Текст книги "Желтоглазые крокодилы"

– И за двадцать страниц, которые ты написала… А план у тебя хитроумный. Хочется читать дальше…

Жозефине захотелось даже заказать мясную солянку, чтобы отпраздновать столь радостное событие, но она быстро справилась с искушением.

– Ну разве не здорово, сестренка? – сказала Ирис, и в ее бездонных глазищах полыхнул желтый огонек. – Станем богатыми и знаменитыми!

– Я – богатой, а ты – знаменитой!

– Тебя это не устраивает?

– Нет… наоборот. Я могу писать все, что вздумается: никто не узнает, что это написано мною. Меня охватывает прямо-таки охотничий азарт, не поверишь! И потом я бы не справилась со славой. Когда я вижу, что нужно говорить и делать, когда выступаешь по телевизору, мне хочется залезть под кровать.

– А меня это напротив развлечет. Я так устала все время пребывать в образе идеальной женщины, Жози, я устала…

Ирис мечтательно застыла, Жозефина тоже молчала, не сводя глаз с сумочки. Потом Ирис вновь принялась за яичницу, откусила, потерла лоб:

– Ох, я забыла! Нашла тут одну статью, хотела тебе показать.

Она достала из сумочки сложенный журнал, бережно раскрыла на нужной странице.

– Вот! Это портрет Джульетты Льюис, ну ты знаешь, бывшей киноактрисы… Я говорю бывшей, но ей на самом деле едва за тридцать, просто она давно не получала ролей и начала петь. Смотри, что здесь написано! «Джульетта Льюис теперь солистка рок-группы “Juliette and the Licks”», то есть по-нашему «Джульетта и лизуны», это слово само по себе провоцирует эмоции, а еще по словам пресс-аташе этих самых «лизунов», на сцене Джульетта Льюис носит настолько узкие трусики, что их даже можно назвать стрингами. «Да, иногда ягодицы открываются почти целиком», – заявляет некий Крис, и в этот момент появляется сама Джульетта Льюис, напевая «Here, we go, man» своим неподражаемым хриплым голосом.

– По-моему, ерунда какая-то…

– А я готова играть в эти игры!

– Задницу всем показывать?

– Создавать такие образы, чтобы продать книгу.

Жозефина поглядела на сестру, думая, не напрасно ли с ней связалась.

– Ирис, ты серьезно?

– Да, дурочка моя. Хочу устроить шоу. Настоящее шоу. Я продумаю его во всех подробностях и взорву телеящик! Он твердит мне это не переставая, наш издатель Серюрье: «С вашими глазами, с вашим обаянием, с вашей красотой…» Все это куда важнее, чем твои пальчики на клавиатуре и твоя эрудиция! Чтобы продать книгу, я имею в виду.

Она отбросила длинные черные волосы назад, царственно простерла руки к небу, словно просила благословения перед долгой дорогой, и вздохнула:

– Мне скучно, Жози, так скучно…

– Так вот почему ты все это затеяла? – робко спросила Жозефина.

Ирис непонимающе вытаращила глаза.

– Ну конечно… А ты как думала?

– Мне просто хотелось знать. Тогда в поезде ты мне сказала, что я тебя спасу от беды… Ты даже употребила слово «трясина», вот я и мучалась вопросом…

– А! Я тебе так сказала!

Она скривилась, словно Жозефина напомнила ей о чем-то неприятном.

– Именно так и сказала, слово в слово… и, вероятно, я имею право знать.

– Какая ты стала, Жозефина. «Имею право знать»!

– А почему нет? Мы с тобой теперь в одной упряжке, и, по-моему, было бы честно, если бы я знала, куда мы скачем.

Ирис смерила сестру взглядом. И правда, Жозефина изменилась! Стала жестче, смелее. Понимая, что отмолчаться не получится, она глубоко вздохнула и бросила в сторону:

– Все из-за Филиппа… Мне кажется, он отдалился от меня, я для него больше не восьмое чудо света… Боюсь, он меня бросит, и надеюсь, что написав книгу, вновь соблазню его.

– Потому что любишь его? – спросила Жозефина с надеждой в голосе.

– Можно и так сказать. Я не хочу, чтобы он от меня ушел. Мне сорок четыре года, Жози, я такого человека больше не найду. Скоро моя кожа сморщится, грудь обвиснет, зубы пожелтеют, волосы поредеют. Я дорожу красивой сладкой жизнью, которую он мне дает, дорожу своей квартирой, домиком в Межеве, путешествиями, роскошью, картой «Виза Голд», социальным статусом мадам Дюпен. Вот видишь, я честна с тобой. Я не вынесу обычной заурядной жизни, без денег, без связей и без развлечений. Ну и потом, возможно, я его все-таки люблю!

Она отставила тарелку и закурила.

– Ты начала курить? – удивилась Жозефина.

– Это для образа! Тренируюсь. Жозиана, секретарша Шефа, бросила курить и отдала мне последнюю пачку.

Жозефина вспомнила сцену на перроне: Шеф целует секретаршу и подсаживает ее в вагон, поднимая так бережно, словно несет святые дары. Она никому об этом не рассказывала, но сейчас вздрогнула и подумала о матери: что будет с ней, если Шеф ее бросит и начнет жизнь сначала?

– Ты боишься, что он оставит тебя? – осторожно спросила она сестру.

– Мне раньше такое в голову не могло прийти. Но с некоторых пор – да, боюсь. Я чувствую, что он отдаляется, он стал смотреть на меня иначе, с каким-то другим выражением. Я даже приревновала к вашим перешептываниям на Рождество. Он говорит с тобой с большим уважением и симпатией, чем со мной…

– Что за ерунду ты болтаешь!

– Увы, нет. Я безжалостно точна. У меня много недостатков, но я уж точно не слепая. И чувствую, когда я человеку интересна, а когда нет. Не выношу равнодушия к себе.

Она проводила глазами струйку сизого дыма и вспомнила встречу с Серюрье. Он принимал ее в маленьком редакционном кабинете. Сыпал похвалами, глаза его искрились интересом и восхищением. Она чувствовала, как вновь оживает. Он был так предупредителен, так почтителен. Затягивался огромной сигарой, и в кольцах густого дыма возникали образы, намеченные Жозефиной. «Это вы здорово придумали про девушку, которая хочет в монастырь, а ее вынуждают идти замуж. Здорово придумали, что мужья умирают один за другим, и оставляют ее в богатстве и славе. Здорово придумали, что она хочет жить скромно и смиренно, но не может, и здорово, что она все время попадает в разные круги общества – от рыцаря к трубадуру, от проповедника к принцу… – Он ходил взад-вперед, и вскоре у нее закружилась голова. – Современно, при этом так мило старомодно, забавно, простодушно, с таким легким плутовством и народным юмором! Добавить еще капельку тайны, и вообще будет превосходно… Люди обожают сюжеты, где к истории Франции примешана религия, любовь, убийства, Бог и черт… но вы сами лучше меня знаете, я не хочу вам что-то навязывать! Меня все это просто очаровало. Честно говоря, я не думал, что в такой хорошенькой головке может скрываться столько знаний и таланта… Откуда вы взяли эту историю про степени смирения? Это чудно! Просто чудно! Превратить женщину, которая мучит себя во имя смирения, в героиню поневоле! Гениальная идея!» В порыве воодушевления он крепко сжал ей руки. А потом выдал чек, добавив, что готов отдать остальное в любой момент. Ирис предпочла скрыть эту подробность от Жозефины. На дрожащих ногах она вышла из кабинета Серюрье. Сердце ее бешено колотилось.

– Откуда ты взяла эту историю про степени смирения? – спросила она, стараясь скрыть восхищение.

– В уставе святого Бенедикта… Я подумала, что это как раз подойдет для молодой девушки, которая решила посвятить себя Богу. Она пытается быть только презренной служанкой у мужчин и смиренно проходит каждую степень…

– А что это за устав? Объясни мне, пожалуйста.

– Согласно святому Бенедикту существует несколько степеней самоотречения, помогающих приблизиться к Богу. Он называет это лестницей смирения. В Библии сказано: «Тот, кто возвышает себя, тот унижен будет, а кто унижает себя, тот возвысится». На первом этапе от тебя требуется умерять свои желания и свой эгоизм и во всем быть покорным Богу. Потом ты учишься отдавать, любить тех, кто тебя обидел или оклеветал, быть терпеливым и добрым. На шестом этапе учишься довольствоваться любыми условиями жизни, даже самыми ужасными. Что бы монах ни делал, он считает себя нерадивым и неумелым работником. Он повторяет, бия себя в грудь, «я никто и ничто, я ничего не умею. Я аки дикий зверь перед лицом Твоим, о Господи. Но я всегда с Тобой». Седьмой этап – когда ты не только называешь себя жалким и убогим, а веришь в это всем сердцем. И так далее – до двенадцатого этапа, когда ты станешь всего лишь презренным червем на службе Богу и людям и безмерно вырастешь в своем самоотрицании. Моя героиня в начале книги, пока не вмешаются ее родители, мечтает претворить в жизнь устав святого Бенедикта…

– Ну в общем, ему ужасно понравилась эта идея!

– Шарль де Фуко, например, всю жизнь стремился к самоотречению. Святая Тереза из Лизье тоже…

– Слушай, Жози, тебе не кажется, что ты впадаешь в мистицизм? В монастырь часом не собираешься?

Жозефина решила не отвечать.

– Скажи мне, – продолжала Ирис после затяжной паузы, – если уж ты решила идти по тернистому пути святости, отчего же не прощаешь нашу мать?

– Потому что я всего лишь на первом этапе… Я пока скромная ученица! А кроме того, напоминаю, речь не обо мне, а о моей героине. Не путай, пожалуйста!

Ирис, смеясь, тряхнула головой.

– Ты, конечно, права! Я все путаю. Во всяком случае, ему понравилось, и это главное. А главное, имя героини! Флорина! Как красиво – Флорина! Выпьем шампанского за здоровье Флорины?

– Нет, спасибо. Мне надо сохранить ясную голову, я собираюсь сегодня вечером еще поработать. Когда он хочет опубликовать мою книгу?

– Нашу книгу… не забывай, Жозефина! А когда она выйдет, это будет МОЯ книга. Не хотелось бы, чтобы ты что-нибудь случайно ляпнула.

Жозефина почувствовала, как болезненно сжалось сердце. Она уже успела привязаться к своей истории, к Флорине, к ее родителям, к ее мужьям. Засыпала вечером, сочиняя для них имена, придумывая цвет волос и характер, изобретая их судьбы, прошлое и настоящее, рисуя в уме ферму и замок, мельницу и корчму. Училась драться на мечах с рыцарями, печь хлеб с селянками, вышивать с дамами. Жила с ними одной жизнью и подолгу не могла уснуть от беспокойства за них. «Это моя история», – хотелось ей ответить.

– У нас сейчас февраль… Думаю, роман выйдет в октябре или ноябре. В сентябре начинается литературный сезон, слишком много конкурентов! Тебе нужно сдать рукопись в июле. Так что у тебя шесть-семь месяцев, чтобы все написать. Тебе хватит или нет?

– Не знаю, – ответила Жозефина. Обидно, даже как-то оскорбительно: сестра разговаривает с ней, как с секретаршей.

– Ничего, справишься. Да не волнуйся ты так! И прежде всего, Жози, ни слова ни одной живой душе! Если мы хотим, чтобы наша афера удалась, о ней нельзя никому рассказывать. Поняла?

– Да, – слабо выдохнула Жозефина.

Ей хотелось одернуть сестру, это не «афера», это книга, ее книга… «О Господи, – подумала она, – я слишком чувствительна, я все замечаю, любой пустяк меня ранит…»

Ирис жестом подозвала официанта и заказала бокал шампанского. «Один?» – удивленно переспросил он. «Да, я одна здесь праздную». – «Я с удовольствием попраздновал бы с вами», – заявил официант, выпячивая грудь. Ирис окутала его рассеянным взглядом синих глаз, и он удалился, напевая: «У любви как у пташки крылья, ее нельзя никак поймать».

…– Ну как, опять ничего не вышло?

– Абсолютно ничего. Я в отчаянии!

– Да ладно тебе, успокойся. Ты годами пьешь таблетки, а теперь думаешь, что – чпок – ты щелкнешь пальцами, и внутри тут же образуется эмбрион! Имей терпение! Явится дивный младенец, всему свое время.

– Я, может, старовата стала, а, Жинетт? Уж тридцать девять скоро. А Марсель просто с ума сходит!

– И смех, и грех, тоже мне молодожены! Еще и трех месяцев не прошло, как вы начали пробовать!

– Он заставил меня пройти кучу обследований, чтобы выяснить, все ли в порядке. Раньше я от одного взгляда залетала!

– Так ты уже беременела?

– Три аборта. Короче, может…

– Короче, он боится, что ты теперь бесплодна?

– Да ты что! Я ему ничего не говорила! И ты молчок!

– Ты и от него делала аборт? – изумленно спросила Жинетт.

– Ох, ну ты даешь! Я что, по-твоему, стала бы играть в деву Марию? У меня-то нет под рукой Иосифа. А Марсель вечно в штаны готов наложить, как видит Зубочистку. Это, знаешь ли, не самый надежный залог безопасности. Он перед ней расплывается в лужицу дерьма! Я даже сейчас ни в чем не уверена. Кто может обещать мне, что он признает моего малыша, когда я все-таки забеременею?

– Он обещал.

– Сама знаешь, обещания важны только для тех, кто их получает.

– Глупости ты говоришь, Жозиана. Сейчас совсем другое дело! Он прям весь из себя такой помолодевший, только об этом и говорит, сел на диету, катается на велике, ест здоровую пищу, курить бросил, два раза в день меряет давление, роется в каталогах детских шмоток, только что памперсы на себя не примеряет…

Жозиана с сомнением посмотрела на нее.

– Ммм… Посмотрим, что будет, когда его семечко попадет в почву. Но хочу тебя предупредить, если он еще раз прогнется перед своей Зубочисткой, я все пошлю к черту, избавлюсь и от папашки, и от ребеночка.

– Тсс! Он идет.

Марсель поднимался по лестнице в сопровождении грузного господина, отдувающегося на каждой ступеньке. Они вошли в кабинет Жозианы. Марсель представил Жинетт и Жозиане мсье Бугалховьева, украинского бизнесмена. Обе женщины улыбнулись и поклонились. Марсель нежно взглянул на Жозиану и украдкой чмокнул ее в макушку, когда украинец зашел в его кабинет.

– Как делишки, мусечка?

Он положил ей руку на живот. Жозиана, ворча, высвободилась.

– Что ты меня держишь за несушку, вот возьму да снесу яйцо.

– Ничего не изменилось?

– С сегодняшнего утра? – иронически улыбнулась она. – Нет, ничего. Никого не горизонте не видать.

– Перестань надо мной издеваться, мусечка.

– Я не издеваюсь, я просто устала. Чувствуешь разницу?

– У меня в кабинете осталось виски?

– Да, и лед в холодильнике. Собираешься напоить украинца?

– Я же хочу, чтобы он подписал на моих условиях, так что без этого не обойтись!

Он пошел к себе, но у дверей остановился и прошептал Жозиане:

– Да, и пусть нас никто не беспокоит, пока он не попался мне на крючок!

– Хорошо… Даже к телефону не звать?

– Только если что-то срочное… Люблю тебя, мусечка! Я счастливейший из людей.

Он скрылся за дверью. Жозиана беспомощно взглянула на Жинетт. «Ну что мне с ним делать?» – вопрошали ее глаза. С тех пор как Марсель предложил завести ребеночка, его было не узнать. На Рождество отправил ее в горы – кататься на лыжах. Он звонил каждый день, спрашивал, тренируется ли она правильно дышать, волновался, когда она простужалась, требовал немедленно обратиться к врачу, упрашивал есть побольше красного мяса, принимать витамины, спать не менее десяти часов в день, пить морковный и апельсиновый сок. Он читал и перечитывал книгу «Мы ждем ребенка», делал записи, обсуждал их по телефону с Жозианой, изучал разные практики родовспоможения: «А вот еще сидя, как тебе это нравится? Так рожали в старину, для ребенка это легче всего, знай себе спускайся тихо-тихо, ему не надо биться, чтобы найти выход, можно пригласить акушерку, которая поможет, а?» Она ходила по улицам, падал снег, она думала об этом ребенке. Она спрашивала себя, сможет ли быть хорошей матерью. «С такой матерью, что у меня была… интересно, матерями рождаются или становятся? И почему у моей так и не проявился материнский инстинкт? А если я поневоле начну вести себя так же?» Она вздрагивала, запахивала пальто и шла дальше. Потом, усталая, возвращалась в четырехзвездочный отель, где Марсель снял для нее номер, заказывала суп и йогурт в номер, включала телевизор и ложилась на огромную кровать, на мягкие, теплые, душистые простыни. Иногда она думала о Шавале. О тонком, нервном теле Шаваля, о его руках, сжимающих ее грудь, о его губах, о том, как он кусал ее, кусал, покуда она не начинала просить пощады… Она встряхивала головой и изгоняла его из своих мыслей.

– Я с ума сойду! – громко вздохнула Жозиана.

– Скажи, мне это пригрезилось или Марсель поставил имплантаты?

– Тебе не пригрезилось. А еще раз в неделю он ходит в институт красоты на подтяжки! Хочет быть самым красивым папашей в мире…

– Как это мило!

– Нет, Жинетт, это утомительно!

– Ладно, дай мне ту ведомость по поставкам, что я просила. Рене хочет ее проверить…

Жозиана порылась в бумагах на столе, достала нужную накладную и протянула Жинетт. Выходя из кабинета, Жинетт столкнулась с Шавалем.

– Она там? – спросил он, не удосужившись даже поздороваться.

– Между прочим, у нее есть имя.

– Ладно тебе, не съем я твою подружку.

– Остерегись, Шаваль. Остерегись.

Он толкнул ее плечом и вошел в кабинет Жозианы.

– Ну, красотка, все мутишь со стариком?

– Тебя это колышет?

– Спокойно! Спокойно! Он здесь? Я могу его видеть?

– Он просил не беспокоить его ни под каким предлогом.

– Даже если я скажу ему что-то важное?

– Именно.

– Очень важное?

– У него важный клиент. Ты супротив него спичка.

– Это ты так думаешь.

– И я права! Придешь, когда он сможет тебя принять…

– Тогда будет поздно…

Он сделал вид, что собирается уйти, в надежде, что Жозиана его остановит. Но она никак не отреагировала, и он с оскорбленным видом обернулся:

– Тебе не хочется знать, о чем речь?

– Ты больше меня не интересуешь, Шаваль. Мне стоит нечеловеческих усилий даже поднять на тебя глаза. Ты здесь всего две минуты, а меня уже тошнит.

– Ух ты перепелочка! Как впорхнула в постель большого босса, так и щебечет от радости, так ее всю и распирает от самомнения.

– И главное, она обрела покой. И это, дружочек мой, стоит всех кувырканий в кроватке. Я счастлива до соплей, только что пузыри не пускаю.

– У старичков свои утехи.

– Ну ты, не гони лошадей, Бен Гур какой выискался. Думаешь, если ты на два года меня моложе, так можно закосить под юнца? Тебе тоже недолго скакать осталось, попрыгунчик.

Он улыбнулся с довольным видом. Тонкие усики, которые он каждое утро аккуратно подправлял бритвой, галочкой выгнулись над яркими губами, и он небрежно обронил – как бы в пространство:

– Ну уж так и быть, скажу тебе, он же с тобой все обсуждает: сваливаю я отсюда! Мне предложили руководить французским филиалом ИKEA, и я согласился…

– Они тебя позвали? Им что, так хочется развалить все дело?

– Смейся, смейся! Ты же первая толкала меня наверх. Я не так уж плох. И я им подошел, вот что. Мне не пришлось и пальцем шевельнуть, чтоб меня взяли. Зарплата в два раза выше, чем здесь, всякие коврижки – премии и прочее. Они осыпали меня милостями, оставалось только согласиться. Поскольку я человек порядочный, зашел предупредить старика. Но теперь ты сама ему скажешь, когда у вас будет перерывчик в ваших забавах… Тогда все равно придется встретиться. И чем раньше, тем лучше, я не собираюсь больше тухнуть здесь. Скоро плесенью покроюсь, грибы на мне вырастут. Я покончу с вами обоими, одним махом, рыбонька моя. Дошло?

– Ах, как я испугалась, Шаваль, аж вся кожей гусиной покрылась.

Она смерила его насмешливым взглядом.

– Да, кстати, о коже… Я тут нынче утром познакомился с мадемуазель Гортензией. Прелесть что за штучка… Крутит попкой так, что может «Титаник» потопить.

– Ей пятнадцать лет.

– Ну… на вид так все двадцать! Тебе, наверное, не шибко приятно это… Сама-то неуклонно движешься к менопаузе…

– Отвянь, Шаваль, дуй давай отсюда! Я ему передам, он тебе позвонит…

– Уж как хотите, моя красавица, и – вперед с виагрой!

Он гнусно рассмеялся и вышел.

Жозефина пожала плечами и записала для Марселя: «Нужно встретиться с Шавалем. Ему предложили перейти в Икею. Он согласился». Она вспомнила, как едва ли год назад билась и стонала в объятиях Шаваля. Есть в этом человеке что-то нехорошее, порочное, что притягивает и сводит с ума… Почему, интересно, достоинства не так привлекательны? Видно, я сама порочная…

«Проблема перемещения бизнеса в том, – думал Марсель, глядя в маленькие прищуренные глазки сидящего напротив украинца, который даже в комнате не снимал потертое пальто в елочку, – что перемещать его надо постоянно. Стоит найти удобную, выгодную страну, с дешевой арендой, полным отсутствием страховых взносов и практически бесплатной рабочей силой, как она входит в Евросоюз или еще куда-нибудь и теряет рентабельность. Только и знаешь, как перевозить заводы из страны в страну, едва найдешь посредников, которые продадут тебе помещения и людей, рассуешь направо и налево взятки, приспособишься к местным обычаям и нравам, едва устроишься на месте, как уже пора переезжать. Все дальше на восток. Он, значит, двигается в противоположном солнцу направлении. После Венгрии и Польши настал черед Украины. Может, надо было сразу рвануть в Китай? Но Китай далеко. И дело с ним иметь трудно. Он уже разместил там несколько заводов. Ему нужен помощник, а Марсель‑младший все не появляется! Дотянуть бы до его совершеннолетия».

Он вздохнул и прислушался к словам украинца. Налил ему стакан виски, добавил лед, протянул с широкой улыбкой, а другой рукой пододвинул контракт. Украинец привстал, чтобы взять стакан, достал ручку, снял колпачок, есть, подумал Марсель, дело в шляпе! Сейчас подпишет. Но толстяк вдруг замешкался… достал из кармана пиджака пухлый конверт и протянул его Марселю со словами: «Тут мои дорожные расходы в этой поездке, вы можете взять их на себя?» «Нет проблем», – ответил Марсель. Открыл конверт, быстро проглядел кучу бумажек – счета из ресторанов, умопомрачительный счет за гостиницу, чеки из бутиков, ящик шампанского, духи «Ив Сен-Лоран», кольцо и браслет «Мобуссен». Все счета выписаны на имя Марселя Гробза. Вот хитрюга украинец! Марселю ничего не оставалось, как росчерком пера оплатить все безумные прихоти толстого борова. «Нет проблем, – заверил он, мельком взглянув на украинца, который ждал с пером наизготовку. – Нет проблем, я все беру на свой счет». Он вдобавок еще улыбнулся, чтобы доказать неподвижно застывшему толстяку, что все улажено, ну почему он не подписывает, что ему еще нужно? Украинец ждал, его маленькие глазки сверкали яростным нетерпением, «нет проблем, вы же мой друг и… каждый раз, как приедете в Париж, вы будете моим гостем».

Толстяк улыбнулся, расслабился, глаза внезапно потухли, он склонился над контрактом и подписал.

Филипп Дюпен положил ноги на рабочий стол и принялся читать дело, которое ему передала Каролина Вибер. Сопроводительная записка гласила: «Это тупик, они не могут найти решение, нужно посоветовать клиенту перекупить конкурента, но он отказывается инвестировать, хотя только слияние может спасти дело, потому что два конкурента на этом секторе рынка не уживутся». Он вздохнул и стал читать сначала. Звезда текстильной промышленности Франции готова закатиться, в этом нет сомнений, но предприятия типа «Лабональ» вполне способны выжить и даже могут приносить прибыль: «Лабональ» специализируется на дорогих качественных носках. Французским текстильным предприятиям нужно выпускать изделия класса люкс, а производство всякого ширпотреба оставить Китаю. Каждой европейской стране нужно совершенствоваться в одной определенной области, чтобы выстоять против глобализации. Эта стратегия требовала денег, чтобы покупать новые машины, инвестировать в исследования, в рекламу.

Как донести эту мысль до клиента? Тут как раз рассчитывают на него: он в таких делах мастер. Филипп сбросил обувь, пошевелил пальцами ног в носках «Лабональ». Англичане-то давно поняли этот принцип. У них больше нет огромных текстильных фабрик, только небольшие предприятия, и страна движется вперед семимильными шагами. Он вздохнул. Он любил свою страну, любил Францию, но ее самые прекрасные компании гибли на глазах от недостатка гибкости, смелости и воображения. Необходимо изменить менталитет, доходчиво объяснить всем ситуацию, как это делают учителя в школе, только ни один правящий политик на это не может решиться. Из страха оказаться на полчаса непопулярным, хотя за этим последуют годы процветания. Раздался телефонный звонок. Это звонила секретарша по внутренней линии.

– Некий мистер Гудфеллоу хочет с вами поговорить, уверяет, что по очень важному делу. Он настаивает.

Филипп выпрямился, нахмурил брови.

– Я отвечу. Соедините, пожалуйста.

В телефоне щелкнуло, Джонни Гудфеллоу заговорил торопливо, отрывисто, сбиваясь с английского на французский.

– Hello, Johnny. How are you?[31]31
  Здравствуй, Джонни. Как поживаешь? (англ.)


[Закрыть]

– Fine, fine[32]32
  Отлично (англ.).


[Закрыть]. Нас обнаружили, Филипп.

– В каком смысле «обнаружили?»

– За мной следили, я уверен… Посадили мне на хвост сыщика.

– Уверен?

– Я проверил… Это частный детектив. Я в свою очередь проследил за ним. Не очень профессионально, как любитель. Узнал его имя, адрес агентства в Париже, осталось только выяснить все до конца… что будем делать?

– Wait and see! – сказал Филипп. – Just give me his name and the number where I can reach him and I’ll take care of him…[33]33
  Посмотрим! Дай мне его имя и телефон, я сам с ним разберусь (англ.).


[Закрыть]

– Мы продолжаем или завязываем? – спросил Джонни Гудфеллоу.

– Конечно, продолжаем, Джонни.

Трубка молчала, и Филипп повторил:

– Ну конечно, продолжаем. О’кей? Остальным я сам займусь… В следующий понедельник в «Руасси», как договаривались.

– О’кей.

В трубке щелкнуло, Филипп повесил трубку. Значит, за ним следят. Кому выгодно его выслеживать? Ни он, ни Гудфеллоу никому не делали ничего плохого. Личное дело. На все сто процентов. Может, какой-то клиент хочет влезть в его жизнь, чтобы потом заставить плясать под свою дудку? Вполне вероятно. Агентство вело несколько очень серьезных дел. Иногда от его решения зависели судьбы сотен служащих. Он посмотрел на клочок бумаги, где записал имя детектива и телефон его агентства и решил позвонить попозже. Страшно почему-то не было.

Он вновь принялся читать дело и попытался сосредоточиться. Не получилось. Ему часто хотелось все бросить. В сорок восемь лет он многого достиг. Заработал большие деньги, обеспечил себя и семью на долгие годы, он сможет прокормить много поколений маленьких Дюпенчиков. Ему все чаще хотелось бросить практику и остаться при конторе консультантом. Уйти на пенсию, заняться тем, что ему нравилось. Например, сыном. Александр рос и становился чужим. «Привет, пап. Как жизнь, пап?» И исчезал у себя в комнате – расхлябанный, тощий, вечно в наушниках. Если Филипп пытался завести с ним беседу, сын его просто не слышал. И невозможно было на него за это обижаться. Ведь возвращался Филипп домой, как правило, с папками под мышкой. Быстро ужинал, запирался в кабинете и работал до ночи, выходил оттуда, когда сын уже спал. Это в те вечера, когда они с Ирис никуда не уходили. «Не хочу упустить сына», – проговорил он вслух, глядя на свои носки «Лабональ» изумительного качества. Их купила Ирис. Она покупает носки дюжинами: голубые, серые, черные. Длинные. Плотно облегают щиколотку. Не растягиваются после стирки. Давеча его посетила отличная идея: надо написать сыну длинное письмо. Все, что он не может высказать вслух, он выплеснет на бумагу. Нехорошо, что мальчик видит вокруг одних женщин. Мать, Кармен, Бабетта, кузины Гортензия и Зоэ… Он окружен женщинами! Ему скоро одиннадцать лет, надо вытаскивать его из этого гинекея. Надо вместе ходить на футбол, на регби, в музей. «Я ни разу не водил его в Лувр! О таких вещах не мать должна думать, а я. Напишу ему в письме, как люблю его и как злюсь на себя, что вечно нет времени с ним позаниматься, расскажу ему о своем детстве, каким я был в его возрасте, о девочках и игре в стеклянные шарики, в мое время еще играли в шарики, а во что играет он? Я ведь этого даже не знаю».

Недавно Филипп купил ноутбук и решил научиться печатать слепым методом. Он даже нанял машинистку, она показала ему основы, а дальше он уже разобрался сам. Ему всегда хотелось все делать как следует, наилучшим образом. «Письмо сыну»! Это будет хорошее письмо. Он вложит в него всю любовь, он попросит прощения так, как ни один отец никогда не просил у сына. Он предложит ему начать все сначала, с нуля. Филипп взъерошил волосы, нарушив безупречный пробор. Улыбнулся, подумав об Александре. Вновь придвинул к себе папку с делом. Прежде всего клиенту нужно найти деньги. Продать часть акций служащим, чтобы они были заинтересованы в развитии предприятия. Как он начнет свое письмо? Алекс? Александр? Сынок? Можно спросить у Жозефины. Он любил с ней разговаривать, любил ее чувствительную, нежную натуру. И у нее всегда отлично работает голова, рождая прекрасные идеи. Она просто чудо, хотя сама об этом не догадывается. Такая скромная. Стоит тихо, как мышка, на пороге кабинета, боится побеспокоить. «Думаю, пора бы уже закрывать лавочку, – обронил он как-то в разговоре с ней, – надоело, работа все тяжелее, коллеги утомляют». Она возразила: «Но ведь ваша контора одна из лучших в Париже!» «Хорошие-то мы хорошие, но сохнем на корню, и в человеческом плане работа уже никого не интересует. Знаешь, о чем я мечтаю, Жозефина?» Она мотнула головой: нет, не знаю. «Я хочу стать консультантом. Иногда приезжать, высказывать свое мнение, но иметь время на собственную жизнь». «И что ты тогда станешь делать?» – спросила она. Филипп посмотрел на нее и сказал: «Хороший вопрос! Нужно мне начать с нуля, найти что-то новое, неизведанное». Она улыбнулась и сказала: «Смешно, что ты говоришь «начать с нуля», зарабатывая столько нулей!»

Он заговорил с ней об Александре, и она подтвердила: да, он стал нервным и беспокойным, ты нужен ему, тебе необходимо проводить с ним больше времени. Ты вроде бы дома, а с другой стороны, тебя вроде и нет… Люди считают, что важно количество времени, которое ты уделяешь ребенку, но качество здесь тоже важно. Иногда можно провести с ним весь день, и только вечером, в машине, по дороге домой, он раскроется, поведает тебе свой секрет или расскажет о том, что его пугает и тревожит. И ты понимаешь, что именно этого ждал весь день, который счел было потерянным, а оказалось – вовсе нет. Она покраснела и добавила: не знаю, ясно ли я выразилась. Она тогда ушла, чуть ссутулясь, забрав три новых контракта на перевод. И выглядела усталой. Надо повысить ей ставку.

Он окликнул ее и спросил: «Тебе не нужна помощь, Жози? Ты уверена, что справишься?» Она ответила: да, да, не волнуйся. Помолчала и добавила:

– Ирис знает, что я на тебя работаю…

– Откуда она узнала?

– От мэтра Вибер… Они случайно встретились в кафе. Ее немного задело, что ты от нее это скрыл, может быть, тебе стоит…

– Ладно, обещаю, поговорю с ней. Не люблю смешивать семью и работу. Ты права. Я поступил как идиот. Тем более что это не какой-то там жуткий секрет, да? Из нас с тобой получились неважные конспираторы! Врать не умеем…

Она ужасно смутилась от его последнего замечания.

– Не красней ты так, Жози! Поговорю с ней, я же сказал! Это точно придется сделать, если я собираюсь начать с нуля.

Он расхохотался. Она смущенно поглядела на него и пятясь, вышла из кабинета.

«Вот смешная девчонка, – подумал он. – И до чего не похожа на сестру! Словно ее подменили в детстве, и супруги Плиссонье принесли домой чужую девочку. Не удивлюсь, если это неожиданно вскроется. Представляю, какую физиономию состроит Анриетта, если узнает! С нее небось даже шляпа ее вечная слетит!»