Текст книги "Бесполезные мемуары"
Автор книги: Карло Гоцци
Жанр: Литература 18 века, Классика
Возрастные ограничения: +16
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 8 (всего у книги 14 страниц)
Глава XIV
Жизнь артиста. Зарисовки кулис
Полагаю своим долгом описать некоторые особенности компании Сакки, с которой я жил в добром согласии двадцать пять лет.
Комедианты не скрывают своих страстей и не окутывают свои характеры пеленой условностей, как это делают светские люди. Я наблюдал их так близко, что читал каждый день всё, что скрыто в глубине их сердец. В попытках их изучить мне пришлось бы вложить в уста каждого из них чувства в соответствии с его характером, слова в согласии с его складом ума. Семеро из них были гении нашей национальной комедии, и мне досталась счастливая участь восстановить с ними этот несправедливо забытый жанр. В результате компания Сакки обрела славу и большой финансовый успех. Актеры этой труппы отличались добродетелями, достаточно редкими среди комедиантов. В их среде царила атмосфера порядочности, что позволило мне теснейшим образом связать с ними свою судьбу. Их единство, их послушание, их нравы, по крайней мере по виду, правила для женщин никогда не принимать подарки от галантных молодых людей, некоторые проявления благотворительности, свидетелем которых я был, располагали меня в их пользу. Когда актриса становилась объектом скандала, они собирались, чтобы обсудить ситуацию, и, если случай бывал сочтён серьезным, актриса изгонялась из труппы, независимо от таланта. Я не ханжа и не слишком придирчив во взаимоотношениях с другими; я дружил с самыми разными людьми, но никогда не согласился бы на фамильярные отношения с аморальной компанией комедиантов, я ни за что не стал бы видеться с ними за пределами театра и я не любил бы их, как любил это веселое сборище, которое оказало мне честь, нарекая званием попечителя труппы. Кто смог бы сосчитать огромное количество прологов и эпилогов в стихах, которые я передал им, а они читали при открытии или в конце каждого сезона? Эти комплименты на публике по отношению к молодым дебютантам! эти моления, изливаемые свежими и трепещущими губами! эти вставные песенки для артистов с голосом! Сколько весёлых глупостей вставлял я в их роли, великий боже! Сколько исчерканных листов бумаги! монологов, отчаянных восклицаний, угроз, упреков, молитв, серьезных нравоучений, моральных уроков, нежных или страстных речей, шуток, нелепостей, чудовищных глупостей – все для того, чтобы добиться этой так страстно желаемой награды – аплодисментов! Сколько сыновей я воспитал! сколько опекунов обманул! сколько устроил свадеб в финальных сценах! Меня всегда выбирали в кумовья при крещении, при благословении, обручении, приглашали свидетелем при рождении. Скольким маленьким пострелятам я крёстный! Я был советником, арбитром, посредником, близким другом, судьёй, поэтом, спасителем, всегда с удовольствием и всегда с шуткой. Все молодые девушки в труппе желали сыграть хорошо и добиться успеха, им нужно было помочь, научить, и как они прислушивались к моим мнениям! Я учил их языку, хорошему произношению; они показывали мне свои письма, украшенные самыми невероятными орфографическими ошибками, и я терпеливо их исправлял. Летом, когда обычно все покидали Венецию, почта несла мне каждый день мешок писем, весёлых, сердитых, иногда нежных. Они приходили из Милана, Генуи, Турина, Пармы, Мантуи, Болоньи. Они спрашивали у меня совета, делали меня участником своих ссор, зависти и любовных интрижек. Я отвечал всегда, иногда сурово и по-отечески, иногда сердечно, а иногда резко, чтобы пробудить их сознание, потому что переписка – очень полезное упражнение для актрисы.
Ошибается тот, кто думает, что можно жить среди актрис без любовных отношений. Для того, чтобы добиться чего-либо от этих бедных девушек, надо любить их или хотя бы притвориться. Это способ их воодушевлять, направлять, вести их к добру, воспитывать их чувства и развивать их таланты. Через любовь их можно потерять или возродить. Они замешаны на любовном тесте. Едва они теряют молочные зубы, любовь становится их поводырём: они замечают её издалека и следуют за её факелом в потёмках своего детства. Я достаточно наблюдал эти слабые и интересные существа, чтобы знать, что в отношении любви известная строгость компании Сакки существовала лишь на словах. С актрисами слово «дружба» – из сказочного репертуара, оно подразумевает слово «любовь», если не углубляться в нюансы, а когда речь идёт о дружбе между женщинами, это всего лишь обманные маневры и поцелуи Иуды. Однако я подтверждаю как честный свидетель, что актрисы нашей компании заводили любовные отношения осмотрительно, достойно, без скандала и никогда не вмешивали в них низменный интерес. В большинстве комических трупп актрисы без стыда применяют уловки, достойные осуждения; обирают молодых людей, живут за их счет, не краснея, и язык немеет от их непередаваемого цинизма. Есть за кулисами два одиозных выражения для обозначения их плутней: одно словцо – «развести», что означает ловко вынудить поклонника сделать подарок, другое словцо «лопух», что означает дурачок, простофиля, бескорыстный воздыхатель, над которым смеются и которого разоряют. В компании Сакки эти позорные слова были изгнаны из словаря, и никогда, насколько мне известно, такие вещи не практиковались в театре Сан-Самуил. Эти бедные девушки любили инстинктивно, по склонности или следуя примеру своих родителей. Они поощряли энтузиазм бескорыстных почитателей, чтобы иметь друзей в зале и срывать аплодисменты. Они старались выйти замуж, чтобы оставить сцену, которую все актрисы якобы ненавидят, но которую никогда не могут заставить себя покинуть; и в ужасе, с которым они говорят о профессии актрисы, опять видна комедия. Мои закулисные любовные интрижки всегда были не более чем разговорами, поединками остроумия, шутками, которые меня забавляли. Я любил всех этих молодых актрис, ни к одной из них не проявляя слабости. В своем стремлении блистать и выдвинуться они смотрели на меня, как на звезду, от которой зависит их триумф или их провал. Это соперничество, в котором я играл свою роль – в их интересах, на благо труппы и для успеха моих пьес – выворачивало их мозги наизнанку, поскольку они хотели завоевать моё сердце. Некоторые охотно сделали бы из поэта мужа, но у меня было достаточно порядочности, чтобы не внушать им на этот счёт никаких иллюзий. Несколько раз я становился объектом гнева, ссоры, зависти и даже слез, и эти реальные события, смешиваясь со сценами, которые игрались тем же вечером, терялись в театральной перспективе.
Во всех городах, где группа проводила весну или лето, те же бури повторялись для других влюблённых. По возвращении в Венецию, к осени, дождь писем, получаемых от заграничных влюблённых, наглядно подтверждал ту истину, что постоянство действительно не является самой прекрасной добродетелью актрис. Видя столько присылаемых записок, я проявлял любопытство; меня заставляли немножко попросить, а затем удостаивали доверия. Сообщали с гордостью, что эти письма были написаны поклонниками из хороших семей, богатыми, с серьезными намерениями. Это были хорошие партии – кавалеры из Турина, Пармы, Модены, горевшие желанием жениться. Бедные молодые люди сталкивались, к сожалению, с препятствиями: они ожидали смерти отца или матери, или дяди, чтобы сделать её женой, но счастливый момент свободы не замедлит настать в ближайшее время, поскольку эти несносные персонажи были при смерти от туберкулеза, апоплексии или водянки. Итак, чтобы лучше доказать мне, насколько основательны были эти надежды, они давали мне письма, и пока я их пробегал, смотрели на меня снизу, чтобы увидеть на моем лице какие-нибудь знаки ревности. Мое лицо не выдавало никаких чувств. Я советовал плутовкам отбросить в сторону романтические химеры, отвлекающие их от занятий; я призывал их прежде всего работать и ждать, пока не явится некий талантливый молодой актер, чтобы умножить племя хороших комедиантов. Часто я разрушал их иллюзии, диктуя им срочные и категоричные письма, в которых влюбленный иностранец ставился перед необходимостью объясниться. Будущий муж ничего не отвечал, и ошибка становилась очевидной. Они говорили мне тогда, что настоящее чувство они испытывали только ко мне, что другие мужчины чудовища и лжецы; но эти горькие разочарования доставляли лишь двадцать четыре часа меланхолии. У нас было слишком много работы, чтобы скорбеть.
Я сказал, что добрая гармония царила в компании: разумеется, я имел в виду, что актрисы ссорились, рвали друг друга в клочья, бросались взаимными обвинениями, приходили ко мне на суд, я винил всех, и воцарялся мир; но если я видел кого-то обиженным, я немедленно бросался на его защиту, заставляя замолчать несправедливость. Некоторые удачные роли в моих сказках доставляли этих бедных девочек прямиком на небеса. Какие обещания, какое счастье, сколько признательности и что за излияния радости и нежности! Признаюсь, при виде их, таких счастливых, таких взволнованных, мое сердце не раз трепетало; я хвалил их страстно, с воодушевлением. Бывали небольшие законные ошибки, вызванные слишком страстными словами, вырывавшимися у меня; но на следующий день, когда опьянение от представления исчезало, мой здравый смысл и моё хладнокровие оказывались сильнее. Оскорбленное самолюбие превращало этих агнцев в фурий, а потом они смеялись и прощали меня, желавшего быть только поэтом и другом. Горе мне и всей труппе, если я не любил всех одинаково!
Молодые актрисы все превзошли по шесть толстенных книг об искусстве любви, не считая Овидия, поэтому порядочному человеку очень трудно было жить с ними, постоянно быть их советником, их конфидентом, причиной их успеха и не натворить, в конце концов, одну из тех благоглупостей, которые свет осуждает. Я говорю «глупости», чтобы соответствовать общепринятому языку, потому что мои наблюдения о воспитании этих юных девиц убедили меня, что найти добродетельную женщину среди комедианток не легче, чем в частных семьях. Общественное мнение недостаточно философично, чтобы признать истинность этого утверждения, а общественное мнение надо уважать, даже если оно ошибочно. Мой темперамент, мой страх перед цепями любого рода, мой опыт, сострадание, которое я всегда ощущал, внимательно наблюдая за человеческим родом, и мои тридцать пять лет, ибо я уже достиг этого почтенного возраста, были верными советниками, которые предохраняли меня от вышеупомянутой благоглупости.
Наделяя моих актрис равной долей дружбы, я должен был установить разные степени протекции. Часто актрису, которую преследовали и считали неспособной, я поддерживал за достоинства, не принимая во внимание интриги и зависть. Я видел, что все эти молодые девушки выходят замуж одна за другой – благодаря успеху и аплодисментам – единственно с тем приданым, что я им предоставлял. Со всеми, кто выходил замуж, я сразу прекращал всякие шутки, чтобы дать пример должного уважения к серьезным брачным отношениям. Что касается мужчин нашей комической республики, они всё свое внимание употребляли на то, чтобы избавить меня от скуки или неприязни. Они упрашивали меня не придавать значения малым страстишкам, легким интрижкам, профессиональной зависти, тщеславию и претензиям, которые исходили из воспалённого воображения их жен. Я политично отвечал, что суета и интриги вызывают у меня отвращение и никогда не отдалят меня от их компании, как это представляется женщинам, но я могу изменить свое мнение, если увижу мужчин, впадающих в ту же ошибку. Таким образом, одна половина труппы избегала причуд другой половины. Я проводил сладостные часы досуга среди этого живого люда, остроумного, весёлого и милого. Я вкушал там приятное спокойствие, и моё самолюбие бывало часто польщено при виде почтенных людей, уважаемых персон, знати и дам из высшего общества, ищущих моего внимания и часто посещающих компанию Сакки, отдавая ей предпочтение перед другими труппами актёров.
Некоторые люди имеют непреодолимое предубеждение против комедиантов: я не хочу высмеивать их предрассудки, не говоря уже о тех, кто предпочитает свой круг, клубы и кафе. Чтобы не возбуждать их гнева суровыми истинами, я прошу лишь их подумать и снисходительно учесть разнообразные способности и вкусы человечества.
К чёрту так называемую культуру, которую захотели внести в нравы театра! Это она испортила и разрушила понемногу нашу разновидность семейной комедии. Принятие большого числа актёров на жалованье для использования в специальных амплуа уничтожило также и дух коллективизма. Каждый начал изучать роль и работать сам по себе, в своей собственной манере, вместо того, чтобы способствовать общему успеху. Единство, которое существовало, по крайней мере, в теории, разрушалось, и в конечном итоге все проиграли. Ещё не настал момент, чтобы рассказать об этих печальных изменениях. Я сделаю это в свое время и в том месте, где расскажу также о событиях, наглядно продемонстрировавших мне верность дружбе и добрую волю моих протеже.
У всех в головах имеются свои естественные болячки, от которых ни опыт, ни размышления, ни время не могут нас исцелить: за двадцать пять лет моей комедийной жизни я оказывал компании Сакки множество любезностей и добрых услуг, доходя при этом до глупости и самообмана, будучи не в состоянии исправиться. Я исповедовал ненависть к лицемерию; те, кто со мной знаком, знают, что эта ненависть искренняя. Однако могу заметить, при соблюдении приличий, проявляя твёрдость и не нарушая обычаев, которые по существу и не следует затрагивать, наша труппа процветала; наоборот, независимость, потеря человеческого уважения и новые теории превратили эту республику в Вавилонскую башню. Увы! Я с горечью наблюдал этих бедных людей, следующих от богатства к бедности, отрекающихся от родителей и друзей, расходящихся, подозревающих друг друга, становящихся непримиримыми врагами, несмотря на мои усилия их объединить, пока, наконец, испытывая отвращение к их разброду и слабоумию, не пришел к жестокой необходимости отойти от них в сторону, как будет далее рассказано в этих Мемуарах.
Глава XV
Мои опрометчивые поступки по отношению к королю духов
Публика своенравна. Как только я водрузил свой маленький революционный флаг, произведения Кьяри, которые нравились публике последние десять лет, превратились в то, чем они были со дня своего рождения, – в бесформенные чудовища. Творения Гольдони заслуживали большего уважения, но с ними обращались не лучше. Нашли, что все эти комедии похожи друг на друга. В них обнаружили вялость, бедность идей и сотню других недостатков, о которых раньше и не помышляли. Гольдони, говорили они, ничего не придумал, его котомка была пустой. Таким образом, свет переходит от одной крайности к другой, и в несчастье моих оппонентов я нашел предупреждение для себя самого. Правда в том, что повальное увлечение Кьяри и Гольдони, принципом которых была вульгарная легкость, должно было разделить судьбу всех чрезмерных увлечений. В Италии любого модного комического поэта, обласканного благосклонностью публики, с неизбежностью ждёт падение, как Гольдони, если у него нет в запасе чрезвычайного резерва и определенной игривости. Надоедает его манера и стиль, надоедает, наконец, всегда слышать его имя. Первый, кто появится с видимостью новизны, произведёт революцию и заставит мгновенно забыть прежнего фаворита. Больше не восхищаются ни талантом, ни солидной или поверхностной эрудицией поэта; его рассматривают как источник временного развлечения, и в один прекрасный день его покидают, не называя причины. Венеция является самым переменчивым из всех городов нашей переменчивой страны. Действительной причиной проигрыша Гольдони была его слишком большая плодовитость. Он получал от комедиантов по тридцать цехинов за каждую свою пьесу, независимо от того, аплодировали ей или нет. Я отдавал Сакки свои первые вещи даром, и эти бесплатные капризы воспринимались лучше, чем платные произведения. Другая столь же фатальная причина была не столь лестна для моего самолюбия. Если бы я согласился слушать Сакки и его труппу, мои поэтические вены были бы быстро истощены от кровопускания. От меня просили шестьдесят пьес в год, как от бедного Гольдони, но я благоразумно остерёгся такой чрезмерной плодовитости. Я давал не более одной или двух комедий каждый театральный сезон. Этого было достаточно, чтобы поддержать судьбу моих подопечных и сохранить благосклонность завсегдатаев театра Сан-Самуэле.
Несмотря на такое решение, мода завела нас дальше, чем я рассчитывал. За моими первыми четырьмя волшебными сказками последовали ещё шесть других, самыми успешными из которых были «Счастливые нищие», «Зобеида», «Женщина-змея», и «Зеленая птичка». Успех труппы Сакки привёл в смятение труппы соперников; у меня появились подражатели и вкус к волшебному жанру стал своего рода страстью. Людям невозможно оставаться в пределах разумного! Театры предлагали теперь картины и роскошные декорации, волшебные превращения, буффонаду без искусства. Больше не обращалось внимания на аллегорический смысл, на сатиру нравов или поучения, для которых мои сказки служили лишь предлогом. Интерес вызывали только видимость и эффекты. Пришла смешная, несносная мода, оправдывающая критику моих побежденных врагов. Как будто достаточно было появления на сцене фей, чтобы заслужить аплодисменты; из-под земли вылезла куча чудес, нелепостей, колдовства, нервических, бессмысленных, детских фантазий, неспособных поразить ничьё воображение. Это было так же жалко, как слезливые, варварские и невразумительные пьесы моих предшественников. Я стал, в свою очередь, основателем школы безвкусия. Голодные авторы этого вздора были более достойны сострадания, чем гнева, но, стремясь по-прежнему писать свои «бабушкины сказки», я вскоре был вынужден отослать этот причудливый жанр на кладбище и моя репутация была похоронена рядом с ним.
Гольдони, находясь в Париже, исходил потом и кровью, пытаясь пробудить в этой столице итальянский театр; слыша эхо моих фантастических комедий, он соизволил пойти на то, чтобы отправить в Венецию сказку аналогичного жанра, озаглавленную: «Добрый и злой дух». Эта пьеса имела такой же успех, как и мои. Если целью Гольдони было показать, что он может сравняться со мной в этом жанре, то он оказался прав, что я вполне признаю, и моя гордость ничуть не оскорблена оказанным ему хорошим приемом.
Ошибаются те, кто полагает, что дни моих сценических триумфов были самыми счастливыми в моей жизни. Напротив, это был момент, когда самые жестокие несчастья начали неотступно поражать меня. Собрание моих фантастических комедий дошло до десяти пьес, но, видит бог, я никогда не старался способствовать проникновению к нам этого ужасного мира магии! Я покинул, слишком поздно для моего спокойствия, этот жанр, такой опасный и компрометирующий. После представления «Двух трудных ночей»[32]32
Переложение пьесы Кальдерона (прим. автора)
[Закрыть], последней из моих феерий, я счёл необходимым в дальнейшем сохранять молчание и прервать свою работу по двум причинам, о которых скажу ниже.
У публики к моим комедиям стали проявляться некоторые симптомы равнодушия. Компания Сакки не оказывала мне больше прежнего уважения. Тщеславные посвящали себя карьере, каждый приписывал успех своим маленьким заслугам, каждый принимал важный вид и делал из мухи слона. Никто меня больше не слушал, желая интерпретировать роли на свой фасон и оставляя по боку мое мнение. Доброе согласие и слаженность игры от этого страдали. Не проявляя дурного характера, я отговорился семейными делами и не предложил Сакки комедий на следующий сезон. Публика, привыкшая к некоторому регулярному рациону, ворчала, не видя ожидаемого появления новинок. Их, быть может, встретили бы прохладно, если бы я их дал, но их спрашивали настоятельно, поскольку я отказался. Окликали актеров на сцене, упрекая за то, что я отошел от их театра. Труппа актеров прибежала ко мне, бросилась к моим ногам и обрушилась на меня с мольбами и ласками. Вместо того, чтобы рассмеяться им в лицо, как стоило бы, я был серьезен, но сказал очень решительно, что не намерен больше создавать волшебные сказки. Я хотел совсем отказаться от театральной поэзии, но неотступные просьбы компании Сакки и особенно опасность полного её разорения, которую она с ужасом почувствовала, заставили меня решиться пообещать несколько произведений нового жанра, при условии, что они будут также поставлены в театре Сан-Самуэль и от меня не будут больше требовать чудесных историй или сказок с феями.
С бегством Гольдони пришел в упадок театр Сан Сальваторе, расположенный в центре города, в самом популярном квартале. Его Превосходительство синьор Вендрамини, владелец этого театра, прислал ко мне некоего аббата с любезными комплиментами и предложением оставить Сакки и его труппу; он предложил мне большие финансовые льготы, чтобы я пришел на помощь компании Сан Сальваторе. Я ответил вежливым отказом, заявив, что не пишу, чтобы разбогатеть, и не могу по чести отказаться от своих друзей. Его Превосходительство предложил принять его услуги в качестве посредника для решения вопросов с актерами, которым я покровительствую. Сакки вступал во владение театром Сан Сальваторе на очень выгодных условиях и получал лучший зал в Венеции вместе с уверенностью сделать большие прибыли. Я не мог больше отказывать моим протеже в новом произведении; мне пришлось нарушить молчание, хотя бы из уважения к сеньору Вендрамини, но я попросил для этого значительной отсрочки. Теперь, по прошествии времени, когда я стал умнее, я знаю, что мои деликатные сомнения были самой большой глупостью в мире. Лучше бы я больше противился мольбам и меньше беспокоился о сантиментах. Мой отдых оказался под угрозой, не стоило создавать «Регула» и жертвовать для этого интересами своих близких. Всё-таки это вещи разной степени важности.
Причина гораздо более серьезная, чем предыдущие, о которой я ничего не говорил, побуждала меня удалиться от кулис. Нельзя безнаказанно играть с демонами и феями. Нельзя по своему желанию покинуть мир духов, если ты по неосторожности уже в него попал.
Все шло хорошо вплоть до представления «Турандот». Жизнь продолжалась обычным путем. Малые события моей жалкой судьбы происходили с естественной строгостью. «Счастливые нищие» не вызвали слишком много проблем или несчастий. Потусторонние силы простили мне эти первые безрассудства. «Женщина змея» и «Зобеида» привлекли внимание потусторонних сил к моей дерзости. Духи прислушивались к этим творениям в нерешительности, колеблясь между снисхождением и порицанием. «Синее чудовище» и «Зеленая птичка» возбудили их ропот. Однажды вечером меня обдало волной предчувствия, когда механизм сцены стал работать очень плохо. У главной актрисы внезапно случилась мигрень. Дважды пришлось отменять спектакль за час до открытия зала. Посреди импровизации отличный актер Дзанони потерял голос. Эти зловещие предупреждения должны были бы открыть мне глаза, но я был слишком молод, чтобы оценить по достоинству те опасности, которые окружили меня, в моей крови было слишком много сил, я даже чувствовал тайное удовлетворение, игнорируя предупреждения оракулов. Если куры отказываются есть, их бросают в воду, чтобы заставить пить, как поступал безрассудный Варрон[33]33
«Согласного судьба ведёт, несогласного тащит!» – латинский аналог народной итальянской поговорки (прим. перев.).
[Закрыть].
В день представления моего «Короля джиннов» возмущение невидимого врага проявилось в явной форме. На мне были новые панталоны, я взял чашку кофе в кулисах. Занавес поднялся. Внимательная и плотная толпа заполнила театр. Начался пролог пьесы, все предвещало успех, когда невольное содрогание, непреодолимый страх потрясли мои чувства. Мои руки задрожали, и я уронил чашку кофе на свои шелковые штаны. Уходя, ошеломленный, в комнату актёров, я оступился на лестнице и порвал на коленке эти уже испорченные штаны. Незнакомый голос нашептывал мне на ухо, что не следовало мне ставить «Короля джиннов», и как бы я не раскаялся вскоре в этой дерзости. До сих пор спрашиваю себя, не заслуживаю ли я действительно порицания за то, что общался несколько легкомысленно с существами, которые имеют право на наше уважение, хотя лишены тела. Есть определённые требования вежливости по отношению к разуму. Форма, объем и плотность необходимы для выполнения этих обязанностей, потому что нельзя требовать, чтобы вы целовали руки, обнимали колени духа, у которого нет ни рук, ни ног. Духи, понимая эти трудности и уступая нашей слабости, никогда не упускают случая временно принять человеческую форму, когда хотят засвидетельствовать свою покорность; но именно потому, что мы не можем выразить наше уважение внешними знаками, они могут придавать больше значения внутреннему чувству благоговения и разражаются гневом по отношению к неосторожному, который бравирует своим легкомысленным поведением. Христианская заповедь о возвращении кесарю кесарева, не предписывает ли человеку оказывать больше уважения существам невидимым, более могущественным, чем сам Цезарь?
Эти размышления пришли мне в голову слишком поздно. Потусторонний мир, действительно задетый, не захотел принимать извинений, которые я собирался принести. Когда он дал мне некоторые доказательства своего гнева, я колебался между двумя противоположными решениями – одно было жестким и смелым, другое более мудрым. Первым решением была война: я мог бы воспользоваться атаками и уловками, чтобы войти непосредственно в отношения с врагом, внимательно наблюдать, подлавливать его на его страстях, его ошибках, его смешных сторонах и неустанно выставлять их в моём театре. Таким образом, я обернул бы его злобу себе на пользу и пристыдил бы его наиболее чувствительным образом. Понимая уже природу духов, благодаря непосредственному их изучению и своему чтению, я смог бы найти в их частых посещениях средство пресечь их нападки. Феи поняли опасность, угрожающую им, они угадали мои мысли и не смели предаваться своей страсти из-за опасения потерять самих себя. Вместо того, чтобы поразить меня каким-нибудь большим несчастьем, что раздразнило бы мой поэтический язык, они удовлетворили свою обиду тысячей мелких беспрестанно повторяющихся уколов, прозаических невзгод, к которым театральное искусство не могло приспособиться, но которые отравляли всю мою жизнь.[34]34
Четыре нижеследующих абзаца взяты из письма Карло Гоцци его брату Гаспаро. (Примечание П. де Мюссе)
[Закрыть]
Второе решение, которое предлагала мне осторожность, состояло в том, чтобы порвать со сказочным жанром, чтобы не выводить больше на сцену этот таинственный мир, который не желает быть познанным, опустить завесу, приподнятую на мгновение, но сохранить у фей благотворный страх того, что я буду вынужден разорвать в клочья эту завесу, если они доведут меня до отчаяния. Тем самым гнев духов немного утихомирится, и они никогда не дойдут против меня до последней крайности.
Я не советую никому подвергать себя опасностям, от которых я бежал. Феерическая литература ограничена некими рамками, потому, несомненно, что поэты мудрее и лучше информированы, чем я. Потусторонний мир смеется над невежеством и простотой кормилиц и нянюшек, сочиняющих сказки, не выходя при этом за рамки уважения, и не смешивающих никогда в своих рассказах описание персонажей и насмешки над ними. Что же касается арабских сказочников, которые глубоко проникли в этот ужасный мир, то это были любопытные и бесстрашные путешественники, которые, по-видимому, посвятили себя развлечению смертных, но бьюсь об заклад, они были наказаны; примечательно, что мы даже не знаем их имен. Их слава была украдена их и моими врагами, чтобы отбить охоту у подражателей. Для меня обошлось бы слишком дорого последовать по их стопам.
Я не говорил с достаточной деликатностью с феями и духами, – это ошибка, которую я признаю. Я позволил себе некоторые оскорбительные шутки и не всегда сохранял серьезный тон, которого требовал сюжет такой важности; но не мелочно ли, достойно ли духов разозлиться на меня из-за аллегорий, заимствованных из их сказочной жизни в честных и невинных целях? Ах! если бы все персонажи моих феерических пьес были животные или добрые люди, как мой император Китая в комедии «Турандот», не из-за чего было бы и сердиться. Моя самая большая ошибка была в том, что я ввёл в эти произведения Труффальдино, Тарталью, Панталоне и другие фарсовые персонажи, для которых все средства хороши, лишь бы рассмешить. Эти национальные маски, под видом глупости, дают волю своему ироническому остроумию и разговаривают непочтительно о ведьмах, волшебных палочках, дарах, проклятиях и жезлах, которые являются священными и почитаемыми предметами. Если Бог продлит мою жизнь, я прекрасно сознаю, что должен предпринять паломничество в Фессалию, Астрахань и Кашмир и босиком и с верёвкой на шее просить прощения за свои грехи у Морганы, Карабос и Пери-бану.
В этом состоит моя надежда, как будет видно из последующих моих злоключений, о которых я еще расскажу.
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.
