Текст книги "Песнь моряка"

Кен Кизи
Песнь моряка

Ken Kesey

Sailor Song

© Ken Kesey, 1992

© Ф. Гуревич, перевод, 2020

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2020

Издательство ИНОСТРАНКА®

* * *

Для Фэй,

кто

глубокий киль в бурю

полярная звезда во тьме

товарищ по команде

 
А Иисус моряком был
Когда брел пешком по водам
Наблюдал он очень долго
С одинокой дальней мачты
И лишь только убедился:
Его видит тот, кто тонет, —
Моряками стать велел всем
Пока море не отпустит
Только сам он надломился
Не успело небо лопнуть
Почти смертный, всеми брошен
В твою мудрость погрузился
Камнем он[1]1
  Цитируется песня Леонарда Коэна «Сюзанна» («Suzanne», 1966), перев. М. Немцова. – Здесь и далее примеч. перев. и ред.


[Закрыть].
 

Леонард Коэн

1. Сон о Джинни и легкость в сером веществе

Айк Саллас спал, когда это началось, – в красной алюминиевой «Галлактике» довольно близко и чуть-чуть в будущем. То были лучшие времена, то были худшие времена[2]2
  Цитата из исторического романа Чарльза Диккенса «Повесть о двух городах» (A Tale of Two Cities, 1859), посвященного событиям накануне и во время Великой французской революции.


[Закрыть] – и это было только начало.

Ему снилась Джинни, бывшая жена, как хороша она была во Фресно, в те запорошенные пылью дни – в ясные простые дни, когда еще не появились на свет их ребенок и движение Отдачи.

Когда еще не наступило десятилетие, которое потом назовут Лихие Девяностые.

Там, во сне, Айк возвращается после смены в 3-ЗИ, после возни с дросселями, и видит в свете утреннего солнца Джинни, как она сидит голышом за столиком для завтрака. В поле за окном работают культиваторы, мигают, взлетая и падая, лопасти-лезвия. Мутный туман еще висит в утреннем воздухе.

В те платиново-обольстительные времена лицо Джинни еще умеет выражать удовольствие. Угловой столик для завтрака был ее любимым местом в доме, так она всегда говорила, – не считая, разумеется, койки. Джинни, Джинни…

Она читает вслух бабушкину Библию. Библию в переплете из мягкой белой замши. На носу у Джинни темные очки для чтения, волосы выпрямлены утюжком, на голове шляпа, как у Салли Филд из «Летающей монахини». Ее любимый ситком, из тех, что она никогда не пропускала, – после, разумеется, «Я мечтаю о Джинни»[3]3
  «Летающая монахиня» (The Flying Nun, 1967–1970) – американский комедийный телесериал с Салли Филд в главной роли, транслировался на ABC. «Я мечтаю о Джинни» (I Dream of Jeannie, 1965–1970) – фантастический ситком американского писателя и продюсера Сидни Шелдона; в нем герой-астронавт находит кувшин, из которого появляется девушка-джинн – платиновая блондинка, несмотря на ближневосточные аллюзии в сюжете.


[Закрыть].

Шляпа как у монашки, темные очки и этот восхитительный поток платиновых волос на плечах, словно льняная мантилья, белее книги у нее в руках. И больше ни одной нитки.

Айк видит, как шевелятся ее губы, но слышит лишь далекий гул поливочных самолетов и где-то совсем вдали тонкий сдавленный получеловеческий плач.

Эта живая картинка кажется ему печальной карикатурой: чисто американский столик для завтрака, религиозный мотив, то, как она прижимает к телу книгу – слишком близко, могла бы водить по тексту соском. Что-то нелепое и обидное в этой сцене, как насмешливо наставленный палец.

Чтобы не засмеяться над этим сном, он кричит на жену, как-то вроде: «Что за дерьмо, прекрати стриптиз! Брось эту дурацкую книгу и сними мудацкую шляпу, что за нелепый маскарад!»

Но и она, кажется, его не слышит, заточённая там, в конусе солнечного света. Она не поворачивает головы. Она облизывает подушечку пальца и перелистывает страницу, губы снова шевелятся. И Айк чувствует тот, другой проклятый наставленный палец. Он снова кричит, но ругательства лишь вспыхивают и отскакивают от этого ее конуса, точно маленькие градины. Он поворачивается к книжной полке, где на месте Библии остался свежий зазор. Старый «Моби Дик» в кожаном переплете – вот его бомба. Айк выхватывает его из нижнего ряда, поворачивается и одним точным броском отправляет в полет. Тяжелый стук – и яркая живая картинка становится подводно-серой. Солнечный уголок во Фресно оборачивается льдистым рассветом на Аляске, в допотопном трейлере, долгие годы спустя. Где-то в этой серости слышится снова безвоздушный плач, далекий и смутно женский. Затем тишина.

– Маскарад, – говорит Айк вслух. – Прекрати.

Повернувшись к тумбочке, он смотрит на будильник. До встречи с Гриром в доках еще несколько часов. Спать. Но едва он закрывает глаза, чтобы обдумать сон, как тут же чувствует: что-то бьется о трейлер, совсем близко и совсем наяву! Холодный воздух заполняет легкие, Айк высовывает руку из заклеенного на липучку мешка и нащупывает Тедди. Тедди – это пистолет двадцать второго калибра от «Хай-Стандарт», который он держит под подушкой.

– Грир? – Выдох в застылом воздухе. – Ко́мрад, это ты? Марли? Марли, это ты, придурок?

Стук прекращается. Сжав теплый ствол, Айк выпрямляется и тянется к окну над койкой. Слишком грязное, ничего не видно. Он берется за алюминиевую ручку, поворачивает, и рама слегка отходит. Стук возобновляется, прямо под окном.

Не выпуская рукоять пистолета, Айк коленом раскрывает спальник и сует обе ноги в унты.

– Грир? Марли?

Нет ответа. На ковре из овчины перед пропановым обогревателем виден темный бугор. Это дрыхнет старый Марли, недоступный миру, как и призрак, в честь которого он назван. Грир, наверное, где-то гуляет – «кутит с телками», как это у него называется. Редкое развлечение в наши дни. Когда ООН своими прививками уничтожила СПИД в самом источнике – грязном члене, – она, похоже, убрала и большую часть потребностей, благодаря которым эта болезнь возникла и распространилась. Мужская прыть остыла и с тех пор не восстановилась. Грир, однако, исключение. То ли он открутился от прививочного десятилетия в джунглях своей Ямайки, то ли его половая потребность, мощь его козлиной силы, оказалась столь высока, что выстояла, если можно так сказать, в борьбе с побочным эффектом вакцины.

Обогнув спящую собаку, Айк прощупывает перегородку своего трейлера и находит фонарь. Отключает его от розетки и цепляет к эластичному поясу термоштанов. Глубоко вздохнув, рывком распахивает дверь и пинает решетку. Двадцать второй калибр наготове в правой руке, левая вынимает из-под ремня фонарь – движения плавные, словно у вооруженного двумя стволами pistolero[4]4
  Наемный убийца (исп.).


[Закрыть] давних времен. Когда фонарь поднят наполовину, а пистолет еще стоит на предохранителе, ошеломленным глазам Айка предстает зрелище.

Второй раз за этот день он чувствует тычок наставленного пальца.

У основания алюминиевых ступенек сжалось в комок нечто. От толчка решетки оно поднимается вертикально и достает человеку примерно до пояса. Идеальный рост для демона. На глазах у очумевшего Айка нечто начинает вальсировать на задних лапах, задрав передние и помахивая ими, словно предлагая некую непристойность. Средняя часть у нечто практически отсутствует, темная дыра под ребристой грудью прокачивает воздух. Задние лапы похожи на сломанные палки, заляпанные кровью с колючками. Длинный тощий хвост держит равновесие, болтаясь туда-сюда, как у ящерицы.

Зато голова этого проклятого замораживает воздух у Айка в горле. Выше плеч у твари гладко, лысо, ровно и безупречно. Айк моргает, застыв на месте и чувствуя себя в некотором смысле реабилитированным. Это не сон, это угробище реально. Реально! Нечто в себе, вот оно наконец-то, порождение ада и творение человека одновременно, прямо перед ним… противоестественный плод наглого вмешательства, как в классическом хорроре «Человек-невидимка», когда Клод Рейнс нагло влез в То, Что Человеку Лучше Оставить в Покое[5]5
  «Человек-невидимка» (The Invisible Man, 1933) – экранизация одноименного романа Герберта Уэллса, поставленная режиссером Джеймсом Уэйлом на студии Universal Pictures. Англо-американский актер Клод Рейнс исполнил там заглавную роль. «То, Что Человеку Лучше Оставить в Покое» – парафраз цитаты из этого фильма; она звучит несколько раз, и это последние слова Человека-невидимки.


[Закрыть].

Айк нащупывает переключатель фонаря, и при свете зрелище становится еще ужаснее. Голова у гнусной твари все такая же гладкая, ровная и без складок, точно хромированная, но в луче света видно, что глаза и рот на ней есть. Они различимо пульсируют под стеклянной оболочкой в какой-то внутриутробной слизи. Угробищное порождение, несомненно, – изыди! Но как только прицел совмещается с мушкой, тварь резким пируэтом обретает сущность. На боку цилиндрической головы Айк видит ободранную наклейку:

ЧШИЙ СОУ

ЯЩИЙ МАЙО

КИЙ ХОЛЕ

– Черт, это же кошка – голова застряла в майонезной банке.

Тем же резким пируэтом кошка поворачивается на звук, все еще на задних лапах, цилиндрическая голова резко дергается назад. Видимо, только эта мучительная поза и позволяет животному держать горло открытым, чтобы туда попадал воздух.

– Повезло тебе, кузина. – Айк откладывает пистолет. Опускает колено на усыпанную ракушками землю. – И давно ты так гуляешь? Давай я тебя обним… черт!

Животное принимает вытянутую руку Айка всеми четырьмя и тут же обдирает оба предплечья от локтей до кончиков пальцев. Айк ругается и спихивает тварь на землю. Кошка запрыгивает обратно. Айк спихивает ее на землю опять и быстро хватает, чтобы не успела подняться. Зажав в кулаке скользкий мех, прижимает тварь к ракушкам, замахивается фонарем, как рыбной дубинкой. Но животное больше не дергается. То ли потеряло сознание, то ли эти когтистые приступы ярости его вымотали. Айк тоже перестает злиться, опускает фонарь и принимается осторожно стучать по банке. Стекло наконец трескается, но слизь удерживает осколки на месте. Они расползаются медленно, словно яичная скорлупа с вылупившегося птенца.

Появляется голова, распухшая по форме банки, зубы почти проткнули кожу губ, прижатых к стеклу, к вмятине на макушке прилипли уши. Краем фонаря Айк отлепляет осколки, освобождая сначала рот, потом ноздри. Во время процедуры кошка лежит неподвижно, только хватает воздух. Наконец нижняя часть морды чистая, и Айк выпускает из кулака мех, намереваясь стереть с кошачьих глаз остатки протухшего салатного соуса. Едва почувствовав свободу, тварь снова бросается в атаку на руку Айка, теперь не только когтями, но и зубами.

– Ты склизкая вонючка!

Айк отпихивает кошку. Та перекатывается на четыре лапы и с воем кидается опять. Айк толкает ее, но пока несильно. Кошка взбирается по ноге и метит лапой прямо в лицо. Айк отпихивает ее и снова бросает на землю. Кошка разворачивается, но теперь Айк пускает в дело унту, пиная скользкий мяч так, словно вознамерился забить гол с пятидесяти ярдов. Тварь летит над ракушечными обломками, завихряясь и воя. Достигнув земли, она продолжает движение вокруг баллонов с пропаном, через папоротник, вверх на валуны, к соснам. Злобный камень, который Айк швыряет ей вслед, будит спавшее в кустах трио ворон. Они взмывают спиралью, хрипло ругаясь на кошку за это безобразие. Оставив ворон разбираться с тварью, Айк тяжело прислоняется к поленнице, чтобы перевести дух.

И тут, словно занудный повтор в занудной комедии, он снова слышит крик. Теперь это точно не кошка: крик доносится с противоположной стороны, из-за свалки, тонкий, придушенный и – Айк в этом уверен – женский.

– По-мо-ги-и-и-те.

По голосу похоже на дочку Лупов, Луизу. Айк хмуро вслушивается. Мужская половина Лупов нередко устраивала по ночам шум на этой городской окраине: они ругались и дрались, хрюкая при этом не хуже свиней, которых у себя выращивали, – особенно если добивались перед тем грандиозной победы в кегельном турнире на дорожках папы Лупа в центре города. Но Айк не слыхал сегодня о турнирах – не приходилось ему слышать и подобных воплей от девушки. Она держалась провокационно, но спровоцировать на скандал ее саму было трудно; девица корявая – да, но не крикливая.

– По-мо-ги-и-и-те кто-ни-и-и…

Вопль резко задохнулся. Айк тоже задерживает дыхание. Тихое утро. Только ноет на отмели свистун и три вороны на пригорке все еще гоняются за кошкой. Больше ничего. Он вслушивается целую долгую минуту, не дыша. Наконец набирает воздух: надо садиться в фургон и ехать проверять. Он тащится вдоль трейлера и видит, что фургона нет. Зато есть старый джип соседа.

– Черт бы тебя побрал, Грир.

Хрустя ракушками, Айк подходит к зачехленному драндулету, стаскивает с капота брезент. Сиденье обито инеем.

Айк начинает заводить двигатель. Пять раз, напоминает он себе; потом дать отдохнуть. Не залить. Еще пять раз и еще отдохнуть. Высасывая из аккумулятора последние крохи, четыре цилиндра дымятся жаждой жизни. Айк катится вниз на все еще холодном моторе.

Чтобы поддержать хилый аккумулятор, он не зажигает фары. Дорогу к свалке он находит по запаху дыма. Горы тлеющего мусора проплывают сбоку, похожие на миниатюрные вулканы, вполне действующие и мерцающие огнями – оранжевыми, зелеными и метаново-синими. Свалка тлеет уже не один десяток лет. В девяносто третьем жители города надеялись, что сумасшедшая зима наконец-то ее заморозила, но пришел июнь, солнце растопило ледяную раковину, и оказалось, что пожар все так же тлеет в магме мусора, такой же мерзкий.

Айк задирает губу, пытаясь дышать сквозь усы и фильтровать таким способом воздух. Вообще-то, он ничего не имеет против свалки – она служит пограничным рвом между ним и остальным городом. Но в последнее время сюда все чаще свозят конфискованные дрифтерные сети, сделанные в основном из китайского молекумара. Эта дрянь воняет, как прогнившие династии.

Рыча мотором, Айк минует дымящиеся горы так быстро, что едва не проскакивает поле боя, откуда и раздавались отчаянные крики. Он ухватывает взглядом призрачный бежевый силуэт «хонды-геркулес», припаркованной задом к одному из многочисленных отростков свалки: двери нараспашку, свет в салоне рисует застывшую картинку переплетенных человеческих конечностей.

Айк тормозит, машина идет юзом, он включает задний ход, зажигает фары. Разворачивается и сдает назад до тех пор, пока в лучи фар не попадает запутанная арабеска. Внутри, за раскрытой задней дверцей фургона, возвышается, надо понимать, верхняя часть Луизы Луп. Белое круглое лицо плавает праздным воздушным шаром над парой вздымающихся грудей – три светящихся круга, словно лого над дверью захудалого порноломбарда на Мясной улице. Затем круги резко исчезают из виду, и Айк различает голую мужскую спину. Мускулистые плечи, белые, как те груди, трясутся от ярости.

– Эй, отпусти ее!

Не выключая мотор, Айк выпрыгивает из машины. Орудуя фонарем, как пикой, продирается через груду мусора. И только почти добравшись до парочки, он оценивает силу мышц на этой белой спине, плечах и вспоминает о пистолете, оставленном на ступенях трейлера.

– Эй, ты! Отпусти ее!..

Мужчина будто не слышит. Айк не видит его лица, но догадывается, что мужик не в себе. Значит, скользкого ублюдка придется хватать руками.

– Эй, – Айк подцепляет голый локоть, – отвали, пока не придушил бедную цацу. Отвали!

Тело под его рукой такое же скользкое на ощупь, как и с виду, но Айк держит его до тех пор, пока мужик не вываливается из транса. Плечи расслабляются, дрожь стихает. Не выпуская женского горла, мужик медленно поворачивает голову и подставляет под фонарь физиономию, почти столь же чумную, как и та, что недавно торчала в майонезной банке. Абсолютно гладкая и белая. Ни бровей, ни ресниц. Глаза и рот цвета лососевой икры. Яркий фарфоровый лоб обрамляет грива волос еще ярче, похожая на хром, как ни посмотри, расплавленный угробищный хром!

– Господи! – Айк отшатывается. – Господи Исусе!

Икорный рот раздвигается в смущенном мурлыканье:

– Звиняй, чувачок, я не исусе. – Мужик как ни в чем не бывало отворачивается и продолжает то, что не успел закончить, – душить потерявшую сознание женщину, лишь добавив углом рта блудливо и запоздало: – А это не цаца, а моя жена, ха-ха-хмммм…

Айка сшибает даже не это как-ни-в-чем-не-бывалое душегубство, а тон. Знакомый, осточертевший хихикающий тон. Айк наслушался его в тюрьме – этого панибратского, между-нами-говоря тона, который всегда несет в себе яд оскорбления и одновременно оттенок близости: «Эй, мужик, ну ты понял, ха-ха-ха». Придется хватать его снова. Айк откладывает фонарь, вцепляется обеими руками в длинную гриву белых волос, разметавшихся у мужика вокруг шеи (как воротник у дзюдоиста), разворачивается, прижимается спиной к его спине, потом швыряет. Длинная серебристая фигура прокатывается у Айка над головой и растягивается на куче мусора мокрой тряпичной куклой. Айк выпускает волосы и застывает на месте, переводя дыхание. Самые храбрые из Луповых кабанов уже высунулись из своих дымных гротов и с любопытством озирают место конфликта – если что-то падает на землю с такой силой и чпоканьем, оно обычно там остается и, бывает, годится в пищу. На секунду Айку хочется, чтобы мужик оказался мертв – чистый труп, дело сделано.

Серебристое тело перекатывается и с трудом встает на четвереньки. В свете фар оно неожиданно выглядит хрупким и хлипким, как поганка. Мускулы на торсе снова дрожат, но теперь как-то беспомощно. Мужик поднимается на колени и с мольбой складывает перед собой длинные белые руки:

– Не надо, не бей, все уже нормально. Ты же знаешь, как это. – Рот растягивается в улыбке, но теперь мужик не хихикает. – Ну, понесло. Ты ж должен понимать: столько лет… идешь через весь город, думаешь, как оно будет: слезы, лунный свет, одиноко сидит у окошка… а тут машина у помойки, и какой-то клоун-регги ее дрючит… вот и понесло. Но я уже в норме. Не надо, не бей.

– Я тебя и не бил, вообще-то.

– Ну и сейчас не бей. Я в норме, и я извиняюсь. Окей?

Мужик все стоит на коленях, покаянно заламывая руки. Айк неуверенно смотрит вниз. Раскаяние выглядит настолько наигранным, что трудно не увидеть в этой сцене постановку.

– Ладно, прощаю. Вставай.

Мужик не встает. Он все так же на коленях и все так же покаянно заламывает руки. В тенях хрюкают свиньи, полны сострадания. Джип за спиной Айка кашляет, давится и затихает, мутные фары резко гаснут. Каркает ворона. Затем дальше по дороге клацает, открываясь и захлопываясь, дверь дома Лупов, в консервных банках слышны шаги. Айк надеется, что это Грир – выползает из укрытия, когда опасность миновала. Но легкое дуновение в подвешенном дыме указывает, что это не Грир. Это папа Луп. Его кегельбанскую походку не спутаешь ни с чем. Омар Луп ходит медленно, прицельно сгорбившись, словно сейчас отправит грохочущий шар на последний кегельный ряд и тем добудет себе очередной кубок.

– Это ты, что ли? – Луп пыхтя приближается к стоящему на коленях мужику и не обращает внимания на Айка. – Ребята говорили, что ты вроде как опять на территории, только я в то не поверил. Сказал им, что у тебя хватит ума. Сплоховал, выходит, – зато теперь будет плохо тебе. Предупреждали тебя, красноглазый козел, что мы… звини, Саллас, – Луп отодвигает Айка в сторону, занимая позицию поудобнее, – что с тобой будет, если явишься обратно приставать к Луизе. Семья своих не сдает.

После чего мужик получает по физиономии – хруст, короткий действенный апперкот со всей силы, на которую еще способны согнутые ноги и кегельбанская спина. Голова трещит, и чужак со стоном валится на землю. Папа Луп замахивается для нового удара, но Айк выступает вперед:

– Эй, Омар. С него хватит…

– Его предупреждали, Саллас, давным-давно, когда его отсюда выперли! Я человек свободных взглядов, но всему есть предел.

Серебристое тело снова ползет и поднимается на колени. Омар Луп переносит вес с одной ноги в резиновом башмаке на другую и поводит плечами.

– Погоди, Омар… – Айк пытается встать перед старым Лупом.

– Отойди, Саллас. Это семейное дело.

– Пожалуйста, папа Луп, ну пожалуйста, пожалуйста. – Мужик сплетает руки перед окровавленным носом. – Меня понесло, когда я увидел, как она с этим раста-ублюдком. Но теперь я в норме, все окей. Вообще-то, – поразительно, но сквозь кровь на лице вновь проступает та же вялая подобострастная улыбка, – эта бедная цаца мне жена.

Хруст. Омар отпрыгивает в сторону, новый апперкот. Голова серебряного трещит и болтается, но он остается на коленях, подставляясь под следующий удар.

Не разжимая зубов, Айк набирает в легкие новую полноценную порцию воздуха – теперь придется хватать старика Лупа.

– Стоп, Омар… – Айк обвивает руками бочкообразный торс, морщась от вони табачного сока и свинины. – Хватит.

– Айзек Саллас, лучше ты меня отпусти! – Торс еще перетаптывается, голова примеряется для нового удара. – Я ценю твою заботу, но это семейное делооооп!

Просунув руки Лупу под мышки, Айк запирает его шею в полный нельсон. Омар Луп выкручивается и рычит, грозя страшными последствиями, если его сейчас же не отпустят. Айк держит крепко и ждет: ударить рукой старик не может. Но ничто не удерживает его ноги. Армированный резиной носок ботинка погружается с размаху в голое брюхо серебряного. Айк крепче сжимает нельсон, дивясь стариковской силе.

– Я буду сжимать сильнее, Омар, – хотя на самом деле он уже не уверен, что сможет удержать этого мелкого дьявола, – придется зажимать, пока ты не…

Но тут, как избавление от неуверенности, а заодно и от других забот, за их спинами чудесным образом возникает луч света. Он исходит из ниоткуда и выбивает звезды прямо у Айка из-под черепа. Он успевает повернуться как раз в ту секунду, когда девица Луиза поднимает большой фонарь для нового удара. Снова мягкий звездный дождь. С вершины холма доносится пронзительный хохот. Такие шутки они любят больше всего, эти вороны: спасенная дева открывает глаза, и кого она видит – героя? Рыцаря, освободителя? Ничего подобного. Она видит, как злодей в красных кальсонах ломает шею ее папе, а рядом в куче мусора валяется истекающий кровью муженек. Перед этим она, естественно… впрочем, к делу не относится. Это лишний раз подтверждает – а то нет: не трогай джинна! Как бы он ни стонал, как бы ни рыдал… оставь его как есть, сам знаешь с чем.

А не то смеяться будут сам знаешь над кем.

Может, Айк и посмеялся бы с ними вместе, если бы снова не провалился в подводную серость.