Текст книги "Желтоглазые крокодилы"

Жозефина подумала, что ей лучше было бы остаться дома и поработать. Второй муж все еще жив! Она так привязалась к нему, что никак не могла его прикончить. Ни за что ей не удастся закончить вовремя. Третьего надо убить быстро. Она каждый день ходила в библиотеку, но работа почти не продвигалась. Слишком много забот теснилось в ее голове. Гортензия с ней не разговаривала, Зоэ на прошлой неделе два раза прогуляла школу, болтаясь с Максом Бартийе по каким-то его темным делишкам. «Но мы просто ходили забирать мобильник, который украли у одной подружки Макса! Но Макс просто оставил свой портфель у друга, и я ходила с ним, чтобы его забрать…» «А тебе обязательно перед школой краситься, как базарной торговке?» Милая чудесная Зоэ на глазах превращалась в развязную нимфетку. Она запиралась в ванной. Выходила оттуда в мини-юбке, с подведенными глазами и алым вампирским ртом! Жозефина отлавливала ее в коридоре, тащила обратно в ванную и смывала весь этот грим губкой с мылом, а та вырывалась и орала как резаная. Гортензия с безразличным видом пожимала плечами. Она явно нажаловалась отцу, потому что в пятницу позвонил встревоженный Антуан: «Что это еще за совместное проживание с Бартийе? Жозефина, я же предупреждал, держись от них подальше, это нехорошие люди».

– И что дальше? – спросила Жозефина. – Что мне оставалось? Бросить их на улице?

– Да, – сказал Антуан. – Ты должна в первую очередь думать о своих детях…

Кристина Бартийе целыми днями валялась в халате на диване со своим ноутбуком. Она отыскала какой-то сайт знакомств и обменивалась посланиями с распаленными самцами. Когда Жозефина возвращалась из библиотеки, она рассказывала ей о своем дневном улове. «Не волнуйтесь, мадам Жозефина, я не буду у вас тут долго отсвечивать. Еще чуть-чуть повыбираю и свалю. Есть двое вполне готовеньких, которые предлагают меня поселить. Один совсем молодой парнишка, но он парится по поводу Макса, а другой постарше, он женат, четверо детей, но готов оплачивать мне квартиру, чтобы у него была приятная компания после работы. Он сантехник, а, знаете ли, копаться в чужом дерьме утомительно». Жозефина слушала и поражалась. «Но вы же ничего о них не знаете, Кристина, вы не боитесь вляпаться в еще одну аферу?»

– Ну и ладно, – отвечала ей Кристина Бартийе. – Я долгие годы играла по правилам, и вы видите, куда меня это завело… Ничего нет, ни крыши над головой, ни мужа, ни работы! Зато теперь я своего не упущу! Добьюсь всех видов социальной помощи и общипаю старичка!»

Если Кристина не отвечала на мейлы незнакомцев, она играла в покер в Интернете. «Ох, тут такие бывают выигрыши! Я пока что учусь, но когда освою, буду рубиться не по-детски!» Предвкушая большой куш, она множила экспресс-кредиты и катилась прямиком к полному банкротству.

Жозефина была в шоке. Она бормотала какие-то возражения, которые вызывали у Кристины Бартийе взрывы хохота. «Ведь вы же взрослая ответственная женщина, вы должны показывать сыну пример!» Кристина Бартийе отвечала: «Те времена безвозвратно прошли! Конец им. Быть честной бессмысленно. Да здравствует разврат!»

– Только не в моем доме! – возмутилась Жозефина. Мадам Бартийе пробормотала что-то вроде: «Да уж не волнуйтесь, мы скоро с Максом от вас выметемся», и вновь погрузилась в компьютер. «А вот тут один спрашивает, есть ли у меня аксессуары? Что он этим хочет сказать? Какой-то психбольной, честное слово».

Жозефина уходила работать в библиотеку с тяжелым сердцем. Каждый раз, когда она вечером возвращалась домой и вставляла ключ в замочную скважину, ее охватывал приступ паники. Даже человек в синем пальто больше не в силах был ее развеселить.

– С вами что-то не так? Вы больше ничего не роняете, – сказал он ей недавно.

И пригласил на чашку кофе. Его безумно интересовала история религии. Он долго говорил ей о святых слезах, о слезах экстаза, вдохновения, радости, жертвенных слезах… и все эти слезы так переполнили душу Жозефины, что она расплакалась.

– Я был прав, что-то у вас случилось. Хотите еще кофе?

Жозефина улыбнулась сквозь слезы.

– Да просто вы рассказываете не очень веселые истории… – всхлипнула она, отыскивая в сумке бумажный платок.

– Но вы же должны все это знать. Двенадцатый век – такой религиозный, такой мистический. Монастыри появляются, как грибы после дождя. По деревням ездят монахи, грозя вечными муками, требуя покаяния.

– Да, это так, – вздохнула она, глотая слезы, поскольку бумажного платка в сумке не оказалось.

Он внимательно посмотрел на нее. Иногда она думала, что самое трудное в ее работе – необходимость держать все в секрете. Вся энергия, которую она расходовала, все идеи, которые приходили ей в голову среди ночи, не давая уснуть, все истории, которые она придумывала – всем этим ей ни с кем нельзя было поделиться. Она чувствовала себя подпольщицей. Хуже того – преступницей: чем больше Ирис говорила об их «махинации», тем отчетливей ей представлялось, что она пошла по кривой дорожке. «Все это плохо кончится, – терзалась она, лежа в постели без сна. – Нас разоблачат, и в конце концов я, как мадам Бартийе, окажусь на улице без гроша».

– Не стоит принимать так близко к сердцу мои рассказы, – повторил человек в синем пальто. – Вы слишком чувствительны.

Тут-то она и пробормотала: «Я даже не знаю вашего имени». Он улыбнулся и сказал: «Зовут меня Лука, по происхождению итальянец, тридцать шесть лет, все зубы свои, очень люблю книги. Своего рода библиотечный монах». Она слабо улыбнулась ему, полагая, что он рассказал ей не все, и подумав еще, что тридцать шесть лет – поздновато для манекенщика. А сама-то в сорок заделалась литературным негром! Она не решилась заговорить о снимках из журнала. Непонятно почему, но ей казалась нелепой мысль, что он может заниматься подобным делом.

– А ваша семья живет во Франции или в Италии? – расхрабрившись, спросила она.

Надо точно узнать, женат он или нет.

– Нет у меня семьи, – мрачно ответил он.

Она не стала расспрашивать дальше.

И поговорить о нем ей сейчас было не с кем. Ширли звонила из Лондона три раза. Собиралась вернуться в понедельник. «Приеду в понедельник, точно, и устроим праздник!»

– Мне сейчас не праздники нужны, а крепкий здоровый сон! Ты не представляешь, как я устала.

Началась передача, мадам Бартийе в предвкушении облизала пальцы, закинув в рот еще одну мармеладку. Вдали показались огни Виндзорского дворца, камера приблизилась: Чарльз и Камилла у входа встречают гостей и родственников.

– Ух, как красиво! Какие они лапочки! Видели, как все сверкает, какие букеты, музыканты, обстановка! И как романтично, они так долго хранят свою любовь! Тридцать пять лет, мадам Жозефина, тридцать пять лет! Немногие могут этим похвастаться.

«Уж точно не вы! – подумала Жозефина. – Тридцать пять секунд в Интернете – и вы уже готовы жить с первым встречным!»

– А как зовут того мужчину, с женой и четырьмя детьми? – шепнула она на ухо мадам Бартийе.

– Альберто… Он португалец.

– Никогда не разведется! Португальцы очень религиозны.

«Зачем я говорю ей это, мне же абсолютно наплевать, разведется ли он когда-нибудь или нет».

– А я вот замуж не стремлюсь. Мне просто нужно жилье, а там посмотрим.

– А-а, ну конечно…

– Не все так сентиментальны, как вы.

Выпив кофе, они с Лукой, естественно, отправились на автобусную остановку, и ей пришлось сесть вместе с ним. Выходя, он попрощался и добавил «до завтра», махнув рукой. Она подумала, что теперь ей тащиться домой через весь город. Встречать девочек, готовить ужин… Мадам Бартийе принципиально не готовила. Она покупала супы в пакетиках, замороженные овощи, креветки и рыбное филе квадратиками. И каждый раз удивлялась, когда Жозефина принималась готовить ужин, с интересом наблюдала за ней, крася ногти кроваво-красным лаком. Зоэ тут же хватала кисточку, Жозефина вырывала ее из рук дочки. «Но почему! Это же красиво!» – «Не в твоем возрасте!» – «Но я уже большая!» – «Вы неправы, мадам Жозефина, мальчикам это нравится». – «Она еще не в том возрасте, чтоб нравиться мальчикам! – «Это вы так считаете, а девочки очень рано начинают кокетничать, вот у меня в ее возрасте уже было двое возлюбленных…» – «Мама всегда говорит, что я слишком маленькая», – ныла Зоэ, косясь на красные ногти мадам Бартийе.

– Смотрите, мадам Жозефина, смотрите! Это королева и принц Филипп! Как он красив! Какая мощная грудь! Настоящий принц, прямо как в сказке!

– Немного староват, а? – язвительно заметила Жозефина.

Королева Елизавета была в длинном вечернем платье бирюзового цвета, с черной элегантной сумочкой в руках. За ней следовал принц Филипп во фраке.

– Ой, ой… – задохнулась Жозефина. – Там, за королевой, в трех шагах от нее, смотрите, смотрите!

Она вскочила, но никто не обращал на нее внимания, и она подбежала к телевизору и принялась тыкать пальцем прямо в экран, в молодую женщину в розовом платье с длинным шлейфом, в сверкающих, как капельки, серьгах. Опустив голову, она медленно шла за королевой.

– Видели?

– Нет, – ответили все хором.

– Да вот, говорю вам, вот!

Она едва не проткнула пальцем экран: «Вот, женщина с короткой стрижкой!» Молодая женщина шла, поддерживая шлейф, явно стараясь держаться в тени королевы.

– Ну да… У нее черная сумка. Очень хорошо сочетается с платьем.

– Да не королева! Рядом! Гэри, – завопила Жозефина, – Гэри, быстро сюда!

Женщина уже видна была крупным планом, хотя ее наполовину скрывала королева, улыбающаяся сквозь очки.

– Вот! Прямо за королевой!

Гэри вошел в салон и спросил: «Что случилось? Почему вы так кричите?»

– Там твоя мама! В Виндзорском дворце! Рядом с королевой! – завопила Жозефина.

Гэри взъерошил волосы, подошел к экрану, проворчал: «Ну да! Мама…» – и, шаркая ногами, удалился в свою комнату.

– Но что она там делает? – закричала Жозефина ему вдогонку. – Вы из королевской семьи?

Ответа не последовало.

– Мадам Ширли! – взвизгнула мадам Бартийе, не донеся до рта очередную мармеладку. – И правда, как ее туда занесло?

– Хотелось бы и мне это узнать… – сказала Жозефина, следя глазами за длинным розовым силуэтом, который уже смешался с толпой гостей.

– Ну дела! – поперхнулась мадам Бартийе. – Тайны мадридского двора…

– Скорее английского двора, – тонко улыбнувшись, вставила Зоэ.

– Ей придется все мне объяснить, – прошептала Жозефина.

Она разглядела Ширли в толпе гостей, вновь увидела ее возле королевы, долго завороженно смотрела… Неужели Ширли и правда принадлежит к королевской семье? Но что она тогда делает в парижском предместье, зачем дает уроки музыки и английского и печет пироги на заказ?

Жозефина ломала голову над всеми этими вопросами, а в это время мадам Бартийе, Макс и Зоэ прикончили чипсы, колу и конфеты, упиваясь созерцанием красивой жизни королевских семей. Ох! Уильям что-то поправился! Говорят, у него появилась невеста, и Чарльз пригласил ее на ужин! А Гарри какой милашка! Сколько ему уже? Вот завидный жених, и он посимпатичней Уильяма…

В понедельник Ширли не приехала. Не приехала ни во вторник, ни в среду, ни в четверг. Гэри ходил обедать к Жозефине. Когда девочки осаждали его вопросами, он отмахивался: «Да вы просто обознались, это не она!» – «Но ты ведь тоже ее видел, Гэри!» – «Не ее, а просто похожую женщину! Мало что ли блондинок с короткими волосами? Что она там могла забыть, сами подумайте!» – «И впрямь, мадам Жозефина, может, вам почудилось? Вы слишком много работаете, не высыпаетесь…» – «Но вы же все это видели! Мне не показалось, это была она!» – «Гэри прав… Просто увидели очень похожую женщину, такое бывает!»

Но Жозефина не сомневалась: та женщина в розовом платье, что шла в тени королевы, была Ширли. Она все больше злилась на подругу. «Я все ей рассказываю, всю подноготную мою знает, а из нее самой ничего и клещами не вытянешь! И я даже не имею права ни о чем спросить!» Такое ощущение, что ее надули. Все вокруг ее надувают. В голове какая-то каша: Ирис, Антуан, мадам Бартийе с ее виртуальными любовниками, Ширли с ее Виндзорским дворцом, Гортензия с ее презрением и маленькая бесстыдница Зоэ. Они все водят ее за нос! За дуру держат. Впрочем, дура она и есть.

Гнев окрылил ее. Она недрогнувшей рукой отправила на тот свет славного трубадура: его отравили, но он успел порадоваться рождению сына. Флорине больше не нужно бороться за существование, у нее появился законный сын, наследник всех владений, Тибо-младший. Жозефина воспользовалась этим, чтобы заодно прикончить свекровь, которая начинала действовать ей на нервы своими бесконечными причитаниями. Потом она вывела на сцену третьего мужа, рыцаря Бодуэна, доброго и набожного. Бодуэн хорош собой, он с удовольствием занимается сельским хозяйством, любит ходить к мессе и искренне кается. Довольно скоро он своим занудством надоел Жозефине, и она в приступе гнева решила его укокошить. «Какой смертью ему умереть, а? Он ведь молодой, здоровый, не пьет, не развратничает, он и с женой-то сожительствует скромно и добродетельно…» В голову опять пришел бал в Виндзорском дворце, тонкий силуэт Ширли, ее возможное родство с Виндзорами – и ярость Жозефины тотчас же обрушилась на кроткого Бодуэна.

Бодуэн и Флорина приглашены на бал французского короля, который охотится в соседних владениях. В толпе нарядных гостей король замечает Бодуэна, бледнеет и роняет свой скипетр, тот катится под трон. Жестом затянутой в перчатку руки он призывает молодоженов занять место рядом с ним, чтобы выпить кубок вина. Бодуэн краснеет и кладет свой меч к ногам государя. Флорина волнуется: опасается новых подарков судьбы. Неужели опять нежданная удача отдалит ее от седьмого этапа, опять отбросит назад на ее пути? О, нет! Вечером они удаляются в покои, где Бодуэна убивают на глазах у молодой жены. Трое солдат врываются в комнату, хватают несчастного и перерезают ему горло. Кровь льется рекой. Флорина падает без чувств на мертвое тело мужа. Потом выяснится, что Бодуэн был незаконным сыном короля Франции и мог претендовать на корону. Опасаясь, что он предъявит свои права, король решил убрать его. Чтобы утешить молодую вдову, он осыпает ее золотом, горностаями и драгоценными камнями и отправляет в сопровождении четырех рыцарей в ее родовой замок.

Флорина, в очередной раз оставшись вдовой, молит Небо отвратить от нее свой гнев, чтобы она могла преодолеть новые этапы послушания и смирения.

«Трое готовы, – подумала Жозефина в порыве неожиданной кровожадности и довольно хмыкнула, пересчитывая написанные за несколько дней страницы. – Гнев – отличная муза, сколько черных значков позволяет он выплеснуть на белые листы!»

– Жизнь явно налаживается, – констатировал Лука в кафетерии библиотеки.

– Я в гневе, и он меня окрыляет!

Он внимательно посмотрел на нее. Что-то непокорное, отважное появилось у нее в лице, придавая ей вид взбунтовавшегося подростка.

– Вид у вас шаловливый и жуликоватый!

– Нет, правда, иногда полезно дать себе волю. Я всегда такая благонравная! Хорошая подруга, хорошая сестра, хорошая мать…

– У вас есть дети?

– Две девочки… Но мужа нет! Я, видимо, не слишком хорошая жена. Он сбежал с другой.

Она глупо засмеялась и покраснела. Напрасно разоткровенничалась.

У них уже вошло в привычку встречаться в кафетерии. Он говорил ей о своей рукописи. «Я хочу написать историю слез для моих современников, которые путают чувствительность и нытье, которые плачут напоказ, на продажу или чтобы облегчить душу, удобрить ее эмоциями. Я хочу вернуть слезам их подлинное значение, то, которое придавал им когда-то Жюль Мишле; знаете, что он писал: «Тайна Средних веков, секрет неиссякаемых слез и глубочайшего чувства. Драгоценные слезы льются в прозрачных, чистых легендах, в великолепных стихах, и, поднимаясь к небу, кристаллизуются в огромные соборы, которые шпилями тянутся к Всевышнему». Он цитировал наизусть, прикрыв глаза, и мед струился из его уст. Он цитировал Мишле, Ролана Барта и отцов-пустынников, молитвенно складывая руки.

Однажды вечером он повернулся к ней и спросил:

– Не хотите сходить в субботу в кино? В кинотеатре на улице Эколь будет старый фильм Казана, который никогда не показывали во Франции, «Дикая река». Я подумал…

– Пойдем. Конечно, пойдем.

Он посмотрел на нее, кажется, удивляясь такому энтузиазму.

Она только что поняла одну очень важную вещь: когда пишешь, нужно раскрыть все окна и двери настежь, чтобы жизнь наполняла слова, чтобы питала воображение.

В субботу вечером Лука и Жозефина пошли в кино. Они договорились встретиться возле кинотеатра. Жозефина пришла раньше времени. Ей хотелось как-то освоиться и привести свои чувства в порядок, пока не появился Лука. Ей было трудно не краснеть под его взглядом, а если их руки случайно соприкасались, ее сердце начинало биться так сильно, словно хотело выпрыгнуть из груди. Он волновал ее физически, и от этого ей было как-то не по себе. Она не могла похвастаться богатым сексуальным опытом. Антуан был нежен и внимателен, но его взгляд не вызывал в ней такого шквала, такой горячей волны, как взгляд Луки. Просто мучение. Она так хотела, чтобы ничто не отвлекало ее от писания книги, но с другой стороны не могла устоять перед соблазном сидеть с ним рядом в темном зале. «А вдруг он обнимет меня за плечи? А вдруг он меня поцелует? Главное – держать себя в руках, сохранять хладнокровие. Мне остается еще минимум месяц упорного труда, мне нельзя отвлекаться. Шашни всякие заводить. Я нужна Флорине».

Жозефина поражалась, с какой легкостью она пишет. Какое удовольствие доставляет ей придумывание историй. Какое место заняла в ее жизни книга. Мысленно она все время была со своими персонажами, и ей непросто было отвлекаться на реальную жизнь. Делала вид, что внимательно слушает, в нужных местах кивала, но на самом деле едва ли смогла бы повторить то, что ей рассказали. Она рассеянно наблюдала за девочками, Максом и мадам Бартийе, сама же в этот момент перестраивала фразу или продумывала новый поворот сюжета. И кстати, приняв предложение Луки, пообещала себе использовать свои чувства для описания любовного волнения Флорины, поскольку до сих пор не уделила этому аспекту должного внимания. Флорина была мудрой, прекрасной, набожной и отважной, но прежде всего она была женщиной. «Надо бы ей все же влюбиться хоть в одного из пяти мужей, – размышляла Жозефина, прогуливаясь перед кинотеатром, – по-настоящему влюбиться, до потери пульса, до исступления… Не может она всю жизнь довольствоваться уставом святого Бенедикта да любовью к Божественному Супругу. Вожделение должно зародиться в ней и сжигать изнутри. А что мы испытываем, когда влюблены, когда теряем голову?» Она могла это понять, анализируя свои чувства к Луке.

Жозефина достала блокнотик, чтобы записать эту мысль. Теперь у нее при себе всегда был блокнотик и ручка.

Только закрыла блокнотик, как увидела подошедшего к ней Луку. Он смотрел на нее доброжелательно и спокойно, даже чуточку отстраненно – именно такие у них были отношения. Жозефина вздрогнула от неожиданности, уронила сумку, все высыпалось. Они принялись собирать содержимое.

– Ах! Наконец я вас узнаю, – хитро улыбнулся он.

– Я была мыслями в своей книге…

– Вы пишете книгу? А от меня скрывали!

– Ох! Нет! Я имела в виду диссертацию, и я…

– Не оправдывайтесь. Вы труженица. Это вовсе не стыдно.

Они встали в очередь за билетами. Когда пришло время расплачиваться, Жозефина открыла кошелек, но Лука знаком показал, что он ее приглашает. Она покраснела и отвернулась.

– Вы любите сидеть впереди, в середине или сзади?

– Мне абсолютно все равно…

– Значит, берем поближе. Я люблю сидеть прямо перед экраном…

Он снял пальто и положил его на пустое сиденье рядом с Жозефиной. Ее взволновала эта свернутая одежда рядом с ней, захотелось коснуться ее, вдохнуть запах, почувствовать тепло Луки, залезть руками в свисающие, как крылья уставшей птицы, рукава.

– Вот увидите, это история воды…

– Опять слез?

– Нет, плотины… Вы имеете право плакать, если от души. Но только не крокодиловыми слезами, а настоящими слезами сочувствия!

Он улыбнулся ей. Бесконечное одиночество было в его улыбке. Она подумала, что если бы он вот так улыбался ей несколько раз на дню, она была бы счастливейшей из женщин. В этом человеке все было редкостным, уникальным. Ничего обыденного или наигранного. Она так и не осмелилась поговорить с ним о его съемках для журналов. Вечно откладывала это на потом.

В зале потух свет, и начался фильм. Тут же действительно появилась вода, желтая, грязная, могучая вода, напомнившая ей о крокодиловых болотах. Свисающие с деревьев лианы, сухие колючие кустарники, палящее солнце – перед ней вдруг возник Антуан. Хотя она его не приглашала. Она услышала его голос, увидела его сгорбленную спину, когда он сидел у нее на кухне, его руку, тянущуюся к ее руке, его предложение пойти поужинать вместе с девочками. Жозефина закрыла глаза, чтобы прогнать его.

Фильм был хорош, так что вскоре Жозефина перенеслась на остров с фермерами. Ее покорила странная красота Монтгомери Клифта, его глаза, полные дикой и тихой решимости. Когда фермеры разбили ему лицо, она вцепилась в руку Луки, и он погладил ее по голове. «Все будет хорошо, он справится», – шептал он во тьме… она забылась, стараясь удержать это мгновение, его руку на своей голове, его успокаивающий голос. Она ждала, приникнув к этой руке, что он притянет ее к себе, обнимет за плечи, что их дыхания сольются… Ждала, ждала… Он убрал руку. Она подняла голову и почувствовала, как к глазам поднимаются слезы. Быть так близко к нему и не иметь возможности отдаться своему чувству. Его локоть касался ее локтя, и плечо касалось плеча, но он был словно за Великой китайской стеной.

«Я могу плакать, он подумает: это вода из фильма. И не поймет, что мои слезы вызвала эта близость, тот краткий миг, когда он мог привлечь меня к себе, но не привлек, не поцеловал. Один острый момент ожидания, и все, напряжение спало, я опять всего лишь добрая подруга, медиевистка, с которой интересно разговаривать о слезах, о Средних веках, о монахах и рыцарях».

Жозефина заплакала, сожалея о том, что она не из тех женщин, которых обнимают в полутемных кинотеатрах. Плакала от разочарования. Плакала от усталости. Плакала в тишине, не шевелясь, тихонько. Она удивилась, что ей удается плакать так сдержанно, глотая слезы, текущие по щекам, пробуя их на вкус, как драгоценное соленое вино, как ту воду, что текла и текла на экране, грозя унести домик фермеров и унося с собою прежнюю Жозефину, ту, которая и представить себе не могла, что когда-нибудь в полумраке кинотеатра будет плакать рядом с другим мужчиной, не с Антуаном. Она прощалась с ним и оплакивала это прощание. Мудрая, спокойная Жозефина, в белом платье выходившая замуж, воспитывавшая двух дочерей, старавшаяся делать все как можно лучше, правильно и рассудительно. Она терялась перед новой Жозефиной, той, что пишет книгу, что ходит с парнем в кино и ждет от него поцелуя.

Они гуляли по парижским улицам. Она разглядывала старые дома, величественные двери парадных, столетние могучие деревья, огни кафешек, людей, которые сновали туда-сюда, сталкивались, переговаривались, смеялись. Нервы ночной жизни. Антуан всегда возвращался с таких прогулок переполненный впечатлениями. Они так долго мечтали жить в Париже, но их мечта все уплывала, уплывала от них, как мираж. Была в этих людях какая-то жажда жизни, праздника, любви, и от этого ей хотелось танцевать. Найдет ли новая Жозефина силы протянуть руку и войти в танец, или не решится, словно ребенок, что боится прыгнуть в морские волны? Она покосилась на Луку. Он, казалось, вновь погрузился в себя и шел молча – не достучаться сквозь стену.

А интересно, на сколько жизней мы имеем право за время нашего земного существования? Говорят, у кошки девять жизней… У Флорины было пять мужей. Почему я не имею права на вторую любовь? Кстати, не уверена, что мне удалось внятно объяснить, как происходила торговля в ту эпоху. Я забыла рассказать о финансах. Расплачивались или деньгами, или натуральными продуктами: пшеницей, овсом, вином, свиньями, курами, яйцами. Каждый более или менее крупный город отливал свои монеты, некоторые ценились больше других. В зависимости от значения города.

Неожиданно Лука схватил ее за руку.

– Ох, – подскочила она, словно ее разбудили.

– Чуть под машину не попали. Вы и правда очень рассеянны… Я будто рядом с призраком иду!

– Простите… Я думала о фильме.

– Дадите почитать вашу книгу, когда закончите?

Она пробормотала «да я не… я вовсе не…», и он, улыбнувшись, добавил: «Это всегда тайна, всегда тайна – создание книги, и правильно, не говорите никому, можно все испортить, если рассказать раньше времени, и потом наверняка постоянно что-то меняешь, думаешь, что пишешь одну историю, а получается другая, никто не имеет права смотреть, пока не будет написана последняя фраза. Не отвечайте, не надо!»

Он проводил ее до дверей. Окинул взглядом дом, сказал ей: «Как-нибудь еще сходим, да?» Протянул ей руку, сжимал мягко, долго, словно думал, что невежливо так сразу ее отпустить.

– Ну, тогда до свидания.

– До свидания и огромное спасибо. Фильм был отличный, правда…

Он ушел бодрым шагом человека, который сумел выскользнуть из ловушки долгого прощания под дверью. Она смотрела ему вслед. В ней вдруг образовалась огромная пустота. Она теперь знала, что такое одиночество. Не то одиночество, когда ты одна платишь по счетам и воспитываешь детей, а то, когда человек, который мог прижать тебя к сердцу, отвернулся и идет прочь. «Со счетами-то попроще, – вздохнула она, нажав на кнопку лифта, – там по крайней мере все черным по белому».

В гостиной горел свет. Девочки, Макс и Кристина Бартийе толкались у компьютера, что-то выкрикивая, хохоча, тыча пальцами в экран и восклицая: «Ой, и с этим! И с этой!»

– Вы еще не спите? Час ночи!

Они с трудом оторвались от экрана, возбужденные, разгоряченные.

– Посмотри, мамуль! – крикнула Зоэ, подзывая ее к компьютеру.

Жозефина сомневалась, так ли уж ей хочется принять участие в общем ажиотаже. Она еще была под влиянием тихого, нежного вечера. Развязав пояс, она сбросила плащ на диван, скинула туфли.

– Что случилось? Вы, я смотрю, готовы взорваться!

– Ну иди же, посмотри. Мы не можем тебе сказать, ты должна это видеть сама, своими глазами, – серьезнейшим тоном заявила Зоэ.

Жозефина кивнула. Кристина Бартийе кликнула мышкой.

– Вам бы лучше взять стул, мадам Жозефина. Тут такое дело…

– Я надеюсь, это не порнография? – спросила Жозефина, мало веря в благоразумие Кристины Бартийе.

– Да нет, мам! – сказала Гортензия. – Это гораздо интереснее.

Мадам Бартийе еще раз кликнула, и на экране появилась фотография трех маленьких мальчиков.

– Никакой порнографии, и уж тем более никакой педофилии! – рассердилась Жозефина. – Я не шучу!

– Да погодите! – сказал Макс. – Посмотрите поближе!

Жозефина склонилась над экраном. Двое светловолосых мальчиков и один, заметно моложе, с темными волосами. В парке, в бассейне, на лыжах, на лошади, дующие на свечи именинного пирога, в пижамах, с мороженым…

– Ну и? – спросила Жозефина.

– Не узнаешь? – фыркнула Зоэ.

Жозефина всмотрелась.

– Это Уильям и Гарри…

– Да, а третий?

Жозефина сосредоточилась – и узнала третьего мальчика. Гэри! Гэри на каникулах с принцами, Гэри за руку с Дианой, Гэри верхом на пони, которого под уздцы держит принц Чарльз, Гэри играет в футбол в большом парке…

– Гэри? – прошептала Жозефина.

– Собственной персоной! – объявила Зоэ. – Ты представляешь себе, Гэри из королевской семьи!

– Гэри? – повторила Жозефина. – Вы уверены, что это не фальшивка?

– Мы нашли их среди семейных фотографий, которые выложил в Интернет какой-то слуга. Не слишком-то щепетильный…

– Мягко говоря! – воскликнула Жозефина.

– Охренеть можно, да? – заметила мадам Бартийе.

Жозефина посмотрела на экран, кликнула одну из фотографий, потом другую.

– А Ширли? Фотографий Ширли нет?

– Нет, – ответила Гортензия. – Но зато она вернулась. Пока ты была в кино. Как сходила-то?

Жозефина не ответила.

– Понравилось в кино с Лукой?

– Гортензия!

– Он позвонил, как только ты вышла. Хотел сказать, что слегка опоздает. Бедная мамочка, ты пришла раньше времени! Ни в коем случае нельзя приходить раньше времени. Держу пари, он тебя даже не поцеловал. Женщин, которые приходят вовремя, не целуют!

Она зевнула, прикрыв рот рукой, изображая, как ей скучна мамина неопытность.

– А еще нельзя так очевидно краситься и наряжаться! Хитрей надо быть. Краситься так, чтобы это было незаметно! Таким вещам научить невозможно, их нужно чувствовать. Тебе, видать, просто не дано.

Гортензия намеренно унижала ее перед мадам Бартийе, зная, что мать не посмеет вспылить, ей придется держать себя в руках. Так и вышло. Жозефина сжала зубы, пытаясь соблюсти приличия.

– У него красивое имя… Лука Джамбелли. Сам-то он тоже красивый, а?

Она опять зевнула и, подняв свои тяжелые, как занавес, волосы, добавила:

– И зачем я только спрашиваю? Как будто меня это интересует! Должно быть, одна из тех библиотечных крыс, которые тебе так нравятся… У него небось перхоть и желтые зубы?

Она расхохоталась, глядя в упор на Кристину Бартийе, которая пыталась не вмешиваться и явно была слегка смущена.

– Гортензия, марш в кровать! – закричала Жозефина, теряя терпение. – И вы все кстати тоже! Я спать хочу. Уже поздно.

Они вышли из гостиной. Жозефина с такой яростью раздвинула диван-кровать, что сломала ноготь. И рухнула в постель.

Сегодняшний вечер – сплошное поражение. Мне так не хватает уверенности в себе, что я ни на кого не могу произвести впечатления. Ни хорошего, ни плохого. Я женщина-невидимка. Он считает меня просто добрым другом, ему и в голову не пришло, что у нас могут быть другие отношения. Гортензия почувствовала это сразу, как только я вошла в комнату. Она унюхала мой запах неудачницы.

Она свернулась калачиком на диване и уставилась на красную каемку ковра.

На следующее утро, когда Макс и девочки пошли на соседнюю улицу на барахолку, Жозефина прибрала кухню и составила список продуктов: масло, варенье, хлеб, яйца, ветчина, сыр, салат, яблоки, клубника, курица, помидоры, зеленая фасоль, картошка, цветная капуста, артишоки… Сегодня базарный день. Она уже заканчивала, и тут в кухню, шаркая ногами, вошла Кристина Бартийе.

– Ну и похмелье у меня, – простонала она, держась за голову. – Мы вчера что-то перепили.

Она прижимала к уху радиоприемник, отыскивая нужную волну. «Глухая, что ли», – подумала Жозефина.

– Надеюсь, это местоимение «мы» не распространяется на моих девочек.

– Смешная вы, мадам Жозефина.

– А нельзя звать меня просто по имени, без мадам?