Текст книги "Океан безмолвия"

Глава 15

Джош

– В пятницу вечером тусовка у Кары. Идешь?

Я смотрю на Дрю так, словно он задал риторический вопрос. В общем-то, так и есть.

– Когда-нибудь все-таки я заставлю тебя пойти со мной. – Не заставишь. – Ладно. У меня есть запасной план. Вот и она. – Я поднимаю голову и вижу Настю. Она идет по коридору в нашу сторону. На ней все те же туфли. Скоро мы действительно приступим к практическим занятиям, и то, что я ей сказал, – истинная правда. Мистер Тернер и близко не подпустит ее к мастерской, если она не приобретет приличные туфли, защищающие ее ноги. А ей как будто все равно.

– Разве не я твой запасной план?

– Ты вообще никакой не план, но как-нибудь я тебя уломаю.

– Снова напоишь ее, она заблюет тебе весь диван.

– Никак не забудешь, да?

– Никак. – Это уж точно. Воспоминания о той ночи будут преследовать меня вечно.

– Привет, Настя-Пастя! – Дрю расстается со мной и нагоняет Настю у двери мастерской. Мне кажется, что взгляд, которым она его награждает, должен убить его на месте. – Что так смотришь? – слышу я его вкрадчивый голос, приближаясь к ним. – Я же любя. – Если это и есть его новая тактика, мне за него страшно. Но сильно обеспокоиться я не успеваю. Выражение ее лица чуть меняется. Она силится сохранять невозмутимость, но ей это не удается, и на лице ее появляется некое подобие улыбки. Пожалуй, это даже не улыбка. Просто уголки губ едва заметно приподнялись, но это сразу бросается в глаза, потому что на ее лице даже полуулыбка – большая редкость. Я был бы разочарован, если бы дешевые штучки Дрю подействовали на нее, но не думаю, что она купилась. Скорее, его подкаты ее просто забавляют. Несколько секунд, и улыбка исчезла с ее лица. Она входит в мастерскую. Дрю остается в коридоре. Я как раз подхожу к нему. Он даже не спросил ее про вечеринку.

– Прокатило.

– Хоть в морду не дала. – Он улыбается, как будто довольный результатом.

– А зря. – Тьерни Лоуэлл на другой стороне коридора закрывает свой шкафчик и поворачивается к нам. Точнее, к Дрю. Меня она, по-моему, вообще не замечает. Джинсы на ней настолько в обтяжку, что, кажется, перетягивают кровеносные сосуды. Под белой футболкой черный бюстгальтер. Сама футболка выше талии, из-под нее выглядывает дразнящий кусочек тела. Фигура у Тьерни завидная, кончить можно, глядя на ее формы, и она не стесняется выставлять их напоказ. В прошлом году они с Дрю кадрились какое-то время, и последствия были не очень хорошие. Тьерни не лучшим образом отреагировала на то, что ее бросили. Это меня не удивило. Удивило другое: как вообще случилось, что они снюхались. Она – крепкий орешек, а Дрю есть Дрю. Никогда не мог этого понять. Дрю сообщил мне, что они встречались, уже после того, как их отношения получили огласку, да и то к тому времени они уже расстались. Дрю занялся другой девчонкой; Тьерни обозлилась. Народ удивлялся: как можно быть такой слепой, не видела, что ли, с кем связалась? Думаю, она все видела и понимала, однако расстроилась.

Дрю ей не ответил, и она, больше не сказав ни слова, пошла прочь.

– С этой я маху дал с самого начала, – говорит он. А с какой он не дал маху? Если это все так драматично, зачем вообще связываться? Я вошел в мастерскую. Дрю отправился в канцелярию. Весь следующий урок он будет бегать по школе, разнося пропуска, флиртуя в коридорах и по мере сил уклоняясь от каких-либо обязанностей.

Настя сидит за одной партой с Кевином Леонардом, куда неделю назад посадил ее мистер Тернер. Я рад, что она осталась там: очень уж нервничал, когда она постоянно находилась у меня за спиной. Я предпочитаю наблюдать за другими, оставаясь вне их поля зрения. Почти все знают, что на меня лучше не глазеть, но Настя с первого дня своего появления в школе дает понять, что она – не «почти все».

Звенит звонок. Мистер Тернер обводит взглядом класс, проверяя, все ли на месте. Потом велит по одному человеку с парты взять по ящику с материалами с рабочего стола в передней части помещения. Я сижу один, поэтому поднимаюсь и иду за ящиком. За остальными партами сидят по двое, и лишь за Настиной – трое: Настя, Кевин и Крис Дженкинс. Настя сидит, как сидела, и за ящиком идет Крис. В комплект материалов входят несколько дощечек, молоток, гвозди разных размеров, шкурка и набор предметов, которые, похоже, в каждом ящике разные. Кевин выхватывает из рук Криса ящик, переворачивает его на парту. Коробка с гвоздями при ударе о столешницу открывается, и они катятся в разные стороны. Шум привлекает внимание всего класса, но никто не спешит собирать гвозди.

– Леонард, подбери, – говорит Кевину мистер Тернер, похоже, ничуть не удивленный его глупой выходкой. Я знаю, почему мистер Тернер взял его в свой класс. При всем желании я не могу отрицать, что Кевин – способный плотник. Он лишен художественного вкуса, чувства стиля, зато у него – врожденное понимание устойчивости конструкции и равновесия. Жаль, что он такая скотина.

Настя, присев на полу, подбирает гвозди и складывает их в левую руку. Крис собирает те, что рассыпались по парте, и кладет их в коробку. Кевин смеется. Настя подобрала почти все гвозди, что валялись на полу; в руке места почти не осталось. Я жду, что сейчас она выпрямится, и вдруг все гвозди, что она собрала, вновь рассыпались по полу. Я даже не понял, как это случилось. Как будто она просто выронила их. Сама она, кажется, даже не удивлена. Вновь принимается собирать гвозди. Думаю, я один это заметил. Никто ей не помогает. Даже я.

Мистер Тернер объясняет задание. За сегодняшний и последующие три занятия мы должны создать – сделать эскиз, проект и изготовить – нечто, имеющее практическое применение или эстетически радующее глаз, из материалов, что находятся в тех ящиках, которые мы взяли. Разрешается взять только две дополнительные вещи, но больше ничего. Я уже изучил содержимое своего ящика и решил, что буду мастерить. Оставшееся время до звонка я делал замеры, чертил и планировал рабочий процесс, а остальные все еще обсуждали: спорили, чья идея лучше и что следует изготовить. Завтра я приступлю к работе. Остальные, скорее всего, все еще будут спорить.

Уже целый час выдвигаю ящики шкафов для инструментов в гараже, никак не могу найти детектор неоднородностей. Со стуком задвигаю ящик последнего шкафа и смотрю на настенные часы. Десять тридцать. Магазины уже закрыты. Ладно, сегодня он мне не очень-то нужен. Просто других дел у меня сейчас нет, вот и занялся поисками.

Я выпрямляюсь, оглядываюсь, думая, как бы убить время, и вижу: она стоит на моей подъездной аллее, прямо у гаража. Слава богу, я воздержался от «охов» и прочих глупостей, а то пришлось бы отрезать себе яйца и отдать ей. Это означало бы, что я их недостоин.

Выглядит она точно так же, как в тот первый раз, только не растеряна и не напугана. Она пришла сюда намеренно. Мы с минуту смотрим друг на друга. Я сознаю, что жду от нее каких-то слов, которые она, конечно же, не произнесет. Я не знаю, что сказать, поэтому делаю смелый ход: ничего не говорю. Отворачиваюсь и продолжаю искать инструмент, которого, как я знаю, здесь нет. Притворяюсь, будто мне безразлично, что она там делает, но в действительности вслушиваюсь в каждый ее вдох. Когда она решает, что хватит ей стоять на месте, я это понимаю в ту же секунду. Но она не поворачивается и не уходит, как я ожидал. Напротив, входит в гараж.

Теперь я не могу притворяться, что не замечаю ее. Я наблюдаю, что она станет делать. Она снова обводит взглядом помещение, как в ту первую ночь, когда внезапно появилась в моем гараже – вся потная, растерянная и потрясающая. На меня она не смотрит; ее больше интересует обстановка. А это всего лишь гараж с грудой древесины и инструментами. Не знаю, что ее завораживает, но я ей не мешаю. Пока она разглядывает помещение, я имею возможность рассмотреть ее. Сегодня она опять без косметики, волосы собраны в пучок, лицо открыто. Даже на ужин к Дрю она пришла в полной боевой раскраске: глаза подведены черным, темно-красные губы и т. д. и т. п. Жуткое зрелище. И совершенно сбивает с толку, когда видишь, что́ скрывается под всей этой штукатуркой.

Сегодня она не запыхавшаяся, потом не обливается, но, должно быть, все-таки, бегала. Значит, она бегает каждый вечер? Ноги – сплошные мускулы, как и руки. Это абсолютно не вяжется с ее лицом. Оно мне напоминает фарфоровых кукол, что все еще стоят и сидят на полках в комнате моей сестры. По-детски невинное. Гладкое, точеное, безукоризненное и хрупкое.

Она расхаживает по гаражу, проводит ладонями по поверхностям, останавливается перед тисками, прикрученными на краю одного из верстаков. Несколько раз поворачивает ручку, наблюдая, как сближаются губки, потом вставляет между ними ладонь и продолжает поворачивать винт. Я замер в недоумении: это еще что такое? Она крутит ручку, губки все туже сжимают ее ладонь, и я уже не знаю, что делать: стоять и смотреть или броситься к ней: ты что – с ума сошла? Это похоже на видение: я стою в своем гараже и смотрю, как эта девчонка пытается решить, покалечить свою руку или нет. Наконец, когда кажется, что вот-вот послышится хруст костей, она перестает вращать винт, чуть-чуть раздвигает губки, вытаскивает ладонь и продолжает осматривать помещение.

Она не заметила, что я за ней наблюдал: я сумел быстро отвести взгляд. Снова принимаюсь рыться в ящиках, которые уже обшарил дважды, потом обследую рабочие поверхности. Верстак, что мы с отцом соорудили много лет назад, тянется по всему периметру гаража. По словам Марка Беннетта, рабочих поверхностей много не бывает. Чем больше, тем лучше. И мы застроили ими весь гараж. Должно быть, от нечего делать.

Стоя к ней спиной, я слышу, как Настя ходит по гаражу, а когда поворачиваюсь, она уже сидит на верстаке в дальнем углу. Уселась, устроилась поудобнее. Ладно. Меня бесит, что она сидит в моем гараже и наблюдает за мной. Да, именно сидит и наблюдает. И даже не пытается это скрыть. Меня так и подмывает крикнуть ей, чтобы убиралась к чертям собачьим, и в то же время я хочу, чтобы она осталась. Вот такой вот я дебил.

В конце концов я сажусь и проверяю линии спила на брусах, которые мне нужны для работы, затем обстругиваю их рубанком. Работа эта не шумная, я могу ее выполнять по ночам. К тому же мне надо чем-то занять себя, иначе я начну играть с этой девчонкой в гляделки, тщетно пытаясь прочитать ее мысли, понять, что у нее на уме. В полночь она спрыгивает с верстака и, не говоря ни слова – ни здрасьте, ни до свиданья, – удаляется. Так же молча, как и пришла.

На первых трех уроках я ворон считаю, и никому до этого нет дела. Во время обеденного перерыва высматриваю ее. Мне интересно, посмотрит ли она на меня. Через двор она так и не проходила, но когда перед самым звонком я встаю со скамейки, направляясь в то крыло, где находится мастерская, вижу ее с Клэем Уитакером. Она стоит, прислонившись к стене. Я иду в другую сторону.

Беру свой ящик с материалами, что достался мне в понедельник, несу его на свою парту, достаю чертежи. Она входит в мастерскую, идет к рабочему столу за моей партой, чтобы забрать ящик, с которым она работала вместе с Кевином и Крисом. Те еще не появились.

– Доброе утро, Солнышко. – Слова сами собой слетают с моих губ, но получается не очень громко: кроме нее, никто не слышит. Наверно, зря я это, вообще не следовало реагировать на вчерашний вечер. Каюсь, не сдержался. Подозреваю, она специально морочила мне вчера голову, вот и мне захотелось отплатить ей той же монетой. Пусть не думает, что может просто так заявиться ко мне домой и шутки со мной шутить.

Настя за моей спиной, но я почти чувствую, как она напряглась от моих слов. Вот и хорошо. Если не хочет, чтобы ей напоминали про ту ночь, когда ее выворачивало наизнанку в моей ванной, пусть десять раз подумает, прежде чем являться ко мне, как к себе домой. Интересно, сколько времени ей нужно, чтобы усвоить тот факт, что она живет в том же мире, что и все, и что в нем меня никто не достает.

Она быстро приходит в себя и, не глядя на меня, идет к своей парте. Минутой позже в мастерскую заходят Кевин и Крис. Звенит звонок на урок. Мистер Тернер велит всем приниматься за работу. В мастерской почти мгновенно поднимается оглушительный шум – галдеж, визг пил, стук молотков. Поразительно, что весь этот невообразимый содом создают всего-то четырнадцать учеников.

Настя сидит неподвижно за своей партой в середине класса, но ей не удается изображать отсутствие интереса. Она внимательно наблюдает за тем, что делают Крис и Кевин. В какой-то момент придвигает к себе чертеж, что выполнил Крис, несколько минут изучает его, потом возвращает парням. Они ничего ей не говорят, но я замечаю, как Кевин заглядывает ей в вырез, когда она наклоняется, и мне хочется заехать ему в морду.

Через несколько минут Кевин встает со своего места, подходит к столу мистера Тернера. Мистер Тернер что-то черкает на пропуске[4]4
  Здесь имеется в виду разрешение выйти из класса во время урока.


[Закрыть], вручает его ему, и Кевин покидает мастерскую, оставляя Криса и Настю. Совершенно очевидно, что Крису нужна еще пара рук. Он поглядывает на Настю, словно не уверен, можно ли попросить ее помочь. Наконец, поддавшись отчаянию, просит ее придержать дощечки, чтобы он мог скрепить их гвоздями. Показывает ей, как нужно держать. Она кивает, прижимает дощечки к парте, держа их за концы. Он забивает гвозди, и они принимаются за следующую пару. По-видимому, у них четыре одинаковые дощечки, которые он сбивает одинаковым способом. Я смотрю, что они уже сделали. Самого чертежа не вижу, поэтому пытаюсь понять, что они хотят изготовить. Похоже, что-то прикольное.

В этот момент возвращается Кевин. Скомкав пропуск, он бросает его в урну в углу.

– Надеюсь, вы не бездельничали, пока меня не было, – говорит он и, не удосужившись посмотреть, чем занят Крис, хлопает его по спине. Велик соблазн сказать, что то, что случается в следующее мгновение, происходит как при замедленной съемке в фильмах, изображающих катастрофу, чтобы зритель мог увидеть все подробности происшествия. Ничего подобного: все происходит быстро, однако я замечаю каждое движение, каждую деталь. Кевин хлопает Криса по спине. Тот уже приготовился ударить по гвоздю и от внезапного толчка бьет молотком сильнее, чем нужно. Но не по шляпке гвоздя. Молоток опускается на безымянный палец левой руки Насти, которым она упирается в парту вместе с большим пальцем, фиксируя дощечку на поверхности стола.

Я смотрю на ее лицо. От боли ее глаза расширились, потом снова сузились. Покрылись влажной пеленой, остекленели от слез, но ни одна капелька из них не выкатилась. Как, черт возьми, она может не плакать? Удар был сильный, я же видел. Слышал, как шваркнул по пальцу молоток. Думаю, даже я сам не удержался бы от слез. После чувствовал бы себя идиотом, но все равно, наверно, заплакал бы. Ведь это ж боль адская. Она сидит как истукан, не шелохнется. Крис с Кевином тоже оцепенели. Просто таращатся на нее, на ее руку на столе. Черт возьми, принесите лед! На лице Криса – неописуемый ужас. На лице Кевина – недоумение, будто он понятия не имеет, что произошло. Настя шевельнулась, смотрит на свою руку, но с парты не убирает. Я очень надеюсь, что кто-нибудь все же сейчас встанет и принесет лед, иначе мне самому придется за ним сходить. По идее, мне давно уже следовало это сделать, но я почему-то тоже не могу шелохнуться. И не могу отвести от нее взгляд. Почему она не плачет? Крис наконец-то вышел из оцепенения, бежит к морозильнику, который поставили в мастерской именно для того, чтобы всегда под рукой был лед. Мистер Тернер уже около Насти, осматривает ее пальцы. Она чуть морщится, когда он ощупывает их, но лицо у нее каменное. Или, может быть, фарфоровое.

Крис возвращается с пакетом льда, протягивает ей. Она как будто удивлена, хочет отказаться. Я снова вспоминаю тиски и думаю: может, она и впрямь сумасшедшая. Потом вижу, что она передумала. Берет лед, никак не выражая ни признательности, ни благодарности. Я рад, что она не благодарит его. Вид у него чертовски виноватый. Глядя на его лицо, можно подумать, что ему больнее, чем ей. Однако не Крис должен извиняться. Это Кевину следует молить ее о прощении, но у него ума точно не хватит. Мистер Тернер возвращается от своего стола с пропуском в медпункт и посылает с Настей Валери Эстес – единственную девчонку в классе, не считая Насти, – чтобы та несла ее рюкзак.

На самом деле Крис принес лед буквально через несколько секунд после удара, но мне кажется, прошла целая вечность. Может быть, время остановилось. И лишь когда Настя покинула мастерскую и все успокоились, я снова проиграл всю сцену в голове. И осознал, что она не издала ни звука, когда молоток пригвоздил к столу ее руку, а ведь боль была умопомрачительная.

Издеваешься, да?

Это была моя первая мысль, когда я увидел, что она снова входит в мой гараж – второй вечер подряд. Мой взгляд сам по себе устремляется на ее руку, и я вижу, что два пальца зашинированы вместе. Сегодня она не проявляет нерешительности. Я думал, она снова усядется на верстак, как вчера. С минуту кажется, что она так и поступит. Потом она опускается на пол, садится, скрестив ноги, и спиной прислоняется к выдвижным ящикам. Ей как будто плевать, что пол устлан опилками. Но почему все-таки она решила устроиться там? На верстаке, конечно, тоже не чисто, но не так, как на полу. Потом я смекаю, что она, наверно, не в состоянии запрыгнуть на верстак, опираясь на одну руку.

Я снова принимаюсь за работу, она сидит. Мы оба молчим. И так продолжается полчаса. Я работаю, она смотрит.

– Больно? – наконец спрашиваю я, потому что хочу это знать, даже если не получу ответа. Она вертит рукой перед собой, словно пытается определить, больно ей или нет. Пожимает плечами. Достойный ответ. А на что я рассчитывал? Я жду еще несколько минут, пытаясь отрегулировать круглопильный станок, потом задаю свой главный вопрос.

– Что тебе нужно? – спрашиваю я грубее, чем намеревался, но, пожалуй, это и к лучшему. Никакой реакции. Я не могу понять, что тянет ее сюда, и меня это сводит с ума. Я не особо дружелюбен. Может, сегодня она поймет намек и больше не явится. Я пытаюсь убедить себя, что меня это устроит на все сто. Не получается. Я отбрасываю эту мысль и пытаюсь сосредоточиться на пиле.

Снова погружаюсь в молчание. Не знаю, долго ли еще она будет торчать здесь, слоняясь вокруг меня, наблюдая. Как будто в моем гараже поселился призрак. У меня такое чувство, что меня преследуют духи. Ну да, я почти всех родных и близких похоронил, дух кого-нибудь из них должен же меня навестить. Если честно, я мечтал об этом. Молил бога. Встреча с призраком – это подарок судьбы. С мамой, сестрой, отцом, бабушкой. С тех пор, как все они умерли, я не терял надежды на то, что они вернутся, хотя бы раз, позволят увидеться с ними снова. Подадут мне знак, что есть что-то еще, что-то хорошее, что у них все хорошо. Но ни один из них так и не пришел ко мне. Дедушка убеждал меня перед тем, как отправиться в хоспис, что существует загробная жизнь, и однажды, давным-давно, он видел ее одним глазком. Я слушал его, но не верил. Его рассказ про жизнь после смерти был порождением его болезни и обезболивающих препаратов, а не настоящими воспоминаниями. Со дня на день он умрет, и я больше не буду ждать знака свыше. Я просто вздохну с облегчением, потому что мне уже некого будет терять.

В десять тридцать девушка-призрак поднимается с пола, здоровой рукой отряхивает со штанов опилки и снова исчезает.

Глава 16

Настя

В воскресенье Джош у моего дома в пять сорок пять, точно по расписанию. Как только он подъезжает, я бегу к холодильнику. На десерт я испекла тирамису, поскольку все, как выяснилось, любят кофе. Все, кроме Сары, а Сару я не принимаю в расчет. Пальцы мои все еще зашинированы, приходится брать блюдо одной рукой, а это не так-то просто. Утром Марго по моей просьбе поставила торт в холодильник, но она на работу ушла рано, и я теперь вынуждена управляться самостоятельно. Жутко неудобно, но мне с горем пополам удается обхватить блюдо одной рукой. Как раз когда я подхожу к двери, раздается звонок, но теперь у меня блюдо в правой руке, а левой я не в состоянии взяться за дверную ручку. С минуту я просто стою с тирамису в руке и смотрю на дверь. Наконец ставлю блюдо на пол, чтобы правой рукой повернуть дверную ручку.

Джош стоит на крыльце, руки в карманах. Вид у него такой, будто он пригласил меня на свидание. Волосы, как обычно, падают на лоб. Челка чуть длиннее, чем нужно. Как у мальчишки без матери – некому заставить подстричься. Как это ни противно, я вынуждена отдать ему должное: выглядит он свежо и аккуратно, в бордовой тенниске и брюках цвета хаки, хотя я ничего не имею против потертых джинсов, в которых он обычно ходит. Но как-то непривычно, что он не в своих грубых ботинках. Я уже начала думать, что они срослись с его ногами.

Нам нужно поторопиться, чтобы опередить дождь. Я вижу, что небо у Джоша за спиной темнеет. Весь день я возилась на кухне и не обращала внимания на погоду. Обычно я люблю сидеть у окна, наблюдая, как собираются тучи и небо наливается свинцом; это происходит ужасно быстро, за считаные минуты.

Сегодня мне некогда было прохлаждаться у окна: я пекла тирамису, ругая себя за то, что не сходила в торговый центр и не купила себе новое платье, а потом пытаясь придумать блестящий план, чтобы уклониться от предстоящего ужина. Верхнюю строчку в моем списке отговорок сегодня занимала дизентерия. Было бы куда легче, если б в прошлый раз родители Дрю не расположились ко мне и за столом возобладала тягостная атмосфера неловкости, но они меня приняли как родную, и обстановка была непринужденная. Лейтоны ведут себя так, будто я для них своя, но ведь я никогда не стану им своей. Не понимаю, зачем они вообще снова меня пригласили. Мой единственный вклад в тот вечер – торт. Хотя, по словам Дрю, нельзя недооценивать силу воздействия торта на его мать. Очевидно, они столь радушны со мной ради Дрю. И если это так, значит, они не рассчитывают, что я надолго у них задержусь. Интересно, сколько девчонок побывали на Воскресном Ужине у Лейтонов один раз и больше никогда не возвращались?

В конце концов я решила, что с притворством покончено. Ну его на фиг, это милое скромное строгое платье. Чем скорее расставим все точки над «i», тем скорее разбежимся в разные стороны. И я надела черный топ с бретелькой через шею и низким вырезом, черную мини-юбку – мини-мини – и высокие, до колен, кожаные сапоги на шпильках. Если в прошлое воскресенье я смотрелась в их доме неуместно, посмотрим, что Лейтоны скажут сегодня. После этого вечера все вернется на круги своя. Дрю найдет себе славную цыпочку, которая будет заниматься с ним ни к чему не обязывающим сексом, а я вернусь к комфортному существованию, без каких-либо ожиданий.

Джош с минуту изучающе смотрит на меня, оценивает мой внешний вид, словно ищет ответ на незаданный вопрос. Его приветствие состоит из одного слова: «Солнышко». Мое – вообще без слов.

Я присаживаюсь на колени, чтобы поднять тирамису с пола, пробую просунуть пальцы под блюдо, чтобы взять его понадежнее. Не получается. Мысленно проклинаю молотки и бестолковых парней. Ладонью левой руки пытаюсь задвинуть блюдо на правую руку. Джош входит в дом, опускается на корточки, почти вплотную ко мне, и поднимает с пола торт. От него не пахнет древесными опилками, и это так непривычно. Вид у него симпатичный, но Джош Беннетт без своих грубых ботинок и запаха древесных опилок – это вообще непонятно что.

Мы паркуемся у дома Лейтонов. Небеса уже разверзаются. Только бы успеть спрыгнуть из кабины и вбежать в дом. Я обхватываю рукой блюдо, для пущей надежности прижимаю его к груди. Каким-то чудом и тирамису, и мои лодыжки не пострадали при прыжке. Едва мои ноги касаются земли, ко мне подскакивает Джош. Он забирает у меня блюдо с тортом и бежит под навес крыльца. Нам удается не вымокнуть до нитки. Прежде чем открыть дверь, он отдает мне тирамису, затем берет мое лицо в свои ладони и большими пальцами осторожно проводит по коже под глазами. Наверно, я рот открыла от изумления, ибо понятия не имею, что он задумал.

– Что-то черное, – объясняет он, и я понимаю, что у меня, должно быть, потекла тушь. Потом он молча открывает дверь, пропуская меня вперед.

Когда мы входим, все происходит почти так же, как неделю назад. Стол накрыт не столь изысканно, как в прошлый раз, и меня это радует: значит, сегодня я здесь уже не новенькая. Но если я не новенькая, тогда – своя, а мне это совершенно не нужно.

На кухню мы идем через столовую. Я замечаю, что приборов на столе на один больше, чем в прошлый раз. Интересно, кто еще придет? Дрю торчит у стереоустановки. Сегодня его очередь подбирать музыку на вечер. Посмотрим, что он поставит.

Входя на кухню, я внутренне сжимаюсь, готовясь поймать на себе отталкивающий взгляд миссис Лейтон после того, как она увидит мой наряд. Ничего такого не происходит. Она мне улыбается и освобождает в холодильнике место для торта, говоря, что незачем было так утруждать себя. У меня чудовищное ощущение дежавю. Я знаю, что через минуту меня обнимут, нравится мне это или нет.

Чуть в стороне от кухонного стола за гранитной стойкой сидят на двух высоких табуретах Сара и еще одна девчонка из школы. Я абсолютно уверена: эта та, которая обозвала меня отпрыском Дракулы. Они смеются, пытаясь сплести вместе свои волосы. Верх девчачьей дурашливости. Мне хочется высмеять их, но почему-то становится грустно, и это приводит меня в смятение.

На мгновение я чувствую себя, как человек, переживший апокалипсис: смотрю в окно, воображаю ту часть своей жизни, которой уже нет. Интересно, а если б у меня была хоть одна подруга? Раньше их было две, но дружили мы иначе. Мои подруги, как и я, были одержимы музыкой. Только музыка и связывала нас. Другие девчонки сравнивали цвета лака для ногтей, обсуждали свои романтические увлечения; мы сравнивали свои концертные программы. Дружба никогда не была для нас на первом месте; его занимала музыка. Исключи из уравнения музыку, и я не знаю, осталось бы у нас что-то общее. А если бы и осталось, я все равно вскоре порвала бы со своими подругами. Общение с ними для меня слишком мучительно.

Моя подруга Лили еще долго продолжала мне названивать, но разговор у нее всегда был один: прослушивания, концерты, занятия. Я пыталась радоваться за нее. Тщетно. Меня глодали зависть и злость. Это все равно что смотреть, как твоя лучшая подруга млеет от счастья, встречаясь с твоим бывшим парнем, в которого ты все еще безумно влюблена. У нее есть все, что ты любишь, но обладать уже не можешь. Иными словами, это тягостно, мучительно и вредно для здоровья. А у меня со здоровьем все в порядке.

Даже если бы я разговаривала – ибо немота, согласитесь, не лучший помощник в приобретении друзей, – думаю, подруг у меня все равно бы не было. Весь мой шестнадцатый год фактически выпал из жизни. Пока мои ровесницы думали о танцах, уроках вождения, о том, как бы потерять невинность, я проходила курсы физиотерапии, посещала психотерапевтов и присутствовала на процедурах опознавания подозреваемых. Я выходила из дома, чтобы пойти к врачу, а не на футбольный матч. Моими собеседниками были следователи, а не продавцы в «Олд нейви»[5]5
  «Олд нейви» (Old Navy) – сеть магазинов, продающих повседневную одежду по сниженным ценам с одноименным товарным знаком. Принадлежит компании «Гэп» (Gap), Сан-Франциско (Калифорния).


[Закрыть].

Постепенно мои телесные раны зарубцевались. Психика тоже начала восстанавливаться. Только, думаю, немножко не в том порядке. Кажется, по мере укрепления физического здоровья в моей душе образовывались разломы и трещины, и нет таких проводов и винтиков, которые скрепили бы все эти разрывы.

Поэтому в пятнадцать-шестнадцать лет меня занимали совсем не те вопросы, какими задаются подростки в этом возрасте. Большинство моих сверстников пытались понять, что они собой представляют. Я же размышляла о том, зачем я существую. В этом мире теперь я была лишняя. Не то чтобы мне хотелось умереть – просто я считала, что мне не следует жить. И как быть, если все вокруг уверены, что ты должна быть благодарна судьбе уже за то, что не умерла?

И мне ничего не оставалось, как размышлять, злиться и жалеть себя. На это у меня было много времени, куча времени. Я спрашивала себя: «Почему это случилось со мной?» Почему? Точка. У меня черный пояс по умению жалеть себя. Я мастер в этой области. До сих пор. Такие навыки не забываются. Нечего и говорить, что все мои размышления и вопросы ни к чему особо не привели. Вот тогда-то я и сфокусировалась на злости. Перестала думать о том, что нужно быть вежливой, щадить чувства других и говорить то, что полагается, делать вид, что мое выздоровление идет своим чередом, как до́лжно, дабы все поверили, что я в порядке, и продолжали жить в свое удовольствие. Моим родителям необходимо было верить, что я в норме, и потому на протяжении долгого времени я старалась убедить их в этом. Я и себя пыталась убедить, но с этим было гораздо сложнее, ведь я знала истинное положение вещей. Я поняла, что мне в любом случае будет дерьмово, – хоть так, хоть эдак. Возможно, я буду чувствовать себя дерьмово всю оставшуюся жизнь – жизнь, которой у меня быть не должно. Жизнь, которая должна была отпустить меня. Поэтому я стала злиться. Потом разозлилась очень сильно. Потом еще сильнее. Но злиться можно лишь до тех пор, пока не научишься ненавидеть. Я перестала жалеть себя и начала ненавидеть. Нытье – жалкое, недостойное занятие, а вот ненависть – движущая сила. Ненависть придала мне силы, настроила меня на решительный лад, а решила я отомстить. Ненависть подействовала на меня чертовски благотворно.

Тем не менее я поняла, что с ненавистью в сердце, хоть она в чем-то и хороший помощник, много друзей не приобретешь. Я отворачиваюсь от Сары и ее подруги, которую мне представили как Пайпер[6]6
  Пайпер – одно из значений в переводе с английского слова piper – «волынщик».


[Закрыть]. Пайпер. Я так и эдак кручу это имя в голове. Дебильное имя, бессмысленное (если только под ним не подразумевается волынщица; при этой мысли меня разбирает хохот: волынщица – это круто!) – тем более для такой девицы. Идя в столовую, я ничуть не удивляюсь тому, что у меня нет друзей.

Несмотря на присутствие Сары и Пайпер, ужин мне опять понравился. Мы – точнее, все, кроме меня, – говорим о заявках в университеты, о сооружении конструкций для школьного парада, о кастингах и о том, как радикально меняется налоговое законодательство. Последнюю тему затронул мистер Лейтон; он – бухгалтер высшей квалификации. Здесь я перестаю следить за беседой, потому что не очень-то разбираюсь в тонкостях налогового законодательства. Но потом заходит разговор о риторике.

– Через три недели, в субботу, у нас дискуссия, – сообщает Дрю родителям.