Текст книги "Океан безмолвия"

Глава 26

Джош

– Откуда ты знаешь, что Бога нет? – зло бросает Тьерни Лоуэлл Дрю. Жаркий спор длится уже двадцать минут, с тех пор, как прозвенел звонок на пятый урок. Обсуждение рассказа, что мы читали на прошлой неделе, каким-то образом вылилось в ожесточенную перепалку о существовании бога.

– А ты откуда знаешь, что Бог есть? – парирует Дрю. Он даже не пытается убеждать. То ли это лень, то ли просто апатия. Я видел, как он готовится к диспуту. Тьерни для него не соперник. Он просто дразнит ее, потехи ради.

– Я и не говорила, что знаю. Вера к знанию не имеет отношения. Потому она и называется верой, мудила. Отсюда и выражение «прыжок веры».

– Мисс Лоуэлл?

– Болван, осел, идиот, дебил, Дрю, – изрыгает Тьерни. Это – правило мисс Макаллистер. Употребишь бранное слово, подбери к нему пять неругательных синонимов. На «Дрю» в качестве синонима она не отреагировала.

– С каких пор ты превратилась в святошу? – в ту же секунду интересуется Дрю. Весь класс внимательно слушает; головы поворачиваются туда-сюда, как у зрителей на теннисном матче. Ну как же: аморальные люди спорят о существовании бога – что может быть притягательнее для толпы? Тем более что между ними летают искры сексуального вожделения. Кроме голосов спорщиков, тишину класса периодически нарушает щелканье стэплера сидящей в углу Солнышка. С самого начала урока она сортирует бумаги. Сидит спиной к классу, но я вижу, что она внимательно слушает.

– Религию я ненавижу. Я в Бога верю.

– В Бога верят слабые люди. – Голос у Дрю скучный, но совершенно очевидно, что спор доставляет ему удовольствие.

– Тогда странно, почему ты не веришь. – Тьерни откидывается на спинку стула. Дрю не заглатывает наживку.

– В Бога верят те, кто не верит в себя. Таким людям нужна точка опоры, необходимо на что-то или на кого-то возложить ответственность за свое дерьмо – испражнения, экскременты, отходы, ошибки, пороки.

– И это говорит человек, который вообще не хочет брать на себя ответственность ни за что.

– Я никогда не открещиваюсь от своих поступков.

– Ну да, ты у нас прямо образчик высокой нравственности.

– Нравственности? – Дрю чуть не поперхнулся этим словом, которое, наверно, жжет ему язык. – Чья бы корова мычала… – Кевин Леонард и другие придурки в классе, наверно, думают, что ничего умнее не слышали. – Не надо мне лекцию читать, Ти. Я отвечаю за каждый свой поступок.

– Не за каждый.

– Если выдвигаешь обвинения, обосновывай их. Подкрепляй фактами. Иначе твои доводы гроша ломаного не стоят.

– Мы не на уроке риторики, Дрю. – Он не вогнал ее в краску. Но вид у нее обиженный, будто ее предали.

– Это то же самое. Те же правила. Хочешь что-то сказать, обоснуй. Или тогда уж молчи. Иначе ты заведомо обрекаешь себя на поражение. Как и те, кто верит в Бога.

Мисс Макаллистер меняет тему разговора и тем самым кладет конец дискуссии. Странно, что она позволила перепалке зайти так далеко. Спор, может, и окончен, но Дрю с Тьерни до конца урока сверлят друг друга злыми взглядами. Такое ощущение, что они прямо здесь начнут срывать друг с друга одежду.

Настя

– Иди сядь. Сам вымою. – Джош отгоняет меня от раковины после того, как мы убрали со стола грязную посуду. Теперь я здесь почти каждый день ужинаю. Только у Джоша и ем нормальную пищу. Он готовит для меня, я обеспечиваю его десертами.

– Ты готовил. Я буду мыть посуду.

– Нет, не будешь. – Джош отнимает у меня губку, выключает кран. Я вытираю стол, складываю тарелки в раковину. У нас сложился некий странный уклад, похожий на семейный, а если задуматься, почему так случилось, картина возникает трогательно-жалкая.

– То есть мне нельзя мыть посуду? – изумленно вопрошаю я.

– Нельзя. – Джош качает головой.

– Почему?

– Ты плохо моешь.

– Плохо мою? – Как можно плохо мыть посуду? Это ж не операция на головном мозге. Нужно просто отмыть от остатков пищи кастрюлю.

– Да. Сама, что ль, не знаешь? Мне приходится каждый вечер перемывать тарелки после твоего ухода.

– Не может быть. – В самом деле?

Джош смотрит на меня, и я понимаю, что он говорит правду.

– Чистюля хренов.

– Да, я люблю есть из чистой тарелки. У каждого свои причуды, – невозмутимо отвечает он.

А я думаю о том, как же низко я пала. Даже тарелки не могу нормально помыть. Джош готовит, моет посуду, мастерит потрясающую мебель. А от меня вообще толку никакого. Жужжит сушилка. Я встрепенулась: наконец-то и я могу быть полезной.

– Отлично. Тогда пойду сложу выстиранную одежду. – Я поворачиваюсь, собираясь в постирочную.

– Не надо. Сядь.

– Что, одежду тоже нельзя сложить?

– Не надо складывать мое нижнее белье.

– Шутишь?

– Нет. Еще чего не хватало. – Джош мокрой рукой тянется мимо меня к ящику с кухонными полотенцами. – Вот, держи. Вытирай. – Он сует мне полотенце, обдавая брызгами.

Я хватаю полотенце.

– Давай я достану твои боксеры и вытру ими посуду. – Ребячество – такое со мной бывает.

– Откуда ты знаешь, что я ношу боксеры?

– Надеюсь. – Не семейные же трусы. Фу!

Он пожимает плечами, дает мне тарелку.

– Дерзай. Тебе потом с них есть.

– Ну ты и зануда, – бурчу я себе под нос, как разобиженный на весь свет подросток, – потому что это круто.

В итоге я стала вытирать посуду. Джош прав. Посуду он моет лучше меня. Главным образом потому, что я ужасно ленива в том, что касается любых видов мытья и уборки, но ему об этом знать не следует.

– Что это сегодня было с Дрю и Тьерри на уроке английского? – спрашиваю я.

– Ты про что? Про спор о Боге? Дрю с Тьерри вечно спорят. Дрю стал бы отстаивать преимущество безбрачия, если б Тьерри выступала против.

– Может быть. Только здесь, по-моему, что-то личное.

– Дрю нравится ее злить. Он просто щекотал ей нервы. И мог бы разнести ее в пух и прах, если б захотел.

– Меня удивляет, что он этого не сделал. На уроках риторики он любого по стенке размажет. Это просто потрясающе. При желании он словами так тебя закидает, что с ног свалишься. На турнире, в котором мы участвовали несколько недель назад, он одержал победу во всех турах, даже не пустив в ход весь арсенал своего обаяния.

– Ему это без надобности. Против него у нее нет шансов. Он даже не счел нужным приложить хоть капельку усилий. – Это точно. В этом весь Дрю. Он спорит ради забавы, пока скучно не станет. Так кошка гоняет ящерицу, царапает и бьет ее, пока не покалечит настолько, что с ней уже нельзя играть.

– Почему мисс Макаллистер сразу их не остановила? Ведь это была даже не та тема, которую следовало обсуждать.

– Она всегда так делает, чтобы узнать, кто чем дышит. Дает возможность выговориться, а сама слушает. Так ей гораздо легче понять, что ты собой представляешь. Как мыслишь. Какие твои сильные и слабые стороны. – Разведку боем проводит. Молодец. Правда, много не узнаешь, если в дискуссии участвуют только двое.

– Остальные как будто воды в рот набрали, – замечаю я.

– Они ж не дураки, чтоб спорить о существовании Бога. В таком споре победить невозможно. – Джош убирает в шкаф последнюю чистую тарелку.

– Кому?

– Никому.

– Ты веришь в Бога?

– Да, – категорично отвечает он. Должно быть, мое лицо выдало меня, потому что Джош спрашивает: – А что?

– Просто удивлена. Не думала, что ты веришь.

– Потому что я проклят и все вокруг меня умирают? – спрашивает он бесстрастно.

Не хочу подтверждать его предположение, но именно так я и думаю.

– Я верю в Бога, Солнышко. Всегда верил, что Бог есть, – говорит он.

Его следующая фраза – это не жалость к себе, не страх, не вызов. Истинная правда.

– Просто я знаю, что Он меня ненавидит.

Может, его слова должны были свалить меня с ног, но я даже глазом не моргнула. Может, мне следовало мгновенно вскочить и заявить, что он не должен так думать. Что, конечно же, Бог не может его ненавидеть. Что верить в подобное – чистейшая глупость. Только это не глупость. Не нелепая убежденность. Если на твоих глазах все, кого ты любишь, один за другим уходят из твоей жизни и в семнадцать лет ты остаешься совсем один, что еще тут можно думать? Вроде бы абсолютно логичный вывод, но меня удивляет, что сама я почему-то другого мнения.

Глава 27

Джош

– Ну и видок у тебя.

В восемь часов Солнышко уже в моем гараже. Одета для вечеринки, куда идет с Дрю. Она ненавидит вечеринки, но он постоянно таскает ее с собой.

У нас сложился определенный распорядок дня. Мы выполняем домашнее задание, готовим ужин, потом торчим в гараже. Иногда она отправляется на пробежку, потом возвращается и начинает шкурить доски либо, заглядывая через мое плечо, задает сотни вопросов обо всем, что я делаю. Шлифует она все, что я ей даю, но к механизированным инструментам не приближается – руке своей не доверяет.

– Что? Думаешь, не годится? Пожалуй, не буду переобуваться в туфли. – Она смотрит на старые затасканные ботинки, что позаимствовала у меня. На ее ногах они смотрятся как лыжи. Она их туго зашнуровала, чтобы не слетали. Сюда она пришла в черном платье, невообразимо сексуальном, и в туфлях с открытыми носами. Сегодня я работаю с массой механических инструментов, и остаться здесь она могла бы только в том случае, если б поменяла обувь. В душе я надеялся, что она уйдет, чтоб мне, глядя на нее в этом зашибенном платье, не пришлось постоянно держать в узде свой член, но она не облегчила мне задачу. Несколько недель назад, когда наконец-то смирился с тем, что она не оставит меня в покое, я пообещал себе, что близко к ней не подойду. Я же не камикадзе. Но в те дни, когда она расхаживает передо мной в облегающих черных платьях и рабочих башмаках, я начинаю сомневаться, что сумею сдержать данное себе слово.

– Точно не пойдешь? – спрашивает она. Она всегда это уточняет, когда идет гулять с Дрю. Но я ни за что не подвергну себя такому испытанию, даже ради того, чтобы быть рядом с ней. На подъездной аллее останавливается автомобиль Дрю. Он спасает меня от необходимости отвечать.

– Клёвые ботинки. Мне нравятся. Пожалуй, можешь не переобуваться.

Она показывает ему средний палец, но это ничего не значит.

– Поехали с нами, – говорит мне он. – Девочку тебе найдем.

– Себе найди. Мне и так хорошо.

– Ну да, мы знаем. – Он смотрит на Настю. – Мне, между прочим, тоже хорошо. Меня согревает мое личное Солнышко.

Что-то во мне всколыхнулось. Он ходит с ней на вечеринки; прикасается к ней; говорит ей всякое дерьмо, которое никому нельзя прощать. Но Солнышком ее называть он не вправе. Чтобы не дать выход своему гневу, я со всей силы вколачиваю в доску гвоздь. Ладно, через минуту они отчалят, и все будет нормально. Блин, скорей бы уже убирались.

– Еще раз назовешь меня Солнышком, убью, сосунок.

Не знаю, чья голова повернулась быстрее, моя или Дрю, но лично я лишился дара речи. Как только смысл ее слов дошел до меня, на смену потрясению пришла радость. Я еле сдерживаю улыбку: оказывается, ей, как и мне, не нравится, что он называет ее Солнышком.

Не знаю, когда она решила заговорить с ним, но точно не в эту секунду. Пусть многое в ней остается для меня загадкой, но я усвоил, что каждый ее поступок, каждое действие – это ее собственный выбор. Для нее не существует понятия «спонтанно». Она планирует каждый свой вздох.

– Ты заговорила? Ты заговорила! Она заговорила! – Дрю смотрит на меня, ожидая моей реакции. Я никак не реагирую. Я удивлен, но не шокирован. И все еще силюсь сдержать улыбку.

Кажется, он вытаращил глаза еще сильнее, если такое возможно.

– Ну ты скотина! Ты знал! – Он ходит взад-вперед между мной и Солнышком, никак не может решить, на кого из нас смотреть. Ни я, ни она на него не глядим.

К нему возвращается самообладание, а я иду и опускаю гаражную дверь – слава богу, хватило ума. Дом мой в самом конце улицы, по идее, видеть нас никто не может, но Дрю сейчас слишком шумлив, а зрители нам не нужны.

– Так, так, так. – Теперь он доволен собой, хотя причины для этого нет. Однако Дрю любую невыигрышную ситуацию умеет обратить в свой личный триумф. Очевидно, решил: он настолько неотразим, что под воздействием его чар даже не-совсем-немая девушка способна заговорить. Или надумал что-то еще.

– И давно? – спрашивает он. Мне непонятно, что он имеет в виду, пока не показывает на меня и Настю. – Вы двое? Давно?

– Между нами ничего нет. Просто разговариваем – и все. – Я бросаю взгляд на Настю. Она стоит, прислонившись к верстаку. Поглядывает на меня. Никак не пойму, чего она хочет: то ли пытается сообщить мне что-то, то ли ей что-то надо от меня. Я испытываю одновременно облегчение и недовольство. Я рад, что мне больше не приходится таиться от Дрю, и в то же время у меня такое чувство, будто я что-то потерял безвозвратно, и этого лишила меня она, причем без спросу.

– И все? Она слова никому не сказала с тех пор, как здесь живет. Никому, ни одного слова. Кроме тебя, как выясняется. И ты говоришь, что это «все»?

– Я не хотел тебя обманывать. – Думаю, это как раз я разочарован. Просто теперь она чуть меньше моя, чем была несколько минут назад.

– У нее даже нет акцента. – Дрю переключает свое внимание на Настю.

– Ты разочарован? – Голос у нее как мед, приправленный мышьяком. Со мной она разговаривает другим тоном.

– Еще бы. Думал, это должно чертовски заводить. Еще никто не выкрикивал мое имя с акцентом. Не терпится услышать.

– Ну ты и мразь. – Ее голос полнится скорее насмешкой, чем омерзением.

– Долго ты ждала, чтобы вылепить мне это, да? На душе полегчало?

– Думала, будет легче. – Размышляя, она теребит свой носик и при этом выглядит невыносимо привлекательной. Очевидно, решив, что она все сказала, встает и идет к стене, чтобы нажать на кнопку и поднять гаражную дверь.

– Эй, – окликает ее Дрю, словно вспомнил нечто грандиозное. – Ты меня назвала сосунком? – спрашивает он.

Ее взгляд загорается, уголок рта дергается в слабом подобии улыбки.

– Именно.

Взгляд у него такой же лукавый, как у нее; улыбка – смесь гордости и изумления. И я понимаю, почему она решила заговорить с ним.

– Добро пожаловать в наш клуб, Солнышко.

Глава 28

Настя

Вечеринка у Джен Медоуз тухлая, и, прибыв туда, мы сразу понимаем, что скорее всего долго не пробудем. Меня это радует, потому что на вечеринках, даже если они устраиваются у кого-то дома, всегда очень шумно, и мне слишком трудно фильтровать звуки, распознавать их источники. Теперь, находясь в помещении среди людей, я уже не столь напряжена, но, будь у меня выбор, я предпочла бы тишину.

Дрю прижимает меня к себе крепче обычного. Прежде, когда мы куда-то входили вместе, он просто приобнимал меня за плечи, в традиционной манере демонстрируя, что я пришла с ним, потом убирал руку. Правда, он никогда не отпускал меня далеко от себя, да и я сама дальше чем на два шага от него не отходила. Сегодня же он будто приклеился ко мне.

Он все время искоса поглядывает на меня и улыбается, будто мы с ним заговорщики. Наверно, зря я посвятила его в свою тайну, но я не жалею – хотя Дрю всю дорогу сюда пытал меня, почему я не разговариваю, пока я не объяснила ему, весьма красноречиво, какая судьба его ждет, если он спросит об этом еще раз. Он заткнулся. Думаю, потому, что слишком ценит свое «мужское достоинство».

Его рука обвивает мою талию, он припирает меня к стене. Через его плечо я вижу, как в дверь входит Тьерни Лоуэлл. Крис Дженкинс со стаканчиком в руке что-то шепчет ей на ухо, и она идет в гостиную.

Ладонь Дрю скользит вниз по моей руке, он переплетает свои пальцы с моими и тянет меня наверх на виду у всей комнаты. У меня два варианта: осадить Дрю на глазах у всех, то есть не двигаться с места, хотя он тащит меня к лестнице, либо пойти с ним. Первый вариант привлечет больше внимания. Если мы с Дрю исчезнем в комнате на втором этаже во время вечеринки, никто и бровью не поведет. По всеобщему представлению, мы с ним уже давно трахаемся. Меня это не беспокоит. У Дрю была масса возможностей овладеть мной, он ни разу не попытался. Бывает, что он обнимает меня за плечи или берет за руки, но этим все ограничивается: больше он никак ко мне не прикасается. Не лапает украдкой. Зачем-то держит меня при себе, но, какова бы ни была причина, это явно не секс.

– Для чего тебе надо, чтобы все думали, будто мы вместе? – шепотом спрашиваю я, когда он заводит меня в пустую спальню и запирает дверь. Темноту комнаты рассеивает лишь свет, пробивающийся из-под двери, и уличный фонарь за окном. Это комната для гостей, с кроватью, на которой явно уже кто-то повалялся. Музыка и здесь звучит громко, можно не бояться, что нас услышат, но я все равно говорю тихо, и Дрю, по моему примеру, тоже.

– Потому что мы должны быть вместе. – Он прислоняется к двери, закрывает глаза. Ответить-то он ответил, но это просто отговорка.

– Ты ни с кем долго не встречаешься. Не в твоем характере.

– Ради тебя я мог бы сделать исключение. – Он смеривает меня взглядом, но без энтузиазма. Непонятно, зачем вообще старается.

– Мог бы, но не ради меня.

– Как бы ты отреагировала, если б я тебя поцеловал?

– Наверно, позволила бы – просто чтобы посмотреть, из-за чего весь сыр-бор. А потом вырвала бы твои губы и скормила бы их тебе. Хотя это было бы непросто: без губ трудно есть.

Он кивает, не глядя на меня.

– Ты – страшная женщина.

– Так ты не собираешься меня целовать?

– Нет. Но не из-за губ, хотя, конечно, они мне дороги.

– Должно быть, у тебя есть веские причины, чтоб так рисковать своей репутацией.

– Я ничем не рискую. Чем, по-твоему, мы сейчас занимаемся? Беседуем, что ли? Ты у нас вроде как немая. Так что выбор небольшой. Внизу все уверены, что в данный момент я тебя трахаю. – Он вытаскивает из брюк рубашку, приводит в беспорядок свою одежду.

– И мне это нравится?

– Ты в экстазе. Лучше меня у тебя никого не было, – говорит Дрю гипнотическим голосом, будто вводит меня в транс.

– Не сомневаюсь. Так почему бы нам не заняться тем, что мы и так уже вроде как делаем?

– Я мог бы поймать тебя на слове. – Приоткрыв один глаз, он смотрит на меня.

– Но не станешь. – Наверно, я была бы немного разочарована, если б не испытывала столь огромного облегчения. – Объясни хотя бы, в чем дело. Я ведь раскрыла свои карты.

– Если б я раскрыл свои карты, ты, наверно, тоже бы меня замочила. – То есть выдавать свой секрет он не будет, но секрет у него явно есть.

– Ну и какого фига ты таскаешься за мной два месяца, если у тебя нет намерений в отношении меня?

– Раз все думают, что я сплю с тобой, значит, никто не ждет, что я должен трахать все, что стоит на двух ногах.

– Но разве это не твое хобби? – Я никогда не считала, что его имидж – это и есть его настоящее лицо, во всяком случае, полностью настоящее. Но он сам его рекламировал. Меня вынудили поверить, что если ты ищешь морального урода — или, может быть, просто развратника, – имя ему Дрю Лейтон. Своими словами он разбил этот образ вдребезги.

– Мне больше нравилось, когда ты молчала.

– Знаю. Что сделано, то сделано. Что имеем – не храним, потерявши – плачем. Задним умом хорошо судить. Отвечай на вопрос.

Он закатывает глаза, испускает тяжелый вздох, дабы я ощутила всю силу его недовольства.

– В представлении всех я только этим и занимаюсь. Если перестану, возникнет вопрос: почему? Все начнут строить догадки. Проще ввести всех в заблуждение.

– Почему твой выбор пал на меня?

– Я прикинул и решил, что правды ты никому не откроешь. – Он пожимает плечами. Вид у него смущенный, насколько это возможно в исполнении Дрю Лейтона. То есть он пытается изображать застенчивость, но у него это плохо получается: не его стихия. – Прости. Начиналось все не так. Если тебе станет легче, я действительно планировал пойти с тобой по проторенной дорожке. И если б ты клюнула, мы перепихнулись бы при первой же возможности и сейчас здесь бы уже не сидели. Но ты будто воспринимала все как шутку, и для меня это стало облегчением. Я был чертовски рад, что мне не нужно идти до конца, и чем больше я обхаживал тебя, тем несерьезнее ты к этому относилась. Поэтому у меня возникает вопрос: почему ты это терпишь?

– По той же причине, что и ты. Видя, как ты вьешься вокруг меня, все считают, что я занята. Ко мне никто не пристает, за исключением Итана Самонадеянного. И тебе хорошо, и мне. – Вообще-то мне плевать, что обо мне болтают. Ложь и сплетни меня не волнуют. Лишь бы правды обо мне не говорили.

– А как в этот расклад вписывается Джош? – спрашивает Дрю, наконец-то встретившись со мной взглядом.

– Мы сейчас говорим не о Джоше.

– Разве? – не сдается он.

– Джош трахается с кем-то еще. – Добавить к этому, что Джош больше не хочет ни к кому привязываться, и он, можно сказать, недостижимая мечта.

– Ну и что? Если есть чем трахаться, почему ж не потрахаться? – Дрю пожимает плечами, словно сообщил мне, что Джош носит штаны. Причем тем же тоном, каким завел разговор о нем, и меня это раздражает. – Как, по-твоему, ему удается все время держаться от тебя на расстоянии? Это ничего не значит. – Взгляд, которым я награждаю его, говорит о другом. – Не суди его строго. Он – хороший парень, а не святой.

– Что она для него? – Я стараюсь говорить ровно, чтобы в голосе не слышалось ни ревности, ни любопытства, будто я выуживаю у него информацию, хотя меня разбирает и то, и другое.

– Она, – отвечает он, глядя на мою грудь – Дрю он и есть Дрю, – потом поднимает глаза к моему лицу, – его Солнышко. Бедняга.

Мне трудно в это поверить, ведь Джош даже не пытается ко мне прикоснуться.

– Он даже искоса на меня не посмотрит, а уж попытаться потрогать – тем более.

– Ты права. Искоса на тебя он не смотрит. Он смотрит на тебя во все глаза, не пытаясь это скрыть. На моей памяти единственная вещь, на которую он так смотрел, пуская слюни, имеет четыре ноги и сделана из красного дерева, но не думаю, что в скором времени он намерен пригласить ее на свидание.

– Останови его, Дрю. Не надо ему со мной связываться. Он тебя послушает.

– Нет. Не послушает. – Сидя на полу, Дрю поднимает глаза и глядит на меня. – Думаю, эта доска уже распилена, Настя.

– Распилена? Доска?

– Ну да. Знаешь, ну, как поезд ушел, корабль уплыл, коробочка раскрылась? Я просто пытаюсь оперировать плотницкими понятиями, но круг моих познаний в этой области, увы, весьма ограничен. Не ясно, да?

– Не совсем.

– Не волнуйся. Джош не любит без надобности усложнять свою жизнь. Думаю, пока ты в безопасности. – Дрю специально взлохмачивает себе волосы.

– Сколько нам еще здесь торчать? – Устала я от разговоров о Джоше. Некоторые темы лучше не затрагивать, и эта – одна из таких. Я смотрю на смятую постель и решаю, что на кровать не сяду. Сползаю по стене на пол, сажусь рядом с Дрю, кладу ногу на ногу. Дрю кладет мою голову на свое плечо, я прислоняюсь к нему.

– Как минимум минут двадцать. Я должен поддерживать свою репутацию.