Текст книги "Дж.Д. Сэлинджер. Идя через рожь"

Глава 5
Преисподняя

 
Тигр, о тигр! кровавый сполох,
Быстрый блеск в полночных долах,
Устрашительная стать,
Кто посмел тебя создать?
……………………………
А когда ты в ночь умчался,
Неужели улыбался
Твой создатель – возлюбя
И ягненка, и – тебя?
 

Уильям Блейк. Тигр[131]131
  Перевод В. Топорова.


[Закрыть]

День 6 июня 1944 года стал одним из определяющих в жизни Сэлинджера. Высадка в Нормандии и последовавшие за ней одиннадцать месяцев боев наложили глубокий отпечаток на личность писателя и на все его творчество.

О высадке в Нормандии и вообще об участии в войне Сэлинджер упоминал довольно часто, но никогда не вдавался в детали. «Отец словно бы считал, – вспоминает его дочь Маргарет, – будто мне и так понятно все, о чем он умалчивает»[132]132
  Сэлинджер Маргарет. Над пропастью во сне.


[Закрыть]. Скрытность Сэлинджера, к тому же выполнявшего по службе секретные задания, отнюдь не облегчает жизнь его биографам. Велик соблазн формально перечислить операции, в которых принимало участие его подразделение, и местности, где писатель побывал за месяцы боев, а потом сразу перейти к более богато документированным периодам его жизни. Но мы попробуем по рассказам очевидцев и данным военных архивов, насколько возможно, восстановить кое-какие детали его фронтовой биографии.

К концу мая 1944 года союзники сосредоточили на Британских островах крупнейшие в истории силы вторжения. Десант планировалось осуществить одновременно на нескольких участках французского побережья. Четвертая пехотная дивизия, в которой служил Сэлинджер, была включена в состав оперативной группы «Ю» и должна была высадиться на участке нормандского пляжа, проходившего у военных под кодовым названием сектор «Юта».

В ожидании начала операции Сэлинджер неотлучно проводил дни и ночи на борту транспортного судна, стоявшего на якоре в одной из гаваней в графстве Девоншир, скорее всего в Бриксхеме. То и дело возникавшие слухи, что, мол, высадка назначена прямо на завтра, изводили личный состав не меньше чем вынужденное бездействие.

Но вот вечером 5 июня солдатам на ужин был подан стейк. Товарищи Сэлинджера дружно решили, что это неспроста. И правда, ночью флотилия снялась с якорей и двинулась через Ла-Манш. В двенадцати милях от нормандского побережья на транспортных кораблях заглушили двигатели, в ожидании приказа к высадке люди напряженно вслушивались в отдаленную канонаду.

Когда приказ поступил, Сэлинджер вместе с еще тридцатью солдатами занял свое место на десантном катере. Катер с трудом прокладывал себе путь в нешуточных волнах, воздух содрогался от залпов гигантских корабельных орудий, утренний небосвод озарялся взрывами. Ближе к берегу стало видно, как по пляжу ударяют снаряды, поднимая фонтаны песка. Кто-то из солдат молился, кто-то плакал, но большинство застыло в молчании. Под прикрытием дымовой завесы катер подошел почти вплотную к пляжу, аппарель упал в прибой, люди по пояс в воде побежали на берег.

Подразделение Сэлинджера должно было высадиться на пляж в секторе «Юта» в половине седьмого, с первой волной десанта. Однако, как рассказывает участник этих событий, оно задержалось с высадкой и десантировалось на десять минут позже со второй волной[133]133
  Ферстман Ричард. Личная война Вернера Климана (Werner Kleeman’s Private War)//Нью-Йорк таймс, 11 ноября 2007.


[Закрыть]. За этот краткий промежуток времени течение отнесло катер Сэлинджера на полкилометра южнее – немецкие укрепления там были не такие мощные, как в первоначально намеченной для штурма точке, а минные поля – не такие плотные. Уже через час после высадки Сэлинджер со своим подразделением шагал по дамбе на запад, на соединение с основными силами 12-го пехотного полка.

Полку пришлось преодолевать тяжелейшее препятствие. Немцы затопили водой низину, простиравшуюся на три километра вширь сразу за песчаным пляжем, а на пересекавшие ее дамбы обрушили шквальный орудийный огонь. Американцы были вынуждены наступать по пояс в воде – их косили неприятельские залпы, многие проваливались в незаметные под водой ямы. На то, чтобы преодолеть три кошмарных километра, 12-му полку понадобилось три невыносимых часа[134]134
  Центр военной истории армии США (далее: ЦВИА США).


[Закрыть].

К вечеру полк продвинулся на восемь километров в глубь вражеской обороны – дальше всех частей, высадившихся в секторе «Юта», – и остановился у деревни Бёзвиль-о-Плэн. Здесь ему встретилось новое препятствие – так называемый бокаж, то есть местность, расчерченная земляными валами с высаженными на них деревьями. Эти лесозащитные полосы закрывали обзор и мешали движению техники. Вместо того чтобы в ночи вслепую атаковать засевших в деревне немцев, американцы окопались под прикрытием лесополос и затаились, опасаясь перекинуться словом или прикурить сигарету. Для 12-го полка «самый длинный день в жизни» не закончился даже с наступлением ночи. Для Сэлинджера он ознаменовал начало одиннадцатимесячного пребывания в преисподней, из которой он сумел выбраться живым и здоровым, с неизуродованной душой.

Потом до конца жизни одной из самых дорогих ему вещей была шкатулка, где хранились пять звездочек за участие в сражениях и знак «Президентская благодарность за отвагу»[135]135
  Сэлинджер Маргарет. Над пропастью во сне.


[Закрыть]. Несмотря на то что служил он в контрразведке, на поле боя Сэлинджеру приходилось брать на себя командование и взводом, и ротой. От его приказов зависела жизнь людей, и он по зову долга принимал на себя ответственность за них.

В отличие от многих американцев, которые рвались в бой и с нетерпением дожидались «славной» высадки во Франции, Сэлинджер смотрел на войну более реалистично. Еще даже не нюхав пороху, в рассказах «Мягкосердечный сержант» и «День перед прощанием» он выразил свое отношение к фальшивой идеализации войны, попытался представить ее разгулом кровавого абсурда. Но как ни богато было его воображение, оно не могло и близко подготовить Сэлинджера к тому, с чем он столкнулся в Европе.

На заре 7 июня командование 12-го пехотного полка отметило, что немцы подтягивают к деревне Бёзвиль-о-Плэн свежие силы. Несмотря на тяжелые условия местности, в 6.30 утра американцы снова поднялись в атаку. Сломленные немецкие части оставили позиции и начали отступать в северном направлении – 12-й полк преследовал их по пятам.

Перед 4-й пехотной дивизией, в состав которой помимо 12-го входили также 4-й, 8-й и 22-й пехотные полки, стояла задача: действуя в составе 7-го армейского корпуса, занять город Шербур. Этому важному морскому порту предстояло сыграть ключевую роль в переброске на континент основных союзнических сил. Дивизия успешно развивала наступление на север, пока не уперлась в мощную немецкую оборонительную линию. Тут ей пришлось вступить в тяжелые бои, в ходе которых труднее всего пришлось именно 12-му полку.

Полк оказался запертым между деревнями Эмондвиль и Азевиль, превращенными немцами в настоящие крепости[136]136
  ЦВИА США. Боевые рапорты 4-й пехотной дивизии, 6 июня 1944 – июль 1945 (далее: БР), рапорт от 8 июня 1944.


[Закрыть]. Двое суток подряд американцы сражались под плотнейшим перекрестным артиллерийско-минометным огнем. Видя отчаянное положение 12-го полка, командование дивизии бросило на укрепления в Азевиле соседние части. Полк получил некоторое облегчение на фланге и сосредоточил все усилия на взятии Эмондвиля. Раз за разом солдаты поднимались в атаку и всякий раз, понеся большие потери, продвигались вперед лишь на считаные метры. Но в конце концов неприятель вынужден был отступить, и 12-й полк вошел в Эмондвиль[137]137
  Сержант Джим Макки, 3-й батальон, 12-й пехотный полк. 12 января 2003.


[Закрыть].

Успех был достигнут дорогой ценой – ради освобождения деревни, довоенное население которой не превышало ста человек, полк потерял триста солдат, десятую часть своего личного состава.

Одиннадцатого июня 12-й полк вошел в городок Монтебур, но при этом вырвался слишком далеко вперед и получил приказ отступить и дождаться подхода основных сил дивизии. Оставленный американцами городок немедленно заняли немцы[138]138
  ЦВИА США. БР, рапорт от 12 июня 1944.


[Закрыть]. Засев в Монтебуре и умело организовав оборону, около двухсот немецких солдат на протяжении недели сдерживали атаки 12-го и 8-го пехотных полков, многократно превосходивших их численностью. В итоге Монтебур был взят только 19 июня.

Среди боев Сэлинджер выкроил время, чтобы черкнуть несколько слов Уиту Бернетту. Двенадцатого июня он отправил ему открытку, в которой неровным, неразборчивым почерком написал, что сам он жив-здоров, но «времени заняться книгой нет ни минуты»[139]139
  Сэлинджер в письме к Уиту Бернетту, 12 июня 1944.


[Закрыть].

Немцы тем временем отошли к Шербуру, и дальше им отступать было некуда – позади был только океан. В ходе осады город был превращен в руины, однако немецкое командование не принимало предложений о капитуляции. Немцы решили держаться как можно дольше, чтобы успеть нанести максимальный урон портовым сооружениям и предотвратить их использование союзными силами вторжения. Когда американцы вошли в Шербур, на его улицах закипели ожесточенные бои. В них успел принять участие и Сэлинджер, чей полк вступил в город 25 июня[140]140
  ЦВИА США. БР, рапорт от 25 июня 1944.


[Закрыть]. На следующий день немцы прекратили организованное сопротивление, не успев до конца разрушить шербурский порт.

В битве за Шербур 12-му полку сдалось в плен много немецких солдат – семьсот человек 24 июня и восемьсот – на следующий день. Контрразведчик Сэлинджер решал, кого из них следует допросить, а допросив, передавал полученные сведения командованию. Это была титаническая работа, и делалась она отнюдь не в тыловой тиши, а прямо на передовой.

На всем протяжении боев за Нормандию 12-й пехотный полк постоянно оказывался в самых горячих точках, на участках самых кровопролитных боев. После сурового крещения огнем личный состав полка был спаян нерушимыми узами фронтового братства. Как и его товарищи по оружию, Сэлинджер поднимался в атаку не ради освобождения Франции или победы демократии – его побуждал долг, но не перед командованием, а перед теми, кто сражался в одном с ним строю.

Первого июля 12-й пехотный полк расположился на отдых неподалеку от сектора «Юта», где три недели назад он высадился на французскую землю. Впервые с 6 июля Сэлинджер с однополчанами получили возможность нормально выспаться, помыться и сменить белье. Здесь же был подведен итог потерям: если перед началом операции в полку числилось 3080 человек, то к июлю в живых осталось только 1130. Высокие потери сопровождали весь боевой путь 12-го полка. Он потерял во Второй мировой войне больше, чем любой другой полк американской армии.

Девятого июня, в разгар боев в Нормандии, журнал «Стори» принял к публикации рассказ «Элейн», за который автору причитались «обычные двадцать пять долларов»[141]141
  Уит Бернетт в письме к Гарольду Оберу, 9 июня 1944.


[Закрыть]. В том же письме, где он сообщал о гонораре за «Элейн», Уит Бернетт доводил до сведения Гарольда Обера, что не станет издавать сборник рассказов Сэлинджера, предварительно озаглавленный «Молодые люди», а вместо этого лучше дождется от него большой вещи. Сэлинджеру в это время было, разумеется, не до сборников и гонораров, однако писательское самолюбие не оставляло его и теперь.

Дороти Олдинг немедленно известила Сэлинджера о том, что у Бернетта поменялись планы. Двадцать восьмого июня в только что освобожденном Шербуре он написал своему редактору очень спокойное по тону письмо. В нем говорилось, что Сэлинджеру понятно нежелание Бернетта издавать сборник, что после войны он обязательно продолжит работу над романом и, если все будет в порядке, попробует управиться за полгода[142]142
  Сэлинджер в письме к Уиту Бернетту, 28 июня 1944.


[Закрыть].

Освободив Шербур и тем самым открыв морские ворота для массированной переброски во Францию живой силы и техники, союзные войска двинулись на юго-восток. По дорогам Нормандии поползли нескончаемые танковые и пехотные колонны.

Последней преградой на их пути с полуострова на континентальный простор встал старинный укрепленный город Сен-Ло. Взять его надо было любой ценой.

Сен-Ло окружала такая же неудобная для наступательных действий местность, на какой Сэлинджер с однополчанами оказались вскоре после десантирования. Его окрестности представляли собой поля, разделенные земляными валами с высаженными по ним лесополосами. Танкам невозможно было прорваться сквозь такой лабиринт, летчики под густым зеленым пологом зачастую не замечали своей пехоты, и та гибла под «дружественным» огнем.

Пробиваться к Сен-Ло бойцам 4-й дивизии приходилось врукопашную – отбив одно поле, оставив за собой павших и протиснувшись сквозь очередную «живую изгородь», они снова оказывались на абсолютно таком же поле, за которое вновь разгоралась схватка. Двенадцатому полку, первому вступившему в этот кошмар, под Сен-Ло пришлось даже круче, чем под Эмондвилем.

«Битва в живых изгородях», как впоследствии назвали этот эпизод Второй мировой войны, стала серьезным испытанием для боевого духа американских войск. Воодушевленные зрелищем нескончаемого потока танков и другого тяжелого вооружения, разгружаемого в порту Шербура, еще больше поверившие в победу после ковровой бомбардировки, которой союзная авиация подвергла Сен-Ло и его окрестности, они внезапно оказались участниками средневекового побоища. Когда 18 июля Сен-Ло был наконец взят, от города не осталось камня на камне.

Следующие две недели 12-й полк наступал в южном направлении. В условиях наступления нормандские деревни и маленькие городки, такие как Вильдьё-ле-Пёль, Бресе и Мортен, становились важными центрами коммуникаций. Поэтому главной задачей контрразведчиков было обеспечить сохранность и работоспособность железнодорожных станций и средств связи.

Сэлинджер со своим полком находился поблизости от городка Мортен, когда там в тяжелом положении оказалась соседняя 30-я пехотная дивизия, – 7 августа немцы предприняли на занимаемом ею участке мощное контрнаступление силами трех танковых и двух пехотных дивизий. Двенадцатый полк был в экстренном порядке придан 30-й дивизии и в ее составе несколько дней отчаянно сражался, сдерживая превосходящие силы противника. Переломить ситуацию союзникам удалось лишь благодаря массированному применению авиации.

Тринадцатого августа 1944 года 12-й пехотный полк был возвращен в состав 4-й пехотной дивизии и в первых рядах наступающих войск начал продвижение на юго-восток. Первоначально американское командование не планировало ввязываться в битву за Париж – по опыту боев в Нормандии союзники знали, что немцы умеют стоять насмерть. Но для французов освобождение столицы было делом чести, и в конце концов им удалось заручиться помощью американцев.

Пятнадцатого августа в Париже началась всеобщая забастовка, 20-го парижане принялись возводить баррикады и вступать в перестрелки с немецким гарнизоном, а 24 августа 12-й пехотный полк вместе со 2-й танковой дивизией Сражающейся Франции вышел на подступы к Парижу.

Гитлер отдал приказ оборонять Париж до последнего солдата, а когда силы обороняющихся будут исчерпаны, стереть город с лица Земли. Но военный комендант Парижа генерал Дитрих фон Холтитц ослушался фюрера и не стал оказывать сопротивления. В полдень 25 августа 1944-го он сдал город французам и капитулировал вместе с семнадцатитысячным немецким гарнизоном.

Сэлинджер вошел в Париж с передовыми американскими частями[143]143
  ЦВИА США. БР, рапорт от 25 августа 1944.


[Закрыть]. К этому моменту еще не все немецкие подразделения выполнили приказ о капитуляции, кое-где постреливали снайперы, но парижане, как показалось Сэлинджеру, почти не обращали на них внимания: праздничные толпы, запрудившие бульвары, приветствовали освободителей.

Освобождение Парижа Сэлинджер рисует в исключительно восторженных тонах. Когда он с товарищами проезжал по бульварам на джипе, празднично одетые парижанки протягивали им для поцелуя своих детей и сами тянулись обнять и расцеловать американских военных. Мужчины наперебой задаривали их бутылками вина. Такой прием отогревал души и радовал сердца солдат, прошедших через тяжелейшие бои на нормандском побережье, под Сен-Ло и Шербуром. Уже только ради него, замечает Сэлинджер, стоило затевать высадку в Нормандии[144]144
  Сэлинджер в письме к Уиту Бернетту, 9 сентября 1944.


[Закрыть].

Перед 12-м пехотным полком была поставлена задача подавить последние очаги сопротивления в юго-восточном секторе города. Военные контрразведчики тем временем занялись выявлением затаившихся коллаборационистов. Как вспоминает Джон Кинан, сослуживец Сэлинджера по Корпусу военной контрразведки и ближайший его фронтовой друг, они вдвоем арестовали француза, сотрудничавшего с нацистами, но окружившая их толпа решила устроить самосуд. Парижане силой отбили арестованного у Кинана с Сэлинджером, которые не рискнули применить оружие и лишь молча наблюдали, как его забивают до смерти. Но даже этот страшный эпизод не омрачил Сэлинджеру парижских дней, которые он потом вспоминал как самые яркие в жизни. А его странно спокойное отношение к убийству человека, за жизнь которого он должен был бы отвечать, говорит лишь о том, что слишком много смертей он повидал за лето 1944 года.

В Париже Сэлинджер провел всего несколько дней, но они стали для него счастливейшими за всю войну. Впечатлениями от этих дней он поделился с Уитом Бернеттом в письме, написанном 9 сентября, – самом восторженном из писем, когда-либо вышедших из-под его пера.

Недолгое пребывание в Париже ознаменовалось для Сэлинджера не только сопричастностью к союзнической победе, но и его собственной, личной победой – знакомством с Хемингуэем. Писатель в то время был военным корреспондентом журнала «Кольерс» и, по его собственным словам, умудрился проникнуть в Париж, когда тот был еще занят немецкими войсками.

Узнав, что Хемингуэй в Париже, Сэлинджер быстро сообразил, где его искать. Они с Джоном Кинаном погрузились в свой джип и направились прямиком к отелю «Ритц».

Хемингуэй встретил Сэлинджера радушно, как старого приятеля. Он сказал, что читал рассказы Сэлинджера, а самого его узнал с первого взгляда – по портрету в журнале «Эсквайр». Когда Хемингуэй спросил, нет ли у него с собой чего-нибудь новенького, Сэлинджер протянул ему июльский номер «Сатердей ивнинг пост» с рассказом «День перед прощанием». Хемингуэй тут же рассказ прочитал, и он ему очень понравился. Потом они заказали себе выпить и поговорили о литературе. Для Сэлинджера, стосковавшегося по таким разговорам, эта беседа была как бальзам на душу. А еще его порадовало, что, вопреки опасениям, Хемингуэй вовсе не держал себя высокомерным, надутым мачо. В целом он нашел Хемингуэя человеком простым и обаятельным, «очень симпатичным парнем»[145]145
  Сэлинджер в письме к Уиту Бернетту, 9 сентября 1944.


[Закрыть].

Может сложиться впечатление, будто Сэлинджер отправился к Хемингуэю из простого тщеславия, чтобы потом хвастаться знакомством со знаменитостью. На самом деле все несколько сложнее. Сэлинджер никогда не выражал особого восхищения Хемингуэем – ни как человеком, ни как писателем. В то же время главными его литературными кумирами были Шервуд Андерсон и Фрэнсис Скотт Фицджеральд. Когда-то эти двое здесь же в Париже помогли неприкаянному, делающему первые шаги в литературе Эрнесту Хемингуэю. То есть в «Ритц» Сэлинджер ездил не просто на встречу со всемирно известным писателем, а затем, чтобы обозначить духовную преемственность со своими литературными предшественниками.

Сэлинджер с Хемингуэем продолжали общаться и после парижского свидания. Мы не располагаем достоверными свидетельствами новых их встреч, но, судя по многолетней доверительной переписке, такие встречи вполне могли иметь место.

В биографии Сэлинджера Уоррен Френч излагает такой эпизод, который сам он, правда, склонен считать апокрифическим: желая доказать Сэлинджеру превосходство германского «люгера» над американским «кольтом» 45-го калибра, Хемингуэй взял и отстрелил голову оказавшейся поблизости курице. Если верить Френчу, этот случай нашел отражение в рассказе Сэлинджера «Дорогой Эсме с любовью – и всякой мерзостью», в том его эпизоде, когда персонаж по имени Клей рассказывает, как подстрелил на войне кошку.

Встречались они после «Ритца» или нет, но переписка с Хемингуэем очень поддерживала Сэлинджера до самого конца войны. Он был благодарен Хемингуэю за дружбу и за умение внушить надежду в трудную минуту[146]146
  Сэлинджер в письме к Эрнесту Хемингуэю, 27 июля 1945.


[Закрыть]. Однако теплые чувства к Хемингуэю как человеку у Сэлинджера не распространялись автоматически на его творчество – вспомнить хотя бы, как скептически в «Над пропастью во ржи» Холден Колфилд отзывается о романе «Прощай, оружие!»[147]147
  Сэлинджер разделял в Хемингуэе писателя и человека. Он говорил Элизабет Мюррей, что на самом деле Хемингуэй по натуре человек мягкий, но так долго носит литературную маску крутизны, что она практически срослась с ним. Сэлинджеру был чужд один из основополагающих хемингуэевских мотивов. «Меня отвращает, – объяснял он, – превознесение как высшей добродетели голой физической отваги, так называемого мужества. Видимо, потому, что мне самому его не хватает».


[Закрыть].

В августе 1944 года Сэлинджер отослал Уиту Бернетту рассказ «Я сошел с ума», чем немало его озадачил. Первый рассказ, написанный от лица Холдена Колфилда, явно представлял собой одну из шести готовых, по утверждению Сэлинджера, глав романа, обещанного издательству «Стори пресс». Получив ее в виде самостоятельного рассказа, Бернетт мог решить, что романа ему от Сэлинджера не дождаться.

Есть два объяснения тому, почему Сэлинджер превратил главу из романа в рассказ. Возможно, он хотел, чтобы Холден Колфилд успел высказаться от первого лица вне зависимости от того, выживет его создатель на войне или нет. С другой стороны, Сэлинджер мог таким образом попробовать реанимировать замысел сборника «Молодые люди», подтолкнуть издателя к мысли, что если вместо романа все равно будет написан цикл рассказов, то уж лучше напечатать рассказы, чем вовсе ничего.

Рукопись «Я сошел с ума» уже некоторое время лежала на столе у Бернетта, когда он получил то самое восторженное письмо от 9 сентября, в котором среди прочего Сэлинджер упоминал о своем гипотетическом сборнике. По его словам, в Англии он продолжал писать, с 14 апреля до 6 июня (дня высадки в Нормандии) закончил целых шесть рассказов[148]148
  Позже, в том же 1944 г., Сэлинджер утверждал, что с января до июня на Британских островах он написал 8 рассказов. Поскольку в письме от 9 сентября упомянуты только вещи, написанные после 14 апреля (то есть после того, как Бернетт предложил Сэлинджеру издать сборник), два рассказа он, видимо, написал в январе – начале апреля. Ими могли быть две главы из будущего романа «Над пропастью во ржи» или какие-то две вещи, неизвестные нам даже по названию. Не исключено также, что именно этим отрезком времени датируется утраченный рассказ «Дочь великого покойника».


[Закрыть] и еще три начал в действующей армии. Все эти рассказы ему самому нравились, их вполне можно было включить в сборник в случае, если Бернетт решит все-таки его издать.

К письму Сэлинджер приложил следующий перечень рассказов, из которых, с его точки зрения, мог быть составлен сборник: «Затянувшийся дебют Лоис Тэггетт», «Элейн», «Молодые люди», «День перед прощанием», «Смерть пехотинца», «Детский эшелон», «Раз в неделю – тебя не убудет», «Парень, который остался в Теннесси», «Крохотулька», «Я сошел с ума». Из трех не оконченных на тот момент рассказов название имелось только у «Магического окопчика». В отношении другого Сэлинджер колебался между вариантами «Что видел Бэйб» и «О-ля-ля!». Третий рассказ был обозначен им просто как «еще один без названия».

Поразмышляв несколько недель, Бернетт надумал все-таки издавать сборник рассказов Сэлинджера. Рукопись рассказа «Я сошел с ума» пролежала у него до 26 октября, пока он не вернул ее Гарольду Оберу, сопроводив запиской, в которой извещал литературного агента Сэлинджера, что принимает к публикации в журнале «Стори» рассказ «Раз в неделю – тебя не убудет» и возвращает «залежавшийся у нас рассказ «Я СОШЕЛ С УМА»[149]149
  Выделено прописными буквами в записке Бернетта.


[Закрыть].

Второй из незавершенных к тому времени рассказов, который Сэлинджер сначала хотел озаглавить «Что видел Бэйб» или «О-ля-ля!», увидел свет в 1945 году под совсем другим названием – «Солдат во Франции». А «еще один без названия» оказался впоследствии то ли рассказом «Сельди в бочке», то ли до сих пор не опубликованной вещью под названием «Прыщ на ровном месте», которую Бернетт отверг и возвратил автору.

«Магический окопчик» – первый рассказ, написанный Сэлинджером в перерывах между боями, и, пожалуй, лучшее из всех его неопубликованных произведений. Основанная на собственном военном опыте автора, эта вещь – единственная у Сэлинджера, в которой описываются собственно боевые действия.

Рассказ от начала до конца проникнут жгучей ненавистью к войне. Авторское видение настолько расходится с насаждавшимся пропагандой, что еще немного – и Сэлинджер рисковал бы навлечь на себя обвинения в подрывной деятельности[150]150
  Сэлинджер в письме к Элизабет Мюррей, 30 декабря 1945.


[Закрыть]. Уже в самом «Магическом окопчике» он предрекал, что его военные произведения не смогут увидеть свет «на протяжении жизни еще нескольких поколений». Даже если бы рассказ каким-то чудом просочился сквозь военную цензуру, едва ли нашелся бы издатель, который отважился бы его опубликовать.

Действие «Магического окопчика» происходит вскоре после высадки союзных войск в Нормандии. Водитель джипа, солдат по имени Гэррити, подбирает голосующего у обочины бойца и, будучи человеком болтливым, принимается рассказывать пассажиру обо всем, что происходило с его батальоном на французской земле. Главным героем повествования Гэррити становится его однополчанин Льюис Гарднер, жертва боевого посттравматического синдрома.

Вскоре после высадки батальон, где служат Гэррити и Гарднер, получает приказ взять высоту, на которой прочно окопались немцы. Неприятель вдвое превосходит числом американцев, которым, прежде чем добраться до поросшей лесом высоты, надо преодолеть болотистую опушку. Два дня под ураганным пулеметно-минометным огнем батальон штурмует вражеские позиции. От пуль и осколков солдаты пытаются спрятаться в разбросанных там и тут по болоту одиночных окопах.

В разгар боя Гарднер укрывается в таком окопе-ячейке, и там ему является призрак солдата в защитных очках и причудливой каске. К ужасу своему, Гарднер понимает, что призрак – это его еще не родившийся сын Эрл, который сражается на какой-то будущей войне. Гарднер замышляет сына убить и тем самым грядущую войну предотвратить.

Болея за друга, Гэррити собирается залезть в один окоп с Гарднером и ударом приклада выбить у него эту блажь из головы. Но угодивший в спину осколок не дает Гарднеру осуществить замысел.

Гэррити приходит в себя в госпитале, развернутом прямо на морском берегу. Здесь же лежит тронувшийся рассудком Гарднер.

В описании того, как контуженый солдат с огромным трудом встает с больничной койки, уже заметно умение Сэлинджера скупыми словами передать широкий спектр смыслов и эмоций, – умение, которое несколько лет спустя принесет славу его рассказам, напечатанным в журнале «Нью-Йоркер». Гарднер в пижаме, со смертным ужасом в глазах, мертвой хваткой вцепился в шест, поддерживающий госпитальную палатку, «как цепляются за поручни на самом жутком аттракционе кони-айлендского луна-парка, с которого, чуть зазеваешься – слетишь, и голова всмятку».

У рассказчика, Гэррити, с головой тоже не то чтобы все в порядке – речь его тороплива и путана, он с нездоровым любопытством каждый день ходит смотреть, как грузят на корабли эвакуируемых искалеченных солдат. До Гарднера ему пока далеко, но худшее у него еще впереди.

В «Магическом окопчике» армия предстает жестоким, безликим и бездушным монстром, не ведающим сострадания и пожирающим все новые и новые порции пушечного мяса. Война же у Сэлинджера – дело до отчаяния бессмысленное. Он внушает это читателю всем строем повествования, и особенно его концовкой. Гэррити разыскивает Гарднера не для того, чтобы справиться о его здоровье, а потому что ему любопытно, убил он своего привидевшегося сына или нет. Оказывается, что убивать Эрла Гарднер не стал – тот сказал отцу, что ему «нравится на войне».

Эти-то слова Эрла окончательно и подкосили Гарднера. После всех пережитых военных кошмаров что же он такого сделает – или, наоборот, не сделает, – что его сын полюбит войну, не замечая ее бессмысленной жестокости? В каком-то смысле Сэлинджер обращается здесь ко всему своему поколению с призывом научить детей видеть абсурдно-бесчеловечную сущность войны.

После освобождения Парижа начальник штаба генерала Эйзенхауэра самоуверенно заявил, что «с военной точки зрения, кампания уже выиграна». Союзническое командование с ним согласилось, и даже Черчилль с Рузвельтом отныне исходили из того, что окончательная победа будет достигнута к середине октября. Военно-почтовая служба армии США прекратила прием рождественских подарков для солдат – зачем морочиться с их доставкой в Европу, если к Рождеству война все равно закончится.

Немецкие войска действительно довольно быстро были изгнаны из Франции. Но, отступив, они заняли оборону на Западном валу – мощной системе укреплений (союзники чаще называли ее линией Зигфрида), протянувшейся с севера на юг, от Бельгии до Швейцарии, вдоль всей германской границы.

Перед 1-й и 3-й американскими армиями была поставлена задача выйти к Рейну и подготовиться к вторжению в центральные районы Германии. Для этого надо было прорвать линию Зигфрида, которая на пути продвижения американских дивизий проходила через Хюртгенвальд – невысокие, но довольно крутые горы, поросшие невероятно густым лесом. Местность и без того труднопроходимая, Хюртгенвальд был буквально нашпигован немецкими дотами – наступающие зачастую замечали их, только попав под огонь. Немногочисленные проходы в минных полях и проволочных заграждениях были хорошо пристреляны немецкими артиллеристами и минометчиками. Танки в Хюртгенвальде были практически бесполезны, авиация не видела целей, укрытых под плотным пологом леса.

Хюртгенвальд можно было в принципе обойти с севера и юга. Но, с одной стороны, американское командование не хотело оставлять неподавленный очаг сопротивления в тылу наступающих войск. С другой – в Хюртгенвальде находилось большое водохранилище: если бы немцы взорвали его плотину, вода затопила бы долину реки Рур и надолго задержала бы наступление союзников.

Седьмого сентября полк Сэлинджера вступил на территорию Люксембурга, а два дня спустя – уже в Бельгию. Казалось, худшее осталось далеко позади, в Нормандии, и впереди – лишь триумфальное шествие по освобожденным городам.

Четвертой пехотной дивизии, в которой воевал Сэлинджер, выпала честь первой из американских дивизий вступить на территорию Третьего рейха. Она должна была прорвать линию Зигфрида, очистить Хюртгенвальд от войск противника и, закрепившись там, прикрывать фланг наступающей 1-й армии. Таким было начало тяжелейшего, длиною в несколько месяцев, отрезка в жизни Сэлинджера.

Еще во время наступления по территории Франции у американцев возникали непредвиденные трудности, но до поры до времени все они казались просто досадными мелочами. Так, спустя всего неделю после взятия Парижа начались перебои с горючим. Потом пришлось сократить рацион сигарет – эта, казалось бы, ерунда отнюдь не способствовала укреплению боевого духа. Американские солдатские ботинки не выдержали испытания проливными сентябрьским дождями – они, как выяснилось, прекрасно пропускали воду. Войска затребовали галош, но требование осталось без ответа.

Вообще снабжение передовых частей заметно ухудшалось – пути подвоза растянулись, дороги тонули в грязи. Во второй половине сентября внезапно установились сильные холода, предвестники одной из самых студеных зим на памяти европейцев. Тыловые службы, ранее прекратившие доставку рождественских подарков, не сообразили обеспечить войска на передовой утепленным зимним обмундированием.

Тринадцатого сентября 12-й пехотный полк армии США, перейдя границу Третьего рейха, вступил в Хюртгенвальд. Как и предполагало командование 4-й дивизии, пехотинцы не встретили ни намека на сопротивление. Личный состав полка, правда, не знал, что в случае столкновения с неприятелем долго ему было не продержаться – колонна с боеприпасами осталась далеко позади.

Окрыленное успехом, командование дивизии решило начать продвижение в глубь линии Зигфрида[151]151
  ЦВИА США. БР.


[Закрыть]. В час ночи с 13-го на 14-е сентября 12-й и 22-й полки 4-й дивизии под прикрытием темноты и густого тумана вышли к немецким укреплениям – и там тоже не обнаружили ни единого неприятельского солдата. К вечеру 12-й пехотный полк занял позицию на высоте, господствовавшей над стратегически важной дорогой.