Текст книги "Дом проблем"

– Мне, вроде, на последний этаж.

– Да, – подтвердил водитель и забрал у Мастаева чемодан Деревяко, а вместе с этим и заботы о ней.

Только сейчас Мастаевы узнали, что в «Образцовом доме» есть квартира-гостиница обкома КПСС для особых персон, а Баппа ещё поняла, что сыну пора жениться, пока и вправду невесту не привёз. То же высказал и дед Нажа, который был специально Баппой вызван в город, и он не прямо внуку (это у чеченцев не положено), а снохе сказал: «В доме нужна молодая невеста». Это был приказ, и после этого со стороны родственников были всякие предложения, да и Ваха после Москвы сам уже решил жениться, но у него своя тайна, и он в этом никому не признаётся – его идеал – Мария! И пусть не такая красивая, – у каждого свой вкус, да эта девушка, как и Мария, любит музыку, хорошо играет, иногда приходит заниматься к матери Марии; вот где её, точнее, её музыкальное дарование обнаружил Ваха.

К удовлетворению Мастаева, девушка оказалась общительной, что называется современной. Они около месяца встречались, и малоразговорчивый Ваха вдруг выдал: «Выходи за меня». Она сразу согласилась.

Всё как бы в спешке, и не свадьба, а положенный национальный ритуал, прошёл весьма и весьма скромно, зато невеста Айна оказалась совсем не скромной:

– Разве в «Образцовом доме» может быть такое тесное жильё? – вслух не то возмущается, не то удивляется она.

Тем не менее жить надо. И молодые как-то уже обустраиваются, по крайней мере, как приданое, а без этого она не может, в единственной комнате чуланчика что-то задвинули и буквально втиснули красивое фортепиано. Так что теперь Ваха может не по записи, а «вживую» слушать музыку. Правда, Баппа считает, что это не музыка, а стук по клавишам и её голове. В общем, у женщин с самого начала как-то не заладилось, и главная проблема их общежития – это то, что Баппе приходится очень рано вставать и каждый раз проходить через единственную комнату, где спят молодожёны.

Недовольство всё росло, и эта проблема уже обсуждалась на уровне родителей супруги. Их, конечно, беспокоит музыкальная карьера дочери. Словом, они предложили молодым снять на время другое жильё. А когда Ваха отказался, у него и денег таких нет, то посоветовали хотя бы Баппе поменять работу, дабы не беспокоила в «медовый» месяц, тем более что эта работа не красит их сватовство.

Такая откровенность Ваху расстроила и даже разозлила. Он вспомнил ленинское определение – «вшивая русская интеллигенция» и добавил – «чеченская – ещё хуже». И только теперь он осознал, что он действительно пролетарий, которому нечего терять!.. И как так можно – стыдиться честной, общественно полезной работой?! И если сваты вслух гнушаются трудом матери, то меж собой они наверняка недовольны и им, по крайней мере жена ему уже делала пару раз упрёки:

– Неужели ты не можешь чем иным, как другие, заняться? А вроде образован, в таком доме живёшь, здесь столько можно завести нужных знакомств.

«Знакомства» с «образцовыми» жильцами у него есть, именно поэтому он их избегает. А вот насчёт занятия – в семье появился ещё один «рот», да не простой – музыкально-изысканный. И дабы его прокормить, Ваха из кожи вон лезет. Весь день в типографии, а вечером и по выходным, в те счастливые часы, когда он наслаждался футболом, теперь он в частном секторе подрабатывает сварщиком; работает, как он привык, до упора, так что надышится этой гарью, что курить не может, а по ночам от сварки искры в глазах, с зарёй помощь матери и вновь типография.

Думая, что такой и должна быть семейная жизнь, он стал взрослым и кормильцем, он уже почти похоронил мечту – футбол! И лишь одно осталось, хоть по телевизору ночью посмотреть интересный матч. Но и это нельзя, жена днём не успела – слушателей нет, так хоть вечером Ваха вновь оценит её талант.

– Нет, лучше футбол, – с пролетарской искренностью выдал Мастаев.

– Что значит «лучше футбол»? – возмутилась жена. – Тебе перестала нравиться хорошая музыка?

– Если хорошая, то такая, – Ваха поставил одну из пластинок Марии.

– Ах, вот в чём дело?! Мне рассказывали. Значит, ты ещё «сохнешь» по Дибировой? – была противная сцена ревности, после которой супруга ушла к родителям.

Переживал ли Ваха? Конечно, переживал. И если бы он мог нормально, без пролетарской предвзятости общаться со сватами, то он пошёл бы к ним. Вместо него на этот шаг пошла Баппа. Мать вернулась со снохой и с предложением к сыну.

– Может, вы на время где угол снимете?

– Мы тебе мешаем?

– Мне?.. Нет.

– Ну и слава Богу. А остальное – мелкобуржуазный каприз.

– Что? – удивилась Баппа.

Неожиданно зазвонил телефон.

– Ваха! – как всегда задорный голос Деревяко. – А я опять здесь… Над тобой. Что? У вас тут здорово – революционная ситуация: верхи править не могут; низы по-прежнему жить не хотят. А я как раз пишу кандидатскую об этом… К тому же, меня кое-кто настойчиво пригласил… А ты поднимись, приглашаю, у меня день рождения.

Это был субботний день, Ваха прибежал домой пообедать и уже торопился к своей сварке, как опять звонок:

– Мастаев, – давненько он не видел и не слышал Кныша. – Ты, давай, поднимись в спецномер, гости у нас,.. и дело есть.

По столу, а главное, по лицам было видно, что Кныш и Деревяко уже давно отмечают:

– Мастаев! – от хмелья Кныш говорит громко. – Ругать тебя надо ругательски! Что творится кругом – грядёт революция, а ты? Нет чтобы быть в первых рядах пролетариата – бедноты, а ты то за одной музыкантшой увивался, ладно, она-то хоть красивая была.

– Кто? Мария? – встряла в разговор Деревяко.

– Ты молчи, когда старый член партии говорит! – урезонил её Кныш, и вновь указующе Мастаеву: – А теперь, женился, – прости, ни мордой, ни телом, а бренчать начнёт – жить не хочется… Кстати, слышал, она ушла, твоя мать вернула.

Мастаев молчал.

– Ну, тебе, как говорится, виднее, – Кныш, слегка покачиваясь, обнял Ваху. – Люблю я тебя, дурака, люблю… Давай выпьем за нас, за грядущие дела… Мы восстановим пролетарский порядок и советскую власть! – он ещё что-то хотел сказать, как вдруг появился Руслан Дибиров с огромным букетом.

– О, мой милый Русланчик, как я соскучилась, – Галина Деревяко бросилась на шею смущённому Дибирову, поцеловала его в щёчку.

После этого разговор явно не клеился. Кныш сказал, что пойдёт помыть руки; как выяснилось, он тихо, по-английски, удалился. Позже, правда, попрощавшись, ушёл и Ваха. А в чуланчике, подбоченясь, с перекошенным от злобы лицом жена:

– Вот так ты соскучился!? Я только вернулась, а он к этой шлюхе, видать, не впервой.

– Там и Руслан Дибиров был, – пытался оправдаться Ваха, эта фамилия – словно масло в огонь, долгий монолог жены и как итог – ультиматум: – Либо мы сейчас же переезжаем, моя мама подыскала нам жильё, либо… я ухожу совсем.

Из кухни появилась Баппа. Не особо ретиво, да она хотела как-то утихомирить молодых, но Ваха решительно распахнул дверь:

– Л-л-либо забудешь навсегда этот тон, либо проваливай, но обратной дороги не будет!

Словно только этого ждала, молодая жена, пуще прежнего негодуя, выскочила из чуланчика. Ваха захлопнул дверь и ещё стоял у выхода, пытаясь прийти в себя, как тихо постучали… Нет, он не может её не впустить – всё-таки жена. А это почтальон. Письмо.

21.08.1991. «Мастаеву В. Г. Ругаю Вас ругательски. Вы напрочь потеряли всю пролетарскую бдительность. В Москве была попытка путча – ГКЧП – она провалилась. В Грозном митинги протеста власти, провозглашают независимость Чечни, а вы не исполняете свои обязанности журналиста; вместо этого погрязли в музыкально-бытовых проблемах. Всю эту музыку советую положить в гроб… Срочно явиться в «Дом Политпросвещения» – «Общество «Знание». С комприветом Кныш.

P.S. Наконец-то ты совершил единственно верный поступок. В хвост и гриву гони от себя всех этих музыкантш и прочих вшивых интеллигентов».

Уже по привычке, как всегда идя в «Дом Политпросвещения», Мастаев тщательным образом навёл туалет, подбирал парадную одежду, как опять стук, почтальон. Письмо.

21.08.1991. «Срочно. Мастаеву! На нашем доме вновь появилась вредительская надпись – «Образцовый дом» проблем»… Всё налаживается, на носу выборы. Посему «проблем» срочно стереть (поручи матери). И архиважно узнать и наказать того, кто этим художничает. Председатель С. Н. Кныш».

Ваха уже хотел выйти, как вновь в чуланчик постучали – дед Нажа в дверях:

– Великое событие грядёт, – словно на митинге закричал старик. – Весь народ на площади, все за независимость, свободу! А ты сидишь дома.

– Не сижу. Прости, тороплюсь, – Ваха уже приучен, что поручения надо беспрекословно исполнять быстро.

Торопясь, он вскоре дошёл до «Дома Политического Просвещения», где он не был очень давно. Территорию вокруг не узнать: всегда цветущие розы завяли, клумбы заросли, мусор и даже маленький фонтанчик не журчит. А в самом здании и раньше никого не было видно, зато теперь повсюду пыль, грязные окна и даже транспарант «Слава КПСС» перекошен.

Об этом сходу спросил Мастаев.

– А что, – развёл руками Кныш, – Москва прекратила финансирование, денег на агитацию и пропаганду нет, и вообще страна обеднела. Разве ты это не видишь? Революционная ситуация налицо. А ты?

– А-а что я?

– Ты ведь журналист. Должен быть в гуще событий.

– Я не журналист, я, – по приказу – инженер, начальник отдела, а на самом деле – рабочий-грузчик, бумагу разгружаю, газеты отгружаю.

– Но-но-но! – Кныш встал. – В том-то и дело, что мы пролетарии, и всё должны уметь… С этой минуты ты главный редактор газеты «Свобода», а заодно спецкор агентства «Рейтер», вот твоё удостоверение, – словно это дорогая вещь, Кныш важно протянул какую-то карточку.

– А газеты «Свобода» ведь нет, – как бы очнулся Ваха.

– Мастаев, ты ведь изучал Ленина: «сделать из невозможного возможное – цель пролетариата». ПСС, том… э-э-э… – задумался Кныш.

– ПСС, том 36, страница 349, – спасая шефа, выдал Ваха наугад.

– Умница, – засияло лицо Кныша. – А теперь дела, время не ждёт. Быстро в правительство и на митинг – надо подготовить в газету передовую статью…, кстати, а первый номер «Свободы» уже готов, если есть желание, можешь посмотреть.

Мастаев взял газету в руки, и, словно опытный журналист, первым делом посмотрел на выходные данные: «Барт, Низам, Нийсо!9898
  Барт, Низам, Нийсо (чеченс.) – единство, законность, справедливость.


[Закрыть] Свобода. Орган ОКЧН.

– А что такое ОКЧН?

– Не знаю, – вновь закуривая, Кныш беззаботно плюхнулся в кресло.

– О, а этот генерал ведь со мной учился, – на первой полосе во весь рост портрет военного.

– А, это и есть лидер мятежа… Кстати, там его речь.

– Съезд чеченского народа, – стал вслух читать Мастаев выступление, – протестует ещё и ещё раз против низкой клеветы, распространяемой партократами-коммунистами против нашей партии, именно, будто мы сепаратисты и уголовники. Мы считаем всех партократов и всех жильцов «Образцового дома» такими же разбойниками, как чиновников из Москвы, а президента СССР таким же коронованным разбойником, как президент РСФСР и первый секретарь обкома ЧИАССР и всех прочих партократов»… Митрофан Аполлонович, – недоумение в голосе Мастаева, – так это переделанный один из «апрельских тезисов» Ленина.

Кныш сделал вид, что не слышит; потушив сигарету, он стал внимательно рассматривать свои ногти.

– «Коммунистический натиск партократов, безволие и удаление от судьбы народа Верховного Совета республики показывает, – продолжал читать Ваха, – что ждать нельзя. Надо во что бы то ни стало срочно арестовать правительство, обезоружив (победив, если будут сопротивляться) милицию и т. д. Нельзя ждать!! Можно потерять всё!! Цена взятия власти: защита чеченского народа от взяточников и казнокрадов-партократов… Взяв власть сегодня, мы берём её не против Советов и тем более народа, а для них… Правительство колеблется. Надо добить его во что бы то ни стало! Промедление в выступлении смерти подобно. … Тоже Ленин, – тихо произнёс Мастаев. – «Письмо членам ЦК».

– Молодец, Мастаев, – вскочил Кныш. – ПСС, том 34, страница 435—436.

– Так это плагиат!

– Какой «плагиат»? Это извечная установка вождя на жизнь!.. И, как ты писал, – никто классиков не читает. Другие в Академии всё за Деревяко шастали.

Мастаев повинно опустил голову и, как бы оправдываясь:

– Да, Деревяко молодец, – постановил Кныш. – А ты про неё новость знаешь?

– Говорят, – тут глаза Вахи загораются, – баллотируется в Верховный Совет России.

– Куда она «баллотируется»? – ухмыльнулся Кныш. – Это мы её «баллотируем». Ведь не сажать же рядом с собой всяких мымр и уродин.

– А вы тоже баллотируетесь?

– Есть вариант, – Митрофан Аполлонович подошёл к окну и, как бы про себя, вполголоса: – здесь скоро жизни не будет.

– Что вы сказали? – чуть не поперхнулся Ваха.

– Я?.. Да так… А ты новость про Галину знаешь? – Кныш внимательно посмотрел на Ваху. – Ну и журналист! Вроде в «Образцовом доме» живёшь. – Руслан Дибиров хочет на Деревяко жениться… Хе-хе, слёзно умоляет.

– Не может быть, – прошептал Ваха.

– Мастаев, как сказал Ленин, невозможное – возможно. А ты иди на митинг, готовь следующий номер, возьми у кого-нибудь интервью.

– А следующий номер разве не готов?

– Ты ведь главный редактор.

– Так я в Грозном, а эту газету напечатали в Москве… Вот посмотрите внизу: «Ордена Ленина типография газеты „Правда“. Москва».

– Ты что несёшь?! – выхватил Кныш газету, как ни отодвигал, ничего не разглядел, бросился к столу, достал лупу. – Вот идиот, сволочь! Что стоишь? Беги, звони!

Мастаев бросился к аппарату, поднял трубку:

– К-к-какой номер?

В это время трубка зашипела и в одно ухо хорошо поставленный голос:

– Москва, Кремль. Что случилось, Грозный?

– Положь трубку! – в другое ухо заорал Кныш.

После этого непонятная тишина, оцепенение, которое нарушил хозяин:

– Нечего к аппарату притрагиваться.

– Вы ведь сказали «звони».

Не отвечая, Кныш потянулся к сигаретам, а Мастаев любопытен.

– А кого вы сволочью обозвали?

– Его, – над огромным зеркалом такой огромный портрет Ленина.

– Вы ведь его благоволили?

– Было, – вскочил Кныш. – Но раз его последователи сплошь болваны.

– К чему вы это?

– Ну, если образно, – яблоко от яблони. А если в обратной последовательности – гнилое яблоко от гнилой яблони… Так?

– Э-э-э, вроде так.

– Что?! – взревел Кныш. – Вот видишь! Видишь! Даже ты вроде истинный пролетарий, а чуть что, уже готов вождя предать, продать! Вот в чём наша беда! За Ленина, за державу обидно!.. Что стоишь? Иди, иди на митинг, в правительство, собирай материал, ты ведь главный редактор… О, вождь! – Кныш упал на колени, – не хотят, не хотят сволочи быть коммунистами – все предатели, шпионы, шкурники. Обленились, жирком оплыли… Ух! Сталина бы сюда!

При последних словах Мастаев уже вышел из кабинета и только прикрыл дверь, как раздался неслыханный в этих стенах мат.

Мастаев понял: он как-то туда случайно попал – за зеркалом подсматривающая комната, и там кто-то есть, кого Кныш поносит. А Ваха покинул «Общество «Знание» и уже был в огромном фойе. Когда-то с волнением, даже с неким благоговением, как в истинный храм, входил он в это здание и, получив очередное задание, старался быстрее уйти. Не только люди – сами стены здесь давили. Однако на сей раз, хотя внешне вроде ничего не изменилось, он ощутил здесь некое сиротство, беззащитность, опустошённость.

Почему-то именно сейчас он вспомнил древние гроты-пещеры родного Макажоя. Да, эти пещеры – история, где-то гордость и позабытое прошлое. И в тех пещерах, как говорят легенды, жили его предки. И их надо бы беречь, изучать, познавать, завещать свою историю потомкам. Но ничего этого не хочется, не хочется даже к ним подходить, не хочется к пещерной жизни, даже к этому образу возвращаться…

А в центре Грозного страсти кипят. Перекрыв движение на проспекте Победы перед Советом Министров, многочисленный митинг, хорошо организованный: плакаты, призывающие к свободе и независимости, какие-то знамёна. Популярный артист, известный спортсмен – ведущие, есть микрофон и мощные динамики; и как ни странно, электропитание для этой аппаратуры подаётся из здания Кабинета Министров, которое митингующие тут же клеймят.

Удивительно, но горожан на митинге очень мало, и те просто из любопытства в сторонке стоят, а в основном, даже по одежде видно, – жители дальних сёл, и что самое поразительное – больше всего пожилых людей, стариков; и они рвутся к трибуне, несут всякую ахинею, и только в одном едины: дружно прославляют лидера оппозиции – генерала, требуют ему передать власть.

Несмотря на то, что день очень тёплый, солнечный, только середина сентября, а от этого митинга, этих речей Ваха Мастаев буквально съёжился, словно его знобит, и, кажется, что не просто его зовут, призывают, тащат в древнюю пещеру-грот, а что он уже в этой пещере: страшно, мрачно, сыро, холодно, и вот-вот на голову летучая мышь нагадит, а то гляди и в лицо когтями.

– Ваха, и ты здесь? – неожиданно дед Нажа стал перед Мастаевым.

За то недолгое время, что они расстались, дед явно изменился: потухли глаза, и он совсем ссутулился, как-то сразу постарел.

– Дада, ты устал, пошли домой.

– В ваш «Образцовый дом проблем»?

– Ну почему сразу «дом проблем»?

– Да твоя мать говорит – устала эту «проблему» каждый день стирать, словно это что меняет, – дед горько усмехнулся. – Я домой, в горы, родные горы, поеду.

– А как же свобода, независимость?

– Ты знаешь, – ещё более погрустнел дед, – свобода и независимость нужны, не то снова будут нас репрессировать, депортировать, убивать… Но здесь что-то не то – дерьмом попахивает… И ещё одно, внучок, скажу: Я многих этих стариков знаю – стукачи, и они нас на добрый путь не выведут.

– Ну, не всё, наверное, так грустно, – попытался успокоить деда Ваха. – Просто ты устал, а наш чуланчик – не «Образцовый дом», переночуешь и завтра утром в Макажой.

– Нет, не хочу на старости вновь под крышей казённого дома спать. Поеду… Сам знаешь, один погожий день всю зиму в горах кормит. Дел и забот хватает.

Ваха пошёл на автостанцию деда провожать, обещал на выходные обязательно приехать. На обратном пути он не хотел более видеть этот митинг, и без политики он не любит любые массовые мероприятия, пожалуй, кроме футбола, куда он сегодня решил наконец-то пойти. А тут, как назло, перед ним вырос милиционер – сосед Асад Якубов, и словно меж ними никогда драк и вражды не было:

– Ваха, я всюду ищу тебя. Приказано тебе срочно интервью взять у первого секретаря обкома КПСС.

– Кто приказал? – и без этого Мастаев недружелюбно с Якубовым, а тут с футболом вновь пролёт.

– Как кто? – странно услужлив милиционер. – Наш сосед Кныш.

– А ты какое имеешь отношение к Кнышу?

– Ну, я ведь на службе, – Якубов, словно видит впервые, с ног до головы стал оглядывать Мастаева, а последний вспомнил историю с кроссовками – кровь в голову; да он себя сдержал, понимает, что волей-неволей тоже на службе и уже какая-то карточка в кармане, при виде которой его без всяких проволочек впустили в святая святых – обком КПСС.

Мастаев ожидал, что раз покушаются на эту власть, она должна как-то защищаться, бороться. Ан нет, вокруг обкома безлюдно – митинг подалее, а в самом обкоме совсем тихо, ковры приглушают шаг. Строгий на вид пожилой русский, дежурный, по осанке и голосу явно военный, провёл Ваху на второй этаж.

Почему-то Ваха никогда даже не мечтал в это всесильное здание войти, вроде даже не замечал. А теперь, попав сюда, решив, что он и вправду журналист и всё должен заметить, смотрел по сторонам – сдержанно, строго, добротно, но при этом всё старо, местами истёрто, даже ветхостью отдаёт.

– О, так это мой «однокашник»! – руководитель республики, крепкий, румяный мужчина зрелых лет, и Мастаев, сравнивая, понимает, что это не прямолинейный солдафон Кныш, а закалённый в интригах и подковёрных баталиях, выстоявший всё скрытный, умный и не простой человек, который ему сейчас мило улыбается, а в сощуренных глазах – анализ и прагматизм. И у такого человека, явного лидера, Мастаев впервые в жизни должен взять интервью, и, не зная с чего начать, он начал с главного – ситуации в республике.

– Ситуация хорошая, я бы сказал стабильная, – медленно и уверенно говорит первый секретарь, он долго перечисляет успехи во всех отраслях и под конец, – у нас в этом году будет невиданный урожай сахарной свёклы.

– А что вы скажете насчёт митинга?

Перед руководителем партии и республики лежала стопка бумаг, он в них покопошился и стал читать:

– Товарищи! Давно не было в партии, в обществе дискуссии столь широкой, страстной и плодотворной, с живой мыслью, большим количеством предложений, острым подчас столкновением мнений. В центре её есть, по существу, главные вопросы перестройки, демократизации общественной и внутрипартийной жизни… Все предложения должны быть рождены коллективной мыслью партии и всего народа. Наши цели – больше демократии, больше социализма, лучшая жизнь трудящегося человека, величие и благо республики и страны…9999
  М. С. Горбачёв. Материалы ХХ Всесоюзной конференции. М.: Политиздат, 1990, с. 154—155.


[Закрыть]

– Так ведь это речь Генерального секретаря на последней партконференции, – не сдержавшись, перебил главу Мастаев.

– Хм, правильно… А разве лучше генсека скажешь?.. А впрочем, что нам время терять, в приёмной секретарь вам передаст готовое интервью.

– А если мне что-то захочется изменить? – это просто вырвалось у Мастаева, и тут он увидел истинное лицо – сколько в нём было высокомерия, презрения, и такой же барский тон, что он не раз слышал от своих соседей по «Образцовому дому». – Иди, твоё интервью уже пошло в набор в нашей типографии «Правда».

С Мастаевым даже не попрощались, зато и он показал свой нрав: папку с готовым интервью не взял. И когда шёл по пустому, мрачному коридору, на каждом углу стоял милиционер, он понял, что здесь ещё хуже, чем в «Доме Политпросвещения», этой «пещере» грозит обвал, и не природный, а искусственный, и он хочет это проклятое людьми место быстро покинуть, и ему кажется, что то же самое чувство уже испытывают все обитатели этого важного здания – время компартии кануло?..

* * *

Как положено в СССР, перед обкомом коммунистической партии – площадь Ленина, на ней величавый памятник вождю. И здесь благодушие, аромат, розы на клумбах цветут. Осеннее солнце ещё высоко, тепло, ласточки стайками носятся, кричат, готовятся к отлёту. А Ваха даже доволен, что интервью готово – он успеет ещё в футбол сыграть. С этой приятной мыслью он торопливо пересекал площадь, как перед нм милиционер.

– Что-то скоро тебя из обкома выставили – пулей летишь, – видимо, Асад Якубов за ним бежал, запыхался. – Теперь велено на митинге постоять, а как стемнеет, взять интервью у генерала оппозиции.

– А зачем на митинг идти? – разозлился Мастаев.

– Ну, корреспондент «Рейтер», главный редактор газеты «Свобода», – наверное, должен в гуще событий быть, – здраво рассуждает Якубов. – Да и массовость надо обеспечить.

К вечеру на митинге людей значительно поубавилось. Какой-то старик, видно по всему, явно себя в жизни не утруждавший, несёт какую-то белиберду, ссылаясь на своё почти что божественное провидение. От этой болтовни Якубов стал слегка позёвывать, а после и во всю ширь рот разинул.

– Ты сейчас этого проповедника проглотишь, нас осиротишь, – посмеялся Мастаев.

Милиционер выправил осанку, осмотрел форму и, чуть придя в себя, по-свойски толкнул Мастаева:

– А ты слышал последнюю хохму? – и он не по имени Руслан, а так продолжил: – Брат-то Марии Дибировой, говорят, на этой русской из Москвы, как её, Деревяко, женится. Хе-хе, точно так и отец его поступил, ведь эта баба вроде влиятельная, чуть ли не депутат России.

Мастаев молчал и теперь вынужден был сделать вид, что слушает оратора, а Асад продолжал:

– Говорят, и ты к ней в очередь стоял. Как она? – он вновь локтем подтолкнул Ваху; который окончательно поддался проповеди, а милиционер совсем разговорился: – Слушай, а от тебя эта дура, музыкантша, вроде ушла. Вот тебе повезло, братан.

Если бы не мощь динамиков, то Якубов услышал бы скрежет зубов Вахи, но он видит, и не без удовольствия, как нервно задвигались желваки. Вот здесь, в этой раскалённой митингом обстановке началась бы, если не драка, то что-то вроде этого, свойственное горячим кавказским парням. Да один из них немного читал Ленина – он сделал «шаг назад»:

– Братан, ты прав, – тем же тоном отвечает Ваха, – чем тут торчать, лучше пройдёмся по набережной, там всё же тише, поговорим.

– Конечно, пойдём, – доволен милиционер. – Нам из Москвы приказ – ни во что не вмешиваться, а так, со стороны глядеть… Надоело.

– За мной подглядывать?

– Ну, революция, говорят, сам понимаешь.

Им пришлось пройти сквозь жиденькую толпу митингующих. У Сунжи прохладно, безлюдно и вроде сумерки быстрее сгустились, только в реке голубое небо ещё купается средь густой радуги нефтяных разводов местных буровых; об этих богатствах много на митинге говорят, а у Вахи иной разговор:

– Асад, ты случайно не читал последнее письмо Ленина Сталину?

– Что?! Ха-ха-ха! Ты точно с ума сошёл. Ха-ха, во анекдот!

– Ну ладно, – от жесткого тона Мастаева Якубов вмиг успокоился, а тот так же продолжал: – Я-то беспартийный и могу не знать, а ты коммунист, а Ленина не чтишь. А зря.

– Ты что, мстить собрался?

– Молчи и усваивай. Так Ленин за оскорбление его жены даже Сталина извиниться заставил.

– Хе-хе, а недаром тебя в психушку упрятать хотели… Убери руки! Ты что, забыл кто я? К тому же я на службе и при оружии.

– Я тоже на службе, – более Мастаев не болтал, в ход, да ненадолго, пошли конечности, пока не прозвучало: – Прости! – следом: – Это табельный пистолет, – он уже в реке и Мастаев кричит: – Революция должна быть бескровной… А где твой генерал из оппозиции?

– В горкоме партии, – сплюнув кровью, ответил милиционер.

…Всю жизнь Ваха Мастаев прожил в Грозном, а вот где горком партии – не знал. Впрочем, никто из прохожих и митингующих этого тоже не ведал. Тогда он догадался спросить, где штаб революции и ему указали – рядом.

Здесь по-прежнему вывеска – «Коммунистическая партия Советского Союза. Грозненский горком КПСС». Вход охраняет милиция и какие-то обросшие молодые люди, видно, вооружены.

Впервые он предъявил своё удостоверение и даже не ожидал такого внимания.

– Иностранный корреспондент, агентство «Рейтер», – передали по коридору.

– Пропустите к председателю.

– Мне не к председателю, мне к генералу, – попытался объяснить Ваха.

– Теперь он председатель, – объяснили ему.

После учёбы в Москве Ваха мало чему может удивиться, да очень странно, что для восставших людей, точнее, как их называют, «Объединённого Конгресса чеченского народа» выделили целый этаж, к тому же второй, со всеми коммуникациями, якобы для того, чтобы были под контролем, ну и демократия с перестройкой в стране – равенство масс!

По сравнению с обкомом – здесь явное столпотворение, грязь, курят и все кучкуются вокруг кабинета председателя, куда свободно входят и выходят.

– Ба! Так это лучший выпускник академии, – так приветствует председатель Мастаева, он в генеральской форме советского офицера. – Как зовут?.. Оставьте нас одних – важное интервью зарубежной прессе.

По-чеченски генерал говорит плохо, и по-русски, видно, не Ленина, а более Устав армии читал. Но внушает доверие и силу: прямолинеен, лаконичен, физически очень крепок, выправка, и главное, чего не было в обкоме, – блеск в глазах.

Хотя и пришёл сюда Мастаев по вызову, а вот общаясь с генералом, то есть председателем, он всё больше и больше попадал под его обаяние, никакой заготовки нет, и речь правильная, нужны свободные, равноправные отношения со всеми, нужно новое общество, где нет образцовых и не образцовых, где действительно будет превалировать ленинский принцип – всем по труду, и генерал на это делает акцент, подтверждая, что он член КПСС, измены и для себя не потерпит.

От этих искренних, пламенных речей сам Мастаев уже заразился независимостью, и в нём мысль, как искры, он тоже завтра должен выступить на митинге в поддержку генерала… Вот только одно плохо – здесь равноправие понимают в прямом смысле, и погоны генерала, и его приказы не помогают – все равны, посему какое-то необузданное панибратство, так что любой, в любое время в этот кабинет может войти. Беседа, точнее важное интервью постоянно прерывается, мысль пропадает. Пришлось скрыться в соседней комнате и запереться на ключ.

Вот здесь, в спокойной обстановке, за чаем, Мастаев был полностью покорён по-ленински выверенными идеями переустройства чеченского общества, как под конец раздался звонок – Ваха уже знает – это не простой аппарат:

– Здравия желаю, товарищ командующий… Есть! Есть!

Разговор был короткий, а по окончании Мастаев со своей непосредственностью спросил:

– А кто у вас командующий?

Что-то сразу же поменялось в облике председателя, он явно стал не просто генералом, а словно лётчиком-истребителем, так исказилось его лицо; и какой был вопрос – такой же прямой ответ:

– Главнокомандующий у нас один! – он больше не сел, и Ваха понял – приём окончен.

Когда Ваха вышел из горкома, было уже темно. О митинге «непокорных» напоминали лишь костры на набережной Сунжи, и оттуда веяло некой романтикой. А город жил прежней жизнью. У ресторана «Кавказ» много машин, гремит бесшабашная музыка, слышны возбуждённые голоса, пьяные выкрики.

К ночи стало более чем прохладно – всё же осень на дворе. И Мастаев, поёживаясь, заторопился домой. И хотя конец беседы с генералом оставил неприятный осадок, всё же он остался доволен, думая, что горком – это что-то новое, может быть, развитие, по сравнению с «Домом Политпросвещения» и тем более с обкомом КПСС. И что характерно, в горкоме он не почувствовал «пещерную» отживаемость, а наоборот, авантюра, зато движение вперёд.

Будучи под этим впечатлением, он почти до полуночи писал и вновь и вновь переделывал интервью с генералом. Самое трудное – концовка, он должен правду сказать, вот только телефонный разговор он хочет показать как позитив, всё-таки к генералу позвонил сам главнокомандующий, ведь это патриотизм, а не национализм, тем более релилигозный.

Довольный собою, он только поставил точку в первом в жизни интервью, как в этот поздний час услышал шаги за стеной в подъезде, потом перед чуланчиком. Осторожно открыв входную дверь, он выглянул во двор. Перед центральным подъездом, где вывеска «Образцовый дом», свет не горит, какая-то тень оттуда пересекала двор. «Наверное, Кныш», – подумал Мастаев и отчего-то не удержался, побежал за ним, а когда вышел на соседний проспект Революции, кто был – узнать невозможно. Даже в этот поздний час в городе много прохожих, особенно праздной молодёжи. Весь город в огнях и звуках музыкальных клаксонов машин.

За истёкшие насыщенные событиями сутки Мастаев здорово устал и надо было возвратиться домой, да любопытство толкнуло: если это Кныш, то он пошёл в свою обитель – «Дом Политпросвещения», туда и двинулся он, и не светлыми улицами, а дворами, и у самой цели он увидел, не эту тень, здесь очень темно, а сигареты огонёк, и он повёл его не по парадному входу, а к воротам со двора. Всё закрыто, ничего не видно, зато слышно – что-то загружают.