Текст книги "Стрелок. Путь на Балканы"

– Точно вам говорю, что в военные действия непременно вступит Италия! – разорялся один низкорослый тип, все лицо которого сплошь заросло черными курчавыми волосами.

– Зачем это макаронникам? – пожимал плечами другой. – Вот Австро-Венгрия, это – да!

– Да за тем, что Кавур – это голова!

– А Андраши, по-вашему, это не голова?

– Тьфу на вашего Андраши и на Франца-Иосифа вместе с ним!

– Чего это он мой? К тому же ваш Виктор-Эммануил ничуть не лучше!

Пан Соломон обычно любил такие разговоры, но сейчас отмалчивался. К тому же в его заведение заглянул сам пан Борух, а таких гостей он всегда обслуживал сам. Сказать по правде, такому солидному господину, как пан Борух, совсем не пристало появляться в подобных трактирах, но он привык заходить сюда еще в молодости, когда был вовсе не таким богатым и важным.

– Что-то у вас совсем не веселое лицо, мой друг, – спросил он у хозяина после обмена приветствиями. – Вы, может, не здоровы?

– Нет, слава богу, достопочтенный.

– Дела идут плохо?

– Грех жаловаться, пан Борух. Все же прибытие Болховского полка весьма оживило торговлю. Я слышал, вы тоже заработали немножко пенензов?[28]28
  Деньги – pieniądz (польск.).


[Закрыть]

– Совсем немного, пан Соломон.

– Конечно-конечно! Но говоря по чести, я жду не дождусь, когда же они уйдут в поход.

– Отчего так?

– Не берите в голову, пан Борух. Просто у меня остались от этих солдат неприятные воспоминания.

– Понимаю, – покачал головой старый еврей, – они верно что-то сломали или испортили?

– Ах, если бы!

– Тогда украли?

– Ну что вы, я сам им все отдал.

– Как же так?

– Ой вэй, это очень печальная история, достопочтенный! Меня обманули как последнего шлемиля[29]29
  Дурак (идиш).


[Закрыть].

– Что вы говорите? И как же это произошло?

– Все из-за моей доброты, пан Борух. Сюда как-то пришли русские солдаты, и один из них стал рассказывать, что ищет семью своего друга – еврея. Дескать, он умер и просил передать последнее прости его матери.

– Да что вы говорите!

– Вот-вот, вы, пан Борух, улыбнулись. Расскажи мне кто-нибудь эту историю, так я бы, наверное, сам смеялся во весь голос! Но этот мошенник был так красноречив и говорил столь жалобно, что все мои посетители рыдали в три ручья, и я вместе с ними!

– Не может быть!

– Еще как может, достопочтенный.

– И чем же все кончилось?

– Чем-чем, он со своим товарищем хорошо покушал и еще лучше выпил. Не забыл прихватить кое-что с собой и был таков! А мы провожали его с таким почетом, как будто он цадик[30]30
  Цадик – благочестивый, безгрешный человек в иудаизме.


[Закрыть] праведной жизни.

– И вы больше его не видели?

– Я, слава богу, нет!

– А кто видел?

– Он заходил в пекарню к пану Руфиму.

– И что?

– Да ничего, если не считать, что он нашел в его булке запеченного таракана и устроил дикий скандал!

– Азохен вэй!

– Вот-вот, пан Руфим тоже так сказал, когда этот молодчик ушел от него с целым мешком превосходных булок.

– И что же, он обратился в полицию?

– А что бы он сказал квартальному, что сам дал солдату булок, а теперь хочет их забрать?

– Последние времена настали!

– И не говорите…

– Кстати, а как звали того еврея?

– Какого?

– Ну, того, мать которого он хотел навестить?

– А зачем вам это?

– Мне просто любопытно.

– Ох, пан Борух, зачем вы заставляете меня вспоминать этот позор? Ну, если вам угодно, то он назвал его… как же он назвал-то его… а, вот, Марк Бернес, вот как!

– Как вы сказали?

– Марк Бернес.

– Не может быть!

– Вы знаете этого человека?

– Возможно, пан Соломон, возможно. Скажите, а что если он сказал не Бернес, а Барнес?

– Может и так, вы же знаете, как эти гои могут исковеркать наши имена. Но какая разница?

– Да так, никакой, – нахмурился пан Борух и пробормотал чуть слышно: – Бедная девочка, стоит ли говорить ей…

Родители Николая Штерна были людьми не то чтобы богатыми, но и бедными их было назвать никак нельзя. У них был свой дом, счет в банке и небольшое поместье. Двести десятин земли, конечно, не латифундия, но, сдавая их в аренду, они имели верных шестьсот рублей в год, что вкупе с жалованьем отца позволяло с уверенностью смотреть в будущее. Единственного сына они любили и баловали, отчего он, вероятно, и вырос немного шалопаем. Его решение пойти в армию не слишком их обрадовало, но с другой стороны, желание сражаться за правое дело говорило об известной зрелости их отпрыска. Тем не менее они не оставляли его своими заботами и время от времени посылали ему денег. Так что, получив очередное извещение о переводе, Николаша ничуть не удивился.

– Ну что, братцы, гуляем! – радостно заявил он приятелям, засовывая извещение в карман.

– Мне право неудобно, – попытался отказаться Алексей, но тут же получил тычок в бок от Дмитрия.

– Слышь, ты точно студентом был?

– Да, – удивился Лиховцев, – а отчего ты спрашиваешь?

– Студент, а простой истины не знаешь!

– Да какой же?

– На халяву и уксус сладок!

Что такое «халява», Алеша не знал, но догадаться было немудрено, и потому он попробовал возмутиться,

– Дмитрий, как вам не стыдно!

– Стыдно у кого видно.

– Браво! – захохотал Штерн. – Вы, мон шер, каждый раз удивляете меня своим остроумием, а это немногим удавалось.

– Учитесь, пока я жив.

– Обязательно. Ну, так вы со мной?

– Всенепременно. Кстати, если Алешка все же откажется, меня это несильно расстроит.

– Почему?

– Нам больше достанется!

– Учитесь, Алексей, вот здравый взгляд на мир.

– Вы куда? – высунулся откуда-то из-за угла Шматов.

– В штаб полка, – отрезал Будищев, – приказ командира.

– Я с тобой…

– Еще чего! Полковник увидит твою рожу и сразу вспомнит, кто сапоги на смотре потерял! Чего доброго на гауптвахту определит, ну и нас с тобой заодно.

– Да ладно вам, Дмитрий, – засмеялся Николаша, – не стоит так пугать нашего друга. Тем более что в тот памятный день весьма многие лишились обуви.

– Весьма многие ее потом нашли, а вот Федька свои совсем пролюбил!

– Как вы сказали?

– Как обычно! Серьезно говорю, не стоит его с собой брать, он нас плохому научит.

– Ну чего ты, Граф! – заканючил Шматов.

– Право же, – не выдержал Лиховцев, – если в нашей компании кто-то и способен сбить человека с пути истинного, то это как раз вы!

– Да, а кто меня давеча чуть в бордель не затащил?

– Куда?

– В публичный дом! Причем весьма низкопробный.

– Но каким образом?

– Граф, ну чего ты, ну ошибся я! – покраснел Федька.

– Кстати, а как вы определили «низкопробность»? – живо заинтересовался происшествием Штерн.

– Бабы страшные! И у каждой на морде лица написано – осторожно, СПИД!

– Что, простите, написано? Кто спит?

– Инфекция дремлет, от сифилиса до трипера!

– Фу, какая гадость!

– Вот именно, а этот олух царя небесного заныл, дескать, давай зайдем, никогда не видел!

– И чем же закончилась сия авантюра?

– Мы позорно бежали!

– Ах-ха-ха, – зашелся в смехе Николаша. – Алексей, вы теперь как хотите, но непременно должны пойти с нами. Иначе наша нравственность может непоправимо пострадать!

Увольнение для вольноопределяющихся дело самое обычное, можно даже сказать пустяковое. В принципе, будь у них такое желание, они могли даже ночевать на съемной квартире. Так что Штерн и Лиховцев получили отпускные записки без малейшей проволочки. Что же касается Будищева и Шматова, так это совсем другое дело. Новобранцам, по здравому рассуждению, вообще ходить в увольнение не положено. Правда, Дмитрий с неразлучным Федькой уже неоднократно бывал в Бердичеве по всяким поручениям, да пару раз Галеев взял грех на душу и отпустил их. Тем паче что вернулись друзья не с пустыми руками и про своего благодетеля – унтера – не забыли. Но надо же, в конце концов, и честь знать!

– Чего это ради, барчук, я этих двух орлов отпустить должен? – хмуро спросил Северьян у пришедшего договариваться с ним Штерна.

– Ну отчего же, должны, Северьян Карпович, – широко улыбнулся Николаша. – Я вас некоторым образом об одолжении прошу.

– К вам, Николай Людвигович, я со всем почтением, однако дать увольнение Будищеву и Шматову никак не могу. Приказ штабс-капитана Гаупта – никого без особого его на то распоряжения не увольнять. Вы с господином Лиховцевым у нас люди почти вольные, с вас другой спрос. К тому же его благородие еще раньше указывал вам препятствий не чинить.

– Досадно, – огорчился Штерн, однако спорить не стал и, пожав плечами, вышел из господского дома.

– Это вы правильно решили, господин унтер-офицер, – одобрительно поддакнул скрипевший в углу пером Погорелов, – ишь чего удумали…

– Тебе заняться нечем? – без малейшей приязни взглянул на писаря Северьян.

Тот тут же уткнулся в свои бумаги и какое-то время старательно выводил буквы, затем, окончив работу, посыпал написанное песком.

– Готово!

– Ну, наконец-то, – буркнул Галеев и, забрав перебеленный писарем документ, принялся его читать.

Убедившись, что все верно, унтер отправился к ротному, а писарь, нервным движением пригладив расчесанные на пробор волосы, задумался. Затем одернул мундир и вышел наружу. Быстрым шагом он пересек всю деревню и вскоре оказался возле хаты Явора. После стычки с Будищевым Погорелов опасался здесь появляться, но сейчас пересилил свой страх и старательно осмотрел снаружи хату и двор.

Поначалу ни квартирующих солдат, ни хозяев нигде не было видно, но затем вышел Охрим и стал запрягать в телегу свою каурую лошадку. Через несколько минут «экипаж» был готов и тронулся в путь. Было четко видно, что помимо хозяина в телеге сидит четверо солдат. Рот писаря немедленно скривила мстительная усмешка, и он побежал к Хитрову. Ефрейтор встретил его не слишком любезно, однако, услышав в чем дело, сразу же переменился в лице.

– Так говоришь, самовольно ушли? – хищно раздувая ноздри, переспросил он.

– Так точно, Василий Лукич, ушли сукины дети!

– И не побоялся на патруль нарваться, паскуда.

– Так ведь он грамотный. Такому ничего не стоит фальшивую увольнительную записку написать, а его приятели вольноперы могут и печать куда надо приляпать. Вот зря их благородие этих барчуков к канцелярии допускал!

– Кабы ты, Степка, свое дело хорошо знал, так и не допускал бы, – осклабился Хитров. – Хотя, ежели их с подделанной увольнительной поймают, так еще лучше. За такое гауптвахтой не отделаешься, тут арестантскими ротами пахнет.

– Вот сейчас бы перекличку и объявить!

– Годи, – осадил его Хитров, – я с тобой уже раз поторопился, да и вляпался. Тут все умно надо сделать. Пусть подальше уйдут да в городе чуть повеселятся, чтобы их там тепленькими взяли…

– Это верно, это правильно, – с готовностью закивал писарь, – это вы, Василий Лукич, здраво рассудили.

– Ты вот что, – остановил его ефрейтор, – скажешь тишком ротному, что Северьян их уволить не уволил, но обещал прикрыть в случае чего?

– Да как же это! – испугался писарь. – Он ведь старший унтер!

– Вот-вот, и если его не подставить, так он может и заступиться перед господином штабс-капитаном.

– Боязно, – с тревогой в голосе протянул Погорелов.

– А за девчонкой по лесу гоняться тебе не боязно было? – насмешливо спросил Хитров. – Или ты думал, дурашка, никто не узнает, за что тебе Будищев рыло начистил?

– Да что вы такое говорите, господин ефрейтор, – лицо Степки вытянулось и стало похоже на маску. – Да и не было ничего такого…

– Вестимо, что не было, иначе он бы тебя убил.

– Не погубите, Василий Лукич, век благодарен буду!

– Да ладно, чего там, не убыло бы от девки. Только смотри, чтобы все по уму на сей раз вышло!

Через пару часов по деревне побежали посыльные, собирая солдат на перекличку. В последнее время таковые проводились не слишком часто и зачастую сводились к тому, что унтера и ефрейторы отмечали своих подчиненных на месте, а потом докладывали фельдфебелю. Но на сей раз перекличку проводил сам Фищенко в присутствии подпоручика Завадского. Взяв в руки список, он громко выкрикивал фамилии и, услышав в ответ «я», отмечал ответившего крестиком.

– Бородин!

– Я!

– Беспалый!

– Я!

– Будищев!

…

– Будищев, твою мать!

– Нигде не видать, господин фельдфебель!

– А Шматов?

– И он тоже.

– Самовольная отлучка?

– Видать с вольноперами ушли!

– Так, может, их тоже отпустили? – нахмурился Фищенко.

– Никак нет, только барчуков.

– Тьфу ты черт, прости Господи! Не было печали…

– Будем искать? – с готовностью в голосе спросил Хитров.

– А ты чего радуешься? – вскипел фельдфебель. – Твои подчиненные – твой и ответ!

– Я давно докладывал, что не надежный этот Будищев!

– Ладно, закончим перекличку, а то, может, еще кого нелегкая унесла.

Но не успели они продолжить, как перед ротой появились запыхавшиеся Дмитрий с Федором.

– Разрешите встать в строй, господин фельдфебель?

– Где вас носило, обормоты?

– Так это, вы же сами велели Шматову сапоги справить…

– Что?

– Ну, да, так и сказали, дескать, хоть из-под земли, но достань, не позорь роту!

– И как, достали?

– Так вот, будьте любезны, в лучшем виде!

Действительно, на ногах испуганного солдата вместо всегдашних опорок красовались новенькие сапоги. Может, и не совсем такие, как утерянные на достопамятном смотре, но все же вполне годные.

– Это где же ты их раздобыл? – прищурился Фищенко.

– Как и велено было – под землей! – невозмутимо отрапортовал Будищев. – От того и сразу сигнал о перекличке не расслышали.

– Отставить веселье, – вмешался Завадский, услышавший смешки в строю, – продолжайте перекличку, а опоздавших накажите своей властью.

– Так точно, ваше благородие! – вытянулся старый служака. – Будьте покойны, не возрадуются.

После построения фельдфебель подозвал к себе провинившихся и, не долго думая, отпустил Шматову крепкого леща, от которого тот отлетел в сторону. Затем обернулся к Будищеву и с угрозой в голосе спросил:

– А теперь говори как на духу, где были?

– Сапоги искали, – стиснув зубы, ответил Дмитрий, держа руки по швам.

– Вместе со студентами?

– Они нас только подвезли немного.

– Куда подвезли?

– До соседней деревни. Тамошний сапожник взялся сапоги Шматову стачать недорого.

– Тьфу! Не могли в Семеновке сговориться?

Весь вид Будищева выражал искреннее раскаяние, дескать, не догадались. Фельдфебель в ответ только покачал головой, потом показал провинившимся два пальца, показывая, сколько каждый получит внеочередных караулов, и махнул рукой.

– Ступайте, да смотрите больше не попадайтесь!

Едва муж повез квартирующих у них солдат в город, Ганна, принарядившись, направилась навестить куму. Совсем уже оправившаяся после болезни Оксана снова осталась одна. Она была уже большой девочкой и понимала, куда именно направилась мачеха. Но она к тому же была неглупой и потому помалкивала о своих догадках. К тому же она любила одиночество и была даже немного рада, что дома никого нет.

Присев на скамейку в своем углу, Оксана открыла свой сундучок и принялась перебирать содержимое. Вот тяжелые мониста, доставшиеся ей от матери. Вот ленты, привезенные из города отцом. Вот деревянная куколка, искусно вырезанная нескладным солдатом Федей. А вот ее главное сокровище – маленькое овальное зеркальце с ручкой. Это его подарок. Дмитрия. Ей до сих пор никто ничего не дарил, кроме отца, разумеется. Дмитро, как она его называла, очевидно, тоже не собирался, но заметив, как она наблюдает за его бритьем, понял это по-своему и, закончив, протянул зеркальце ей. Восхищение девушки, впервые увидевшей свое отражение не в ковше для умывания, было так велико, что он засмеялся и махнул рукой, дескать, дарю.

Вдоволь налюбовавшись на себя, она отложила зеркало в сторону и задумалась. Оксана знала, что русские солдаты скоро отправятся на войну с турками и что, скорее всего, Дмитро она больше не увидит. Это печалило ее, но девочки в ее возрасте не умеют заглядывать в будущее слишком далеко. Она просто думала, что их постоялец самый красивый, храбрый и добрый человек, которого она только знала. И если бы они вместе прошли по улице, держась за руки, все знакомые девчата ахнули бы от зависти. Ее мечты были, впрочем, бесхитростны и целомудренны и не шли дальше этого. Но и от них так сжималось сердце и сладко ныло в груди, что девочке казалось, что она вот-вот задохнется. Однако на грезы у нее было не так много времени. Мачеха ушла, а хозяйство ждать не будет, и Оксана побежала управляться со скотиной. Задав корму животным, девочка вышла из хлева, и вдруг сердце ее екнуло. Прямо на нее смотрел тот самый солдат, что напугал ее зимой. Все та же неестественная улыбка и недобрый взгляд. Все те же короткопалые, заросшие рыжими волосами руки. Если на Дмитрии форма сидела как влитая и казалась очень красивой, то этого солдата мундир делал просто отвратительным. В нем он выглядел представителем какой-то неведомой злой силы и потому казался еще страшнее.

– Ну, что ты испугалась, глупая, – сказал он каким-то скрипучим голосом, – я тебе гостинца вот принес…

Оксана, пристально глядя на незнакомца, попятилась к хлеву. Тот, поняв ее намерение, быстро шагнул вперед и хотел было схватить девочку за руку, но она увернулась и опрометью бросилась бежать. Но солдат ловко подставил подножку, и она рухнула как подкошенная. Тот тут же навалился сверху и, зажав ей рот руками, потащил внутрь хлева. Руки его пахли так же отвратительно, как и он сам, так что девочка едва не задохнулась. Тем не менее она не собиралась сдаваться без боя и тут же вцепилась в палец зубами. Этого нападавший не ожидал и, вскрикнув, на секунду выпустил свою жертву. Та тут же испустила истошный крик, но негодяй ударил ее и заставил молчать. Сил сопротивляться больше не было, и Оксана, содрогаясь от рыданий, чувствовала лишь, как насильник задирает на ней подол, как его отвратительные липкие пальцы скользят по ее ногам. Казалось, что спасения нет, но внезапно все прекратилось. Кто-то рывком стащил с нее нападавшего и отшвырнул в сторону. Девочка не понимала, что происходит, и лишь продолжала плакать, инстинктивно пытаясь прикрыться.

Еще на построении Дмитрия охватило какое-то мрачное предчувствие, а увидев полное неудовлетворенной злобы лицо Хитрова, он всерьез забеспокоился. Пока фельдфебель отчитывал их с Федькой, он просто места себе не находил и, когда тот наконец отпустил их, едва не бегом кинулся к выгону, где стояла хата Явора.

– Граф, а Граф, – спросил поспешавший за ним Шматов, – а как ты догадался, что перекличка будет?

– Как-как, – пробурчал тот в ответ, – каком кверху! Ротный в последнее время как наскипидаренный бегает, и унтера вместе с ним. Ежу понятно, что лафа заканчивается и скоро выступаем, а значит, будут гайки закручивать!

– А я думал, ты с барчуками в Бердичев пойдешь…

– Чего я там не видал?

– Ну, как же, Штерн угощение выставить обещался, еды господской…

– Тихо! – прервал словоохотливого приятеля Будищев.

– Чего?

– Что это за шум в сарае? – подозрительно спросил Дмитрий и, не договорив, кинулся на источник звука.

Широко распахнув дверь, он увидел картину, от которой его на секунду замутило. Обезумевший от животной страсти Погорелов подмял под себя девочку и, задрав на ней юбку, пытался распоясаться. Недолго думая, солдат схватил насильника за шиворот и, оторвав от жертвы, въехал кулаком в печень, а когда противник согнулся от удара, от всей души добавил коленом. Свалившийся как подкошенный писарь завыл и попытался вскочить, но запутался ногами в спущенных шароварах и снова грохнулся. Дмитрий хотел было добавить педофилу ногой, но, заметив какое-то смазанное движение сзади, резко обернулся. Оказалось, что это был его приятель Федька, подхвативший стоящие в углу вилы и смотревший на происходящее совершенно безумными глазами.

– Ты что, дурак? – удивленно спросил он его. – Отвечать же будешь как за порядочного!

– У нас в деревне за это убивают, – с мрачной решимостью заявил в ответ Шматов.

– Брось вилы, – мрачно посоветовал ему Дмитрий, – он уже свое получил. Сейчас отведем его к ротному, и вся недолга. Гаупт за такие дела не похвалит, будет этому любителю молоденьких девочек небо в алмазах!

Договорив, он склонился над плачущей девочкой. Подхватив Оксану на руки, он отнес ее в дом, а та, содрогаясь от рыданий, шептала ему:

– Ты казав, вiн больше не придет… ты казав, не бойся…

– Прости, – говорил он ей в ответ, стараясь успокоить, и она, чувствуя себя в безопасности, понемногу затихла.

Какое-то время он продолжал держать ее на руках, а потом бережно опустил на лавку. Но девочка не хотела, чтобы он уходил, и, обхватив обеими руками, не отпускала. При этом она ничего не говорила и лишь доверчиво прижималась к нему. Тут в хату заглянул Федька и, немного помявшись, выпалил:

– Слышь, Граф, а ведь он не дышит!

– Кто?

– Дык, писарь, кто же еще…

– Зашибись! Только этого нам и не хватало.

Мягко, но решительно, освободившись от рук Оксаны, Будищев вышел из хаты и вдруг резко схватил приятеля за шиворот.

– Это ты его?

– Да ты что, Граф! – испуганно отшатнулся тот.

– Говори правду!

– Нет, я его только разок пнул, а он как неживой! Я нагнулся, а он не шевелится…

Быстро зайдя в сарай, Дмитрий нашел лежащее на полу тело и замысловато выругался. Погорелов действительно был мертв, и ничего с этим поделать было нельзя.

– Куда пнул-то?

– В бок…

– Походу, он, когда грохнулся, приложился башкой вот об этот пенек, мать его!

– Нечто от такого пустяка помереть можно?

– Голова – предмет темный и исследованию не подлежит, – задумчиво заявил Будищев, припомнив где-то слышанную фразу.

– Что же теперь делать?

– Что-что, снимать штаны и бегать!

– Вот что, – решительно заявил Федор, – я на себя все возьму!

– В смысле?

– Скажу, что я Погорелова прибил! Увидел, мол, что он с девчонкой творит, ну и вдарил…

– Это ты хорошо придумал, – одобрительно ответил Дмитрий. – Тебя на каторгу, Ксюху ославим на всю деревню, зашибись, чо! Тебя бы такого умного в правительство, хотя, судя по всему, там таких и без того хватает.

– Ты думаешь, он успел? – хмуро спросил Федька.

– А кумушкам деревенским не один ли хрен? Так и будет для всех со сбитой целкой.

– И что делать?

– Ты не знаешь, где у хозяев водка?

– Нет, а зачем?

– За надом!

Ганна вернулась домой только через пару часов. Зная, что Оксана управила худобу[31]31
  В данном случае – покормила скотину.


[Закрыть], она и не подумала обходить хозяйство, а, присев на скамью, обвела угрюмых солдат лукавым взглядом.

– Чому зажурились, москалики? – пропела она грудным голосом.

– Устали, – односложно ответил ей Дмитрий, а Федька и вовсе отвернулся к стене.

– Я тоже заморилась.

– Могу себе представить!

– Ни, не можешь, – сладко потянулась молодая женщина и засмеялась счастливым смехом. – А где Оксана?

– Спит она. Не тревожь ее.

– От лежебока! Так и проспит все царствие небесное.

Вольноопределяющиеся вернулись поздно. Оба были изрядно пьяны, а потому веселы. Лиховцев принялся выкладывать на стол принесенную с собой снедь, а Штерн взгромоздил на стол штоф водки.

– Ну что, гуляем? – спросил Николаша, широко улыбнувшись.

– Я смотрю, вы уже, – скупо улыбнулся Дмитрий.

– Есть немного, друг мой! Впрочем, я пьян не от выпитого.

– Что-нибудь случилось?

– О да! Я влюбился…

– Неужто в Алешку?

– Фу, какой вы все-таки пошляк, Будищев! Нет, я встретил совершенно необыкновенную барышню. Все же, какая досада, что унтер не отпустил вас с нами! Если бы вы увидели ее, то наверняка даже ваше черствое сердце пришло бы в движение. Боже, как она мила!

– Не обращайте внимания, – заметил закончивший сервировать стол Лиховцев. – Коля подобным образом описывает всех понравившихся ему особ женского пола. А поскольку он ужасно влюбчив, происходит это с завидной регулярностью. Тем не менее мы действительно недурно провели время, и могу сказать только одно: очень жаль, что вас не было с нами!

– Как бы не так! Мы и без того едва не опоздали на построение, с этими чертовыми сапогами.

– Вот как? Право, неожиданный поворот событий. Кстати, а как сапоги?

– Вон стоят, можешь полюбоваться. Фищенко так восхитился их видом, что сразу залепил нам по паре нарядов вне очереди. Если не считать этого, то мы провели время очень скучно. Правда, Федя?

Услышав вопрос, Шматов вздрогнул, но промолчал. В отличие от него, Штерна остановить было невозможно.

– Ах, какая чудная все-таки девушка, – продолжал он живописать свою новую возлюбленную. – Вы не поверите, мила, красива, грациозна как лань! А глаза… боже, какие бездонные глаза!

– Николя, конечно, несколько преувеличивает, – с улыбкой подтвердил Лиховцев, – однако не могу не признать, что барышня действительно примечательная. Правда, у нее горе…

– В смысле, горе, этого ушибленного Купидоном встретила?

– Нет, не настолько большое, – ухмыльнулся Алексей, под воздействием спиртного куда лучше воспринимавший шутки Будищева. – Так вы будете пить?

– Ну, наливайте, раз принесли.

– А где наша прелестная хозяйка?

– Я туточки, – выплыла со своей половины успевшая принарядиться Ганна. – А где Охрим?

– Увы, вашего супруга задержали какие-то неотложные дела! Впрочем, полагаю, вам это не помешает поддержать нашу компанию?

– Ой, – весьма натурально смутилась женщина. – Нехорошо это как-то. Разве только чуточку.

– Чуточку так чуточку! – почти пропел взявшийся за штоф Штерн.

– Ну и что за горе у прекрасной незнакомки, лишившей покоя нашего Николашу? – поинтересовался Дмитрий, когда все выпили.

– Весьма запутанная история, – охотно принялся рассказывать Алексей, – вообразите, у нее недавно умерла мать, а еще раньше забрали на службу брата. Очевидно, их семья связывала все свои надежды с его возвращением домой, но не так давно в Бердичеве появился какой-то солдат и сообщил, что ее брат умер. Надо сказать, что эту печальную весть он принес не ей, а каким-то знакомым… в общем, она теперь ищет этого солдата, но никак не может найти. Что совсем неудивительно, ведь наш полк довольно велик!

– Я обещал найти ей этого солдата, – мечтательно пояснил Штерн, – вы бы видели, как загорелись ее глаза!

– И как же её зовут? – нахмурился Будищев.

– Геся Барнес, а брата – соответственно Марк Барнес.

– Тю, да она жидовка! – с презрительным разочарованием в голосе протянула Ганна.

– Ну что вы такое говорите! – укоризненно покачал головой Николай. – Прежде всего, она прекрасная молодая женщина. К тому же несть ни эллина, ни иудея… кстати, Дмитрий, а вы ничего не знаете по этому поводу?

– Боюсь, ничем не смогу помочь, – равнодушным голосом ответил тот, бросив быстрый взгляд на Федьку.

Но тот сидел мрачный и был настолько погружен в свои мысли, что, кажется, ничего не замечал вокруг. Дмитрий тоже был не слишком расположен веселиться, а приятели-вольноперы и без того были подшофе, так что гулянка долго не продлилась. Через час, решив, что выпито достаточно, все отправились спать.

Утро началось с требовательного стука в дверь, после чего в хату ввалились Галеев, Хитров и еще пара солдат, держащих в руках винтовки с примкнутыми штыками.

– Вы чого, сказились? – напала на них Ганна. – Добрые люди еще спят!

– Тихо, хозяйка, – оборвал ее унтер. – Скажи-ка лучше, ты вчера возле хаты других солдат, кроме своих постояльцев, не видела?

– Ничого я не бачила! – решительно заявила в ответ женщина, уперев руки в бока.

– А дома всё время была, может, отлучалась куда?

– Николы такого ни було!

– Что случилось, господин унтер-офицер? – вышел вперед кое-как одетый Штерн.

– Не твое дело! – рыкнул на него Хитров, но наткнувшись на строгий взгляд Галеева, сбавил тон. – Где Будищев?

– Здесь я, – выглянул из-за занавески Дмитрий.

– Одевайся, – хмуро велел ему унтер. – С нами пойдешь.

– Слушаю.

– Шматов, и ты тоже.

Винтовки им взять с собой не позволили, однако ремни отбирать не стали. Скоро они подошли к господскому дому, где их ожидал штабс-капитан Гаупт и другие офицеры роты.

– Здравия желаю вашему благородию, – выкрикнул Дмитрий и стал в полном соответствии с уставом «есть глазами начальство».

– Вольно, – махнул рукой Гаупт. – Погорелова видел вчера?

– Никак нет, ваше благородие! Вроде бы…

– Так «вроде бы» или не видел?

– Не видел!

– Врет он, ваше благородие, – вмешался Хитров. – Он с писарем крепко не ладил, так что более некому!

– Да что случилось то?

– Молчать! Говорить будешь, когда тебя спросят.

– Виноват! Так точно!

– Писаря Погорелова нашли сегодня утром в деревенском колодце, – пристально глядя Будищеву в глаза, сказал штабс-капитан. – Ты ничего не хочешь сказать по этому поводу?

– Никак нет!

– А отчего вы с ним подрались?

– Так это когда было, ваше благородие.

– Отвечай!

– Из-за бабы!

– Ну, допустим, а из-за какой?

– Так это…

– Отвечай!

– Из-за хозяйки нашей.

– Из-за нее могли, – хохотнул в сторону Венегер, – бабец пегвый согт!

– А ты что скажешь? – обратился к Шматову командир роты, с досадой посмотрев на своего субалтерна.

Федор все это время стоял ни жив ни мертв и только время от времени моргал своими голубыми глазами. Услышав вопрос, он вздрогнул и с каким-то отчаянием в голосе выкрикнул:

– Не могу знать, ваше благородие!

Собственно, этой фразой все его ответы и ограничились. Как ни пытали его Гаупт или другие офицеры, бедолага кричал, выпучивая глаза: «Не могу знать!»

Гаупту и раньше неоднократно приходилось видеть, как молодые солдаты теряют в присутствии офицеров всякую способность соображать и только повторяют, как заведенные, сокровенную фразу: «Не могу знать!» Но все же было в поведении Шматова нечто такое, что наводило на мысль о его неискренности. Однако тот же опыт недвусмысленно подсказывал, что просто допрашивая его, ничего не добиться. Солдат будет упираться до последнего, но ничего не скажет. И что еще хуже, лаской тоже ничего не добиться. Слишком уж велика пропасть между нижними чинами и офицерами. Но не вызывать же полицейского чиновника в самом деле? Эдак позору не оберешься, да и о карьере можно забыть. Разве только в отдельный корпус жандармов путь останется, но это офицеру генерального штаба совсем уж последнее дело!

– Вот что, – хмуро велел он Галееву, – обоих до выяснения под арест!

– Слушаю, ваше благородие! – вытянулся унтер в ответ.

– Да смотри, чтобы не вместе, – спохватился штабс-капитан, вдруг подумав, что лучше бы их было допрашивать по отдельности.

– Как прикажете, вашбродь!

Проводив глазами вышедших, Гаупт сел писать докладную записку о происшествии командиру полка. Быстро описав случившиеся, он хотел было кликнуть писаря, но вспомнил, что тот лежит сейчас в холодном сарае, временно превращенном в прозекторскую. И над его холодным телом колдует полковой врач Соколов.

– Проклятье! – вырвалось у штабс-капитана.

За дверью послышалось какое-то шуршание, и офицер раздраженно крикнул:

– Ну, кто там еще?

Дверь отворилась, и на пороге появились Штерн с Лиховцевым.

– Разрешите, ваше благородие?

– Ну, входите, раз пришли, – нелюбезно ответил им Гаупт. – Чем могу?

– Прошу прощения, господин штабс-капитан, но нам стало известно о причине ареста Будищева и Шматова.

– И что же?

– Ваше благородие, – начал было Николаша официальным голосом, но тут же сбился, – Владимир Васильевич, мы пришли засвидетельствовать полную невиновность нашего товарища.