Текст книги "Реальное и сверхреальное"

К неопределенности в отношении пространственной локализации добавляется и другое затруднение. Психические элементы как таковые обретают пространственное измерение лишь в области чувственного восприятия. Какой мерой объема можно измерить мысли? Они крохотные или большие, длинные или тонкие, тяжелые или прямые, округлые или какие-то еще? Пожелай мы составить наглядное представление о четырехмерной внепространственной сущности, в качестве образца превосходно подошла бы человеческая мысль.

Все было бы намного проще, сумей мы опровергнуть существование психического. Но здесь вмешивается непосредственный опыт, утверждающий наличие чего-то, что укоренено в нашей измеримой, постижимой, трехмерной реальности, чего-то, что загадочным образом отличается от нее во всех отношениях и в каждом проявлении, но все-таки ее отображает. Психическое можно рассматривать как математическую точку и одновременно вселенную с обилием зафиксированных на месте звезд. Неудивительно, что для неразвитого ума такая парадоксальная сущность приобретала свойство божественности. Если душа не занимает место в пространстве, то она и не привязана к телу. Тело умирает, но может ли исчезнуть нечто незримое и бестелесное? Кроме того, душа и жизнь существуют до появления «Я», а когда «Я» исчезает, например, во сне или в беспамятстве, жизнь и душа продолжают существовать, о чем свидетельствуют наши наблюдения за другими людьми или сновидения. Почему бы обыденному уму, который сталкивается с таким опытом, отрицать обитание души вне тела? Лично я вовсе не усматриваю в этом так называемом суеверии нелепицы – не больше, чем в выводах исследователей о наследственности или инстинктах.

Нетрудно понять, почему некое высшее или даже божественное знание приписывалось ранее душе, если мы вспомним, что в древних культурах, начиная с первобытных времен, люди всегда обращались к сновидениям и видениям наяву как к источникам познания. Очевидно, что бессознательное содержит сублиминальные восприятия, размах которых поистине грандиозен. Признавая это обстоятельство, первобытные общества использовали видения и сновидения как важные источники сведений о мире. На этом психологическом основании строились могущественные и стойкие древние цивилизации, например, в Индии или в Китае, которые создавали собственные учения о самопознании, доводимые до высочайшей степени утонченности, как философской, так и практической.

Почитание бессознательного психического как источника познания нисколько не является заблуждением, вопреки мнению западного рационализма. Мы склонны считать, что всякое знание в конечном счете приходит извне. Но сегодня мы знаем наверняка, что бессознательное обладает содержанием, которое обеспечило бы мгновенный и обильный приток знаний, сумей мы его осознать. Современные исследования животных инстинктов, например, у насекомых, предлагают богатейший свод эмпирического материала, из которого следует, что, веди себя человек при известных условиях подобно некоторым насекомым, он обрел бы, пожалуй, бо`льшую, в сравнении с текущей, сознательность. Нельзя, естественно, никак доказать, что насекомые обладают осознанным знанием, но здравый смысл не позволяет усомниться в том, что бессознательные образцы их поведения являются психическими функциями. Точно так же человеческое бессознательное содержит все образцы жизни и поведения, унаследованные нами от предков, и каждый ребенок наделяется готовой к использованию системой адаптированной психической функциональности еще до появления у него сознания. В сознательной жизни взрослого человека та же самая бессознательная инстинктивная активность наблюдается постоянно. В нее как бы изначально заложены все функции сознательной психики. Бессознательное воспринимает, ставит цели и мыслит, подобно сознательному разуму. Мы располагаем достаточными свидетельствами этого благодаря психопатологии и исследованиям сновидений. Лишь в одном отношении отмечается существенное различие между сознательным и бессознательным функционированием психики: сознание, при всей своей сосредоточенности и интенсивности, сиюминутно и обучается на постижении момента, в непосредственном поле внимания; кроме того, ему по понятным причинам доступен только материал, отражающий сугубо индивидуальный опыт за несколько десятилетий. Больший объем «памяти» появляется исключительно искусственными способами; сохраняется он преимущественно благодаря печати на бумаге. Совсем иначе обстоит дело с бессознательным. Оно не является ни сосредоточенным, ни интенсивным, оно тяготеет к смутности, предельно экстенсивно и может самым парадоксальным образом сопоставлять разнородные элементы. Также оно содержит, помимо невообразимого множества сублиминальных впечатлений, знания, накопленные поколениями предков, которые самим своим существованием вносили вклад в дифференциацию видов. Если бы было возможно персонифицировать бессознательное, мы могли бы представить этакое коллективное человеческое существо, объединяющее черты обоих полов, молодости и старости, рождения и смерти, располагающее, в силу владения некоторым опытом за период от одного до двух миллионов лет, практически бессмертием. Существуй такой человек в реальности, он был бы выше всех временных изменений, и настоящее значило бы для него не больше и не меньше, чем любой год в сотом тысячелетии до Рождества Христова; ему снились бы вековые сны, и он, по причине своего неограниченного опыта, был бы непревзойденным предсказателем. Он проживал бы несметное число раз жизнь индивидуума, семьи, племени, народа; обладал бы глубочайшим пониманием жизненного смысла ритмов становления, цветения и упадка.

К сожалению – или, напротив, к счастью, – такой человек спит. Во всяком случае, нам кажется, что коллективное бессознательное, предстающее в сновидениях, совершенно не осознает своего содержания, хотя, конечно, мы не можем быть в этом уверены, как в истории с насекомыми. Вдобавок коллективное бессознательное выглядит не личностью, а скорее чем-то вроде бесконечного потока или даже океана образов и форм, что вплывают в сознание во сне или при аномальных душевных состояниях.

Не стоит даже пытаться представить эту необъятную систему опыта в бессознательном психическом как иллюзорную, ибо наше видимое и осязаемое тело само есть ровно такая же система. Оно до сих пор хранит в себе следы древнейшего развития, и есть, несомненно, нечто цельное, функционирующее целенаправленно, поскольку иначе мы бы просто не смогли жить. Никому не придет на ум считать бессмыслицей сравнительную анатомию или физиологию, и по той же причине мы не вправе отвергать как погоню за иллюзиями исследование коллективного бессознательного или отказываться признавать бессознательное важнейшим источником познания.

Извне психическое видится сущностным отражением внешних событий, оно не только ими вызывается, но и как будто порождается. Также нам кажется с первого взгляда, что бессознательное возможно объяснять исключительно извне, причем через сознание. Хорошо известно, что это попытался сделать Фрейд, но в своем начинании он мог преуспеть, лишь будь бессознательное чем-то таким, что оживает с индивидуальным бытием и сознанием индивидуума. Но истина в том, что бессознательное есть всегда, оно возникает до конкретного человека, как система унаследованного психического функционирования, дошедшая до нас с незапамятных времен. Сознание же – позднерожденный потомок бессознательного психического. Было бы, полагаю, абсурдным пытаться истолковывать жизнь предков сквозь взгляд дальних потомков, и столь же ошибочно, по моему мнению, воспринимать бессознательное как производное от сознания. Скорее, мы приблизимся к истине, если будем думать наоборот.

Такова была точка зрения былых времен, когда, ведая о неслыханных богатствах опыта, скрытых за порогом эфемерного индивидуального сознания, люди искренне верили, что индивидуальная душа полностью зависима от мировой духовной системы. Это была не просто гипотеза: люди нисколько не сомневались в том, что данная система есть сущность, обладающая волей и сознанием, – или даже личность, которую именовали Божеством, высшим проявлением реальности. Для них Божество было предельной реальностью, первопричиной, единственным объяснением существования человеческой души. Этой гипотезе можно подыскать психологическое обоснование, ведь вполне очевидно, что почти бессмертная сущность, чей опыт почти бесконечен, должна, особенно в сравнении с человеком, представляться божественной.

Ранее я уже обозначил суть проблемы для психологии, которая не обращается к физическому миру за объяснениями, но взывает к миру духовному, где перводвигателем выступает не материя с ее свойствами и не какое-то энергетическое состояние, а Божество. На этой развилке возникает искушение, которому поддалась современная натурфилософия, назвать Богом энергию или élan vital [74]74
  См. примечание к работе «О психической энергии» [Рус. пер. – Юнг К. Г. Динамика бессознательного. М.: АСТ, 2022.]. – Примеч. ред.


[Закрыть] и тем самым слить воедино дух и природу. Пока подобные манипуляции остаются уделом невнятных поисков спекулятивной философии, они не сулят опасности. Но если перенести это воззрение в приземленную область практической психологии, где плодотворны лишь эмпирические объяснения, то вскоре мы окажемся вовлеченными в круговращение безнадежных затруднений. Мы ведь предаемся психологии не потому, что преследуем сугубо академические интересы, и не потому, что ищем объяснений, никак не связанных с повседневной жизнью. Нас интересует именно практическая психология, приносящая конкретные результаты, то есть та, которая объясняет события способом, оправданным по своим последствиям для пациентов. В практической психотерапии мы стремимся подготовить людей к жизни и потому не вольны придумывать теории, которые игнорируют наших пациентов и могут даже им навредить. Встает вопрос, порой приобретающий значение жизненно важного: выстраивать ли наши объяснения на «физисе» [75]75
  Также фюсис, природа, органическое, телесное. – Примеч. ред.


[Закрыть] или на духе? Нельзя забывать о том, что, с естественно-научной точки зрения все духовное иллюзорно, а духу, в свою очередь, нередко приходится отвергать и преодолевать назойливую физическую явь ради утверждения собственного существования. Если я признаю только естественно-научные ценности и объясняю все на свете физически, то тем самым обесцениваю, торможу или даже останавливаю духовное развитие своих пациентов. Напротив, если я придерживаюсь целиком духовных толкований, то не понимаю «природного» человека, совершаю над ним насилие и лишаю его права на физическое бытие. Немало случаев самоубийства в истории психотерапевтического лечения произошло из-за подобных врачебных ошибок. Меня не слишком заботит, кто есть кто, – является ли энергия Богом или Бог энергией; этого мне знать не дано. Однако я могу и должен давать внятные психологические объяснения.

Современный психолог не в состоянии занять решительно ту или иную позицию, он ощущает себя на распутье между ними, опасно приверженный рассуждениям вроде «с одной стороны… но с другой стороны»; эта ситуация так и манит податься в мелочные оппортунисты. В том, несомненно, и состоит величайшая угроза coincidentia oppositorum [76]76
  Совпадения противоположностей (лат.). – Примеч. ред.


[Закрыть], интеллектуального избавления от противоположностей. Разве возможен иной результат от придания равной ценности двум противоположным гипотезам, кроме бесформенной и бесцельной неопределенности? В противовес сказанному мы охотно хватаемся за объяснительный принцип в силу его однозначности: он допускает такую точку зрения, которая способна стать точкой отсчета. Безусловно, мы сталкиваемся здесь с трудноразрешимой проблемой – намерены опираться на объяснительный принцип, опосредованный реальностью, но в то же время современный психолог уже не может сводить все на свете к физическим проявлениям бытия, единожды воздав должное психической его стороне. Впрочем, он не может и превозносить дух в ущерб материи, ибо не вправе игнорировать относительную ценность физического бытия. Так что же ему в итоге выбрать?

Размышляя над этим вопросом, я пришел к выводам, которыми и хочу поделиться. Конфликт между природой и духом сам по себе есть отражение парадоксальности психической жизни, у которой имеется как физическая, так и духовная сторона, что кажется противоречием, поскольку мы не в силах понять сущность психического. Всякий раз, когда человеческий разум пытается постичь то, чего не в состоянии опознать целиком, нам приходится, если мы честны с собой, противоречить самим себе, приходится признавать предмет своего непонимания во всей его противоречивости, дабы хоть как-то в нем разобраться. Конфликт между физическим и духовным лишь показывает, что психическая жизнь как таковая есть нечто, неподвластное постижению. Не подлежит сомнению, что она дается нам в непосредственном опыте. Все, что я воспринимаю, психично. Даже физическая боль является психическим образом, который я воспринимаю; мои чувственные ощущения, навязывающие мне пространственный мир непроницаемых объектов, суть психические образы, которые и составляют мой непосредственный опыт, ибо они единственные присутствуют в сознании. Моя собственная психика преображает и фальсифицирует реальность, причем до такой степени, что я вынужден прибегать к искусственным вспомогательным средствам для определения того, каковы объекты вне меня самого. Тогда-то я выясняю, что звук – это колебание воздуха такой-то частоты, а цвет – это волна света такой-то длины. В действительности мы настолько поглощены психическими образами, что вообще не можем проникнуть в суть внешних по отношению к нам объектов. Все наше знание сводится к психической материи, которая одна доступна нам и является предельно реальной. Вот какова реальность, с которой работает психолог, – реальность психического.

Если попробовать развернуть это понятие, нам покажется, что отдельные психические элементы или образы порождаются «материальным» окружением, к которому принадлежат наши тела, а другие, не более и не менее реальные элементы, происходят из так называемого «духовного» источника, как будто принципиально отличного от физической среды. Воображаю ли я автомобиль, который хочу купить, или стараюсь представить, в каком состоянии пребывает душа моего покойного отца (то есть заботит ли меня внешний факт или некая мысль) – то и другое будет психическим событием. Различие между ними в том, что первое соотносится с физическим миром, а второе – с миром духовным. Если наложить представление о реальности на плоскость психического (где реально лишь оно само), конфликт между природой и духом как противоречивыми объяснительными принципами будет исчерпан. Каждый сделается всего-навсего обозначением конкретного источника психических элементов, которые заполняют поле моего сознания. Обжигаясь в пламени, я не ставлю под сомнение реальность огня, тогда как в страхе перед появлением призраков я утешаю себя мыслью, что призраки – это просто иллюзия. Но огонь является психическим образом физического процесса, суть которого мне неведома, и точно так же мой страх перед призраками есть психический образ из духовного источника, ничуть не менее реальный – ведь он внушает мне неподдельный страх, а огонь причиняет боль. Что касается психического процесса, провоцирующего страх перед призраками, его природа для меня скрыта, как и природа материи. Мне не приходит в голову объяснять огонь иначе, нежели через химические или физические понятия, и точно так же я не пытаюсь объяснять свой страх перед призраками иначе, нежели через психические процессы.

Тот факт, что непосредственный опыт дается нам только психически и что непосредственно постигаемая реальность поэтому может быть только психической, объясняет, почему для первобытного человека духи и магические воздействия столь же реальны, что и физические события. Первобытный человек еще не разделил свой исходный опыт на противоречивые составляющие. В его мире дух и материя пронизывают друг друга, а боги продолжают бродить по лесам и полям. Дикарь подобен ребенку, родился пока не целиком, заперт пока в своей душе, как во сне, пребывает в мире, не замутненном теми затруднениями в понимании, какие свойственны зачаткам разума. Когда этот примордиальный мир распадается на «дух» и «природу», Запад присваивает себе именно «природу», в которую склонен верить по своему темпераменту, а потому все больше запутывается в ней с каждым новым и болезненным усилием обрести духовность. Восток же, с другой стороны, признает превосходство духа и объясняет материю как иллюзию (Майя [77]77
  В индийской философии особая сила (энергия), которая одновременно скрывает истинную природу мироздания и обнажает ее во множестве проявлений. – Примеч. пер.


[Закрыть]), в азиатской грязи и нищете мечтая о возвышенном. Но ведь планета одна, и человечество на ней одно, следовательно, Восток и Запад не могут поделить мир пополам. Психическая реальность существует в своем изначальном единстве и ожидает, пока человек достигнет такого уровня сознания, когда уже не будет верить в одно и отрицать другое, когда станет признавать обе составляющие как единое психическое.

На идею психической реальности, будь она признана обществом, можно было бы указывать как на важнейшее достижение современной психологии. Мне представляется, что всеобщее признание этой идеи – лишь вопрос времени. Рано или поздно ее примут, ибо лишь она позволяет нам понимать разнообразные проявления психического во всей их самобытности. Без нее нам неизбежно придется объяснять наш психический опыт способами, которые будут грубым насилием над доброй половиной психических элементов, а с помощью этой идеи мы сумеем воздать должное той стороне психической жизни, что выражает себя в суевериях и мифологии, в религии и философии. Эту сторону психического нельзя недооценивать. Истина, взывающая к органам чувств, может удовлетворить рассудок, однако она никоим образом не затрагивает смысл человеческой жизни и наши истинные чувства. При этом очень часто именно чувство определяет выбор между добром и злом; если оно не приходит на помощь рассудку, последний обыкновенно оказывается бессильным. Неужели рассудок и благие намерения уберегли нас от мировой войны или какой-то иной катастрофической глупости? Порождал ли рассудок какие-либо великие духовные и социальные перевороты, будь то, например, переход от античности к средневековью или стремительное распространение исламской культуры?

Будучи врачом, я, разумеется, не вовлечен прямо в решение этих животрепещущих вопросов, а лечу больных. До недавнего времени медицина исходила из предположения, что болезнь нужно трактовать и лечить саму по себе; однако сейчас слышны голоса, объявляющие такой подход ошибочным и зовущие лечить не саму болезнь, а больного человека. Те же требования предъявляются ныне к лечению душевных недугов. Мы все решительнее переносим внимание со зримых заболеваний на человека в его целостности. Мы начали понимать, что психические страдания не являются четко локализуемыми и строго вычленяемыми, что это симптомы ложной установки, принимаемой личностью. Поэтому бессмысленно рассчитывать на подлинное исцеление благодаря лечению, которое затрагивает саму болезнь; лечить нужно личность в целом.

Вспоминается в этой связи крайне поучительный случай. Некий чрезвычайно разумный молодой человек составил подробное описание своего невроза, обстоятельно изучив специализированную медицинскую литературу. Он принес мне плоды своих изысканий в виде превосходно написанной монографии, пригодной к публикации, и попросил объяснить, почему, несмотря на этот труд, до сих пор не исцелился, хотя вроде бы давно должен был это сделать. По прочтении рукописи я вынужден был признать, что, если исходить из понимания каузальной структуры невроза, юноша и вправду должен быть здоров. Но, поскольку болезнь никуда не делась, следовало допустить, что его жизненная установка в чем-то принципиально ошибочна, пускай симптомы этого и не показывают. Приступив к лечению, я обратил внимание на тот факт, что юноша частенько проводил зиму в Ницце или Санкт-Морице. Я уточнил, кто, собственно, оплачивает эти поездки, и в разговоре выяснилось, что любившая его бедная учительница народной школы едва не уморила себя голодом, чтобы дать юноше возможность побывать на зимнем курорте. Подспудное желание ощутить угрызения совести и объясняло невроз, а также и то обстоятельство, почему все его научные изыскания оказались тщетными. Принципиальная ошибка заключалась в нравственной установке. Юноша счел мой подход в высшей степени ненаучным, ведь мораль не имеет никакого отношения к науке. Сам он считал, что аморальность, которой он в глубине души стыдился, преодолима посредством научного мышления, и не признавал никакого конфликта, ибо возлюбленная давала ему деньги по собственной воле, без принуждения.

С научной точки зрения можно относиться к этому как угодно, но факт остается фактом: подавляющее большинство цивилизованных людей не в силах мириться с подобным поведением. Нравственная установка – это реальный фактор, с которым необходимо считаться психологу, чтобы не допускать трагических ошибок. Также ему надлежит помнить о том, что определенные религиозные убеждения, со стороны неразумные, являются жизненной необходимостью для множества людей. Перед нами снова встают психические реалии, способные вызывать и излечивать душевные заболевания. Сколь часто я слышал от пациента: «О, если бы я только знал, что моя жизнь имеет какой-либо смысл или цель! Тогда бы не понадобилось себя изводить!» Богат такой пациент или беден, имеет семью или нет, достиг чего-то или нет – все это ничего для него не меняет, поскольку внешние обстоятельства не придают смысл его жизни. Скорее, здесь следует говорить об иррациональной потребности в так называемой духовной жизни, а тому, как ее утолять, не учат ни в университетах, ни в библиотеках, ни даже в церквях. Пациент отвергает то, что предлагается там, ибо все это предназначено для головы, но не для сердца. В таких случаях признание важности духовного фактора со стороны врача жизненно необходимо, а бессознательное пациента приходит нам на помощь, выражая эту витальную потребность в сновидениях, преимущественно религиозных по содержанию. Отвергать духовный источник таких сновидений – значит лечить неправильно и обрекать себя на неудачу.

Общие представления о духовной природе суть неотъемлемые составляющие психической жизни. Мы обнаруживаем их у всех народов, обладающих более или менее артикулированным сознанием. Их частичное отсутствие или отрицание этих представлений цивилизованными людьми следует трактовать как признак вырождения. В ходе своего развития до настоящего времени психология рассматривала психические процессы в основном по их физической каузальности, но ее задача на будущее – это исследование духовной обусловленности данных процессов. Правда, естественно-научное изучение души сегодня остается на уровне естественной науки тринадцатого столетия. Мы едва приступили к научному осмыслению духовного опыта.

Если современная психология и может похвастаться срыванием каких-либо покровов с психического, то речь должна идти о вуали, скрывавшей от исследователей биологическую сторону психического. Можно сравнить нынешнее положение дел в психологии с состоянием медицины в шестнадцатом столетии, когда началось изучение анатомии, но когда еще никто не имел ни малейшего представления о физиологии. Точно так же духовная сторона психического известна сегодня крайне обрывочно. Мы узнали, что в психическом происходят некие духовные процессы трансформации, которые, например, отражаются за подробно описанными обрядами инициации у первобытных людей или в особых состояниях, вызываемых йогой. Однако мы ничуть не преуспели в постижении правил этих трансформаций. Мы знаем только, что многие неврозы возникают из-за нарушения этих процессов. В психологических исследованиях еще предстоит сорвать обилие покровов с человеческой психики, которая по-прежнему неприступна, подобно всем сокровенным тайнам жизни. Мы можем лишь рассказывать о том, что пытались сделать и чего надеемся добиться в будущем, рассчитывая все-таки приблизиться к разгадке этой великой тайны.