Текст книги "Дорога жизни"

104. Дикая вишня

В сентябре, когда, уже в основном, убраны поля, на них пасли колхозных коров. В лесу трава уже пожухла и стала жесткой. В полях, после того как уберут урожай, появлялась новая молодая поросль травы, это отава. Коровы с удовольствием ее щипали, подбирая оставленные колосья. Я потихоньку шел за стадом, ведя лошадь на поводу, которая тоже щипала траву. В поле попалась узкая, но длинная полоска березового леса. Я подошел к ней и, привязав лошадь, решил посмотреть грибов. Пройдя несколько шагов, я увидел кусты, усыпанные ягодами, это была дикая вишня. Дикая вишня, у нас в Зауралье, растет небольшим кустарником, по колкам и полоскам березового леса. То, что я увидел, было нечто, ягод было столько, что казалось все было темно-красным. Вишня была уже настолько спелой, что ягоды были бордового цвета. Я сорвал и попробовал несколько ягод на вкус, ягоды были сладкие, с небольшой кислинкой.

У меня была брезентовая хозяйственная сумка, в ней я брал с собой что-нибудь поесть. Я сходил к лошади и отвязал сумку от седла, мне нужно было собрать это вишневое богатство. Время шло к вечеру, я, набрав ягод, сел на лошадь и потихоньку направил стадо к селу.

Дома я рассыпал ягоды на теплую русскую печку для того, чтобы они подсохли. В зимнее время из ягод дикой вишни мама варила отвар, который получался красивым на цвет и сладким с кислинкой.

Вот такая у нас в Зауралье растет дикая вишня.

Отава – второй укос посевной или самородной травы. Состоит из мягких и нежных стебельков, питательность которых должна быть поставлена наравне или даже несколько выше в сравнении с сеном первого укоса.

105. Водовез

Отшумел апрель вешними водами, подсохла на полях земля. Со дня надень должна начаться посевная. В колхозе приготовили сеялки и пригнали из МТС трактора. Трактора были колесные, колеса и сиденья между колес были железные. Колёса с большими шипами. Задние колеса закрывали большие металлические крылья, на которых можно было сидеть. Вот на этой технике должны были засеять все колхозные поля. Трактора были водяного охлаждения, вода постоянно выкипала, и ее часто нужно было доливать в радиатор. Воду к таким тракторам должны подвозить в бочке, запряженной лошадью. Бригадир полеводческой бригады назначил меня водовозом, так как взрослый мужик на такую работу не пойдет. Мне было четырнадцать лет и я как раз подходил для этого дела. Делать нечего, надо кому-то подвозить воду в поле к тракторам. Я пошел к деревенской кузнице, где стояли и ждали ремонта старые телеги, двуколки и прочая колесная дребедень. Выбрал себе легкие дрожки и бочку. Бочка была деревянной, на двух колесах, с квадратным отверстием наверху для залива воды. Все это хозяйство я на лошади перевез на полевой стан, где стояли трактора с сеялками. Каждое утро я приходил на конный двор, запрягал своего Рыжка, так звали моего коня за рыжую масть, в дрожки и ехал на полевой стан. На стане я менял дрожки на бочку, ехал к колодцу, наливал ее полную водой и ехал в поле к тракторам. Трактора с прицепом сеялок, засевали поля зерновыми. Поля были знакомы с детства и мы знали все полевые дороги. Едешь и вспоминаешь, вот там в низине, где растут кусты ивняка, мы бегали с друзьями зорить сорочьи гнезда, яички которых запекали в костре и ели. Вон в том колке растет много шиповника, за которым бегали зимой на лыжах и лакомились сладкой мякотью. Там много боярышника, с длинными и острыми колючками. Так переезжая от одного трактора к другому, по разным полям, я подвозил воду. Трактористы набирали воду в свои фляги для тракторов и для себя, вода была чистой, из колодца. В полях тоже были ключики и я иногда набирал воды в них, чтобы не везти воду далеко со стана. Так проходил день за днем и заканчивалась посевная. Нужда в воде для тракторов отпала и меня перевели на другую работу, на табун, но об этом я уже писал.

106. Часы

С наступлением весны, когда таял снег и начинала расти трава, стали готовиться к перегону коров в летний лагерь. Лагерь был в лесном урочище Калининская избушка. Мы, будущие пастухи, съездили туда, приготовили все для коров и людей. Для коров отремонтировали загоны из жердей с навесами и кормушками для соли-солонца, а в жаркое время дня – для зеленки. Зеленку косили в поле и привозили на телегах. В жаркое время дня коровы были в загоне в тени навесов, спасаясь от слепней. Коров нужно было подкармливать зеленкой, чтобы не упали удои. Все было готово и можно было перегонять коров. Перегоняли группами по 50—60 голов. Летний лагерь находился километрах в шести-семи от села.

В то далекое время наручные часы были редко у кого. Это считалось роскошью непозволительной для селян. Нас, будущих пастухов, вызвали в контору и выдали по наручным часам «Победа» с подковкой на циферблате. Часы были все одинаковые, только что циферблаты разных цветов – одни белые, другие черные. Мне достались с черным. Радости у нас, молоденьких пацанов, которым было по 15 лет, не было конца. Мы с гордостью посматривали на своих сверстников и каждую минуту смотрели который час. Пастухами были и взрослые мужики, даже фронтовики, но они к часам относились спокойно, не показывая вида, что тоже рады такому подарку колхоза. Это были первые наручные в нашей жизни. Часы нам выдали, чтобы мы знали время и пригоняли коров на дойку вовремя. Мне они служили несколько лет, у них был хороший ход, подводить стрелки приходилось немного: на минуту-две в сутки.

В домах были часы-ходики, как правило они безбожно врали – у них всегда к родным гирькам-грузикам цеплялся дополнительный груз, иначе они не хотели тикать и показывать время. После у меня было много разных часов. Были японские и первые электронные, похожие на кирпич, карманные с крышкой и музыкой и современные. Но первую «Победу» с подковой на циферблате я помню всю свою жизнь. Это, наверное, был самый дорогой подарок для нас – пацанов-пастухов.

107. Тюня

На конном дворе утром, как всегда, все собрались в нарядной: учетчик давал разнарядку на работы. Мы, молодежь, должны были ехать за зеленкой. Зеленка, это сено скошенное в лесу, его давали только маленьким телятам. Мы запрягли лошадей в сани, дело было под весну, и поехали к ключу, там в березняке стоял небольшой зарод сена. У нас было четыре подводы, и мы быстро до ехали до места, до ключика было километра четыре. Сено было тяжелым, ложилось на воз плотно и мы быстро управились с погрузкой. Погода была хорошей, морозов уже днем не было, и мы потихоньку ехали к селу. Дорога была не наезженной и проходила по полям, на которых лежал снег. Снег был белым и искрился мириадами маленьких искорок до боли в глазах. «Тюняяя, запевай песню!» – крикнул я парню, ехавшему в середке нашего обоза.

Парня звали Тюней потому, что когда он был совсем маленьким, то не мог правильно выговорить свое имя – Федюня, говорил: «Тюня». Да так это имя и закрепилось за ним. Он хорошо пел и любил петь. Была у него любимая песня: «Виновата ли я». Пел он ее как-то по-особому, не так как поют сейчас, но пел так, что заслушаешься. Все песни в то время были легкими, простыми и понятными. Мы как могли подпевали Тюне.

Мы ехали на возах с душистым сеном, лошади шагали неспеша, мотая головами. Снег искрился, и мимо проплывали небольшие колки леса. Мы горланили песни, нам было весело. Весело от того, что искрился снег, что зеленое сено пахло летом, что в небе ярко светило солнце. Мы не думали о том, счастливы ли мы, наверное, были счастливы по-своему. Потому что мы были слишком молоды, чтобы думать об этом.

Вскоре показалось село, мы сгрузили свои воза на ферме и поехали по домам на обед. После обеда нам снова нужно было ехать за лесным сеном.

108. Выборы

Март, начало весны, еще стоят по ночам морозы и часто метет поземка, заметая все, что было расчищено и протоптано в снегу. Но днем, когда на небо поднимается солнце, кое-где появляются сосульки – это первый признак весны. Вот в это время всегда проходят выборы в любые органы власти. Из кладовок сельских советов достаются плакаты и призывы, когда-то написанные сельским умельцем, мало-мальски умевшим писать плакатными перьями. Все это добро проверялось и развешивалось на улицах села. Это были призывы к населению приходить всем на выборы и отдать свои голоса за выбираемых депутатов. По домам ходили агитаторы в лице почтальонши и завклуба, они проводили агитацию и рассказывали о кандидатах в депутаты. Хотя в селе знали друг друга как облупленных, но все равно люди внимательно слушали и кивали головами, как будто этих самых кандидатов, привезли по крайней мере с Луны, никак не ближе. Накануне выборов, которые всегда проводились в клубе, всё украшали транспарантами и плакатами, написанные на красном кумаче и все выглядело празднично. Ставились кабинки и урна для бюллетеней, в соседней комнате должен быть буфет.

Нас, молодых работников колхоза, то-есть ребят по четырнадцать-пятнадцать лет, собирал председатель совета и выдавал нам цветные ленты и колокольчики. Этим добром мы должны были украсить упряжь для лошадей. Мы обматывали лентами дуги и подвешивали под ними колокольчики. Утром рано мы приходили на конный двор и запрягали в кошевы выездных жеребцов, при этом вплетали в их гривы тоже ленты. Все это выглядело очень красиво и ярко, мы готовились к празднику – к выборам. Выборы начинались ровно в шесть утра. В таких украшенных кошевах, мы возили урны для голосования тем, кто не в состоянии прийти в клуб сам. Они отпускали свой бюллетень дома. Обстановка была праздничной и как правило голосовать приходили все.

Я не хочу проводить аналогию тех выборов, с нынешними, но одно неоспоримо, тогда выборы были как праздник. а как проводятся сейчас – вы знаете и сами.

109. Ушедшее детство

 
Зелёный, обшарпанный, старенький поезд…
Я каждый вагон расцелую глазами…
Отправь меня в Детство, где травы по пояс,
Где дождь размывает запретные грани…
 
 
Где можно чумазым из мокрого сада
Явиться под вечер к воркующей печке,
Уверенным твёрдо, что мне будут рады —
Промокшим до нитки …сыночку…
 
 
И россыпи яблок рубашки подоле,
Сокровищем маме в тёплые руки!
В ведёрке царапины вымыть от боли…
Мелодией сна уничтожить все звуки…
 
 
В пуховых подушках проснуться счастливым
Под взглядом, в окно постучавшего, клёна…
Обои в цветочек уютностью милой…
С рождения, кажется, с ними знаком я…
 
 
Зелёный, обшарпанный, старенький поезд
Меня на перроне сегодня оставил…
Уехал к тем травам, что были по пояс,
В яблочной памяти грустью растаял…
 

(автор не известен)

110. Косачи

Собрались мы с друзьями на новогодние праздники в селе. Приехали из разных городов, так как у всех родители жили тут, и мы их часто навещали. Так получилось, что у нас оказалось три свободных дня после новогодней ночи. Нас три друга, три одноклассника решили сходить в лес с ружьишком – с одним на троих. Утром я встал пораньше, позавтракав, вышел на улицу. Погода стояла тихая, был морозец градусов двадцать. Только начинало светать: в начале января дни самые короткие. В небе еще были видны яркие звезды. Из всех труб вверх поднимался дым: это селяне топили печи. Чтобы было тепло в доме, испечь хлеб и поставить варить щи, которые в печи натомятся так, что можно проглотить язык. Зимой щи варили с мясом, и они получались такими наваристыми, нетомлеными до желтизны.

Собрались всей троицей, одели лыжи и отправились в березовый лес на Кирпичное. Там за бывшим кирпичном заводиком между двух холмов у изгороди поскотины был родничок. На холмах росли старые березы, они были толстые и раскидистые, с корявой корой. Вот там под этими березами в снегу ночевали косачи. Косачи зимой питаются почками, а вечером с верха березы падают в снег, а утром вылетают и садятся по ветвям на кормежку. Вот туда мы и направились, рассчитывая подстрелить косача, а если повезет, то и больше. Шли осторожно, чтобы не спугнуть раньше времени птицу, косач птица чуткая. Как всегда и бывает, неожиданно стая птиц вылетела прямо из-под ног и уселась на большую березу. Ружье, конечно, было не заряжено и пока мы ковырялись с патроном, косачи решили нас не ждать и улетели чуть дальше. Мы пошли за ними, так как с этого места их уже выстрелом не достать. Птицы опять перелетели и мы поняли, что охотники из нас никакие. Пока гонялись за этой стайкой, мы вспугнули еще две ночевки, но и эти птицы оказались хитрее нас. Так находившись по лесу, решили идти домой.

Косача мы не добыли, но все равно были довольны вылазкой на природу в березовый лес. Лес, который и зимой был красив. Это лес был наш, мы в детстве знали каждый уголок, каждый овраг, это все было нам родное. Кирпичное, это для нас особая песня – здесь на холмах мы катались на лыжах, сюда же бегали за ягодами и грибами летом. Куда бы нас не забросила судьба, мы всегда помним нашу малую родину, наше Кирпичное, хотя оно у каждого свое, но оно есть.

111. 273 Дед

Федор был мужик крутой, в тридцатые годы был раскулачен и сослан на Соловки. Жил он в те времена, как и многие другие, зажиточно. Имел большое хозяйство и на страду нанимал работников косить сено для скотины. В то время его посчитали мироедом, раскулачили и впаяли десятку отбывать на Соловках. Отсидев положенное, Федор вернулся уже после войны и взялся за дело. Нужно было восстановить хозяйство, так как надо было кормить семью, которая без него жила впроголодь. Семья состояла из дочки с тремя детьми – девками. Жена умерла пока он валил лес на Соловках. Мужик он был хваткий и крепкий, вскоре у него появилась корова и другая живность. Дочка со своей старшей дочкой уехали жить в город, у него же остались остальные – Валька и Любка. Валька, старшая, была такой пронырой: тащила все, что плохо спрятано, а если и спрятано, то все равно найдет.

Федор был набожным человеком, соблюдал все посты сам, да и внучек тоже приучал к этому. Но девчонкам не очень хотелось это делать, потому что во время поста все время хотелось есть, да они помнили свое голодное прошлое очень хорошо. У деда в кладовке всегда висели свиные окорока, которые он сам солил и вялил, но все эти вкусности держал под замком. Как-то в очередной пост, когда ели только картошку и капусту, Валька стащила у деда ключ от кладовки. Попав вовнутрь, где висели окорока, они с Любкой, отрезали по большому куску мяса. Ключ положили на место и Федор просто не заметил бы этого, но… внучки не смогли съесть отрезанные куски мяса. Насытившись, они бросили недоеденное во дворе, где и нашел их дед. На расправу дед был крут и девчонки это знали, так как не раз сиживали в подполе за какие-то проделки. Конечно, шкодила Валька, ну а Любка была всегда рядом с ней и тоже огребала наравне с сестрой. Дед, увидев недоеденное мясо, поманил девок пальцем. «Все, убьет», – подумала Валька и за вопила во весь голос: – «Деда, не убивай сегодня, убьешь завтра», знала, что дед отходчив. Дед молча огрел обоих ремнем и затолкал в подпол.

В подполе было тепло и сухо, сидеть было можно, но скучно. Примерно через час, Валька стала скрестись в крышку подполья и скулить, чтобы деда простил их и что они клянутся, что больше так делать не будут. Дед выпускал их и пригрозив крючковатым пальцем, говорил: – «Вот я вас ужо», и отпускал с миром. Как-то раз настряпали они вареников и сварили большое блюдо, которое почему-то называли макитрой. Деда в доме не было, куда-то отошел, дом стоял на окраине села, где сразу начиналось поле. Вот на этом поле работали трактора, которые остановились возле дома. Трактористы вылезли из кабин, чтобы размяться. Тут и подбежали Валька с Любкой, чтобы посмотреть. «Попить можно у вас попросить?» – спросил один из трактористов. Валька с радостью закивала головой. Видя это, тракторист спросил просто так, в шутку: «Так может и накормите нас?» Валька мигом сбегала в дом и принесла всю макитру с варениками. «Вот, кушайте на здоровье» – радостно сказала она. Трактористы быстро умяли все вареники и бросили пустую макитру во двор. Тут приходит дед Федор и, увидев пустую посудину валявшуюся во дворе, грозно свел брови. Валька сразу сообразила, что будет расправа, грохнулась на колени и запричитала, подпол им был обеспечен.

Так и жили наши герои, пока не выросли, с дедом, тихая Любка и шкодливая Валька, которая всегда находила приключения, на обе с сестрой задницы.

112. Ульяна

Ульяна была женой Федора. Семья жила хорошо, пока не раскулачили. Мужа сослали на Соловки, и все хозяйство отобрали, оставили только дом. Семью не тронули. Жить стало голодно, дети все поумирали, осталась одна замужняя дочь. Мужа у дочери убили на фронте, и осталась она одна с тремя девками. Нужно было как-то выживать. Питались с огорода и что заработаешь в колхозе, в котором почти ничего не платили: все забирало государство для нужд армии и города. Ульяна с дочкой все делали сами: заготавливали на зиму дрова. Их нужно было нарубить в лесу и возить на колхозной лошади домой.

Особенно голодной была одна зима – год был неурожайным и не хватило даже картошки до лета. Весной, как только сошел снег, голодный народ ходил на колхозное поле собирать мороженную, прошлогоднюю картошку. Пошла и Ульяна, чтобы хоть как-то накормить своих внучек. Но судьба совсем отвернулась от неё: когда выискивали мороженную картошку их увидел проезжающий мимо уполномоченный района. Он приказал всех, кто был на поле, арестовать и судить. Судила выездная тройка района в сельском совете. Всем дали по неделе принудительных работ, а Ульяне присудили семь лет заключения. Она сидела на лавке и от горя ничего не соображала. Ей дали срок не за то, что собирала картошку как все, а за то, что у нее муж сидел как враг народа. Ульяна сидела до самого вечера, пока не пришла уборщица. «Ты чего сидишь тут?» – спросила она. «Так жду, пока арестуют» – ответила она. «Иди домой, тут нет уж никого» – сказала уборщица, и Ульяна пошла домой.

Почему Ульяну оставили? То ли забыли, то ли только попугали, она даже не отрабатывала как другие, неделю. Ульяна не дождалась своего мужа совсем немного – умерла. Не выдержал ее хрупкий организм таких лишений, которые достались на ее долю. А сколько было таких баб в то тяжелое время. Кто их считал…

113. Шурко

Шурко, это мой друг и одноклассник. У нас в селе не говорили на «а», говорили на «о», то есть окали, потому и Шурко, а не Шурка. У Шурки, тоже не было отца, семья была большая, кроме него, еще трое: двое старше его и младший брат Иванко. Мать работала дояркой в колхозе. Своего хозяйства у них были только куры, да поросенок, ну и огород. Жили они в конце села, в сторону мельницы и Каменухи, куда мы часто бегали летом, порыбачить и за ягодами. В общем жили так же как и многие вдовы, не шибко богато и сытно.

Шурка был щупленьким и бледным, он немного заикался, особенно когда разволнуется. Проявлялось это особенно в школе на уроке, у доски. Учиться мы были не особо охочи и у доски всегда терялись, потому что плохо готовились. Вот тут-то и проявлялось его заикание в полной мере. Шурку вызывали к доске, он брал в одну руку мел, а другой – за низ доски и тут начиналось то, от чего мы, его друзья, покатывались со смеху. Он начинал сильно заикаться, уцепившись за доску. Учительница ничего не могла с нами сделать, нас ставили в угол, выгоняли с урока, но все было бесполезно, это повторялось каждый раз. Шурку просто стали реже вызывать к доске. Он это сразу понял и обратил свой дефект на пользу себе. Он никогда не обижался на нас за наш смех, потому что наверное понимал, как это комично выглядит со стороны. Мы же его никогда не передразнивали, понимая как ему это неприятно. Так и учились вместе.

Шурка, закончив семилетку, тоже пошел работать в колхоз, да так и остался в нем на всю жизнь. Он закончил курсы трактористов-комбайнеров. Это самая престижная работа на селе. Я, когда езжу на родину, всегда встречаюсь с Шуркой. Он также живет в селе, пенсионер. Заикание у него прошло с возрастом. Мы часто вспоминаем те школьные годы и смеемся над своей глупостью. Вот такой есть у меня земляк-одноклассник, веселый и необидчивый друг – Шурко.

114. Шти

Закончилась осень, выпал снег настали первые робкие морозы. На конном дворе учетчик дал нам с другом Шуркой наряд ехать в лес за дровами для сторожки на зерновом складе. В сторожке всегда был народ – днем бабы провеивали зерно в амбарах, а ночью сторож. Так что дрова нужны были, чтобы топить печку, сложенную в углу небольшой сторожки. Мы с Шуркой запрягли лошадей в сани, взяли пилу, топоры и поехали в лес за березовыми дровами. Приехав на место, мы привязали лошадей и пошли выбирать березы. Вдруг из-под ног, из снега, вылетела стая косачей и уселась на огромную ветвистую березу. Ружья у нас не было, а топором не получится добыть дичь. Выбрав деревья, чтобы было поменьше сучьев, свалили и распилили по длине саней. Нагрузили сани бревнами, увязали их и поехали домой, оставив косачей на березе кормиться почками. В село приехали как раз к обеду. Разгрузив сани, мы с Шуркой поехали по домам, обедать.

Дома была мама, она стала собирать на стол, кормить кормильца, которому было пятнадцать лет. Нарезав черного хлеба, она достала из печи чугунок со штями, у нас не говорили щи, а говорили – шти. Когда она открыла крышку чугунка, по дому пошел такой аромат, что я чуть не поперхнулся слюной. Шти были простые: только свининка, картошка и капуста с луком, все, больше никаких приправ мы не знали. Но они так натомились до золотистого цвета, и у них был такой вкус и запах, просто это не передать словами, это надо поесть. Шти были горячими, я крошил черный хлеб в тарелку – так не обожжешься и как мне казалось, вкусней. Наевшись, мы с Шуркой, еще раз поехали в лес за дровами. Зима длинная, дров нужно много, надо же женщинам где-то в тепле попить чая из шиповника, который всегда сушили на всю зиму