Текст книги "Первый заработок. И другие рассказы"

Ворона

I. Часовщик Илья Петрович

Однажды Митин отец, заводя карманные часы, испортил их. Нужно было идти к часовщику починить. Митя напросился идти с папой, и оба отправились к жившему неподалеку знакомому часовщику, Илье Петровичу.

Илья Петрович был маленький, кругленький человек лет под 50 с редкими, седыми волосами на голове, которые никак не хотели лежать гладко, а все топорщились кверху.

Он осмотрел часы в увеличительное стекло и объявил, что сломалась пружинка и часы могут быть исправлены в полчаса.

– А покуда пойдемте ко мне наверх, посидим, потолкуем, – прибавил он, и стал подниматься по деревянной лесенке, которая вела в его единственную комнату.

Митя с отцом последовали за ним. Они вошли в большую, темную комнату в одно окно, обращенное на грязный двор. Мебели в ней было очень мало; обтянутая темной материей, она придавала комнате еще более невеселый вид. Черная драпировка скрывала кровать; на стенах висели какие-то запыленные гравюры в рамках и фотографические карточки.

Мите стало как будто немного скучно в этой мрачной комнате; чтобы развлечь его, Илья Петрович спустился по лесенке и принес из кухни ворону.

Ворона была очень молода и вряд ли могла летать как следует, однако, «на всякий случай», как объяснил часовщик, у нее обрезали немного крылья.

Как только Илья Петрович опустил ворону на пол, она принялась очень смешно прыгать, как-то все боком; прыгая, взобралась на стул, потом на диван, оттуда на стол, со стола на окно, и, уставившись носом в стекло, стала смотреть на двор. Сперва Митя смеялся, глядя на прыжки вороны, но потом, вглядевшись пристальнее, перестал смеяться. У птицы был такой грустный вид, что Мите показалось, будто она скучает, что ее заперли в душную комнату и не дают полетать на воле.

То же самое, должно быть, подумал и папа, потому что спросил Илью Петровича:

– Зачем у вас эта ворона?

– Да как вам сказать, – рассмеялся хозяин: – так вот держу! Мне ее мальчишки принесли, она из гнезда выпала. И принесли-то ее совсем еще птенчиком, есть не умела, только все рот раскрывала. Ну, я и выкормил ее.

– Но теперь ее можно бы было выпустить?

– Не хочется выпускать, привык уж я очень к ней! Да и ручная такая сделалась! Я даже нарочно крылья подрезал, чтобы как-нибудь не улетела. Слышал я, что вороны очень умны; ну, и подлинно; каких только штук она не выделывает! Вот только «умирать» еще не научил.

– Как это умирать? – спросил Митя.

– Да вот, как собак учат. Скажешь ей: «Умри!» она ляжет на пол, ноги вытянет, совсем как бы умрет. Презабавно! У меня, видите ли, есть котенок, так она все с ним дерется из-за говядины. Хотите посмотреть?

Но Митин отец отказался и посоветовал еще раз выпустить ворону на волю, когда у нее подрастут крылья.

– Нет уж, зачем же, – отвечал часовщик: – ей у меня, я думаю, лучше. Я ее говядиной кормлю. А какая она жадная! Вот, погодите, принесу говядины, вы увидите, как она примется есть.

Он сбегал вниз, принес несколько кусочков сырой говядины, стал катать из нее катышки и бросать вороне. Та прожорливо глотала их.

– Не хотите ли заняться? – предложил часовщик Мите, – а я пойду посмотрю, не починил ли подмастерье часы.

Митя взял говядину и тоже начал бросать птице катышки. Сперва она очень недоверчиво относилась к незнакомому мальчику и стояла неподвижно, перестав есть, потом сделалась смелее и начала подбирать катышки. Под конец, она уже совсем освоилась и близко подскочила к Мите. Митя хотел ей дать говядины из рук, но ворона вдруг отпрыгнула, раскрыла рот и уставилась на него своими черными, блестящими глазами.

Митя долго смотрел ей в глаза, и ему невольно пришло в голову замечание часовщика, что вороны умны. Таким умом, такой понятливостью светились глаза вороны, словно, вот-вот, она сейчас заговорит!

Мите почему-то сделалось вдруг неловко. Он никак не мог объяснить себе причину этого и очень обрадовался, когда Илья Петрович вошел в комнату с часами в руках. Отец расплатился с ним и они вышли из магазина.

– А что, папа, подрастут у вороны крылья? – спросил Митя на улице.

– Конечно, подрастут, – отвечал отец.

– И тогда она улетит?

– Да.

– И станет отыскивать своих родителей?

– По всей вероятности.

– А они умные, вороны?

– Даже очень.

Отец рассказал ему кое-что о воронах, чем крайне заинтересовал мальчика, а когда они пришли домой и вечером в гостиной зажгли лампу, отец принес толстую книгу с картинками и стал рассказывать Мите о разных странах и животных.

В книге этой было множество изображений разных людей, населяющих земной шар, и животных. Митя чрезвычайно любил эту книгу и всегда с интересом слушал рассказы отца; но на этот раз он был очень невнимателен, все думал о вороне.

Наконец, пробило 8 часов, когда Митя обыкновенно ложился спать; попрощавшись с отцом, он отправился в детскую.

II. Ночная гостья

Детская, в которой спал Митя, была большая, светлая комната с двумя окнами, выходившими в сад. Мебели в ней было очень немного, и вся она состояла, кроме няниной и Митиной кроватей, из нескольких соломенных стульчиков и стола, подходивших как раз под Митин рост.

Придя в детскую, Митя снял с себя платье и сапоги, аккуратно сложил все на стульчик, стоявший подле кровати, и, помолившись Богу, лег.

Ярко теплилась лампадка перед иконой. Все вокруг было тихо, все располагало ко сну, только ветер чуть слышно завывал в трубе. Лежа в постели, Митя смотрел еще некоторое время на колеблющийся свет лампадки, затем веки его отяжелели, глаза стали понемногу смыкаться; вот они совсем закрылись, и Митя заснул глубоким сном.

Но недолго пришлось ему спать.

Он вдруг услышал стук в форточку. Раз, другой! Митя открыл глаза и соображал, что бы это был за стук. Но все было тихо.

Лампадка теплилась по-прежнему, только свет от нагара сделался как будто меньше. В трубе все еще ворчал ветер.

Митя делал усилия над собой, чтобы преодолеть дремоту, и ждал стука, разбудившего его.

Стук повторился, и на этот раз еще громче.

Митя не был трусом. Недаром он любил играть с саблей и хотел быть гусаром. Вспомнив, что солдаты не должны ничего бояться, и предположив, что стучит форточка, раскрывшаяся от ветра, Митя хотел разбудить няню и попросить ее закрыть форточку. Но няня была так утомлена, так крепко спала, что Митя решил сделать это сам, и, надев туфельки, подошел к окну, прикрытому спущенной занавеской.

Подходя к окну, он заметил, что занавеска колыхалась, и из-под нее дуло холодом. Значит, правда, что форточка открылась. Он приподнял конец занавески и… так и замер от удивления!

Форточка, в самом деле, была открыта, а на раме сидела ворона.

Митя тотчас узнал в ней ворону часовщика. Она сидела, не двигаясь, и пристально смотрела на него своими умными глазами. Невольно Мите стало как-то жутко, и он хотел уже крикнуть няню, как вдруг, к величайшему его изумлению, ворона заговорила:

– Здравствуй, мальчик! Как я рада, что нашла тебя! Ты уж спал?

– Да, я спал! – отвечал Митя, все еще не доверяя глазам, до того казалось ему странным и это посещение, и, главное, то, что ворона говорила на понятном ему человеческом языке.

– Ну да, я так и знала! Но не думаю, чтобы ты пожалел, что я тебя разбудила, так как я хочу тебе сделать одно предложение. Ты мне очень понравился.

– Чем же я тебе понравился? – спросил Митя. Он уже успел освоиться с нежданным появлением вороны и перестал бояться.

– А вот чем! Ты не такой мальчик, как другие, которые, вероятно, думают, что животные и птицы им даны на потеху, и, будучи сильнее, мучают нас: дергают за хвост, бьют, выщипывают перья, привязывают на веревочку…

– Знаю. Вот почему прежде, чем отправиться разыскивать своих родителей, я прилетела к тебе.

– Но как же ты могла уйти от часовщика?

– Очень просто! Хозяин забыл, когда подрезал мне крылья, а так как это было давно, то крылья успели подрасти настолько, что я могу теперь свободно летать. Вот я взяла да и улетела, благо, он не унес меня в свой чулан, а оставил в комнате. Если бы ты знал только, как я рада теперь, как тяжело мне было в неволе!

– Но ведь хозяин кормил тебя говядиной?

– Свобода дороже всего на свете. Я лучше соглашусь питаться червячками и зернами и жить на свободе, чем есть говядину и сидеть в темном чулане или глядеть на грязный двор сквозь запыленные стекла! Ты себе представить не можешь, какое наслаждение летать по воздуху, быть, где захочешь, в разных странах, видеть разных людей, птиц, животных, словом, видеть все то в действительности, что нарисовано в твоей любимой книге.

– Да, это должно быть очень хорошо! – согласился Митя.

– Еще бы! Вот я и подумала: «Дай-ка загляну к Мите, он добрый мальчик, не выгонит меня, не прибьет и даже, может быть, согласится полетать вместе со мной».

– Как! Лететь с тобой? Но я не могу, у меня нет крыльев.

– Не беда! Ты будешь держаться за меня.

– Но я гораздо больше и тяжелее тебя.

– И об этом не беспокойся! Как только ты возьмешься вот за это перо, то сейчас же сделаешься легок, как пух. Ну, так что же, согласен?

Митя не знал, согласиться ему или нет. И полетать-то ему хотелось по разным странам, и, в то же время, он боялся, что няня и отец хватятся его, не найдут, подумают, что он пропал, будут горевать, плакать.

Ворона словно угадала его мысли.

– Ты не думай, – сказала она, – что мы будем летать долго. Нисколько! Только эту ночку и полетаем, а к утру, папа еще не проснется, как ты уж будешь в своей кроватке.

– В самом деле? – обрадовался Митя: – к утру я буду дома? Ну, коли так, полетим!

И только что он успел взяться за перо вороны, как произошло необыкновенное чудо: детская, его кроватка, спящая няня – все в одну минуту исчезло из глаз; не успел он ахнуть от удивления, как ворона, вместе с ним, очутилась в саду, и оба стали плавно подниматься на воздух.

III. В воздухе

Ночь была темная-претемная и морозная. Под ними, запорошенный снегом, словно закутанный в белую шубу, спал город. Тускло мигали газовые фонари, прохожих не было видно, возвышалась только сплошная, черная громада домов с торчащими на них трубами.

Вот они поднялись еще выше, и город превратился в какое-то пятно, потом в черную точку, и совершенно исчез из глаз.

Мите так понравилось летать, что он просил ворону подняться еще выше, но та сказала, что это невозможно, потому что на такой высоте воздух совсем другой, им нельзя будет дышать, и они должны будут умереть.

Они спустились пониже и полетели над землей.

Митя с любопытством смотрел по сторонам: никогда еще он не видал ничего подобного. Они пролетали над большими реками, которые с такой высоты казались струйками воды, пролитой из стакана, пролетали над громадными, дремучими лесами, казавшимися не больше щетины от половой щетки, пролетали над озерами и морями, казавшимися просто лужицами.

Мите захотелось увидеть все это ближе; они опустились и полетели на расстоянии нескольких сажен от земли.

Между тем, взошло солнце и осветило окрестность. Это был бедный край. Тянулись нескончаемые поля, покрытые снегом и изредка пересекаемые небольшими сосновыми и еловыми лесочками. На далеком расстоянии одна от другой чернелись деревушки, с покосившимися, крытыми соломой избенками.

– Это родина твоя, – сказала ворона: – не правда ли, невеселая картина? А не хочешь ли посмотреть, как живет твой брат?

– Но у меня нет брата, – отвечал Митя.

– Неправда, у тебя много братьев. Посмотри туда, что ты видишь?

– Вижу деревню, вижу избы, крытые соломой.

В одной из деревень играли на улице ребятишки. Кто был в отцовской старой шапке, чуть ли не закрывавшей всю голову до плеч, кто в маминой кацавейке, доходившей до земли; они катались в санках с маленькой горки и так смеялись, так им было весело, что и Митя рассмеялся тоже. Он и сам не прочь бы поиграть с ребятишками, но деревня вскоре осталась позади.

Много еще деревень видели они. Они видели мужиков, вывозящих из лесу на своих Сивках и Бурках дрова, бревна, валежник; видели целые обозы с разными товарами, тянувшиеся гуськом по большим дорогам; видели поезда железных дорог, быстро пробегавшие по снежной равнине.

Но чем дальше подвигались они, тем местность становилась более унылой. Леса попадались все реже и реже, и одни только снеговые поля расстилались перед ними. Во все время их путешествия ни разу не проглянуло солнышко.

Наконец, они очутились в таком месте, где на целые сотни верст не встречалось ни жилья, ни живого существа: везде только снег да снег, да громадные, ледяные горы, точно упиравшиеся верхушками в хмурое небо. Здесь и птиц даже как будто совсем не было; только по глубокому снегу бродили какие-то огромные звери с белой шерстью, которых ворона назвала белыми медведями.

– Это полярные страны, – сказала ворона: – я залетела сюда только затем, чтобы показать тебе их, но дальше не полечу, так как боюсь замерзнуть.

– Разве здесь так холодно?

– Очень холодно! Из птиц здесь могут жить одни гаги, и то только потому, что у них очень много теплого пуха, который греет их лучше всякой шубы.

– А люди живут здесь?

– Живут. Человек может жить и в самых холодных, и в самых жарких странах. Посмотри-ка направо, видишь – шалаши?

– Вижу. Они похожи на сахарные головы.

– Это юрты. Они обшиваются оленьими кожами и имеют два отверстия: сбоку, чтобы входить в них, и сверху, для пропуска дыма. В юртах живут самоеды.

– А что это за рогатые животные, что бродят вокруг?

– Это олени. Самоеды на них ездят, мясо их употребляют в пищу, жир на освещение своих жилищ, а кожи на подстилку и устройство юрт.

– Ай, ай, что я вижу! – вскричал Митя, пораженный странным для него зрелищем.

Двенадцать небольших косматых собак, запряженных попарно в сани, в которых сидел самоед, неслись с необыкновенной быстротой по снежной равнине. Сани то ныряли в огромные ухабы и почти совсем скрывались из виду, то взлетали на возвышенности.

– Неужели здесь ездят на собаках? – спросил Митя.

– Это самый распространенный способ путешествия здесь, – отвечала ворона. Там, где лошадь совсем не в состоянии бежать, где олень едва вытаскивает свои длинные ноги из глубокого снега – собака незаменима. Пробежать сотню-другую верст – для собаки ничего не значит. И притом они довольствуются самой скудной пищей, а зачастую даже голодают по нескольку дней. Кроме того, все собаки по натуре отличные сторожа и лаем предупреждают хозяина в случае приближения волков или медведей. Ты заметил, вероятно, что у самоедской собаки стоячие уши? Природа как бы нарочно наградила ее такими ушами, чтобы дальше и лучше слышать, что невозможно было бы при висячих ушах. Однако, сани скрылись, полетим дальше!

IV. Совет аистов

Быстро повернув обратно, ворона полетела так скоро, что Митя даже не заметил, как они очутились в более теплом климате. Здесь уже таял снег, а еще дальше снега не было вовсе. Начиналась весна. Дул теплый ветерок, наливались почки на деревьях, стала показываться молодая травка, и около наших путешественников закружились птицы, радостными криками приветствуя весну.

Сколько тут было птиц – и не перечтешь! Были тут и красивые голубые сойки с пресмешными хохолками на голове, золотистые свиристели, проворные дрозды и скворцы, красные малиновки, синицы, снегири, ряполовы и множество других.

– Это все северные птицы, – сказала ворона: – когда там начинается зима, они перелетают немного южнее и пережидают до весны, а весною опять прилетают на север.

Между тем, птичьи голоса раздавались все сильнее и сильнее, и образовался такой концерт, что у Мити с непривычки даже голова закружилась.

– Вот как они радуются приходу весны, – сказала ворона, – жаль, что ты не понимаешь птичьего крика, иначе ты бы узнал их радость!

В прозрачном воздухе птицы кружились по нескольку штук вместе. Кое-где они собирались стаями и, сидя на каком-нибудь начинавшем уже зеленеть холмике, или на дереве, чирикали и перекликались, словно советуясь о чем-то.

Митя заметил это вороне.

– Да, – отвечала он, – ты прав: – птицы действительно советуются, когда и как лучше лететь на север. Посмотри-ка прямо, на эту белую кучку, которая топчется на одном месте. Видишь?

– Вижу, – отвечал Митя.

– Это аисты. Слышишь, как они кричат? Не правда ли, точно торговки на базаре? Подлетим поближе, увидишь, что у них произойдет.

Они приблизились и стали наблюдать за аистами.

Это были пресмешные птицы, вроде наших гусей, только побольше, с длинными ногами и такой же шеей, которую они умели очень ловко перегибать в разные стороны.

Аисты собрались в кружок и о чем-то горячо спорили. Те, что были помоложе, ужасно волновались, кричали во все горло и топтались на своих местах. Старые аисты (их было немного: штук пять, шесть) стояли молча, как вкопанные, печально опустив головы, словно о чем-то раздумывая.

– Они обсуждают очень серьезный вопрос, – сказала ворона: – жаль, что ты их не понимаешь, иначе ты бы узнал, что молодые аисты хотят лететь одни и оставить здесь стариков и больных.

– Почему же они хотят оставить их здесь? – спросил Митя.

– Потому что те не в состоянии лететь так далеко, ослабеют, упадут на дороге и погибнут.

– А молодые им верят?

– То-то и есть, что нет! Видишь, как они все закачали головами: дескать, куда вам, старикам, лететь с нами, оставайтесь лучше дома.

– И они останутся?

– Конечно! Хоть им страх как не хочется, а все-таки останутся, потому что они сами знают, что не долетят.

– А разве молодые не могут им помочь лететь, вот как ты мне?

– Разумеется, могли бы, но они этого не сделают. Путь их такой длинный и тяжелый, что некоторые, даже из молодых, ослабеют, начнут отставать.

– Посмотри, посмотри! – вскричал Митя, – что это они делают?

Теперь старые аисты стояли отдельно от молодых, а те поочередно подходили к ним, осматривали очень подробно каждого, даже трогали их клювами и отходили прочь.

– Они хотят удостовериться, действительно ли старики так слабы, что не могут лететь вместе с ними, а кстати и попрощаться. Им ведь тоже жаль расставаться. Но вот, осмотр кончился, посмотри, что теперь будет.

Совершенно отделившись от старых аистов, молодые собрались в кучу, потолковали между собой о чем-то, вытянулись на ногах и, сильно замахав крыльями, поднялись в воздух. Шум от крыльев был настолько силен, что Митя не на шутку испугался.

Поднявшись высоко, аисты расположились треугольником, с самым сильным и опытным проводником впереди, и полетели по направлению к северу.

V. Бедные дети

Оставив старых аистов рассуждать о своих немощах, наши путешественники полетели дальше. Теперь они проносились над гористой страной, с множеством прекрасных озер, рек, водопадов. Целые леса лип, дубов и тополей росли у подножия гор, скаты которых были сплошь покрыты виноградниками. Наши путешественники поднялись до самой верхушки высочайшей горы и были свидетелями страшного зрелища: в то время, как под ними темные, свинцовые тучи, налетая одна на другую, разразились молнией и громом, и крупный дождь частой сеткой падал на землю, – здесь, выше туч, небо было совершенно чистое, лазурное, горячее солнце ярко светило, а снеговые верхушки гор горели подобно алмазам. Тишина изредка нарушалась криком какого-нибудь огромного орла, прорезывавшего воздух своими могучими крыльями и уносившего в когтях ягненка, да резким звуком альпийского рожка, сзывавшего стада коров и овец.

Когда гроза прошла, и путешественники могли спуститься ниже, Митя заметил, что они пролетают над страной, в которой все для него было чрезвычайно интересно, так как изображения ее ему случалось видеть на картинках. Но тут он увидел все живое, все настоящее: дубовые леса весело шумели, в полях зрела пшеница, живые, смуглые и красивые люди в странных, ярких костюмах ходили по полям, по узким, кривым улицам городов, ехали или на прекрасных белых лошадях, или на осликах; такие же ослики таскали в мешках муку с мельниц и перевозили разные тяжести.

Яркие лучи солнца так весело освещали поля, церкви с высокими, остроконечными колокольнями и беленькие домики, лепившиеся у подножия гор, так красиво оттеняли цветные ткани одежд, столько тепла проливали на весь этот копошившийся люд, что Митя невольно подумал: «Вот, должно быть, где живется счастливо!»

Словно угадала его мысли ворона и насмешливо оглянулась на него.

– Ты думаешь, тут счастливо живут люди? – сказала она. – Ошибаешься, голубчик. Здесь также нет полного счастья, как и на всей земле, даже, пожалуй, меньше, чем на холодном севере.

– Отчего же это? – спросил Митя. – Посмотри, как тут хорошо!

– Да, природа прекрасная! Бог все дал этой земле, чтобы люди жили в довольстве и счастьи; но они сами испортили себе жизнь. Я бы много что могла рассказать тебе про эту страну, но на это нужно время, а мы должны торопиться. Скажу одно, что нигде, кажется, не проливалось столько крови, как здесь. Теперь все это прошло, но было еще так недавно, что оставило свои следы на всем. Народ обеднел, одичал, забросил поля, и если бы не благодатная природа, которая, помимо усилий человека, производит то, что идет ему в пищу, то голод и болезни заставили бы людей бежать отсюда. Сквозь цветные одежды, которые кажутся такими красивыми и богатыми, зачастую сквозит голое тело. Вон, гляди, там море, а на нем корабли, отражающие свои мачты в его зеркальной поверхности! Присмотрись хорошенько, что ты заметишь?

Митя посмотрел по направлению к морю и, действительно, увидел несколько кораблей, спокойно покачивавшихся на якорях. На палубе одного большого корабля Митя увидел довольно многочисленное общество дам и сухопарых, с рыжими бородами, мужчин, очень прилично одетых, в серых цилиндрах и широких соломенных шляпах, восседавших на складных табуретах у самого борта корабля.

В некотором отдалении от этого общества стояла кучка полунагих, смуглых ребятишек, из которых самому старшему не было и двенадцати лет. Господам было очень весело: они хохотали без умолку и переговаривались на каком-то странном, шипящем языке.

Время от времени кто-нибудь из мужчин вынимал из кармана монету и бросал ее в море. Тотчас из кучки ребятишек выделялись двое или трое и кидались на дно моря за монетой. Вскоре они выплывали на поверхность, и тот, которому удалось найти монету, брал ее в рот и, усиленно работая руками и ногами, доплывал до берега и скрывался.

– Это забавляются приезжие англичане, – объяснила ворона, – хорошо еще, что тут не особенно глубоко и все дети отличные пловцы; но ведь могут быть разные случайности: или мальчик ударится головой обо что-нибудь, или его схватит акула. Невесела же должна быть жизнь бедных детей, когда для того, чтобы достать на пропитание несколько копеек, они, с опасностью жизни, кидаются в море. А сколько их, чтобы только не умереть с голода, уходит с родителями, а чаще всего с чужими людьми, в другие страны! Ты сам, вероятно, видал этих бедных детей на наших дворах зимой, в мороз, посиневших от непривычной стужи и выплясывающих какой-нибудь замысловатый танец. Хорошо, если кто из жильцов бросит копеечку; но чаще всего сердитый дворник возьмет да и прогонит со двора! Много их погибает от нашего сурового климата, и не один кудрявый, черноглазый мальчуган, лежа на больничной койке, вспоминает, быть может, свою милую родину с ее вечным солнцем, с ее синим небом и бархатными лугами. Но не вернуться ему туда! Злая чахотка скоро покончит с ним, беднягу похоронят где-нибудь у забора, в общей могиле, зимняя вьюга нанесет на нее сугробы снега, и бедная мать, пославшая на заработок любимого сына, напрасно станет ждать его возвращения!

VI. Пустыня

Ворона и Митя полетели через море. Вскоре берега скрылись из виду, и только одна зеленоватая вода переливалась на солнце. Порой им встречались пароходы и парусные суда, а потом опять на далекое пространство не было видно ничего, кроме одной гладкой, блестящей поверхности воды.

Но вот вдали, чуть заметно, обозначилась синяя черточка, которая, при приближении к ней, все более и более разрасталась, и, наконец, наши путешественники увидели землю. Но то была совсем неизвестная, еще невиданная Митей земля. Огромные горы прорезывались песчаными долинами, простиравшимися на бесконечное число верст. Иногда, вместо гор, подымались конусообразные глыбы гранита, которые ворона назвала «пирамидами». Кое-где, отдельными местами попадались зеленые пространства, а там опять тянулись безлесные долины сыпучего песку, с одиноко торчащими пальмами.

Долго кругом не было ни души, только орлы носились в вышине и резкими криками нарушали спокойствие пустыни; но вот вдали показалось что-то вроде узенькой ленты; вот она стала все больше увеличиваться, и, наконец, изумленным глазам Мити представилась странная картина.

Огромные, горбатые животные (Митя видел их на картинах и вспомнил, что отец называл их «верблюдами») с важностью выступали на мускулистых, длинных ногах, неся на спинах целые горы разных тюков, палатки с людьми и проч.

Верблюды шли один за другим, утопая в глубоком песке и позвякивая прикрепленными к шеям колокольцами. Их было так много, что Митя, начав считать, сбился и бросил. Подле верблюдов, на прекрасных вороных и белых лошадях, ехали смуглые, почти совсем бронзовые люди в тюрбанах и белых плащах, вооруженные длинными кольями с развевавшимися на них клочками цветных материй.

– Мы в Африке, – сказала ворона, – подле той местности, откуда получается кофе, который ты пьешь по утрам. А это, что ты видишь, – караван. В тюках находится товар, и его, может быть, везут не одну тысячу верст. Ты знаешь, вероятно, кое-что о замечательной силе и выносливости верблюдов; но когда в пустыне поднимается песчаный вихрь, называемый «самум», то верблюд ни за что не пойдет дальше, как бы его ни принуждали, а станет на колени и, уткнув морду в песок, будет ждать, когда пройдет буря. Иногда буря продолжается несколько дней; бывали даже случаи, что погибали целые караваны: так занесет песком, что если бы начать отрывать, то ни за что не отрыть. Но когда стихнет буря, верблюд поднимается и, как ни в чем не бывало, продолжает идти на своих длинных и крепких ногах, довольствуясь в пути самым жалким колючим растением, которое ни одно животное не стало бы есть.

– А где он пьет? – спросил Митя, не видя вокруг никакого признака воды: ни ручейка, ни канавки.

– На пути караванов есть нарочно выкопанные колодцы, около которых караваны останавливаются на отдых. Колодцев так мало и они так далеко отстоят один от другого, что люди набирают воду во что только можно. Это же делает и верблюд.

– Как, и верблюд набирает воду?

– Да! Не заметил ли ты у него под горлом нечто вроде мешка? В этот мешок, составляющий часть желудка, верблюд набирает запас воды, и когда ему в пустыне захочется пить, он отрыгнет и напьется хорошей, свежей воды.

Покуда они говорили, караван успел удалиться; даже колокольцы перестали слышаться, и снова наступила мертвая тишина пустыни. День склонялся к вечеру. Багровый круг солнца медленно спускался к горизонту, но воздух пустыни оставался таким же раскаленным. Ни малейшего ветерка. Все замерло в каком-то томящем безмолвии.

Но едва успело закатиться солнце, как – странное дело – тотчас же наступила ночь, так что сумерек не было вовсе. Почти одновременно на небо выплыла яркая луна. Ее серебристые лучи озарили окрестность: то был оазис. Среди высоких гор с крутыми обрывами находилось озеро, берега которого поросли роскошной южной растительностью; между целым лесом всевозможных папоротников и вьющихся растений горделиво возвышались стройные пальмы. Оазис был чрезвычайно оживлен. Оттуда неслись разнообразные звуки, издаваемые пришедшими на водопой зверями: что-то плескалось, фыркало, храпело и шипело, – словом, жизнь была в полном разгаре.

Вдруг откуда-то издалека послышался могучий рев.

Все сразу притихло, притаилось.

Митя посмотрел в ту сторону и увидел на горизонте, среди обнаженных скал, освещенную серебристым светом луны фигуру царя пустыни – льва. Это был красивый зверь желто-бурого цвета, с громадной косматой гривой, ниспадавшей до колен.

Они приближался чрезвычайно медленно и осторожно, ежеминутно останавливаясь, хотя горящие глаза и расширенные ноздри показывали, что ему очень хотелось пить.

За несколько саженей от озера лев зарычал снова, и этот рев заставил вздрогнуть Митю – до такой степени он был страшен. Должно быть, и звери также перепугались, потому что Митя увидел, как с противоположной стороны от льва из чащи выскочило множество темных фигур и пустилось без оглядки.

Лев прилег на передние лапы и начал бить себя порывисто хвостом по бедрам. Куча песку поднялась с земли от этих ударов…

Вдруг лев пригнул голову, вытянул хвост и, сделав стремительный прыжок, очутился в чаще. Митя услышал радостное рычание зверя.

VII. Над океаном

Лунный свет и бесчисленное множество ярко горевших звезд освещали путь нашим путешественникам. Порою им случалось пролетать над городами. Остроконечные верхушки минаретов с их светящимися полулуниями и широкие, плоские кровли домов красиво выделялись в купе темной зелени. Изредка до них доносились слабые, замиравшие звуки унылого восточного напева или металлический звон сторожевой доски; но город оставался позади, и они снова неслись над беспредельной песчаной пустыней.

Наконец, зной пустыни мало-помалу стал сменяться влажной прохладой; чувствовалось близкое присутствие воды. До наших путешественников доносился какой-то странный, непрерывный шум. И вот из-за группы высоких, остроконечных гор показался океан.

Чудная и вместе страшная картина представилась глазам Мити. Ветер бушевал на просторе, вздымая громадные черные валы, гребни которых миллиардами бриллиантовых брызг переливались при лунном освещении. За воем ветра и непрерывным шумом волн Митя едва расслышал голос вороны.

– Берегись, – крикнула она, – держись крепче! Мы перелетаем океан. Малейшая оплошность – и ты погиб! Разыгрывается буря.

Митя обомлел от ужаса. Собрав все силы, он крепко вцепился в перо и закрыл глаза.

«Господи, – думал он, – что, если я ослаблю и как-нибудь выпущу перо! Тогда я погиб непременно! И зачем это вздумалось вороне перелетать океан, когда для нее это совершенно невозможная вещь? Ах, как бы я хотел быть теперь дома!»

Но об этом уже поздно было рассуждать. Митя на минуту открыл глаза и увидел, что берег остался далеко и что они летят над бушующими волнами.

Как долго продолжался их перелет? Мите казалось, что уже несколько дней, и когда он открыл глаза, чтобы узнать, долго ли еще осталось лететь, то увидел, что они находились над самой серединой океана, и хотя были высоко, но шум разыгравшейся бури доходил и до них. Луна скрылась, черное небо слилось с водой; казалось, что они летят в каком-то хаосе. Не было ни единой светлой черточки; только среди необычайного мрака вдруг зигзагом вырезывалась молния, словно разрывая черную завесу, и оглушительные удары грома сливались с шумом разъярившихся волн.