Текст книги "Стрелок. Путь на Балканы"

– Выходи, падлюка! – раздался совсем рядом до боли знакомый голос.

– Давно не виделись, – глухо поприветствовал Дмитрий Хитрова.

Выглядел ефрейтор, прямо скажем, так себе. Форма его поистрепалась, как и у всех русских военных. Шинель была вся в заплатах, на ногах какие-то невообразимые чоботы, подвязанные веревочками, чтобы не развалились. Но на лице давнишнего врага светилась мстительная улыбка, а в руках блестело смертоносное оружие.

– Ну вот и повстречались мы на узкой дорожке, – хищно ощерившись, заявил Васька. – Таперича тебе ни вольноперы, ни охвицера не помогут!

– Может, договоримся? – натужно улыбнувшись, спросил Дмитрий.

– А на что мне с тобой договариваться? – осклабился ефрейтор. – Ты весь тут и хабар твой рядом, все и так мое будет!

– Не все, – замотал головой, цепенея от ужаса, Будищев. – Еще есть, и много! Деньги, золото, камешки драгоценные…

– Всех денег в одну кучу не собрать, – резонно заметил Хитров. – Мне и этого барахла станет!

На лице у Дмитрия появилось отчаяние. Старый враг не проявил свойственной ему жадности, минуты, скупо отведенные судьбой, таяли, а возможности оказать сопротивление так и не появилось. Но как видно, страх и унижение ненавистного ему человека так обрадовали Ваську, что он не торопился стрелять, наслаждаясь каждой минутой своего триумфа.

– Ты не понимаешь, – дрожащими губами принялся умолять его унтер-офицер. – Один такой перстень стоит почти что тысячу, а их там три! Хочешь, покажу?

– Не балуй! – вскинул винтовку Хитров, заметив, что Будищев сует руку за пазуху, но, увидев в ней портмоне, успокоился. – Ну, давай, показывай, что там за цацки?

Тяжелый латунный кошелек распахнулся, и Дмитрий трясущимися руками принялся демонстрировать ему содержимое.

– Вот смотри, деньги, кольца, все забери, только не убивай!

Рассматривать реальные ассигнации и монеты, битком набитые в бумажник, оказалось куда интереснее, чем слушать рассказы о них же, и ефрейтор поневоле увлекся этим занятием, ослабив палец на спусковом крючке. Глаза его разгорелись, было похоже, что Будищев не врал и добыча и впрямь будет немалой! Но в этот момент проклятый унтер незаметно дернул на портмоне какой-то непонятный рычажок, и раздались выстрелы. Промахнуться с такого расстояния было трудно, и маленькие пули одна за другой били Хитрову в лицо. Одна из них выбила ему глаз, другая оцарапала лоб, отчего кровь залила все лицо и совсем ослепила ефрейтора. Тот выстрелил в ответ, но не видел, попал или нет, а второго выстрела сделать не получилось, поскольку Будищев уже добрался до своего врага и ударил ножом в бок.

– Тихо-тихо-тихо, – зашептал унтер, зажимая Ваське рот. – Ты и так уже нашумел, сука!

Тот еще несколько раз дернулся и затих на руках своего убийцы, а Дмитрий, оглянувшись, потащил его труп в рощу, из которой только что вышел. Времени надежно спрятать тело не было, поэтому он быстро присыпал его снегом и бегом отправился назад. Места были людные, и в любой момент мог появиться патруль, привлеченный звуком выстрелов. Но, к счастью, все обошлось. Сундук продолжал лежать на месте, никого на дороге не было, и Будищев, переведя дух, потащил свою поклажу к госпиталю, где первым делом наткнулся на Лиховцева, гуляющего в сопровождении Геси и Шматова.

– Что с вами случилось? – встревоженно спросил Алексей, увидев ковыляющего приятеля.

– Все в порядке, – буркнул в ответ тот. – Просто сундук тяжеловат оказался.

– Чего ж ты меня не позвал? – изумился Федька. – Нешто я бы не помог!

– Ты когда здесь был в последний раз, чтобы я тебя позвал! – огрызнулся в ответ Дмитрий.

– Так это, – растерянно развел руками солдат. – Служба! Я сегодня пришел, да мы, видать, разминулись.

– А отправление – завтра!

Тут их перепалку прервала сестра милосердия. От ее внимательного взора не укрылась новая дыра на рукаве шинели Будищева, и она тут же спросила испуганным голосом:

– В вас стреляли?

– Что?! Вот паскуда, зацепил все-таки!

– Кто? – в один голос воскликнули друзья.

– Кто-кто, дед Пихто! Хитров, чтобы ему пусто было.

– Вы хотите сказать, что ефрейтор напал на вас? – округлил глаза Лиховцев.

– Только не говори, что ты не в курсе наших отношений с ним, – отмахнулся Будищев.

– Эта сволочь еще и не такое могла, – сокрушенно покачал головой Шматов, у которого были свои счеты с Васькой.

– Что вы с ним сделали?

– Ровно то же самое, что он собирался сделать со мной!

– И что теперь будет?

– Если его труп не найдут раньше времени, то ничего. Завтра мы уедем отсюда, а потом вряд ли кто подумает о причастности к убийству инвалидов, отправленных домой за негодностью.

– Вы его убили? – потрясенно ахнула девушка.

– Поймите, Геся, – со вздохом отвечал ей Будищев. – Этот человек сам перешел грань и перестал быть для меня своим. Впрочем, как и любой на его месте, попытавшийся убить меня, вас, Федора или Алешку.

– О нет, не подумайте ничего такого, – горячо заговорила девушка. – Просто эта проклятая война закончилась, а смерти никак не прекратятся. Причем не только среди солдат. Я слышала, что недавно скончалась от тифа баронесса Вревская, так много сделавшая для помощи раненым.

– Вы знали ее? – удивился Лиховцев.

– Да, она очень помогла мне в свое время, а я так ничем и не смогла отплатить ей за ее доброту!

– Не горюйте, барышня, – попытался утешить ее Шматов. – Этот сукин сын, Хитров, слова доброго не стоил при жизни, а если бы он Графа застрелил, тогда как?

– Это было бы ужасно! – согласилась девушка. – У меня и так никого не осталось. Мама умерла, брат сгинул где-то на чужбине, Николашу убили на войне. Вы, наверное, единственные, кроме доктора Гиршовского, близкие для меня люди…

– Ну, Господь не без милости, может, ваш брат еще и живой, – неожиданно брякнул жалостливый Федька.

– Что? – удивилась Геся. – Откуда вы знаете о нем? Погодите, мне говорили, что весть о его смерти принесли два солдата Болховского полка. Федор, это были вы?!

– Э… – замялся солдат. – Тут такое дело, барышня…

– Это был я, – пришел ему на помощь Дмитрий.

– Вы?! – округлил глаза Алексей. – Ничего не понимаю!

– Да что тут понимать! – зло отмахнулся Будищев. – Жрать мы хотели с Федором. Вот и сказали, будто ищем родню умершего товарища, последнее прости передать! То есть это все я, конечно, придумал. Шматов тут ни при чем. Люди, на наше счастье, сердобольные попались, обогрели, накормили, помянуть опять же налили… вот такая история.

– А имя?

– Да выдумал я его! К тому же и имя-то только похожее. Бернес, а не Барнес… певец такой был!

– Невероятно!

– Геся, простите меня, я не знал, что так выйдет…

– Вы! – с трудом выдохнула бледная как смерть сестра милосердия. – Вы – негодяй!

– Это вы очень мягко выразились, – с готовностью поддержал ее Будищев.

– Подлец!

– Гораздо хуже.

– Я ненавижу вас!

– А вы, наоборот, очень мне нравитесь.

– Вы… да вы с ума сошли, если думаете, что я когда-нибудь стану принадлежать вам! – закричала девушка и убежала в слезах.

– Вот же черт, – печально посмотрел ей вслед Дмитрий. – А ведь все так хорошо шло!

– Н-да, – ошарашенно покрутил головой Лиховцев. – Сколько вас знаю и вроде бы ко всему уже привык, но вы всякий раз оборачиваетесь новой стороной и ухитряетесь меня удивить!

– Ага, как избушка на курьих ножках, к кому-то задом, к кому-то передом.

– Подождите, – продолжал Алексей. – А ведь Геся искала того, кто принес в Бердичев эту скорбную весть, и именно так и познакомилась со Штерном и мной. Потом они с Николаем полюбили друг друга, и она отправилась за ним в действующую армию… Я такого даже в романах не встречал!

– Гаршину расскажи, может, он напишет, – усмехнулся Дмитрий.

– Я это, пойду, – робко сказал смущенный Шматов и попятился.

– Стоять! – в голосе Будищева прорезался металл, и испуганный солдат против воли встал по стойке смирно. – Федя, я же тебя людским языком просил…

– Прости, Граф, не знаю, как так вышло, не иначе нечистый попутал, – повинился тот.

– Не сердитесь на него, – неожиданно заступился за парня Алексей. – Все тайное когда-нибудь становится явным, и то, что она узнала обо всем сейчас, возможно, даже к лучшему. Все случившееся больше убеждает меня, что судьбы не избежать, и если вам с Гесей суждено быть вместе, то так оно и будет.

– Ладно, – махнул рукой Дмитрий. – Иди уж, пока я тебе ничего не наговорил!

– Ага, – обрадованно улыбнулся Шматов. – Пойду я. Только, может, это, Хитрова прибрать надо?

– Не вздумай! С твоим счастьем, как пить дать попадешься и к жандармам угодишь. А что ты им можешь наплести, я даже думать не хочу!

– Можно у вас поинтересоваться, – неожиданно спросил Лиховцев, провожая глазами удаляющегося Федьку. – Отчего вы пытались свести меня с Гесей, раз уж она вам так нравится?

– Не знаю, – пожал плечами Будищев. – По-моему, вы ей больше подходите, и она с вами могла быть счастлива, как, впрочем, и вы с ней.

– Но я люблю Софью!

– Да и на здоровье!

– Нет, вы решительно неисправимы! Кстати, а что за певец Бернес? Никогда о таком не слышал.

– Он еще не родился.

– О, так он, как и вы, из будущего?

– Ага.

– Вы опять за свое! Впрочем, согласен, было бы крайне любопытно узнать, какое оно, это самое будущее?

– Знаешь, Леха, нам предстоит долгая дорога, и я, пожалуй, расскажу тебе о нем все, что знаю. Предупреждаю сразу, оно тебе может и не понравиться, во всяком случае, не все!

– Надеюсь, что Геся в дороге успокоится и тоже сможет слушать эти рассказы.

– Это ты к чему?

– Ну, может быть, при ней вы не станете развивать свои идеи о коротких подолах и легкости нравов?

– Ах, вот ты о чем, – засмеялся Дмитрий. – Ты отказываешься только потому, что не видел их сам. Уверяю, тебе бы понравилось!

Эпилог

Рыбинск – город, конечно, не маленький, но нельзя сказать, чтобы очень уж большой. Все друг друга знают, а если уж и не знакомы лично, то, во всяком случае, наслышаны. Поэтому известие о том, что земский врач Модест Петрович Батовский выдает замуж любимую дочь, всколыхнуло весь город. К тому же Софья Модестовна была барышней видной, и редко какое мужское сердце могло устоять перед ее красотой, а потому многие захотели взглянуть на свадьбу.

Вправду сказать, сначала венчание хотели отложить, ведь не прошло еще и полугода, как на войне погиб ее кузен – Николай Штерн. Но даже несчастные родители молодого человека воспротивились этой затее и заявили, что не желают мешать счастью своей любимой племянницы. Софи взамен взяла с них слово, что они непременно будут присутствовать на церемонии, и это условие было принято.

Всякому, кому посчастливилось увидеть Софью Модестовну в то знаменательное утро, наверняка показалось бы, что он увидел ангела, спустившегося с небес на грешную землю и осветившего ее своей красотой. Когда она вышла из кареты, сияя ослепительно белым атласом подвенечного платья, все ахнули и застыли в благоговейном молчании. Модест Петрович, одетый в свой самый лучший фрак, поспешил к дочери и подал ей руку, чтобы отвести в церковь. Вид его был сияющим, да и разве могло быть иначе, ведь любящий отец провожал к алтарю свою любимую дочь! Длинный шлейф несли красиво наряженные девочки из местной лютеранской общины, а самая маленькая из них с важным видом держала коробочку с кольцами.

Вся Пушкинская улица была запружена любопытными, и даже излюбленное место гуляния чистой публики – Карякинский сад – опустел, ибо все хотели хотя бы краем глаза увидеть происходящее торжество. Отец торжественно ввел невесту в кирху, и она, под громкие звуки, извлекаемые из стоящей в углу фисгармонии, двинулась к алтарю. Надо сказать, что инструмент, к несчастью, оказался расстроен и немного фальшивил, но разве эта мелочь могла испортить торжественность момента.

Все присутствующие тут же встали и почти благоговейно взирали, как Софья идет к своему избраннику. О, избранником такой замечательной барышни был поистине достойный человек! Август Карлович Штольц, весьма многообещающий инженер-путеец, был молод, красив и весьма не беден! Но самое главное, он был человек прогрессивных взглядов, а карьера его развивалась более чем успешно. Шутка ли, в его годы уже начальник дистанции! Так что всем было видно, что выбор мадемуазель Батовской был весьма удачен, и она согласилась составить счастье на редкость почтенному господину.

– Любовь долго терпит, милосердствует, любовь не завидует, любовь не превозносится, не гордится, не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла, не радуется неправде, а сорадуется истине; все покрывает, всему верит, всего надеется, все переносит, – громко провозгласил пастор, и все с благоговением прислушались к этим проникновенным словам[99]99
  Послание апостола Павла коринфянам.


[Закрыть].

Модест Петрович так расчувствовался, что не мог удержаться от слез, а Эрнестина Аркадьевна сияла так, будто это она выходила замуж.

– Согласна ли ты, Софья, принять в мужья Августа и любить его в горе и в радости, богатстве и бедности, болезни и здравии, пока смерть не разлучит вас?

– Да, – с легкой запинкой, отвечала невеста и невольно обернулась на стоящего рядом свидетеля.

Ответом ей был такой прямой и честный взгляд, что она, больше не сомневаясь, звонко повторила:

– Да, я согласна!

Голос ее гулко разнесся под сводами церкви, и всем стало так легко на душе, будто собравшиеся почувствовали, как на них спустилось божие благословление.

– Согласен ли ты, Август, взять в жены Софью и любить ее в горе и в радости…

– Да!

– Если кто-то знает причину, по которой они не могут быть обвенчаны, пусть скажет ее сейчас или молчит потом вечно!

Раздалась гулкая тишина, и все замолчали, будто и впрямь ожидая, что кто-то заявит о невозможности брака и разрушит столь прекрасное торжество. Но секунды шли, никто ничего не говорил, и все с облегчением вздохнули.

– Объявляю вас мужем и женой!

После венчания молодые вышли из храма, под звон его одинокого маленького колокола, к которому тут же присоединились его старшие братья со стоящего неподалеку православного собора. Карета уже ждала их, и через несколько минут они уже ехали к дому Батовских. Молодые не захотели устраивать пышный прием, но все равно свадьба была веселой. Рекой лилось шампанское, а родственники жениха кричали в честь молодых: «Hoch!»[100]100
  Ура (нем.).


[Закрыть] Те радостно им улыбались, держась при этом за руки. Рядом с ними сидел молодой человек в военной форме и с георгиевским крестом на груди, бывший их шафером. Гости с жалостью смотрели на беднягу, ведь вместо левой ноги у него был протез, и ходить он мог, только опираясь на трость. Но Софья и Август относились к нему с такой трогательной заботой, как будто он был для них самым близким человеком.

– Кто это? – спросил кто-то из родственников жениха.

– О, это товарищ Николаса Штерна, кузена невесты, погибшего на войне. Как видите, он тоже пострадал, но остался жив.

– О, der russische Held![101]101
  Русский герой (нем.).


[Закрыть]

Некоторое время спустя Алеше удалось отойти в сторону, не привлекая к себе особого внимания, и перейти в другую комнату, где было не так людно. Нарочитое любопытство и показное внимание смущало его, и Лиховцев с облегчением вздохнул.

– Какая прекрасная пара, не правда ли? – раздался рядом восторженный голос Эрнестины Аркадьевны.

– Да, действительно, – не мог не согласиться Алексей.

– Несомненно, они будут счастливы вместе!

– По крайней мере, я очень на это надеюсь.

– С вами все хорошо? – встревожилась мадам Батовская. – Вы выглядите усталым.

– Нет, все хорошо, благодарю вас, – отозвался Лиховцев и смущенно улыбнулся. Он не любил доставлять другим беспокойство и почувствовал себя неловко, а потому попытался перевести разговор на другую тему:

– Скажите, у вас прежде была горничная, кажется, Дуняша… я что-то ее не вижу.

– К сожалению, мы были вынуждены расстаться с ней, – поджала губы Эрнестина Аркадьевна, немедля согнав с лица любезную улыбку.

– Вот как?

– Да, именно так, Алексей Петрович. Мерзавка где-то нагуляла большой живот и бросила, таким образом, тень на нашу репутацию, так что нам не оставалось ничего другого. Но самое ужасное, что у нее хватило наглости заявить, что она сделала это с нашим Николашей. Разумеется, мы не могли потерпеть такого афронта и немедленно рассчитали эту негодную девчонку!

– Ужасная история…

– И не говорите, ведь мы едва не лишились вместе с ней и нашей кухарки Акулины, приходившейся ей теткой. Ах, вы себе не представляете, до чего же трудно в нынешние времена найти хорошую прислугу!

– Да вы правы, не представляю, – кивнул Лиховцев.

– С вашего позволения, я вас оставлю, – на лице мадам Батовской появился любезный оскал. – Мне необходимо заняться гостями.

– Да-да, конечно!

Отчего-то Алексею стало невыносимо душно, и он поспешил покинуть дом и выйти во двор. К своему удивлению, он застал там Маврика. Мальчик сидел на поленнице дров и бездумно болтал ногой. Он не хотел присутствовать на этой свадьбе, видеть гостей, свою сестру и вообще никого, а потому улизнул при первой возможности. Услышав шаги, гимназист обернулся, и его лицо стало неудержимо краснеть. Не сказав друг другу ни слова, они сидели и смотрели на бескрайнее синее небо, по которому лениво передвигались облака. Кто знал, куда они полетят и где прольют благодатным дождем накопленную им влагу? Может быть, в далекую Болгарию, где осталось много русских солдат, сложивших свои головы за чужую свободу. Глядя на них, Лиховцев отчего-то вдруг припомнил слова своего приятеля, сказанные им, когда они уже погрузились на пароход. Стоя на верхней палубе, Дмитрий задумчиво посмотрел на берег и со странным выражением лица сказал, ни к кому конкретно не обращаясь:

– Я никогда не одобрял этой войны, но мне не стыдно, что я принимал в ней участие. Защитить от насилия женщин и детей, прекратить грабежи и убийства мирных жителей, даже если они тебя напрямую не касаются, дело по-любому хорошее. Нет, я ни о чем не жалею!

– Я ни о чем не жалею, – повторил вслед за ним Алексей.

В маленькой деревеньке Будищево в тот день тоже было небольшое торжество. Вообще крестьянские свадьбы справляют осенью, после сбора урожая, но на сей раз праздновали не свадьбу, а сговор. Михайло Барсуков, зажиточный крестьянин из соседней Климовки, просватал за своего сына Гаврилу племянницу будищевского старосты – Машу. Жених был, чего там толковать, видный, так что родители быстро столковались меж собою, тем более что и дядька Кузьма, и отец Питирим сказали свое веское слово. Машка, правда, кобенилась, не понимая, по бабьему своему скудоумию, какое счастье ей привалило. Да в таком деле кто девку-то спрашивает? Ясно же, что родители ей, дурехе, плохого не пожелают!

В общем, родители жениха и невесты, а также лучшие люди обеих деревень сидели за столом и угощались, благо день был субботний и дел особых не намечалось. Потенциальные молодые столбами стояли у образов, всеми забытые, причем Гаврила глупо улыбался, скаля крепкие, как у годовалого жеребца, зубы, а Машка, наоборот, куксилась и кусала губы, но это такая у девки работа, показывать, будто печалится. Хотя всякому разумному человеку ясно – рада бестолковая до смерти!

Те же, кого за стол не позвали, толпились у забора, завистливо поглядывая в окна, и отпускали соленые шуточки, перемежая их взрывами хохота. Неожиданно шум на улице стал стихать, однако занятые хлебным вином сваты не обратили на это никакого внимания. Но тут дверь в избу распахнулась с громким стуком, и внутрь зашел какой-то солдат.

– Здорово, сельчане, – поприветствовал он собравшихся и широко улыбнулся.

– И тебе не хворать, служивый, – подслеповато прищурился Кузьма, уставившись на вошедшего.

Говоря по правде, посмотреть было на что. Солдат был высок и крепок, мундир на нем новехонький, сапоги блестели так, что хоть смотрись в них как в зеркало, а главное – вся грудь была в крестах да медалях! Первым его признала Машка и, поняв, кто перед ней, завыла белугой и бросилась вон из горницы, размазывая по лицу слезы. Гаврила продолжал стоять, глупо улыбаясь, будто пришибленный, а отец Питирим, отставив в сторону щербленый стакан, ожег вошедшего недобрым взглядом.

– Гляди-ка, Митька-дурачок вернулся, – пьяно воскликнул кто-то из присутствующих, и в избе наступила тишина.

– Значит, признали, – ничуть не смутился приемом Дмитрий. – А что, георгиевскому кавалеру и чарки с дороги не нальют?

Оказать уважение служивому, да еще такому геройскому – дело святое. Так что в стакан быстро налили хлебного вина и замялись лишь с тем, кто его будет подносить. Вообще, по обычаю это следовало делать хозяйке дома, но Лукерья замешкалась, Машка куда-то сбежала, так что выпивку схватила разбитная молодуха Дарья и с поклоном подала солдату.

– Примите, Дмитрий Николаевич, не побрезгуйте, – певуче пропела она и, потупив взгляд, застенчиво улыбнулась.

Будищев, не чинясь, взялся за чарку и одним глотком опорожнил ее. Затем решительно взял со стола корочку хлеба и закусил.

– Ну что, мужики, – выдохнул он, дожевав. – Поздравляю, у вас в деревне новая жизнь началась!