Текст книги "Буриданы. Сестра и братья"

Марта тихо засмеялась.

– У меня же нет дырочек в ушах.

Она еще несколько секунд любовалась подарком, потом закрыла коробочку.

Алекс продолжал есть, но его мысли были далеко. Его поразило, что столь обычная семья, как Беккеры, сделала такой ценный свадебный подарок: когда он искал для Марты обручальное кольцо, он весьма основательно ознакомился с прилавками ювелирных магазинов и знал, сколько что стоит. Может, камни не настоящие?

– Чем твои германские родственники занимаются? – спросил он словно между прочим.

– Дядя Эбергард – адвокат. Дядя Теодор – врач. Старший сын Эбергарда Фердинанд – биржевой маклер, Константин учится в университете.

– А дед?

– Дедушка – банкир.

Ах вот оно что! Тогда камни, конечно, могли быть настоящими – почему только, в таком случае, тесть жил в столь стесненных условиях? Неужели отец не мог его поддержать, хотя бы одолжить денег, чтобы он мог открыть дело повыгоднее? Тут, казалось, кроется какая-то тайна – но у Алекса сейчас не было охоты ее разгадывать, у него возникла другая идея.

– А кто-нибудь из твоих родственников семенным зерном не торгует?

Взгляд, брошенный на него, отражал весьма пеструю палитру чувств, от веселого удивления до восторга.

– По-моему, нет. Хочешь, спрошу у отца. Я сама их видела только однажды, в раннем детстве, после того мы в Германию не ездили.

– Хорошо, что они тебя не забыли, – заметил Алекс.

– У Беккеров сильное чувство семьи, – ответила Марта, не подумав, и сразу покраснела.

Алекс бросил на нее еще один быстрый взгляд, но больше вопросов задавать не стал – захочет, расскажет когда-нибудь сама.

– У Буриданов тоже. Когда умер мой старший дядя, мой отец женился на его вдове, а когда умер мой отец, на его вдове, моей матери, женился мой младший дядя, – признался он неожиданно для самого себя. – Чего только не делают, чтобы уберечь хутор от разорения.

Сказать, что Марта разинула рот, было бы чересчур, но есть она перестала. Алекс только теперь заметил, какие большие у нее глаза, большие, круглые, серо-голубые.

– Мне удалось тебя потрясти? – спросил он с храброй веселостью.

Марта рассмеялась. А как заразительно она смеется, подумал Алекс с восхищением. Черт побери, когда наконец закончится это дурацкое застолье, и можно будет остаться вдвоем!

– Так просто меня не потрясешь, – сообщила Марта с улыбкой.

Пояснять она свое заявление не стала, отрезала кусочек жаркого, съела и только потом продолжила с хитрой, если не сказать плутовской, усмешкой.

– Кстати, если хорошо подумать, то можно припомнить, что муж одной из моих двоюродных сестер владеет фабрикой сельскохозяйственных машин.

В камине лениво догорают последние поленья, губы горят от поцелуев, уши все еще слышат странные диковатые звуки. Зеркальце, зеркальце, скажи, кто самая счастливая женщина на белом свете? Щеки пылают, глаза блестят лихорадочно, растрепанные волосы волнуются на плечах. Это ты, Марта! Как белеет плоть, как непристойно грудь наслаждается собственной наготой – нет, на ангела ты не похожа. Но ты и не демон, в тебе нет ни коварства, ни злобы. Руки, скажите, руки, вы ведь созданы не для того, чтобы убивать, вы хоть и похожи на лианы, но душить не умеете, только обнимать…

Слабый свет танцует, как призрак, на стене, дотягивается до постели, там лежит он, не солдат и не пастух – купец. Лицо серьезное, наверно, и во сне заключает какие-то сделки. Например, с теми датчанами, у которых скорее китайские имена: Менг и Венг. Нет, не Венг, Вертц. Все равно. Мы – новые варяги, хвастали они втроем, здесь проходил византийский торговый путь, отсюда мы уже много веков назад ездили в Константинополь! Они не знают, что это продолжалось недолго, пришли половцы, кипчаки, печенеги, кто там еще, сожгли города, убили мужчин, изнасиловали женщин и насадили на копья детей. «Слово о полку Игореве», печальное, как дорога этого полка. Разгром, паника, варварство. Острые зубы Азии на шее Европы. Чингиз-хан или кто-то другой. Изнасилованные женщины рожают детей смешанной крови, а те становятся бунтарями. Ну что ж, варяги, торгуйте, пока дают, копите золото, чтобы иметь на что арендовать вагоны, когда начнется новая бойня, и придется бежать.

Становится холодно, ночной туман самый промозглый, даже дышать больно; но в то же время отрезвляет, охлаждает. Два бокала стоят на камине, со стула свисает белое платье, с постели – тонкое шерстяное одеяло. В окно слышны голоса, в переулке коротают время двое городовых. Тишина не наступит и на заре, наоборот, зацокают копыта и заскрежещут колеса. Чью голову сунут в мешок и сбросят в мутные воды Танаиса, ее или удалого купца? Кто возымеет над другим необъяснимую власть? Этого пока никто не знает.

Глава третья
Берлин

Как можно не быть счастливой, когда ты в Германии, на родине отца, стране давних грез? Высокие каменные дома выстроились в два ряда вдоль широкой улицы, посреди огромных площадей стоят на постаментах неуклюжие бронзовые всадники. Стройные офицеры оглядываются вслед каретам, солидные господа в дорогих костюмах постукивают тросточками по брусчатке, изысканные женщины в широкополых шляпах, с кружевными зонтиками над головой кокетливо улыбаются. Извозчики едут медленно, как на похоронах, никто не орет «А ну прочь с дороги!» или «Эй ты, обормот, чего под колеса лезешь!» Может они напуганы тем, что часть экипажей движется без лошадей, жутко грохоча и выпуская черный дым из трубы? На лицах лавочников тоже заметно напряжение: в Каупхофе и Херти товары подешевле. Зато продавцы сосисок как будто не боятся, что останутся без работы, широко улыбаются, смазывают колбаски горчицей, кланяются и говорят «Битте!» и «Данке!». Над вокзалом стеклянная крыша, защищающая от дождя, начальник станции с важным лицом прогуливается по перрону и поглядывает на большие круглые часы – такие тут на каждом углу. Поезд выходит точно по расписанию. А в вагоне предлагают лимонад.

Как можно не быть счастливой, когда маленький Герман, улыбаясь, смотрит в окно вагона, тычет ручонкой в сторону леса и повизгивает: «У-у, у-у». У него большой нос, как у мамы, но, по счастью, он мальчик и не должен из-за этого страдать. А плачет он редко и вовсе не тогда, когда голодный, а вроде бы без всякой причины. Ходить он еще не умеет, но, держась за что-либо уже стоит и любит играть деревянными кубиками. Однако больше всего ему нравится сидеть на коленях мамы и слушать, как она поет, тогда он разевает рот, и глаза становятся туманными, словно он о чем-то мечтает. Резинового жирафа, которого отец купил ему на Курфюрстендам, он крепко прижимает к груди и начинает сердито орать, если пытаешься его отобрать.

И, особенно, как не быть счастливой, когда рядом с тобой внимательный, заботливый, умелый муж, который не позволяет тебе нести даже шляпную коробку, подает руку при выходе из вагона или коляски и всегда пропускает в дверь перед собой? «Ах где я учился хорошим манерам? Да в мызе, естественно, я же несколько лет был лакеем графа», – объясняет он весело, совсем, кажется, не стесняясь своего происхождения. Он всегда спокоен, всегда в хорошем настроении, даже чужая страна и чужой язык не выбивают его из колеи, как будто ведомый шестым чувством он находит самую чистую и не очень дорогую гостиницу и точно знает, какой поезд от какого перрона отходит. Когда он к кому-то обращается, всякий отвечает ему приветливо и уважительно, хотя он и понимает не все, и тебе приходится ему что-то переводить. Чаевых он дает ровно столько, что официант доволен. Никто в его обществе не смеет вести себя нахально, пьянице он умеет молча посмотреть в глаза так, что тот, бормоча извинения, сразу ретируется. У него есть только один недостаток: он нетерпелив. Бездействие, кажется, доставляет ему буквально физическое неудобство, в дороге он уже после первого получаса становится нервным, и, когда поезд останавливается на станции, сразу спрыгивает и спешит что-то купить, все равно, что, пирожки, газеты или букет цветов; проводник кивает и приносит стеклянную банку с водой, чтобы цветы не увяли. В сумерках он, чтобы отогнать скуку, задает глупые вопросы: как ты жила до нашей встречи, много ли у тебя было поклонников, сколько раз тебе делали предложение? Невозможно ему объяснить, что ты не хочешь об этом говорить, и не потому, что боишься его ревности, он не ревнив, а просто оттого, что хочешь забыть все, что было до. Потому что до не было ничего: только непрестанно ссорившиеся родители, ограниченные учителя, надоедливые братья, глупые одноклассницы и нахальные ухажеры. Ничего кроме синего неба, красных тюльпанов в степи, запаха полыни, карагача и книги. Еще дрожащая рука отца, украдкой протягивающая плитку шоколада.

Только тот, кто прижимался лбом к стене, чтобы ничего не видеть, закрывал уши подушкой, чтобы ничего не слышать, только он знает, что означает быть счастливым.

– Можно ли полюбопытствовать, господин Буридан, как вы оцениваете нынешнее экономическое положение Российской империи?

Несмотря на вставные зубы, дикция у старого Беккера была прекрасная, Алекс понял вопрос, но все равно подождал, пока Марта переведет, чтобы иметь время собраться с мыслями. Он чувствовал себя, как на выпускном экзамене сельскохозяйственного училища, комиссия восседала напротив в кожаных креслах, роль председателя исполнял престарелый банкир с седой эспаньолкой и глубокими морщинами на лице, членов – прочая родня, восседала и пристально за ним наблюдала. На вопросы о семейных делах отвечала Марта, рассказала про стабилизировавшееся, тьфу-тьфу-тьфу, здоровье отца, про сохранявшую всю свою деловитость мать, про учебу Хуго и его увлечение социализмом (на что реагировали равнодушнее, чем Алекс подумал бы), только об Альфреде Марта не знала, что сказать – да и что говорить об обормоте, который крадет деньги из кассы отцовского магазина, чтобы спускать их в игорном доме? Затем взгляды сошлись на Алексе: откуда родом, кто отец-мать, чем занимается; теперь же заинтересовались кругозором.

– Мне кажется, что Россия сейчас на подъеме. Экспорт зерна растет, постоянно открывают новые угольные шахты, народу живется все лучше. Когда я семь лет назад приехал в Ростов, там даже водопровода не было, человек по улицам ездил, на лошади, с большой бочкой, продавал питьевую воду, а за это время у нас… – Он стал загибать пальцы… – Вымостили главные улицы, построили немало хороших каменных домов, четырех– и даже пятиэтажных, заменили газовые фонари на электрические…

– Трамвай, не забудь про трамвай, – переводя, вставила Марта быстро.

– Марта просит добавить, что электрический трамвай у нас теперь тоже есть и даже открыт электробиограф, – сказал Алекс с улыбкой, – и все это родилось отнюдь не по щучьему велению, как в сказке…

Марте пришлось объяснить, что это за сказка.

– Нет, это продукт экономической жизни. Нарождающийся капитализм, как говорит мой свояк.

Взгляды мужчин с самого начала были скептичными, холодными, ироничными, женщины же глядели доброжелательно, с одобрением.

– Вы оптимист, господин Буридан.

У лысого, с порочными чертами лица, украшенного очками в золотой оправе, дяди Эбергарда был, как подобает адвокату, звучный голос.

– Господин Беккер, человек, который начинает с нуля, обязан быть оптимистом.

Ответ понравился всем, он это почувствовал, но слишком уж радоваться не стал, симпатии – вещь капризная, точно как немецкая весна, когда они выехали из Берлина, светило солнце, а когда сошли с поезда в Николасзее, уже лил дождь, так что если б им не выслали навстречу автомобиль (прокатились впервые в жизни!) все трое, маленький Герман в том числе, промокли бы до нитки.

– Значит, вы считаете, что Россия скоро опять будет доминировать в Европе, как во времена Николая Первого?

Старый Беккер словно пытался разгадать трудную загадку.

– На такой вопрос я ответить не могу, – признался Алекс. Он немного поразмыслил. – Я думаю, это зависит от Витте. То есть от того, останется он на своей должности или нет.

Возникло небольшое замешательство, женщины вообще не поняли, кого он имеет в виду, на лицах дядей тоже появилось особенное глупое выражение, каким иногда даже очень умные люди реагируют на что-то незнакомое, и только старый Беккер сохранил полное спокойствие. Он произнес по-немецки фразу, которую Алекс понял целиком:

– Витте – министр финансов России, толковый мужик.

– Почему вы так думаете? – спросил Алекса Эбергард с ноткой недовольства в голосе.

Алекс почувствовал, как у него вспотели руки.

– Когда я начинал свое дело, мне нередко приходилось туго из-за того, что рубль был страшно неустойчив, никто не знал, что сколько будет стоить завтра или послезавтра. Витте привязал рубль к золоту и проделал это так ловко, что даже цены не поднялись. Теперь у меня в банке матильдоры и виттекиндеры[6]6
  Пяти– и десятирублевые монеты столичные шутники начала 20-го века окрестили «матильдорами» (по имени супруги Витте) и «виттекиндерами».


[Закрыть], и я спокойно высчитываю, откуда какой прибыли могу ожидать, мне не надо нервничать, как раньше. Вести дела стало куда легче, результаты становятся лучше, и не только у меня.

Марте пришлось объяснять, что такое матильдоры и виттекиндеры. Родня опять стала что-то между собой обсуждать, старый Беккер даже заспорил с Эбергардом.

– О чем они? – шепнул Алекс Марте на ухо.

Общение с тестем и тещей подействовало на его немецкий язык благотворно, но слов для диспута на экономические темы ему все-таки недоставало.

– Дядя Эбергард считает, что экономика – материя объективная, от одного человека, будь он хоть министр, мало что зависит. А дедушка напомнил ему о Бисмарке.

Адвокат, наверно, хотел, чтобы его слово всегда оставалось последним, он повернул свой широкий лоб, могучий подбородок и большой нос – последний был кажется фирменным знаком Беккеров – в сторону Алекса.

– Россия, конечно, богатая страна, много золота и прочих полезных ископаемых, просторные поля, плодородные почвы, но у вас очень отсталый народ. Дети крепостных еще наполовину рабы, по крайней мере внутренне, капитализм же предполагает самостоятельную личность.

Алекс кивнул.

– Это верно, более того, у нас не только отсталый народ, но и устаревшая техника. У крестьян до сих пор нет хороших сельскохозяйственных машин, заводы их производят мало, те, что есть в продаже, дороги, народу они не по карману. Но ситуация может измениться, поскольку Витте недавно отменил таможенные пошлины на импорт сельхозтехники.

Когда Марта перевела его ответ, Алекс краем глаза заметил, что рыжая двоюродная сестра Сильвия наклонилась и шепнула что-то на ухо своему мужу.

– Да, сегодня это так, но завтра, возможно, опять начнется таможенная война и появятся двойные пошлины, – вмешался в беседу похожий на денди двоюродный брат Марты Фердинанд, биржевой маклер, опустошавший один бокал пива за другим. – Нашим императорам надлежало бы заключить союз, как в былые времена, тогда экономические отношения стали б стабильнее. Но ваш Николай почему-то флиртует с французами. А ведь у него жена – немка.

Алекс разволновался.

– А почему Германия остановила Россию, когда наша армия была в двух шагах от Константинополя? Разве мусульмане вам большие друзья, чем православные? Вот откуда пошли наши раздоры.

Он обсуждал эту проблему с Арутюновым, тот часто ездил в Константинополь, вел дела со своими соотечественниками, тамошними коренными жителями, армянами, страдавшими под жестоким гнетом турок.

Ответ Алекса вызвал у родни общее оживление. Не только Эбергард, но и немногословный дядя Теодор, врач по женским болезням, казалось, хотел что-то сказать; но старый Беккер заставил всех замолчать.

– Господин Буридан, а вы знаете, кто финансирует строительство железной дороги из Константинополя в Багдад? Дойчебанк. Как вы думаете, было ли бы это возможно, если б русские захватили Дарданеллы?

Алекс впал в замешательство.

– Неужели железная дорога так важна, чтобы из-за нее ссориться с друзьями?

– В политике нет друзей. Политика это непрестанная борьба за благополучие своего народа. Не победишь ты, победят другие. Посмотрите на Англию, какая она богатая и могущественная! Благодаря чему? Благодаря колониям. Багдадская железная дорога дает немцам шанс добраться до Индии и наступить англичанам на пятки.

В Алексе проснулось любопытство.

– А как эта железная дорога дойдет до Константинополя? У вас же нет с Портой общей границы.

Старый Беккер не успел ответить, его опередил двоюродный брат Марты Константин, студент с бледным лицом.

– Нет, так будет.

– Каким образом?

– Если два немецких государства, Германия и Австрия, захотят, для них не будет ничего невозможного, ни на востоке, ни на западе. Конечно, это займет немало времени, но когда-нибудь Великая Германия будет простираться от Эгейского моря до Финского залива.

Алекс был потрясен – ну и аппетиты у немцев! Правда, выпад Константина вызвал, кажется, разногласия и среди Беккеров.

– О чем они опять? – шепнул Алекс.

– Дядя Теодор говорит, что это глупость, ибо означало бы войну с Россией, Константин же полагает, что война в любом случае неизбежна. Он утверждает, что Восточная Пруссия и балтийские герцогства должны быть присоединены к Германии, Польше же можно оставить статус вассального государства.

– А ты спроси, они революции не боятся?

Хуго часто говорил, что немецкие рабочие самые образованные и потому будут первыми, кто начнет революцию, нужен только внешний толчок, но Беккеры, видно, точку зрения свояка не разделяли; ответить взялся худой, напоминавший тестя Карла дядя Теодор. Он поднял бокал с пивом и сделал вид, что изучает золотистый напиток, потом сказал философически:

– Немец, господин Буридан, не француз. Немцу не нужна свобода, немцу нужно пиво. Когда его доход растет хотя бы на десять бутылок пива в год, он доволен. Скорее, революции можно ожидать в России.

Алекс хотел поспорить, сказать, что, по его мнению, русский человек существо богобоязненное и верное царю, и кучка террористов, сеющих смуту, ничего не добьется, но открылась дверь и вошла двоюродная сестра Дагмар, безликая тридцатилетняя старая дева, которая, по словам Марты, несмотря на солидное приданое, так и не нашла себе мужа и теперь вела хозяйство старого Беккера; сейчас она пришла с известием, что стол накрыт.

Алекс, по примеру других, поднялся, облегченно вздохнув: беседа оказалась изнурительной. Улыбнувшись в ответ на улыбку Марты, он подал жене руку, и они вышли из салона в фойе. Дом Беккеров с первого момента вызвал у Алекса чувство, похожее на почтение, по количеству помещений он, правда, был меньше, чем мыза Лейбаку, но обставлен намного богаче, современнее и с большим вкусом – высокие потолки, вместо обоев лакированные деревянные панели, темный дубовый паркет, сверкающие хрустальные люстры, высокие восточные вазы и картины в позолоченных рамах.

Перед одним из полотен шедший перед Алексом и Мартой старый Беккер остановился.

– Дедушка спрашивает, узнаем ли мы, кто это, – сказала Марта.

С картины на них смотрел молодой еще мужчина с волевыми чертами лица и с каким-то особым немного безумным блеском в глазах. Казалось, он намеревается сдвинуть с места земной шар и единственное, что ему мешает, это отсутствие в пределах досягаемости точки опоры.

– Это сам дедушка пятьдесят лет назад, – продолжала переводить Марта. – Дедушка говорит, что он был грюндером. Он спрашивает, знаешь ли ты, кто такие грюндеры.

Алекс не знал.

– Грюндеры это те, кто создал фундамент немецкой экономики, – объяснил Беккер. – Мы начали на пустом месте, до нас были только князья и графы, все остальное население занималось ремеслом и сельским хозяйством. Мы построили заводы и фабрики, мы проложили по всей Германии железные дороги. Двое моих приятелей, братья, сделали бы Марокко немецкой колонией, если бы правительство не струсило. Другие двое приятелей ездили в Англию охотиться за тайной производства стали, одного поймали и убили, другой вернулся живым, и это его пушки в 1871 году поставили Францию на колени. Мы достигли б еще очень многого, если бы Бисмарк не совершил единственную ошибку в своей жизни – он велел разделить контрибуцию между бюргерами для покрытия государственного займа. Но разве народ когда-нибудь умел сделать с деньгами что-то разумное? Если б это золото было вложено в промышленность, у нас не было бы никакой стагнации…

Беккер возмущенно махнул рукой.

– Вы тоже грюндер, – обратился он к Алексу глядя ему прямо в глаза. – Вы – первооткрыватель. Я вам советую никогда не доверять экономическому росту. Каждый бум рано или поздно кончается крахом. Я выбрался из трудностей, но если б вы знали, сколько моих приятелей, клиентов и конкурентов застрелилось…

Они остались в фойе втроем, остальные родственники уже прошли в обеденный зал, но Беккер не торопился присоединиться к другим. Он остановился у следующей картины, на которой была изображена молодая, очень худая женщина, сидящая в кресле, впившись тонкими длинными пальцами в подлокотники.

– А это кто?

Женщина немного напоминала Марту, у нее тоже были пышные светлые волосы и серо-голубые глаза, но взгляд нерадостный и даже не спокойный и уверенный, а печальный, можно сказать, взгляд отчаявшегося человека. Беккер откашлялся, и Алекс заметил, что у него в углу глаза повисла слезинка.

– Это, Марта, твоя покойная бабушка. Ей было всего двадцать шесть лет, когда она умерла. Вы знаете, что мы с ней были очень бедны? Я был третьим сыном дрезденского пекаря, мой старший брат помогал отцу печь хлеб, средний доставлял его на дом богатым клиентам, а из меня отец хотел сделать счетовода. Жозефина была и вовсе внебрачным ребенком, ее мать, прачку, совратил какой-то проезжий дворянин. Когда мы с Жозефиной впервые вышли погулять, на прощанье я взял ее руки в свои, они были мягкие-мягкие, кожа, как шелк. Я поцеловал их и подумал: надо сделать так, чтобы эти руки никогда не стали шершавыми. Но как этого добиться, ведь и ее ждала судьба матери: всю жизнь стирать чужое белье. Мы сбежали из дому, поехали в Берлин, и я поступил на службу к одному еврейскому банкиру, поскольку хорошо считал. Деловые люди из немцев заметили, как ловко я это делаю, и предложили помочь мне открыть свой банк, они не хотели выплачивать проценты евреям. Так все началось. Жозефина, несчастная, легкой жизни так и не увидела, когда родились Эбергард и Теодор, мы еще считали каждый грош, а вскоре после рождения Карла она заболела. Я отложил немного на черный день, большая часть сэкономленного ушла на врачей, но когда стало ясно, что Жозефине ничто не поможет, я пригласил художника… Хотел сохранить ее красоту…

С верхнего этажа послышался детский плач. Марта разволновалась.

– Герман проснулся. Извини, дедушка.

Оба, как Беккер, так и Алекс, провожали взглядом легко бежавшую вверх по широкой, украшенной большими круглыми лампами лестнице Марту до тех пор, пока она не свернула в коридор.

– Я хочу сказать вам кое-что, пока Марты нет, – сказал Беккер, когда Марта скрылась из виду. – Насколько вы знаете немецкий? Вы меня поймете?

– Не уверен, – признался Алекс.

– Подождите!

Беккер ушел и сразу же вернулся, его сопровождала очередная двоюродная сестра, интересная молодая женщина с такими же пышными, как у бабушки, но неожиданно черными волосами, к тому же заметно полнее и с чувственным ртом.

– Первый муж Беатрисы был русским, она немного знает русский язык, – пояснил Беккер и стал быстро что-то говорить.

– Дедушка спрашивает, вы очень удивлены, что ваш тесть… как бы это сказать… что его материальное положение не столь прочное, сколь у его братьев?

Алекс дипломатично ответил, что поскольку он сам родом из весьма бедной семьи, то в его глазах материальное положение тестя достаточно прочно.

Старый Беккер выслушал ответ и продолжил, по мнению Алекса, длинно и запутанно.

– Дедушка просит, чтобы то, что вы сейчас услышите, никогда не пересказывали Марте. Марта женщина, и ее чувства надо щадить, вы же мужчина и должны видеть жизнь такой, какая она есть.

Алекс обещал.

– Я думаю, Марта вам не говорила, впрочем, наверняка она и сама не знает, что ваша теща была очень известной дамой. Она приехала в Берлин из Курляндии вместе с мужем, а когда муж умер, вела здесь весьма свободный образ жизни.

На лице Алекса отразилось, видимо, немалое смущение, поскольку Беккер вмешался в перевод.

– Вы не знали, что госпожа Каролина уже была раньше замужем?

Алекс покачал головой: разумеется, Марта ему рассказала, что семья Беккеров была против брака ее родителей, вот почему они уехали в Россию, но Марта полагала, что их отпугнула разница в имущественном положении.

– И однако это правда, – продолжила Беатриса. – В конце концов госпожа Каролина растранжирила полученное от мужа наследство, и стала искать способ себя обеспечить. И тут ей попался Карл. Она была старше него и куда опытнее. Дедушка несколько раз предупреждал Карла, чтобы он не делал глупостей, но госпожа Каролина крепко за него взялась. Как последнее средство, дедушка был вынужден предъявить Карлу ультиматум: или госпожа Каролина, или семья.

– И Карл выбрал Каролину?

– Да.

Алекс подобрался.

– Я думаю, он решил правильно.

Теперь был черед Беккера смотреть на него непонимающе.

– Если б он выбрал семью, у меня сейчас не было бы Марты.

Когда Беатриса перевела это предложение, Беккер громко и чуточку искусственно рассмеялся.

– Молодец, грюндер! Хорошо сказано.

Он даже похлопал Алекса по плечу и почти извиняющимся тоном что-то сказал Беатрисе.

– Дедушка надеется, что вы не считаете его каким-то извергом. Когда у Карла в России возникли материальные трудности, семья ему немало помогла.

Алекс кивнул, верю, мол, и они пошли в обеденный зал, где был накрыт длинный стол. Родня в полном составе стояла у стены и ждала. Переступив порог, Алекс снова почувствовал на себе взгляды всех присутствующих. Старый Беккер медленно прошел в конец зала, сел во главе стола и задумчиво погладил свою эспаньолку. Все остальные тоже принялись отодвигать стулья. Алекс нерешительно огляделся, не зная, где сесть – Марты все еще не было, наверно, занималась Германом, но тут к нему подошла двоюродная сестра рыжая Сильвия и пригласила занять место рядом с собой.