Текст книги "Желтоглазые крокодилы"

Антуан сжал маленькую ручку Зоэ, успокаивая ее. Нет, крокодилы ее не съедят. Не нужно только к ним подходить слишком близко и кормить их. Здесь не зоопарк, здесь нет сторожей. Нужно быть внимательней, вот и все.

Он повел Зоэ прогуляться вдоль крокодильих болот. Хотел показать ей, где работает, что делает. Хотел, чтобы она поняла: уехал он по веской, уважительной причине. Вспомнил предостережение Жозефины: «Удели время Зоэ, не позволяй, чтобы Гортензия завладела тобой целиком». Ширли, Гэри и девочки приехали вчера, они были измучены дорогой и жарой, но полны решимости осмотреть Крокопарк, море, лагуны и коралловые рифы. Ширли купила путеводитель по Кении и вслух зачитывала им в самолете. Они поужинали на веранде. Милена, казалось, была счастлива, что у нее наконец появилась компания. Она весь день стояла за плитой – хотела, чтобы ужин удался. И он удался. Антуан впервые после своего приезда в Кению был по-настоящему счастлив оттого, что его дочки с ним. Милена и Гортензия, судя по всему, отлично поладили. Гортензия обещала Милене помочь ей продавать косметику. «Тогда я тебя накрашу, и ты будешь такой ходячей рекламой. Главное, чтобы китайцы с ума не посходили». Гортензия скривилась: «Ой, они такие мелкие и тощие, такие желтые, мне нравятся настоящие мужчины, сильные, мускулистые!» Антуан потрясенно слушал – его поразила самоуверенность дочери. Гэри украдкой пощупал бицепсы. Он отжимался пятьдесят раз утром и вечером. «Ну, еще разок, малявка, тогда я, может, обращу на тебя внимание». Ширли едва сдерживалась. Она терпеть не могла, когда ее сына называли малявкой.

Нынче утром Зоэ вошла к ним в комнату без стука. Он жестом показал, чтобы она не шумела, и пошел с ней прогуляться.

Они шли по пустынному парку. Антуан показывал Зоэ различные сооружения. Учил, как называются местные деревья и птицы. Он не забыл намазать Зоэ кремом от солнца и дал ей большую шляпу. Она отогнала муху и вздохнула.

– Папа, а ты долго здесь будешь?

– Я еще не знаю.

– Когда ты убьешь всех крокодилов, положишь их в коробки и сделаешь из них сумки, тогда ты сможешь уехать?

– Тогда будут другие. Они нарожают малышей…

– А малышей ты тоже убьешь?

– Ну, мне придется… Я должен.

– Даже самых маленьких?

– Я подожду, когда они подрастут. Или не буду ждать, если появится другая работа.

– Мне бы хотелось, чтобы ты не ждал. А в каком возрасте крокодил становится взрослым?

– В двенадцать лет…

– Ну ты же не будешь ждать? А, пап?

– В двенадцать лет он ограничивает себе территорию и заводит самку.

– Примерно как мы, люди.

– Правда, чуть похоже. Мама-крокодилица сносит пятьдесят яиц и потом три месяца их высиживает. Чем выше температура в гнезде, тем больше вылупится самцов. Вот это не как у нас.

– И у нее будет пятьдесят детей?

– Нет, потому что некоторые умрут уже в яйцах, а других сожрут хищники. Мангусты, змеи, хищные птицы. Они дожидаются, когда мать уйдет, приходят и разоряют гнездо.

– А когда они уже родились?

– Мать-крокодилица очень аккуратно берет их в пасть и относит в воду. Она живет с ними несколько месяцев, иногда даже год-два, чтобы оберегать их, но они быстро учатся сами добывать пропитание.

– Как же она управляется со столькими детьми?

– Девяносто девять из ста детей крокодилов умирают в младенчестве. Таков закон природы.

– А мама переживает?

– Она знает, что так надо… И борется за тех, кто выжил.

– Но все-таки она должна переживать. Она же такая заботливая. На все готова ради детей. Вот как наша мама, она на все готова ради нас. Она так много работает…

– Это верно, Зоэ, мама у тебя молодчина.

– А что ж ты тогда ушел?

Она остановилась, приподняла край шляпы и серьезно посмотрела на него.

– Это взрослые проблемы, дочь. Маленьким кажется, что в жизни все просто, логично, а когда они вырастают, становится понятно, что все гораздо сложней… Я бесконечно люблю твою маму, но…

Он не знал, что сказать. Он задавал себе тот же вопрос, что Зоэ: зачем надо было уходить? Тогда вечером, проводив девочек домой, он охотно бы остался с Жозефиной. Скользнул бы в кровать, заснул бы, и жизнь бы началась сначала, спокойная, надежная.

– Должно быть, это и правда сложно, если ты сам не знаешь. Я вот вообще не хочу становиться взрослой. Одни неприятности. Может, мне как-нибудь удастся вырасти и не стать взрослой…

– В этом-то вся проблема, дорогая: научиться быть взрослым и притом хорошим человеком. Некоторые за долгие годы так и не могут научиться… Или слишком поздно понимают, что сделали глупость.

– А ты с Миленой в одежде спишь?

Антуан так и подскочил. Он не ждал подобного вопроса. Взял дочь за руку, но она высвободилась и повторила вопрос.

– Почему ты спрашиваешь? Это так важно?

– А ты занимаешься с Миленой любовью?

Он воскликнул:

– Но Зоэ, это тебя совершенно не касается!

– Нет, касается! Если ты будешь заниматься с ней любовью, у тебя появится куча детей, а мне этого совершенно не хочется.

Он наклонился, обнял ее и тихонько прошептал ей на ухо:

– Я не хочу других детей, кроме Гортензии и тебя.

– Обещаешь?

– Обещаю… Вы обе мои любимые девочки, и вы занимаете мое сердце целиком, там больше ни для кого нет места.

– Значит, ты все-таки спишь одетым?

Он не решился солгать. И решил сменить тему разговора.

– Хочешь есть? Может, приготовить тебе плотный завтрак с яйцами, ветчиной, бутербродами и вареньем?

Она не ответила.

– Пойдем назад… Ты не против?

Она кивнула. Озабоченно нахмурила бровки. Призадумалась. Антуан смотрел на нее, ожидая следующего каверзного вопроса.

– Милена здесь сама печет хлеб. Иногда он слегка подгорает, но все равно невероятно вкусный, и…

– Александр тоже волнуется за своих родителей. Одно время они перестали спать вместе, и Александр сказал, что они больше не занимаются любовью.

– А как он-то узнал?

Она прыснула и недоуменно посмотрела на отца: ты что думаешь, я грудной младенец?

– Да просто он больше не слышал шума из их комнаты. Так и узнают.

Антуан взял на заметку ее слова и решил быть осторожнее, пока девочки здесь.

– И это его беспокоит?

– Ну да, потому что обычно после этого родители разводятся.

– Не всегда, Зоэ. Не всегда. Вот мы с мамой до сих пор не развелись.

Он осекся. Лучше было бы опять сменить тему, чтобы избежать новых опасных вопросов.

– Да, но все возвращается к тому же: вы не спите вместе.

– Как тебе твоя здешняя комната?

Она сморщила нос и ответила: «Да ничего, сойдет».

В молчании они вернулись домой. Антуан вновь взял ладошку Зоэ, и она не отняла руки.

После обеда отправились на пляж. Все, кроме Милены, которая готовилась в четыре часа открыть свой бутик. Антуан поразился, когда Гортензия сбросила парео и маечку: у нее было тело взрослой женщины. Длинные ноги, тонкая талия, прекрасные округлые ягодицы, плоский мускулистый животик, полная грудь, едва сдерживаемая купальником. И вела она себя как взрослая женщина. Как она поднимала волосы, забирая их в пучок, как втирала крем в ноги, плечи и шею! Он обернулся посмотреть, не глазеют ли на нее мужчины. К счастью, кроме них на пляже почти никого не было. Ширли заметила его замешательство и констатировала:

– Невероятно, да? Мужчины будут сходить по ней с ума. Мой сын вообще голову теряет, когда ее видит.

– Когда я уходил, она была еще ребенком!

– Ну видишь, как быстро все меняется! И это только начало.

Дети побежали к морю. Белый песок скрипел под ногами. Они бросились в теплые волны. Антуан и Ширли, сидя на подстилке, наблюдали за ними.

– У нее есть приятель?

– Не знаю. Она очень скрытная.

Антуан вздохнул.

– И меня не будет рядом, чтобы следить за ней…

– Да она обведет тебя вокруг пальца! Кому хочешь голову заморочит. Тебе ничего не остается, как приготовиться к худшему.

Антуан посмотрел на море, где дети резвились в волнах. Гэри схватил Зоэ и зашвырнул ее подальше от берега. Осторожней, хотел закричать Антуан, но вспомнил, что там неглубоко, и Зоэ по шею, не больше. Его взгляд вновь вернулся к Гортензии, которая отошла в сторону и скользила по воде, сложив руки вдоль туловища и работая ногами как русалочьим хвостом.

Он вздрогнул. Резко встал и предложил Ширли:

– Присоединимся к ним? Вот увидишь, вода чудесная.

Только входя в воду, Антуан внезапно вспомнил, что не выпил ни капли спиртного с того самого момента, как приехали девочки.

Анриетта Гробз вышла на тропу войны.

Она стояла перед зеркалом и прилаживала на голове шляпу, энергично втыкая длинные булавки с обеих сторон сложной конструкции из фетра. Она добивалась, чтобы шляпа сидела ровно и не улетала при первом же порыве ветра. Потом она мазнула губы кроваво-красной помадой, нарумянила щеки, вдела в сухие морщинистые мочки сережки и выпрямилась, готовая проводить расследование.

Сегодня было первое мая, а первого мая никто не работает.

Никто, кроме Марселя Гробза.

Он объявил ей во время завтрака, что уходит в контору, вернется поздно вечером, и к ужину его ждать не надо.

«В контору?» – в тишине повторила Анриетта Гробз, наклонив голову с прилизанными волосами, на которые вылила обильное количество лака. Ее пучок был натянут так туго, что никакой лифтинг ей был не нужен. Когда Анриетта распускала волосы и вынимала шпильки, она тут же становилась на десять лет старше: обвисала кожа, проявлялись морщины. В контору, первого мая? Дело явно нечисто. Вот оно – подтверждение тому, что она заподозрила еще накануне.

Эта новость, которую Марсель сообщил ей как ни в чем не бывало, снимая верхушку яйца всмятку и обмакивая в него намазанный маслом хлеб, произвела эффект разорвавшейся бомбы. Причем уже второй. Анриетта взглянула на этого краснорожего толстяка, испачкавшего физиономию яичным желтком, и ее чуть не вырвало.

Первая бомба разорвалась накануне вечером. Они ужинали вдвоем, сидя на разных концах длинного стола, им прислуживала Глэдис, служанка с острова Маврикий, и вот тогда Марсель спросил: «Как ты провела день?», как он делал каждый вечер за ужином, только в этот раз он добавил слово, которое со свистом рассекло воздух, будто пуля. Марсель не просто спросил: «Как ты провела день», он добавил в конце фразы «Детка»!

«Как ты провела день, детка?»

Спросил и вновь уткнулся в тарелку с мясом и овощами.

Вот уже лет двадцать, а то и больше, Марсель не называл Анриетту «детка». Сначала потому, что она не разрешала ему афишировать чувства на публике, затем потому, что она считала это словечко «гротескным». «Гротескными» были в ее понимании любые знаки супружеской нежности. Несколько раз она резко и грубо одергивала его, и он в итоге начал придерживаться нейтральных обращений: «Дорогая» или просто «Анриетта».

Но вчера вечером он назвал ее «деткой».

Словно бичом хлестнул по лицу.

Это слово совершенно очевидно предназначалось не ей.

Все ночь она вертелась с боку на бок в огромной постели, что когда-то была супружеским ложем, и в конце концов, в три часа ночи, встала, решив выпить стакан красного вина вместо снотворного. Она тихонько подкралась к комнате Шефа и заглянула внутрь. Кровать была не разобрана.

Еще один знак!

Он иногда не ночевал дома, когда ездил в командировки, но тут речи быть не могло ни о какой командировке, потому что он ужинал вместе с ней и потом спокойно ушел в свою комнату, как делал каждый вечер. Она зашла в комнату Шефа, зажгла свет: нет сомнений, птичка упорхнула, он даже не ложился, все застелено еще с утра! Она с удивлением оглядела маленькую комнату, куда она никогда обычно не заходила, узкую кровать, маленький ночной столик, дешевый ковер, лампу с рваным абажуром, разбросанные повсюду носки. Заглянула в ванную: бритва, крем после бритья, расческа, зубная паста и щетка, шампунь и… вся линия дорогущей мужской косметики «Bonne gueule»[34]34
  Симпатичная физиономия (фр.).


[Закрыть] от «Никель». Дневной крем, тоник, гоммаж, смягчающий крем, увлажняющий крем, питательный крем, крем-контур вокруг глаз, крем от морщин и даже крем для рук. Целый арсенал средств для наведения красоты, красующихся на бортике раковины, выглядел вызывающе.

Она вскрикнула, пораженная: у Шефа есть любовница! Шеф ходит налево! Шеф вышел из-под контроля! И уж наверняка швыряет деньги на ветер!

Она пошла на кухню и решительно допила бутылку бордо, начатую за ужином.

Этой ночью она не сомкнула глаз.

А первомайская работа сегодня подтвердила ее подозрения.

Надо было провести расследование. В первую очередь сходить в кабинет Шефа и проверить, там ли он. Если нет, порыться в его почте, еженедельниках, чековых книжках, проверить расходы по банковской карте. Для этого придется, конечно, как-то обойти эту мелкую сучку Жозиану, но вряд ли она там сидит первого мая. Контора пуста, можно копаться сколько хочешь! Главное, проскочить мимо олуха Рене и этой шлюхи, его жены, вот бездельники, катаются как сыр в масле милостями придурка Марселя Гробза. «Ну и имечко! Позор! И я его ношу, страшно подумать», – пробурчала она, поправляя шляпу.

Чего не сделаешь ради детей! Я принесла себя в жертву на алтарь материнства. Вот Ирис понимает, она благодарна, с ней приятно иметь дело, но Жозефина! Позор, а не ребенок! А какая наглая, непокорная! Переживает подростковый кризис в сорок лет, смех один. Ладно, не видимся с ней, это и к лучшему. Не выношу ее! Не выношу серенькой жизни, которая ей так мила: муж-придурок, квартирка в пригороде и грошовая зарплата книжного червя в институте. Вот уж успех так успех, обхохочешься! Одна Гортензия хоть немного утешает, бальзам на раны. Настоящая маленькая женщина, и стать, и внешность, все при ней, она уж добьется большего, чем ее мамаша!

Она вытянула шею, чтобы разгладить морщины. Поджав губы, вышла из квартиры и вызвала лифт.

Проходя мимо консьержки, кивнула головой и улыбнулась. Консьержка оказывала ей множество услуг: такой дружбой следовало дорожить.

Анриетта Гробз, как многие люди, с близкими была человеком совершенно невыносимым, зато с чужими – сама любезность. Поскольку она считала, что из родных уже все равно ничего не выдоишь, а такие чувства, как привязанность, любовь, бескорыстие, были ей незнакомы, она не церемонилась с родственниками и держала их в ежовых рукавицах. Ее неуемное тщеславие требовало милой сердцу лести, а лесть эту она могла получить только от абсолютно посторонних людей, которые об истинных свойствах ее натуры даже и не догадывались, а потому считали ее милой и любезной и охотно награждали всеми возможными добродетелями и достоинствами. Она раздувалась от гордости и повторяла их речи на все лады, без конца перечисляя всех этих людей, которые так ее обожают, которые готовы ради нее на все, которые считают ее исключительной, изысканной, потрясающей… И чем чаще ей казалось, что родные, особенно Жозефина, раскусили ее пустоту и бессердечие, тем старательней она завлекала этих посторонних. Надеялась расширить свой круг и сверкать в его центре. Оказание мелких услуг абсолютно посторонним людям позволяло ей тешить свое самолюбие и всячески собою гордиться..

Консьержка как раз была из числа ее придворных. Анриетта дарила ей старые шмотки, убеждая, что они от самых известных дизайнеров. Подбрасывала денежку ее сыну, когда он помогал ей поднять наверх покупки, если их было много. Позволяла консьержке ставить машину на их место на парковке возле дома, если оно было свободно. Такими фальшивыми проявлениями благородства она завоевывала благодарность, которая питала ее самомнение и позволяла и дальше терроризировать родных и близких. Очень ее радовал этот круг не близких друзей. Она могла их приближать и отдалять, рассказывать о всех мучениях, которые причиняет ей младшая дочь… и в свое время Жозефина не раз удивлялась неприветливости консьержки, когда приходила навестить мамашу.

Тем утром Анриетта с легкостью заподозрила супруга в самых страшных грехах. Она повсюду видела зло – потому что зло было в ней самой.

Сначала она удивилась, не обнаружив перед домом своей машины с шофером, потом вспомнила, что сегодня 1 мая, прокляла все эти дурацкие праздники и прочие выходные, только способствующие развитию лени и развалу экономики страны, и снизошла до того, чтоб поднять руку – остановить такси.

– Авеню Ниель, – рявкнула она шоферу серого «опеля», который остановился, чуть было не задев ее.

Как она и ожидала, контора была пуста.

Ни Шефа, ни его секретарши. Ни тех двух кретинов, которые вроде как сторожат. Она недобро усмехнулась и поднялась по лестнице. Ключи у нее были.

Усевшись поудобнее, Анриетта принялась изучать дела и списки в еженедельнике. Ни одной подозрительной фамилии, ни одного женского имени. Ее это не остановило, она продолжала исследовать ящики стола на предмет чековых книжек и чеков с банковской карты. И вот, когда уже почти отчаялась, толстый конверт с надписью «разные расходы» вознаградил ее за все труды. Жаркая волна мстительной радости захлестнула ее. Попался! Счет из отеля, четыре ночи в гостинице «Плаза», номер на двоих, с завтраком, смотри-ка, надо же, икра и шампанское на завтрак, он не скупится для своей милашки! Немалый счет от ювелира с Вандомской площади, а также чеки за шампанское, духи, дизайнерские шмотки! Сволочь! Девки-то ему дорого обходятся! Ну, старикам положено платить! И недешево платить!

Она встала, вышла в приемную к Жозиане, чтобы снять копии со своих находок. Стоя у ксерокса, размышляла: зачем Шеф сохранил эти счета? Может, платил деньгами компании? Если так, здесь в чистом виде злоупотребление служебным положением, и она крепко держит его за яйца!

Потом вернулась в кабинет, уселась в кресло и продолжила раскопки. Может, тут найдутся и еще какие-нибудь подозрительные конверты. Ногой стукнулась о какую-то коробку под столом. Нагнулась, достала ее и в ужасе уставилась на содержимое: десятки детских ползунков, розовых, голубых, белых, махровых, меланжевых, хлопковых, слюнявчики, рукавички, разноцветные шерстяные носочки, роскошные шали «Шатлен» и швейцарские, английские, французские каталоги кроваток, колясок и колыбелек. Тут ее осенило: он решил выпускать линию товаров для детей! Копировать вещи известных марок и производить их по низкой цене в Китае или где-нибудь еще. Она с отвращением скривилась: старикашка Гробз собирается завоевать новый сектор рынка. Младенцы! Как он жалок! Она закрыла коробку и ногой задвинула ее обратно под стол. Это он утешает себя, что не стал отцом. В старости люди становятся чересчур сентиментальными, теряют чувство меры, не умеют с достоинством принимать судьбу. Бог знает, как он ее доставал этой своей мечтой завести ребенка. Но она стояла насмерть! Не разжала железного кулака. И без того противно было терпеть его приступы нежности, чувствовать, как его толстенькие сосисочные пальчики месят ее грудь и… Она поморщилась. К счастью, это уже позади, она быстро расставила все по местам.

Вниз она тоже спустилась по лестнице: боялась ехать на лифте одна. Как-то раз застряла и чуть было не умерла. Задыхаясь, трясла головой, кричала. Пришлось снять шляпу, расстегнуть воротник, вынуть одну за другой из пучка булавки, чтоб стало легче дышать, и через час спасатели извлекли из лифта измученную умирающую старуху. Она никогда не забудет, как на нее тогда украдкой поглядывали сотрудники, пока она, шатаясь, шла к выходу через вестибюль. Она потом долго не решалась появиться в конторе.

Во дворе она услышала дикарскую музыку, несущуюся из жилища Жинетт и Рене, и какой-то мужчина, по всей видимости, пьяный, выглянул во двор и окликнул ее:

– Эй, бабулька! Пошли с нами попляшем! Ребята! Тут во дворе какая-то старушенция, а у ней на голове такой шапокляк!

– Заткнись, Роже, – рявкнул, очевидно, Рене. – Это мамаша Гробз.

Она вздернула плечи и ускорила шаг, крепко сжимая под мышкой обличительный конверт. «Смейтесь-смейтесь, вы все у меня на крючке, и дешево вы не отделаетесь, даже не думайте», – бурчала она и молила Бога поскорей послать ей такси, чтобы добраться домой и спрятать добычу в свой шкаф.

– Тебя потому и не видно нигде? Закрылась дома и пишешь?

Ирис многозначительно кивнула. Она мысленно перенеслась на кухню Жозефины и выразительно расписала терзающие ее муки творчества. Беранжер недоверчиво взирала на подругу, изумляясь произошедшей метаморфозе.

– О, как это изматывает, ты не можешь себе представить. Видела бы ты меня! Я почти не выхожу из кабинета. Кармен приносит мне еду прямо на рабочий стол. Она заставляет меня поесть, потому что сама я совершенно забываю!

– Ты и правда похудела…

– Все эти герои живут у меня в голове. Они со мной постоянно. Они реальней тебя, Александра и Филиппа. Это удивительно: ты меня видишь, но сама я не здесь. Я с Флориной, так зовут мою героиню.

Беранжер слушала, раскрыв рот.

– Ночами не сплю. Встаю и записываю свои мысли. Целыми днями только об этом и думаю. Ведь каждому персонажу нужно подобрать манеру речи, и события должны развиваться в соответствии с внутренней логикой героя, а не так, как заблагорассудится автору. Рассказ должен течь плавно, абсолютно свободно, и только тогда читатель увлечется им и получит истинное удовольствие. Нужно что-то оставлять недосказанным, использовать приемы аллюзии и эллипсиса.

Беранжер не была уверена, что правильно поняла смысл слов «аллюзия» и «эллипсис», но не решилась попросить объяснения.

– Откуда ты берешь все эти средневековые истории?

– Из XII века, дорогая. Поворотный момент в истории Франции. Я накупила кучу книг и читаю, читаю… Жорж Дюби, Жорж Дюмезиль, Филипп Арьес, Доминик Бартелеми, Жак Легофф… А еще я читаю Кретьена де Труа, Жана Ренара и великого поэта XII века Бернара де Вантадура!

Ирис приняла задумчивый вид и ссутулилась, даже как будто сгорбилась, словно все это знание ей давило на плечи.

– А знаешь, как в Средние века называли сладострастие?

– Представления не имею!

– Плотоугодие. А знаешь, как делали аборты? С помощью спорыньи, паразитирующей на злаках…

«И этого слова я не понимаю», – подумала Беранжер, поражаясь учености подруги. Кто бы мог подумать, что тщеславная, пустая Ирис Дюпен решится взяться за столь непростую задачу: написать роман. Да еще о XII веке!

«Прокатило! Все прокатило! – ликовала Ирис. – Если все читатели окажутся такими же легковерными, я понесусь вперед на гребне волны. Нужно будет обзавестись соответствующим арсеналом: правильно постричься, подобрать несколько характерных оборотов речи, придумать какое-нибудь изнасилование в одиннадцать лет, короткий период увлечения кокаином, и в дамки! Я выиграю в эту лотерею! Обед с Беранжер – превосходная репетиция, поэтому надо практиковать их, чтобы научиться отвечать на вопросы журналистов».

– А Декретум? Про Декретум слыхала?

– Я даже аттестат не получила, Ирис, – ответила окончательно сбитая с толку Беранжер. – Меня не допустили до устного экзамена!

– Это был сочиненный Церковью сборник вопросов, которые строго регламентировали сексуальную жизнь женщины. Вопросы кошмарные: «Использовала ли ты инструмент соответствующего тебе размера, вводила ли его в свой срам или в срам подруги и развратничала ли ты с дурными женщинами этим инструментом или каким-либо другим?»

– Тогда уже были фаллоимитаторы? – поразилась Беранжер.

– «Развратничала ли ты со своим маленьким сыном, клала ли его себе на срам и имитировала ли соитие»?

– Вау! – не веря ушам своим воскликнула Беранжер.

– «Возлегала ли ты с животным? Принуждала ли ты его к соитию? Пила ли ты семя мужа, чтобы он пылал к тебе страстью? Давала ли ты ему пить свою менструальную кровь или есть хлеб, который месили на твоих ягодицах?»

– Ни разу такого не делала, – потрясенно сказала Беранжер.

– «Продавала ли ты свое тело за деньги, а также тело своей дочери или внучки?»

– Прям как в наше время!

– Это-то мне и помогает в работе. Декорации, одежда, еда, ритм жизни – все изменилось, но чувства и поступки остаются прежними, увы…

Еще одна мысль, позаимствованная из рассуждений Жозефины. Вообще Ирис была вполне довольна собой. Не зря учила наизусть отрывки из Декретума – все рассказала без ошибок. Эта курица идеально подходит для того, чтобы разнести по всему Парижу наш разговор, и никому не придет в голову заподозрить, что не я написала роман. Потом, когда книга выйдет, она скажет: да, да, я была там, я видела, как она корпела над этой книгой! Ну что, хватит, или нанести последний удар?

Она решила его нанести, наклонилась к уху Беранжер, которой не раз доводилось делать аборты, и угрожающе прошипела:

– «Убивала ли ты плод свой? Вытравляла ли плод из матки либо колдовскими заклинаниями, либо травами?»

Беранжер закрыла лицо руками.

– Прекрати, Ирис! Ты меня пугаешь.

Ирис расхохоталась.

– Нежеланных младенцев либо душили, либо кидали в кипяток. А крикливых детей выкидывали со стен через бойницы, моля Бога иль дьявола обменять их на других, поспокойнее.

Беранжер взвыла и запросила пощады.

– Прекрати, иначе никогда больше не пойду с тобой обедать!

– А-а, проклятая душа, я попираю ногами твой срам и прочую суету этого грешного мира, отныне тело мое – живая просфора!

– Аминь, – сказала Беранжер, горя желанием со всем этим покончить. – И как на все это реагирует Филипп?

– Ну, должна сказать, он весьма удивлен… но относится с уважением. И как же он меня любит: целиком взял на себя заботу об Александре.

И это было почти что правдой. Филипп с некоторым недоумением смотрел на новое занятие жены. Он с ней ни разу об этом не говорил, зато действительно стал много времени уделять Александру. По вечерам возвращался с работы в семь, занимался с сыном в его комнате, проверял у него уроки, объяснял задачки по математике, водил его на футбол и регби. Александр был счастлив. Он во всем подражал отцу, с важным видом засовывал руки в карманы брюк, использовал выражения и любимые словечки Филиппа, например, частенько с самым серьезным видом заявлял что-нибудь типа «это меня удручает». Ирис позвонила в сыскное агентство, чтобы прекратить расследование. «Вы очень кстати! – сказал директор агентства. – Они заметили слежку!» «О! Я волновалась напрасно, как оказалось, речь шла о чисто деловом вопросе!» – сказала Ирис, чтобы побыстрее от них отделаться.

«На самом деле все не так просто», – подумал директор агентства. Филипп Дюпен нанес ему визит и ясно дал понять, что добьется прекращения их лицензии, если они не свернут свою слежку. Он явно не шутил и легко сумел бы добиться своего. Войдя в кабинет, он, не дожидаясь приглашения, уверенно уселся в кожаное кресло, закинул ногу на ногу, облокотился на подлокотники, не спеша одернул манжеты. Многозначительно помолчал. Потом тихо заговорил, и его жесткий взгляд из-под полуприкрытых век свидетельствовал о том, что все сказанное им – не пустая угроза. «На этом я считаю нужным закончить, надеюсь, вы меня поняли?» Он встал, окинул взглядом кабинет, как будто уже описывал имущество. Директор приподнялся, чтобы проводить его до дверей, но Филипп Дюпен жестом поблагодарил его – как благодарят прислугу – и без единого слова вышел. Директор агентства предпочел закрыть расследование еще раньше, чем позвонила прекрасная мадам Дюпен.

…После обеда с Беранжер Ирис села в машину и отправилась в Курбевуа навестить Жозефину. Нужно рассказать ей, как она обвела вокруг пальца Беранжер. Но никого не было дома. Вот чертова сестрица, никак не заведет мобильник, и ее не достанешь. Ну и ладно. Она решила вернуться домой – шлифовать образ успешной романистки. Нужно продумать все детали. Подготовить яркие, интересные ответы на вопросы. И читать, читать. Она попросила Жози составить ей список необходимых произведений и изучала их, делала заметки. Кармен разрешено было приносить ей чай. Молча.

Иногда она думала о Габоре. А вдруг он прочитает книгу? И захочет снять по ней фильм! Они бы вместе работали над сценарием. Как раньше! Как раньше… Она вздохнула, поудобнее устроившись на мягком диванчике напротив любимой картины, которая напоминала ей о Габоре. Никак не удавалось его забыть.

Жозефина укрылась в библиотеке. Из широко раскрытых окон, выходивших в тенистый сад, лился мягкий и тихий, словно монастырский, свет, наполнявший помещение мерцанием и покоем. Слышно было, как поют птицы, как журчит вода – видимо, поливают цветы – и было в этом что-то идиллическое и вместе с тем вечное.

Как будто я во дворце Флорины…

Она разложила записи на столе и размышляла над развитием сюжета. Флорина впервые овдовела. Гийом Длинный Меч по ее совету отправился в Крестовый поход. «Не слишком достойно, друг мой, отсиживаться в замке в то время, как ваша отвага нужна Господу в дальних безбожных краях. Люди насмехаются над вашей любовной привязанностью, а я мучаюсь и терзаюсь, вынужденная выслушивать всякие гнусности о вашей мужественности. Так возьмитесь же за оружие!» Гийом повинуется молодой супруге и после полугода супружеского счастья вновь надевает рыцарские доспехи, садится на боевого коня и едет на войну в восточные земли. Там он находит сокровища, которые незамедлительно отправляет домой Флорине, после чего погибает, зарезанный коварным мавром, который завидует его отваге и красоте. Флорина рыдает над богатыми трофеями, целиком предавшись горю и молитве. Но ее положение молодой безутешной вдовы многим не дает покоя.

Ее хотят снова выдать замуж. Со всех сторон ее осаждают претенденты, но она непреклонна. Ей угрожают отнять у нее все имущество. Свекровь рыдает. Флорина должна покориться! Это ее долг женщины и графини. Свекровь умоляет, и она вынуждена согласиться. Флорина желает лишь одного: мирно жить в своем замке, посвятив себя посту, молитве, любви к Господу. Она не успела зачать наследника, который бы охранял ее от нападок, заставив уважать имя своего отца…

Жизнь молодой вдовы в то время – это суровая борьба за выживание. Флорина вынуждена выйти замуж, чтобы сохранить состояние Гийома и не опозорить фамильную честь. У нее нет выбора. К тому же преданная служанка Изабо предупреждает, что против нее затевается заговор. Владелец соседнего замка, Этьен Черный, заплатил банде наемников, чтобы они ее похитили и обесчестили, тогда он без малейших усилий завладеет замком и землями! Похищение в те времена было распространенным способом захвата чужих земель. Флорина решается на новый брак. Она выбирает самого тихого, самого скромного из женихов – того, кто не станет покушаться на ее набожность: Тибо де Бутавана по прозванью Трубадур. Он из знатной семьи, он честен и добр, целыми днями пишет поэмы о «чистой любви» и играет на мандолине, мечтая о Флорине. Но ведь еще надо, чтобы на этот брак согласились соседние феодалы! Флорина решает поставить всех перед фактом, и они тайком сочетаются в маленькой замковой часовне. Она щедро вознаграждает священника, который их обвенчал, а на следующий день устраивает празднество, на котором представляет своего мужа остальным претендентам. Вино льется рекой, гасконское вино, потому что английское вино «приходится пить, закрыв глаза и сжав зубы», до того оно омерзительно, и претенденты валятся под стол. Тибо вывешивает на башне свой флаг, дабы все знали, что отныне он здесь хозяин.