был в довольно жалком состоянии, хотя подобным в действующей армии было трудно удивить, а на ногах вместо сапог красовалось нечто вроде кожаных лаптей. При всем этом держался молодой человек свободно и непринужденно, будто всю жизнь провел в присутствии высочайших особ и близость наследника российского престола его нисколько не смущает.

– Граф, вас ждут! – выглянул из кабинета цесаревича адъютант.

Блудов тут же поднялся со своего кресла и, оставив на спинке его пальто и цилиндр, суетливо посеменил в сторону двери. Но, к несчастью, затекшие от долгого сидения ноги подвели своего хозяина и после несколько шагов подкосились. Вадим Дмитриевич попытался все же удержать равновесие, но не смог и, к своему стыду, позорно растянулся на ковре, покрывавшем пол в приемной.

На счастье, недавно зашедший сюда нижний чин тут же пришел на помощь к оказавшемуся в неудобном положении чиновнику и, подхватив за талию, легко поставил на место и принялся отряхивать, приговаривая при этом:

– Что же вы, папаша, так неловко!

– Благодарю, голубчик, – жалобно пролепетал Вадим Дмитриевич и с ужасом увидел, что из кабинета на шум выглянул сам цесаревич.

– Что тут у вас? – пробасил Александр Александрович, услышав из их разговора только «папашу» и «голубчика».

– Оказываю помощь штатским, ваше императорское высочество! – тут же доложил унтер и стал усердно есть глазами начальство.

– Тогда заходите!

– Прошу простить меня, ваше императорское высочество, за мой вид, – принялся расшаркиваться чиновник, не имевший возможности сменить свой дорожный фрак на вицмундир. – Только исключительные обстоятельства вынудили меня обратиться к вашему высокому покровительству!

– Я знаком с вашим делом, – хмыкнул в ответ цесаревич. – Более того, именно мне государь повелел вынести по нему окончательное суждение.

– Уповаю на вашу справедливость и милосердие…

– Граф, оставьте этот высокий штиль для официальных приемов и отвечайте мне по совести, знаком ли вам этот молодой человек?

Блудов машинально повернул голову в ту сторону, куда показал великий князь, и ошарашенно понял, что его спрашивают про унтера.

– Нет, ваше императорское высочество!

– А ты, братец, встречал ли прежде этого господина?

– Вживую – нет! – Пожал плечами Будищев, начавший кое-что понимать.

– Как это? – выгнул бровь наследник престола.

– Портрет фотографический видал, ваше императорское высочество! Там этот господин, правда, помоложе был, да и одежда другая, но лицо – точно его.

– Занятно, и где же ты видел сей дагерротип?

– В доме, где мы с маменькой прежде жили, – в голосе Дмитрия прорезалась грусть. – Помню, она глянет на него, вздохнет украдкой да и спрячет в сундучок.

– И кто же, по-твоему, там был изображен?

– Не могу знать, ваше императорское высочество!

– И маменька ничего не говорила?

– Никак нет!

– Что все это значит? – очнулся наконец граф, которому все происходящее показалось кошмарным сном.

– Ну что же, – не без удовольствия в голосе отвечал ему цесаревич. – Позвольте рекомендовать вам, граф, этого замечательного молодого человека. Старший унтер-офицер Болховского полка Дмитрий Будищев, кавалер полного банта знака отличия военного ордена, отчаянный храбрец и, как говорят, недурной механик. Именно про него известный вам журналист по ошибке написал, что он побочный потомок вашего рода. Сам же он, судя по результатам проведенного жандармами расследования, никогда ничего подобного не говорил. В местности, откуда его призвали на военную службу, многие были уверены, что он сын другого Блудова, однако достоверных сведений о тамошних обстоятельствах пока нет. Кажется, я ничего не упустил… ах, да… Прошу любить и жаловать!

– Но я впервые его вижу!

– Не сомневаюсь, – хмыкнул Александр Александрович.

– Клянусь вам всем святым, что у меня есть!

– Не богохульствуйте.

– Да ведь мы и не похожи! – воскликнул в отчаянии Вадим Дмитриевич и вдруг вспомнил, где ему приходилось видеть лицо этого унтера, ибо именно оно смотрело на него из каждого зеркала в молодости, пока он не стал отпускать бакенбарды.

Сообразив это, граф Блудов с трудом сглотнул подступивший к горлу ком и с ужасом уставился на великого князя.

– Ступай, Будищев, я тебя более не задерживаю, – велел унтеру цесаревич.

– Слушаю! – вытянулся тот в ответ и четко, как на параде, вышел прочь из кабинета.

Александр Александрович с непроницаемым лицом проводил его взглядом, а затем круто развернулся на каблуках и посмотрел на совершенно уничтоженного чиновника.

– Наблудил, да в деревню к дальней родне отправил, чтобы грех прикрыть? Молодец, нечего сказать! Ну, да ладно, Бог тебе судья. Одно скажу, кабы ты сам этот дурацкий шум не поднял, так наши кумушки почесали языки недельку-другую, да и успокоились. Так что сам виноват, а теперь коли дел иных нет, так и ступай прочь. Занят я.

– Благодарю, ваше императорское высочество, – попятился граф, отвешивая при этом придворный поклон, пока наконец не ткнулся задом в дверь.

И в этот момент великий князь его окончательно добил:

– Сыновей-то вам с братом Господь не дал? – спросил он, не глядя на съежившегося чиновника. – Ну и поделом!

Если боги хотят наказать человека, то лишают его разума. Будищев не помнил, где он впервые услышал подобное утверждение, но сейчас лишний раз имел возможность убедиться в его справедливости.

Началось все с очередного похода Будищева в корчму за ракией. Там он, правда, почти никогда не пил, а брал на вынос, чтобы угостить приятелей или нужных людей, что, впрочем, тут, в тылу, было почти одним и тем же. Друзья и боевые товарищи остались на передовой, а тут были писаря, каптенармусы и другие важные для нижнего чина персоны, знакомство с которыми весьма помогало облегчить тяготы и лишения военной службы.

На окраине деревни его внимание привлек какой-то шум, доносившийся из-за угла ближайшего амбара. В другой раз он, возможно, прошел бы мимо, но тут до его слуха донёсся женский вскрик, и заинтересовавшийся им Дмитрий не раздумывая шагнул навстречу своей судьбе.

Картина, открывшаяся унтеру, и впрямь заслуживала внимания: трое молодых ребят из числа тех, кого он прежде видел на рынке, затащили в сарай девушку и явно собирались познакомить ее со своей могучей сексуальностью. Правда, получалось у них пока не слишком удачно. Жертва была полна решимости отстоять свою девичью честь и отчаянно сопротивлялась. К тому же юные насильники были не слишком опытны и никак не могли распределить роли. Один из них зажимал девчонке рот, а двое других держали за руки и ноги, так что… насиловать было и некому. А как только кто-нибудь пытался оставить удерживаемые конечности и перейти к основному пункту повестки дня, эти самые конечности приходили в движение и начинали брыкаться или царапаться. А тут еще девушка ухитрилась укусить насильника за палец и, когда он с досадой отдернул руку, разразилась отчаянным воплем.

Тут столь бесцеремонно отвергнутый молодой человек оскорбился и с размаху заехал не понимающей своего счастья дуре кулаком в лицо. Это стало последней каплей для Будищева, и он немедля перешел от созерцания к действию. Хотя удар ноги, обутой в опанок, далеко не так сокрушителен, как если бы на ней был сапог, но первому насильнику мало не показалось, и он, хрюкнув, сложился пополам и в дальнейших событиях участия больше не принимал. Второй получил кулаком в лицо и, отлетев в сторону, тоже затих. Третий же, тот самый укушенный в палец, успел отшатнуться в сторону и схватиться за нож.

– Ну, разве это нож, – укоризненно протянул Дмитрий и одним движением выхватил свой трофейный штык. – Вот это – нож!

Парень, увидев столь грозное оружие в руках унтера, побледнел и, сообразив, что сегодня явно не его день, поспешно ретировался. Тем временем жертва неудачного изнасилования вскочила и, вжавшись всем телом в стену амбара, с испугом смотрела на своего спасителя.

– Ты в порядке? – спросил тот и постарался улыбнуться.

– Да, добре съм, – отозвалась спасенная, настороженно покосившись на зловеще отсвечивающее жало штыка.

– Ну и ладно, – хмыкнул Будищев и, чертыхнувшись про себя, убрал оружие в ножны, после чего протянул девушке руку. – Пойдем отсюда!

– Не ме пипай! – воскликнула она и еще сильнее прижалась к стене.

– Да нужна ты мне! – Дмитрий искренне удивился подобной неблагодарности и, решив, что его миссия окончена, направился к выходу. – Если тебе тут нравится, оставайся, а я пошел.

– Чакай войнико!

– Чего еще?

– Чакай, аз просто се уплаших!

– Понятно, что испугалась. Говорю же пошли отсюда, пока твои ухажеры не вернулись. Как зовут-то тебя?

– Зара.

– Ты что, цыганка?

– Напалавина. Моят баща е цыганин, а майка ми – българка[93]93
  Девушка сказала:
  – Да, все хорошо.
  – Не трогай!
  – Подожди, солдат!
  – Подожди, я просто испугалась.
  – Зара.
  – Наполовину. Отец – цыган, а мама – болгарка.


[Закрыть].

– Дитя дружбы народов, – покачал головой унтер и посторонился, давая девушке пройти.

После этого Дмитрий проводил немного осмелевшую девушку и, возможно, вскоре забыл бы о ней, но во время следующего визита в корчму она сама нашла его и подошла поблагодарить. На сей раз Зара была одета не в мешковатую поддевку и толстый платок, надежно скрывающие ее красоту от нескромных глаз, а в довольно короткое платье без рукавов сверху, из-под которого выглядывала белоснежная сорочка, а снизу несколько нижних юбок. Все это было обильно украшено искусной вышивкой, а на груди звенели мониста. Волосы ее по цыганскому обыкновению были распущены, а на лице играл румянец.

– Здравейте, войнико, – застенчиво улыбнулась она.

– Привет, – односложно отозвался Будищев и критически окинул взглядом недавно спасенную им девицу.

– Искам да ти благадаря[94]94
  – Здравствуй, солдат.
  – Я хочу поблагодарить.


[Закрыть].

– Не бери в голову, красавица. Гусары денег не берут, – усмехнулся он и, забрав заказ, собрался было уходить, но девушка остановила его.

– Почакай, не си тръгвай. Виж как ще танцувам[95]95
  – Подожди, не уходи. Посмотри, как я буду танцевать.


[Закрыть].

Услышав это, Дмитрий удивился. Дело в том, что песни и танцы в болгарских корчмах были делом обыденным, но участвовали в них всегда мужчины. Женщины вообще редко посещали подобные заведения. Но Зара была наполовину цыганкой, так что, по здравому размышлению, ничего удивительного в этом не было. В общем, он остался посмотреть представление и не прогадал. Пусть музыкальное сопровождение из бубна и какой-то местной балалайки было довольно безыскусным, но танцевала девушка так красиво и с огоньком, так что зрелище получилось незабываемым. К тому же чертовка время от времени бросала на своего спасителя лукавый взгляд, так что время от времени прикладывающийся к горлышку бутыли Будищев не на шутку завелся.

Наконец, танец окончился, и девушка отошла в сторону, уступив место недавно подошедшему скрипачу. Тот завел какую-то заунывную мелодию, выжимая слезу из собравшихся. Такого унтер видел на своем веку много и собрался было уйти, но тут снова выглянула Зара и поманила его к себе.