Текст книги "Дом проблем"

К вечеру на старенькой «Ниве» его доставили в Макажой, а дед Нажа недовольно молвил:

– Надо тебе обратно в город, мать одна, да и слухи оттуда тревожные. Что-то творится неладное, – при этом дед печально склонился над листком, на котором делал какие-то расчёты.

– Что ты считаешь? – поинтересовался Ваха.

– Вот, – Нажа показал банковское уведомление, – в трёхдневный срок требуют погасить ссуду за дом, – он тяжело вздохнул. – Если я продам всю живность, то погашу лишь четверть. А остальное?.. Всю жизнь на советскую власть ишачил, а пенсия – двадцать рублей! Чтобы рассчитаться, придётся ещё лет пятьдесят жить, при этом ни есть, ни пить – вот тебе пожизненное ярмо!

– Никто нас из дома не выселит! – с раздражением буркнул Ваха, – а этот банк, впрочем, как и Советская власть, скоро накроется.

– Э-э, внучок, – печально усмехнулся дед. – Может, название поменяют, а власть будет всегда, и будет она нас обирать по-прежнему, а дабы эти деньги хранить – будут и банки существовать.

– Здесь банков нет и власти нет.

– Хе-хе, – усмехнулся дед. – Как «власти нет»?. Пока здесь есть юрт-да102102
  Юрт-да (чеченс.) – дословно: отец села, председатель сельсовета.


[Закрыть], участковый, мулла, то власть всегда есть.

Как бы в подтверждение этого, официальный стук в дверь, что в горах не принято и, действительно, милиционер в форме, – протянул Вахе до боли знакомый конверт, сразу ушёл. Не долго думая, Ваха бросил конверт в топку печи и, словно очищая руки, довольно потирал их, как неожиданно появилась мать и даже поздороваться толком не успела, как такой же конверт перед сыном. Ваха со злостью тоже отправил в печь.

– Будешь письмами дом топить? – непонятно, шутит или сердится дед. – Топи, топи, в Москве писарей и бумаги много.

– А при чём тут Москва?! – удивился внук.

– Ну, ведь там всё начальство сидит, а в Грозном так, их наместники иль представители… По крайней мере так было всегда и, видимо, будет.

– Не будет! – вызов в голосе Вахи. – Что нового в Грозном? – спрашивает он у матери, всё-таки город его тоже манит.

– У Дибировых много горя, – приковала она внимание сына. – Помнишь утро, как ты уехал. Так вот, Альберт Бааев бил свою жену Марию, прямо в подъезде. А тут на работу шёл отец Марии Юша. Он в свою очередь на зятя с кулаками… В общем, то ли подрались, то ли чуть не подрались, в итоге Мария ушла, вроде навсегда, домой. А там её брат Руслан стал донимать, стал на сторону своего друга Альберта. Видимо, Юша сына отругал. А Руслан, он ведь какой-то тщедушный, словно не Дибиров. Словом, он, как бы только этого и ждал, демонстративно, с вещами ушёл жить в гостиницу «Образцового дома», а там как раз общедоступный депутат России – Деревяко.

– Галина опять приехала? – удивлён Ваха.

– Приехала, всё на митинге и в телевизоре выступает. А Руслан у неё живёт. Юша хотел сына образумить, а оказалось, они уже зарегистрировали брак.

– Кто? – воскликнул Ваха.

– Руслан и Деревяко, и уехали, как супруги, в Москву… Видимо, Юша этого не вынес – сердце, умер. Так Руслан даже не приезжал, и Бааевы на похоронах не появились. Мария подала на развод. Я это узнала, потому что и тебе это предстоит. Уже вызывали в суд… Кстати, – Баппа уже обращается к деду, – ты, по-моему, станешь прадедом.

– Что? – словно не расслышал дед, а немного погодя: – А может, они сойдутся?

Новости явно встревожили Ваху. Он стал обуваться, намереваясь выйти, как мать сказала:

– По-моему, выборы в Грозном намечаются.

– С чего ты взяла? – оглянулся сын.

– А на нашем доме вновь написано «Дом проблем»… Раньше, говорят, перед выборами это тётя Мотя сама писала, а теперь, мне кажется, это Кныш вытворяет.

– А зачем ему это? – вслух подумал Ваха.

– Чтобы объевшихся богатеев «Образцового дома» немного встряхнуть и дать понять, что не всё у них гладко перед выборами и выбор у народа вроде есть.

– Вот это по-сталински, – вмешался Нажа. – Вот это похоже на Советскую власть.

– А ты, кажется, опять председатель избиркома, – добавляет мать.

– Нет уж, хватит, – возразил Ваха. Он устал, казалось, что после тяжеленного горного похода будет крепко, как и прежде, в Макажое спать, а городские новости растеребили нутро – он не мог представить себя отцом, потом думал о Марии, теперь ещё выборы. Нет, только не это. Он не может и не хочет более быть рядом с политиками и политикой, среди этих большущих грязных денег и таких же людей. Лучше тихо жить в горах, покоряя их… Как его манят вершины! Как тяжело взбираться! Да сколько блаженства на высоте: чистый, прозрачный, лёгкий воздух, облака можно погладить рукой и вроде можно даже очистить небо, чтобы было светлее, а внизу – необъятная, прекрасная даль, и такая гармония природы: горы, леса, реки, ледники, будто проник в волшебство сказки и в ушах поёт ветерок, как ласковая свирель, даже не хочется спускаться в тот злобный, уродливый мир, где столько фальши и лжи, и не только люди, даже дома поделены на «Образцовые» и не очень, в целом, общество – это «Дом проблем».

Пытаясь убежать от этого общества, Ваха до зари, пока мать и дед не проснулись, бежал в горы, оставив записку «иду на Хиндойлам», чтобы не волновались.

Хиндойлам – это не гора, а горный хребет, расположенный не как остальные Кавказские горы – с востока на запад, а перпендикулярно им, то есть с севера на юг. Это уникальное природное творение высотою более 3000 метров над уровнем моря, с восточной стороны которого Макажойское нагорье и альпийские луга, и вдруг, резко, словно ножом провели, вот такой тектонический сдвиг пластов – двадцатикилометровая почти строго вертикальная отвесная стена высотою до километра, по которой смельчаки (есть тропа) иногда поднимаются, а вот спуститься по ней невозможно. А уникальность хребта в том (она и в названии), что этот хребет служит водоразделом. С запада на Макажойском нагорье речки маленькие и текут они на юг. А вот за отвесной стеной Хиндойлам, там иной, почти вечнозелёный мир густых лесных массивов. И там по просторным ущельям течёт полноводная черная река Шаро-Аргун, и в неё впадает светлая, почти белая река Келойахк. С высоты Хиндойлам видно, как белая ленточка вливается в черный клокочущий поток, и ещё долго, пока не скроются за скалой эта ленточка светлою полоской ещё держится, как безгрешные, наивные годы детства, а потом, как взрослая жизнь, вся во лжи, лицемерии или приспособлении, весь поток мутный – это могучий, дерзкий, целебный Аргун.

А Хиндойлам – это не только водораздел, этот хребет оказал влияние и на местный социум. Так, между Макажой и Нохчи-Келой, что разделены хребтом, по прямой всего километров 10—15, но в горах прямых дорог нет, и доступ не простой, и, наверное, поэтому – села вроде соседние, а диалект всё равно чувствуется. Да и о каком соседстве можно говорить, если не только на машине, но даже на тракторе-вездеходе из села в село не проехать, – только через Грозный, более 300 километров (тоже вертикальные связи, как в России, – всё через Москву), зато пешком можно. И, удивительное дело, чужой наверняка не поймёт, а вот местные даже по виду узнают, кто с восточной стороны, то есть Макажойского нагорья, кто с западной – Аргунского ущелья. Макажойцы – люди с альпийских гор; здесь развито только животноводство, и пища как у кочевников – мясо, молоко, да и географически они издавна имеют связь с востоком, и есть в них что-то восточное, кочевое, планетарное. А вот аргунцы имеют не очень большие, но достаточные плодородно-равнинные земли. Их села до выселения 1944 года были многочисленны, так, в Нохчи-Келой проживало около 10 тыс. человек. У аргунцев сильно развито земледелие, сбор мёда, они охотники, сильно привязаны друг к другу и к своей земле. Они естественным путём изолированы от внешнего мира. Здесь до сих пор и в архитектуре, и на кладбищах, и в ритуалах сохранены элементы язычества, христианства, а теперь и ислама. И внешне аргунцы более европейцы – в основном очень светлые, даже рыжие, голубоглазые. И про себя нохчи-келоевцы говорят, что они смелее, чем макажойцы. И пример тому, случалось, что аргунцы за полдня прибывали на помощь в Макажой. А Макажойцы день, а то и два думают, пока придут. И не посвящённый не знает, что иного нет, на хребет Хиндойлам можно только взобраться, спуститься – невозможно, вот и приходится макажойцам хребет обходить… Вот такую задачу поставил перед собой Ваха Мастаев. В первый день обойти с севера хребет, дойти до Нохчи-Келой и переночевать у друзей, а на второй день – покорить тропу, взойти на Хиндойлам, и вершину хребта – Басхой-лам, что более 3000 метров, и вернуться в Макажой. Это он считает не только как проверку сил, как соприкосновение и ознакомление с родными местами, но и главное, как подзарядка духа, ведь горы, тем более тропа Басхой-лам, покоряются не всем, а только смелым и отчаянным.

Всё благоприятствовало его плану. Стояли безветренные, солнечные осенние дни, когда природа напоследок просто замирает перед осенне-зимней непогодицей. Воздух такой прозрачный, вкусный, лёгкий, что ледники Главного Кавказского хребта видно прямо как на ладони. И ему было так хорошо, что он, казалось, мог не то что Басхой-лам, а на пятитысячник Казбек взобраться.

Чем дальше он уходил от Макажоя, а значит и Грозного, это его приподнятое настроение становилось почти праздничным, ведь он поистине свободен. Как вдруг он услышал приближающийся рёв мотора; сомнений не было – это вертолёт. И он ещё не увидел борт, а настроение его явно омрачилось, он ещё мыслил побежать в лощину, там вдоль небольшого ручейка красно-жёлтый густой кустарник, да было поздно, на вершине горы цепью вооружённые десантники, перед ними офицер с пистолетом в руке, он небрежно махнул рукой.

Ваха хотел было думать, что это не к нему, даже оглянулся – кругом ни души.

– Товарищ Мастаев! Я вам, вам приказываю, – командирским голосом крикнул офицер. – Ко мне! – теперь он поманил его пальцем.

Такого Мастаев не только представить, даже понять не мог: в родных горах, где вроде и нога человека, тем более чужого, редко ступала, его настигли. Это кошмар! Они отвезут его в этот «Образцовый дом проблем», где политика и политика, где смысл жизни – не гармония с природой, а как заполучить власть, чтобы деньги иметь. Нет! Он должен бежать, родные горы помогут. Но в это время звук ещё одного двигателя в воздухе, правда, этот борт Мастаев не видит, да уже и бежать не может, он явно сдался, сник, а его уже окружили, и офицер сказал:

– Выполняю приказ. Учения, приближенные к боевым. Вы, товарищ Мастаев, служили, наверняка, знаете, что во время учений три процента потерь, в том числе среди мирного населения, допустимы…

Важно вложив пистолет в кобуру, военный из планшета достал конверт – как он знаком Мастаеву:

– Так, – говорит майор, – это третье уведомление. Уверен, это послание-приказ вы уже не сожжёте.

– Откуда вы знаете? – воскликнул Ваха.

– Наша задача – всё знать… Распишитесь в получении. Теперь прочитайте.

20.10.1991 г. «Мне говорят» это способ запугивания, вы нас терроризируете». Смешно, с моей стороны, терроризировать старых революционеров (точнее председателей избиркома, прим. М.А.К.), видевших всякие испытания (в том числе и покорения горных вершин, прим. М.А.К.) … Оппозиция твердит, что появился национал-религиозный (прим. М.А.К.) и полуанархический уклон (т.е. режим): партия быстро и решительно стала бы всё это исправлять… Говорят, что нет выборов, демократии и проч. Есть, выбор окончательный и бесповоротный – это диктатура пролетариата (Бурные аплодисменты!). Товарищи! (или господа! прим. М.А.К.), не надо теперь оппозиций! Либо тут, либо там, с винтовкой (либо на штыке. прим. М.А.К.), а не с оппозицией. Это вытекает из объективного положения, не пеняйте (зазря, прим. М.А.К.). Вывод: для оппозиции – теперь конец, крышка, теперь довольно нам оппозиций! (Аплодисменты) … Мы не учитываем прошлое, а настоящее, учитываем изменение взглядов и поведение отдельных лиц, отдельных вождей. (Из доклада генерала-преседателя чеченского народа).

P.S. тов. Мастаев! Ругаю ругательски. Срочно явитесь в «Дом Политического Просвещения» «Общество „Знание“, ул. Красных Фронтовиков. Руководитель наблюдательного Совета М. А. Кныш».

Мастаев бегло ознакомился с содержанием и попросил:

– Можно я ещё раз перечитаю письмо?

– Да хоть десять раз. Хоть съешь. Ха-ха, только на борту, – двое солдат схватили Ваху за руки.

– Мне надо деда предупредить! – попытался воспротивиться Ваха.

– А дед уже в курсе, – всё так же доволен офицер. – А если хочешь, с борта помаши рукой.

Вскоре они действительно закружились над Макажоем. Сквозь открытую дверь бешеный вихрь, а военный орёт:

– Помаши рукой, вон твой дед.

Деда Ваха не видел, правда, он особо и не высовывался, боялся, что сдует, а ещё более, что столкнут; а офицер доволен:

– На, кинь яблочно старику… Ну, давай я сам кину… Ха-ха, вот это да, прямо в лоб… Ну все, закрывай. Скажи пилоту, пусть ровнее курс держит, – приказывает командир. – А то стаканы упадут.

На маленьком столе разложили еду, приборы; острый, неприятный запах из фляжки.

– После успешной операции, как после бани, надо выпить.

– Нет-нет, я не пью, – отпрянул Мастаев. – Мне нельзя…

– Всем нельзя, да нужно… Пей!

Очнулся Ваха в чуланчике, на вонючем, с потрескавшейся кожей старом диване. От малейшего движения болела голова и всё тело. Он не мог понять, как здесь очутился и как давно, прямо в одежде лежит. Ему было стыдно перед матерью, да она выручила:

– Иди быстрее в «Дом Политпроса», тебя уже спрашивали.

В ванной его вырвало, стало полегче. И уже через полчаса, как всегда, надев самое лучшее из своего скудного гардероба, он вышел на проспект Победы.

После безлюдья гор, многолюдный шумный город угнетал. И почему-то ему показалось, что это уже не прежний зелёный, спокойный, мирный Грозный. Много чужих лиц, и даже облик этих людей иной; это не просто приезжие, которые ведут себя тихо, озираются, стараются не привлекать к себе внимание, то есть ведут себя сдержанно и строго, даже робко… Нет, этого нет. В Грозном чувствуется новое, доселе неведомое веяние, его привнесли новые люди, и они не хотят быть приезжими, гостями, они хотят быть хозяевами, видимо, они хотят жить здесь, а не в горах и не в степях. Им выпал шанс, и они не могут его упустить.

Первым делом Ваха пошёл к дому Правительства; здесь митинга уже нет, зато остались грязь, вдоль Сунжи на набережной ещё палатки стоят, в котлах колхозное мясо варится, а вокруг какие-то обросшие люди снуют. Много не местных, словно в чужой город попал, и Ваха направился к «Дому Политического Просвещения».

Ваха был потрясён: столько людей, все они не городские, и почти все по одежде религиозные деятели. Благо, что розы уже отцвели, – это осень во всех отношениях – клумбы затоптаны, небольшой фонтанчик превращён в большую урну, даже вода в нём пожелтела. А жалостливее всего берёзки, – одна уже как-то перекошена, и листья на ней как были зелёными, так и застыл их цвет в онемении.

«Отсюда надо бежать», – подумал Ваха, как его почти что схватили:

– Мастаев, герой революции, Мастаев! – закричали кругом. Его чуть не на руках повели к мраморным ступеням и только теперь он заметил, что на крыше уже не алый флаг СССР, а какой-то тёмно-зелёный, а там, где «Пролетарии всех стран, соединяйтесь», слово «пролетарии» грубо замалёвано и поверху – «мусульмане». Стеклянные двери разбиты, и там, где некогда Мастаев ни видел ни души – вход, теперь вооружённая охрана. Правда, в фойе немноголюдно, но уже нет Маркса, Энгельса, Ленина, зато появился портрет нового лидера Чечни – председателя-генерала. А вот «Общество «Знание» этому обществу, видать, тоже не нужно, трафарет валяется на полу, уже разбит. А там, где было написано «Знание – сила», вместо «Знание» нарисован автомат. Зато сохранён «Отдел агитации и пропаганды», но и тут новшество – переписали «Ислама». Именно в этот отдел препроводили Ваху; оказалось, не зря – там находился Кныш в окружении по-религиозному одетых людей, пьёт чай:

– О! Кого я вижу! – Митрофан Аполлонович бодро поднялся. – Вот наш страдалец за свободу и революцию!

– Сколько здесь людей? – первое, что пришло, брякнул Ваха.

– Да-да, – обнял Кныш гостя. – «Дом Политпросвещения» всегда был в трудах, мы готовили эту поросль.

– Здесь готовили духовенство? – недоумевает Ваха. – Мусульманское?

Все покосились в его сторону.

– Мастаев?! – лишь от этого возгласа Ваха понял, что Кныш чуточку подшофе. – «Дом Политпросвещения» давал, даёт и будет давать знания всем, вне зависимости от вероисповедания, так как Бог един! Правильно я говорю? – с некой издёвкой Кныш обратился к рядом стоящему мужчине, по форме и бородке вроде мулла.

– Истину глаголите, – больно чисто на русском ответил мужчина.

– Вот так! – вознёс палец Кныш. – «Когда кругом со страшным шумов и треском надламывается и разваливается старое, а рядом в неописуемых муках рождается новое, кое у кого кружится голова, кое-кем овладевает отчаяние, кое-кто ищет спасения от слишком горькой подчас действительности, под сенью красивой, увлекательной фразы». Кто так метко сказал?

– Э-э, наверное, Ленин, – стушевался бородатый мужчина.

– Правильно. Вождь! ПСС, том 36, страница 78, – и тут Митрофан Аполлонович запел. – Ты и убогая, ты и обильная, ты и могучая, ты и бессильная – Матушка-Русь!… А это откуда? – пронзительным взглядом он обвёл мужчину и Мастаева – оба молчали. – Неучи! Это Ленин, там же, а статья называется актуально – «Главная задача наших дней». И не думайте, что Ленин будет предан забвению, он будет в ряду пророков! А вы, недоумки, в это не верите… Кстати, Мастаев познакомься, – Кныш невнятно назвал фамилию человека с бородкой, – проректор исламского университета.

– Как?! Вы ведь обещали муфтия, – чуть возмущённо выдал мужчина.

– Слабо учился. На муфтия знаний маловато. Даже основные труды не знаешь.

– Так я ведь более на Коран налегал.

– На что ты налегал я знаю. И за это скажи спасибо… Пошли, Мастаев, лучше, чем «Общество «Знание», в мире нет.

Когда они спускались по лестнице и потом по большому фойе, Кныш шёл по-хозяйски, даже вальяжно, и все перед ним расступались.

– Вот, смотри, – он ткнул ногой трафарет «Общество «Знание», – только на сутки в Москву слетал – всё разнесли, варвары. Им знания не нужны, а ведь общество без знаний – погибель!

– Вы их так воспитали… – ляпнул Мастаев.

– Но-но! Воспитывает семья и школа, а мы, по мере надобности, направляем. Заходи.

В «Обществе «Знание» чемоданное настроение – всё упаковано; какие-то многочисленные коробки, даже сундуки, аккуратно сложенные картины, бюсты классиков марксизма-ленинизма, перевязанные тома собраний сочинений и столько всего, и тут же газета «Свобода» – Мастаев взял, – его портрет и крупно: «Партократы-коммунисты хотели опорочить честное имя патриота-демократа-мусульманина-редактора «Свободы» слова и дела Мастаева В. Г.!».

– Хе-хе, – ухмыльнулся Кныш. – Ты реабилитирован. Хе-хе, к счастью твоему, не посмертно. – Он подошёл к шкафу, достал початую бутылку коньяка и две рюмки. – Пить будешь?

– Не-не, – чуть ли не к выходу попятился Мастаев.

– Бери, здесь трезвым быть нельзя, крыша поедет, да и они не поймут.

– А что здесь происходит?

– А что?! Революция… Правительство лишь бы их масштабное воровство списали, бездействует. Верховный Совет попытался рыпаться.

– Верховный Совет был избран честно! – перебил Мастаев. – Это цвет нации.

– Да, там, действительно, в целом избраны наиболее добросовестные и достойные. Но кому это нынче нужно?! Их выгнали из своего здания, заманили, сюда.

– Вы для них зал готовили.

– Ну, ты всё знаешь, – он ещё налил себе коньяку, выпил, закурил. – Фу, так вот, эти добропорядочные депутаты, нет, чтобы понять ситуацию, стали и здесь нести всякую чушь о «независимости, суверенитете и проч.», в общем, сами себе подписали приговор, и эта толпа, – Кныш небрежно кивнул в сторону окна, – этих интеллигентов пинками и отсюда выкинула.

– А вы всему этому способствовали?

– Мастаев, чушь не городи, и не будь наивен… Даже твоя мать знает, что я солдафон, исполняю приказ.

– А теперь восвояси? – Ваха небрежно пнул один ящик.

– Ну, Ленин теперь никому не нужен… А зря, ещё будут на него молиться¸ – Кныш бережно погладил перевязанные тома. – Полное собрание сочинений! ПСС! 55 томов! Тираж – 1 000 000 экземпляров! А сколько ещё! Это вровень с Библией и Кораном! Во – сила! Она просто так не исчезнет, не умрёт… Говорю, Ленин – пророк! Наравне с Иисусом и Мухаммедом.

– Вы это им скажите, – Мастаев вновь кивнул в сторону окна. – Они вас разорвут.

– Они? Ха-ха-ха! Во-первых, они ничего не поймут, придурки. А во-вторых, я прикажу, гм-гм, – он вдруг неестественно кашлянул: – что-то в горло попало. Разболтался я с тобой… Кныш, пить надо меньше! Это приказ! – при этом ещё налил. – А ты что не пьёшь? – Митрофан Аполлонович опрокинул рюмку, тяжёлым взглядом уставился на Мастаева. – Знаешь что, – металлическая жётскость появилась в его тоне. – А насчёт «восвояси» – ты мне это брось! Или тоже самостийности захотел?.. Так знай, – он ударил кулаком по столу. – Это Россия! Кругом Россия! И ни пяди земли – ни врагу, ни другу! Понял?

– Да, – вяло ответил Мастаев.

– Вижу, плохо понял. А теперь скажу, если бы не Ленин, которого ты только что пнул, у чеченцев не было бы ни республики, ни автономии, ни письменности – ничего!..

– А Сталин? – перебил Ваха.

– О Сталине другая речь. К тому же он почти ваш – кавказец… А впрочем, что я с тобой болтаю, неуч. Вот проведёшь выборы президента Чечни, и учёба.

– Снова выборы? Зачем выборы? И так захватили власть.

– Но-но, всё должно быть демократично и законно. Понял?

– Понял… А почему опять я?

– Коней на переправе не меняют.

– А ослов?

– Что? Ты это о ком?… А, о себе. Тут ты на редкость прав. Поэтому и доверяем тебе.

– А когда выборы?

– Выборы через неделю, – явно улучшилось настроение Кныша. – Потом отпуск.

– Как я за неделю справлюсь?!

– А ты не печалься, «итоговый протокол» готов. Всё нормально.

– Это у вас всё «нормально», а я проведу честные выборы.

– Ты проводи, проводи. Поэтому мы тебя и держим, и ценим, чтобы знать действительную картину… Но ты знай, «итоговый протокол» готов… Да, кстати, забери его, – Кныш полез в сейф, – а то тут бардак, ещё затеряю.

– А если я затеряю? – протест в голосе Мастаева.

– Не страшно, в Москве оригинал есть… А ты поторопись, времени в обрез, а к выборам прибудут как бы иностранные наблюдатели, в их числе и я… Кстати, вот деньги на избирательную кампанию – конечно, не густо. Казна страны опустела – разворовали Бааевы.

– Бедная страна, разваливается, – горестно вздыхает Мастаев. – Впрочем, кажется, вы тоже к этому развалу причастны.

– Но-но-но, когда «кажется», надо креститься, – оборвал его Кныш. – А я, к твоему сведению, был внедрён, дабы изнутри познать эту схему казнокрадства, так сказать, для.., – он задумался и выдал: – изучения!

– И обогащения, – подсказал Мастаев.

– Что?! Ты что-то распоясался!

– Что вы, Митрофан Аполлонович. Я хотел сказать, что ваше «изучение», ради интеллектуального обогащения.

– Ну да, – Кныш закурил, хмельным взглядом подозрительно искоса глянул на Ваху. – Что-то мне не нравится твоя болтовня. Занимайся выборами, а позже, позже я собью твою высокогорную спесь.

В избирательном деле Мастаев уже поднаторел, и хотя душа его к этим выборам не лежит, он всё делает ответственно: первым делом решил проверить избирательные бюллетени. И что он видит? Вначале подумал, что над ним издеваются, а потом захохотал: на пост первого президента Чеченской Республики баллотируются два претендента – уже известный генерал-председатель и некто Кныш Мухтар-Эмин-Вахаб Абдул-Вадуд-Абасович.

Мастаев с бюллетенем побежал к Кнышу в «Дом Политпросвещения», но, увидев на улице лозунги: «Будущее Чечни – будет с Кнышым!» или «Голосуй за чеченца – патриота, учёного! Кныш наш Президент!» или «Ты – за свободную Чечню? Тогда – за Кныша», встал, как вкопанный.

У «Дома Политпросвещения» людей нет, потому что Кныш разогнал всех прочь, зато стояли две медицинские машины, и не какие-нибудь, а из военного госпиталя.

В «Обществе «Знание» Кныш лежит на диване, в одной руке капельница, в другую делают укол; оказывается, выводят из запоя, вечером необходимо кандидату выступать на телевидении, прямой эфир на весь Союз.

– Это кошмар! – увидев Ваху, простонал Кныш. – Я не виноват! Это они, идиоты… Мастаев, спасай.

– А как так получилось? – председатель избиркома тоже потрясён. И вот что он узнал из обрывочного рассказа кандидата.

…О выборах даже не думали и не планировали. Ну, захватил генерал-председатель по-большевистски власть, ну и всё, как Кныш знает, Ленин то же никак выборов не проводил, сам себя назначил Председателем Совнаркома и всё; вроде никто не возражал, а кто возражал, тот пожалел.

Однако из Москвы пришла депеша, мол, времена иные, мир не поймёт, словом, для легитимности необходимо провести выборы и как можно быстрее, – дату обозначили, впритык, видать что-то подсчитали.

Ну, Кныш, как солдат, всегда готов, тем более что всё вроде заранее известно. И тут вновь указания из Москвы: на дворе – перестройка, гласность, демократия – генералу надо подобрать конкурента, мол, альтернатива и проч. Кандидат в президенты?! Абы кого, с бухты-барахты не предложишь. Конкуренцию генералу тоже создавать нельзя – всё для видимости. Так, были у Кныша кое-какие кандидатуры, да всё же для верности надо в столице проконсультироваться. Вот и полетел он на сутки в Москву, и надо же такому случиться, в самолёте рядом оказался давний, ну, так скажем, коллега, Кишиев.

Кишиев, некогда подающий надежды учёный, кандидатскую защитил, доцент, очень активный агитатор-пропагандист-атеист. Правда, в последнее время, к тому же не без благословения главного агитатора и пропагандиста Кныша, Кишиев стал поборником веры, независимости и сделал ряд сенсационных «открытий» по древней истории чеченского народа, что народу очень понравилось, появился к Кишиеву интерес…

Словом, Кныш и Кишиев начали эту историческую тему в самолёте под коньячок, продолжили в московской гостинице и, когда наутро с больной головой Кныш явился в учреждение, то другой кандидатуры он и не мог вспомнить – так от руки (не совсем твёрдой), по-ленински просто написал: «Предлагаю – Кишиев М. А. (ведь „восьмиэтажное“ имя и отчество не запомнить) – активный агитатор-пропагандист-атеист-утопист». А когда попросили фото для агитации, Кныш приписал: «P.S. Фото имеется в личном деле. С ком. приветом Кныш М. А.».

В стране СССР образца 1991 года идут, если не революционные, то какие-то масштабные преобразования. Всё это отражается не только на Кныше. Видимо, поэтому работникам из московского учреждения особо не стали себя утруждать изучением почерка Кныша и прочитали Кишиев как Кныш, что по «делам» разницы небольшой, разве что в графе – «национальность».

В итоге, Кныш стал официальным кандидатом в президенты Чеченской республики, и между прочим, с такой пламенной речью выступил по радио и телевидению, прямо в духе Ленина, что в Москве забеспокоились – так он генерала-председателя может обойти. А сам Кныш заразился игрой и говорит Мастаеву:

– А чем я хуже?! Настоящий подполковник. И не будь всяких либералов-предателей, что разваливают державу, давно бы генералом был, – любуясь собой он смотрит в зеркало. – Мастаев, как ты думаешь, выиграю я или нет?

– Ха-ха, как вы выиграете, если «итоговый протокол» уже готов.

– Да, – озадачен Кныш, – это безобразие! Без демократии не будет развития.

– Вы противоречите себе и даже Ленину, – посмеивается председатель избиркома.

– Но-но-но, – воскликнул Кныш. – Святое не трожь!.. А честный протокол мне всё-таки подготовь, может пригодиться.

По существующему на тот день Закону «О выборах» – кругом нарушения. И выборов, как таковых, в целом не было, хотя на некоторых участках была порою и очередь к урнам. Но это исключение, – явка избирателей ниже тридцати процентов. Так, например, из «Образцового дома» голосовало всего два человека – это Мастаевы и их голоса разделились. А Кныш, рассматривая подготовленный Мастаевым итоговый протокол, грустно сказал:

– Хорошо, что хотя бы ты меня поддержал.

– Я за демократию и альтернативу, – лозунгами стал говорить Ваха. – Да и вообще, пора и вам до полковника и даже генерала дорасти.

– Но-но-но! Ещё не вечер… А что там в итоговом протоколе сочинили?

– Его уже опубликовали… Явка – 72%, за генерала – более 90%, а вас упомянули в ином, – Мастаев протянул свежую газету «Свобода», где на передовице «Акт», составленный независимыми международными наблюдателями, и там, помимо прочего: «Несмотря на блокирование отдельных избирательных участков, а также другие случаи нарушения избирательных прав граждан со стороны советских коммунистических органов, самоотверженная, даже героическая работа членов избиркомов всех уровней позволила успешно провести выборы! Эксперт Организации непредставленных народов – Кныш М. А.».

– Вот идиоты! – процедил Митрофан Аполлонович. – Даже это исправить им лень! – он устало плюхнулся на диван, печально продолжил: – А скорее, это какая-то гнусная игра, презрение… Хм, даже надо мной издеваются.

Наступило какое-то гнетущее, долгое молчание. Наверное, оба почувствовали, что они отыграли свою роль и более никому не нужны. По крайней мере, Кныш это высказал вслух, а потом встал, ещё пытаясь как-то выправить свою воинскую осанку, он глянул на часы и сказал:

– Вроде всё, по предписанию отбываю, – осмотрел потолок. – Эпоха кончилась, боле «Дома Политического Просвещения» нет, «Общества «Знание» тоже нет. Отныне здесь будет «Исламский университет», – он подал Мастаеву руку. – Ну, не поминай меня лихом. Иди, вручай удостоверение президента генералу.

Так должно было быть по закону – председатель Центризбиркома зачитывает итоговый протокол голосования и вручает мандат. Мастаев просто боялся этого церемониала, а его даже не пригласили, и он лежал на диване в чуланчике, смотрел прямую трансляцию принятия присяги первым законно избранным президентом Чеченской Республики, как что-то грохнуло в кладовке.

Изначально эта кладовка закрыта старым амбарным замком. Как только Мастаевы в чуланчике поселились, приходили какие-то люди, открыли кладовку, что-то проверили, заперли посоветовали в неё не заглядывать. Ваха не стерпел, простым гвоздём замок открыл, заглянул: старые плакаты, портреты, где не только Ленин, но и Сталин, бюст Сталина и ещё какое-то коммунистическое барахло, всё в пыли. Более в эту кладовку никто не заглядывал… А тут грохот. Ваха подошёл к кладовке, прислушался – ничего. И в это время город стал содрогаться от оружейных выстрелов. Ваха выскочил на улицу – грохот, он даже немного заволновался – куда же ушла мать? Вошёл обратно, выключил телевизор и только сейчас услышал: