Текст книги "Уоррен Баффетт. Танцуя к богатству!"

В тот вечер четверга, когда многие газеты выпустили свои истории о невероятных событиях в Salomon – когда история вышла, уже никак не получится держать это в секрете, – Джон Гатфреунд и Том Штраус поговорили по телефону с Герри Корриганом. Проблемы поджидали их повсюду, и в разговоре Гатфреунд и Штраус ставили под сомнение свою способность продолжать управлять Salomon.

На следующее утро, в 6.45 по времени Омахи, Баффетта разбудил телефонный звонок. На линии были Гатфреунд, Штраус и Марти Липтон. Гатфреунд сказал, что они со Штраусом уходят в отставку, и встал вопрос о том, кто займет их место. Позже Гатфреунд признается, что попросил Баффетта занять его место. Баффетт считает, что он вызвался сам. Он ни в коем случае не стал бы принимать решения у себя дома и сказал, что позвонит в Нью-Йорк, когда доберется до офиса, находящегося в пяти минутах езды от дома. Добравшись туда, он посмотрел на только что пришедший факс статьи из утреннего выпуска New York Times, и заголовок на первой странице гласил: «Уолл-стрит видит серьезную угрозу для Salomon Bros; они боятся, что из-за ухода высшего руководства со своих постов уменьшится и количество клиентов». В 7.45 утра по времени Омахи он перезвонил в группу компаний Salomon и сказал, что примет управление компанией до тех пор, пока дела не наладятся.

До сих пор в газетах пишут, что он вступил в должность, чтобы защитить вклад Berkshire в $700 миллионов, но это невероятно упрощенная точка зрения. Конечно, Баффетт желал, чтобы его инвестиции были в безопасности. Но, кроме этого, он еще и являлся одним из директоров компании, которая по уши зарылась в проблемах, и, как далеко не все директора, он чувствовал обязательство перед всеми своими акционерами. С обязанностями исполнительного директора Berkshire Баффетт справлялся легко, и у него оставалось время одновременно разбираться с проблемами на втором фронте. За $1 в год, который он зарабатывал в Salomon, ему не нужно было тратить время, отрабатывая условия контракта о найме на работу. Он хорошо знал, что меняет свою жизнь, и далеко не в лучшую сторону. «Но кто-то должен был делать это, – сказал Баффетт тогда и говорил с тех пор всегда, – и я был логичным кандидатом».

В то пятничное утро Баффетт запланировал немедленно лететь в Нью-Йорк. Но совет Salomon попросил его остаться в офисе и подождать звонка от Корригана, а ждать пришлось довольно долго. Пока Баффетт ждал, биржа открылась – но торги акциями Salomon так и не начались. Потом раздался звонок от Корригана. Он был краток и сказал, что готов отвлечься немного на 10-дневный период теперь, когда Баффетт вступал в игру. До сих пор не увидев письма от Федерального резервного банка, Баффетт и понятия не имел, о чем говорил Корриган, но из контекста заключил, что резервный банк, должно быть, запрашивает информацию. Когда разговор закончился, Баффетт полетел в Нью-Йорк и прибыл туда около четырех часов вечера. К тому времени компания Salomon опубликовала новости, что Баффетт становится временным председателем совета директоров, а Нью-Йоркская биржа открыла торги акциями Salomon. После этого краткого сообщения торговля акциями оживилась, и они поднялись в цене на доллар, закрыв торги на отметке немного менее $28.

Личное расписание Баффетта в тот день включало в себя вечернюю встречу с Корриганом в офисе Федерального резервного банка, на которую Гатфреунд и Штраус тоже явились и оказались на совещании, абсолютно лишенном той атмосферы добродушности, которая обычно сопутствует Баффетту. Корриган с горечью заявил, что временные директора работали, по его мнению, из рук вон плохо; он предупредил Баффетта, что ему не стоит пытаться обходить Корригана, прося помощи у «друзей из Вашингтона»; и в наводящем ужас, но таинственном комментарии сказал Баффетту готовиться к любому развитию событий.

Потом он попросил Баффетта удалиться, чтобы поговорить лично с Гатфреундом и Штраусом, двумя людьми, которые долгое время были – здесь уже нужно использовать прошедшее время – его друзьями. Когда эти двое вышли, Гатфреунд сказал Баффетту, что Корриган эмоционально выразил личные сожаления о той роли, которую сыграл в окончании их карьеры. Гатфреунд, стоя до конца, со злостью отмахнулся от обсуждения этого инцидента в разговоре с Баффеттом, говоря, что не собирается позволять Корригану «отпускать его грехи». Сегодня Баффетт, вспоминая эти странные моменты, вспоминает и то, что Джордж Вашингтон плакал, когда подписывал смертный приговор майору Джону Андре, британскому шпиону. Но, как и Корриган, он подписал.

Для Баффетта же остаток пятницы и вся суббота ушли на принятие ключевых оперативных решений. Одно из них обязывало решить судьбу Джона Меривезера, который поспешил рассказать своим начальникам о нарушениях Мозера, когда узнал о них, но тогда, хотел того или нет, попал в паутину неразглашения информации. Марти Липтон, который часто появлялся на арене в дни этого кризиса, хотел, чтобы Меривезера уволили, как считали и многие другие члены управляющего комитета, цепляющиеся за все, что вообще могло спасти фирму.

Но Баффетт не был уверен, что можно будет честно уволить Меривезера, и продолжал призывать добиться более ясного понимания того, что по-настоящему произошло в апреле. Он получил некоторую информацию в субботу, когда два адвоката фирмы Wachtell Lipton потратили час с лишним, рассказывая Баффетту и выжившим членам управленческого комитета Salomon, что они узнали из расследования, которое началось еще в начале июля. Потом, уже вечером в субботу, вопрос о Меривезере стал уже неактуален, потому что он сам решил, что лучше всего будет уйти.

Но еще более важное решение оставалось за Баффеттом – определить, какой член исполнительной группы Salomon Brothers станет новым главой отдела по обращению с ценными бумагами, потерявшего двух начальников – Гатфреунда и Штрауса. Итак, в субботу в офисе Wachtell Lipton Баффетт поговорил с десятью членами управляющего комитета корпорации Salomon, спросив у каждого, кто из компании, по их мнению, был самым квалифицированным, чтобы управлять бизнесом. Подавляющее большинство назвали Дерика Могана, которому тогда было сорок три года, недавно вернувшегося из Токио, где он управлял отделением Salomon. Моган был назначен главой отдела банковских инвестиций. У Могана и самого был тактичный ответ на вопрос: «Думаю, если спросите многих директоров, кого они хотят видеть на этой должности, они ответят, что меня». Баффетт знал, что Гатфреунд также считал, выбор должен пасть на Могана. Итак, Баффетт определился именно в тот день. Но он решил не говорить пока ни Могану, ни всем остальным, потому что совету директоров Salomon – который собрался на экстренное совещание в 10 часов утра в воскресенье, 18 августа – необходимо было утвердить это решение, а для начала выбрать и самого Баффетта.

Даже если бы все законодательные органы ничего не предприняли за выходные, совет директоров все равно стал бы историческим событием. Но в субботу законодательные органы начали обратный отсчет для направленных в цель ракет. Они попали в офисы Salomon, в центр Манхэттена, около 10 часов утра в воскресенье, когда раздался телефонный звонок из Казначейства США. Оказалось, через несколько минут будет объявлено, что Salomon отстранена от участия в аукционах Казначейства как от своего имени, так и от имени клиентов.

Баффетт получил сообщение, когда разговаривал в небольшом конференц-зале с горсткой людей, включая Гатфреунда и Штрауса, которые должны были заявить о своем уходе с должностей на этой встрече. Трое мужчин тут же заключили, что из-за этих новостей Salomon не сможет дальше вести бизнес – не из-за экономических потерь, которые последуют из-за запрета Казначейства, но из-за того, что весь мир перефразирует новости в слоган: «Казначейство убивает Salomon. Более того, этот удар падет на компанию, которая и так с трудом справляется с кредитными проблемами и едва держится на плаву.

Да и к тому же у них не было времени что-то предпринять: уже распространились новости, что Баффетт появится в 14.30 на пресс-конференции, где его ждал вагон и маленькая тележка журналистов. Что еще хуже, тирания мирового рынка одолевала фирму. Японская биржа будет открыта поздно днем, потом лондонская и потом нью-йоркская. Плохие новости волной прокатятся от одной биржи к другой и обратно, всего лишь одним сообщением: репутация Salomon разрушена. В фирме, которая существует благодаря доверию клиентов, другие сообщения уже и не важны. Только это разрушило бы компанию.

Сидя в маленькой комнате, где они и узнали эти новости, Баффетт и остальные поспешили рассмотреть возможные варианты действий. Они видели три пути развития событий. Первый – это заставить Казначейство отменить или, по крайней мере, изменить запрет. Второй – это сохранять невозмутимый вид, бросаться уверенными заявлениями и надеяться, что весь мир поверит в этот фарс – или, другими словами, в эту ложь. Третье – ликвидировать фирму, объявив себя банкротом, надеяться уйти с честью, минимизировать урон и распределить средства равными долями среди кредиторов Salomon.

Первую стратегию отвергли почти сразу же, как только выдвинули на рассмотрение. Оставшиеся две были восприняты на равных. А значит, немедленно нужно было обратиться к адвокатам по банкротству. Была созвана команда из Wachtell Lipton, которая начала работать над решением вопроса, как огромная фирма, торгующая международными ценными бумагами, может объявить о банкротстве в воскресенье. Из-за этого, вероятно, потребуется оторвать какого-нибудь судью от просмотра бейсбольных матчей и поедания попкорна – но он может заподозрить, что неаккуратный наборщик текста добавил лишний ноль к цифре «$150 миллиардов», и, возможно, никогда не слышал о производных ценных бумагах, о выкупных соглашениях или о срыве поставок ценных бумаг. Короче говоря, объявить себя банкротом, если бы они выбрали это вариант, было бы кошмаром.

Лично для Баффетта это означало тоже кошмар. Его работой теперь было внесение радикальных изменений в компанию, и банкротство не оставило бы ему причин оставаться там: он пришел спасать Salomon, а не провожать ее в последний путь. Любой человек мог бы выполнить эту работу, говорил он себе.

Итак, в то воскресное утро Баффетт заключил, что откажется от должности, если директора примут решение о банкротстве. Однако он не обманывал себя насчет того фурора, который последует, так как знал, что его выход будет рассматриваться отрицательно – будут говорить, что он покинул тонущий корабль или, что еще хуже, стал самой причиной трагедии. Баффетт давно говорил своим детям, что всю жизнь можно потратить на построение репутации, но всего лишь пять минут могут ее подорвать. В то воскресенье он напоминал себе, что эти пять минут, возможно, скоро наступят.

Но это не помешало ему вложить огромное количество энергии в план А: добиться отмены запрета. Баффетт позвонил в Казначейство, а также поговорил один раз в тот день с председателем совета управляющих Федеральной резервной системы Аланом Гринспеном. Гатфреунду и Штраусу поручили найти Корригана, с которым, как всем известно, было тяжело связаться. Меривезер предложил также свою помощь, и ему дали задание дозвониться до Ричарда Бридена, председателя Комиссии по ценным бумагам и биржам. Это порыв оказался абсолютно бесполезным. Бриден, как только Меривезер связался с ним, сказал, что участвовал в принятии решения Казначейством, объявил компанию Salomon «прогнившей до основания» и сказал, что от него помощи не дождутся.

«Делайте дела с теми людьми, которые вам нравятся и которые разделяют ваши цели».

Со стороны Казначейства подвела логистика. Когда Баффетт попытался практически незамедлительно перезвонить официальным лицам Казначейства, которые сообщили ужасные вести, линия была занята. Телефонная компания согласилась разорвать звонок, но произошли путаница, ошибка и задержка. К тому времени как Баффетту наконец удалось дозвониться до пресс-секретаря Казначейства, заявление о запрете уже понеслось по всему миру.

Пресс-секретарь Казначейства тогда заставил секретаря Казначейства Николаса Брэди, находившегося в Саратога-Спрингс, штат Нью-Йорк, на скачках позвонить Баффетту. Эти два человека были хорошими знакомыми долгие годы, но едва ли могли представить себе, что будут по разные стороны баррикад этим воскресным утром. Дрожащим от эмоций и напряжения голосом Баффетт объяснил суть дела, рассказав секретарю, что Salomon не сможет справиться с запретом Казначейства, и это приведет к банкротству, к которому эксперты уже готовили бумаги. Баффетт подчеркнул исполинские размеры компании Salomon и мировое значение этого бизнеса. Он предсказал, что банкротство Salomon будет катастрофическим и вызовет эффект домино, который достигнет всемирных масштабов и посеет панику в финансовых системах, существующих на основе моментальных платежей.

Довольно сложно четко изложить сценарии конца света. Отвечая Баффетту, Брэди был дружелюбен и чуток, но предпочел считать, что этот разговор о банкротстве и финансовом крахе притянут за уши. Он и представить не мог, что Баффетт откажется от должности или не сможет руководить компанией. Брэди также прекрасно понимал, как обстоят дела: заявление опубликовано, и отменить его будет огромной проблемой.

Но, к огромному облегчению Баффетта, Брэди оставил диалог открытым. Он начал действовать, сделал несколько звонков и продолжал перезванивать после Баффетту. Одна из странных деталей того дня: Баффетт звонил с телефонного аппарата компании Salomon, который был запрограммирован не на громкий звонок – вместо этого на нем загоралась крошечная зеленая лампочка, когда от кого-либо поступал звонок. Гораздо дольше, чем хотел бы вспоминать, Баффетт глядел на телефон, ожидая, когда секретарь Казначейства зажжет эту лампочку.

Во время каждого звонка Баффетт старался разъяснить Брэди всю серьезность ситуации и собственное ощущение, что они несутся на поезде, который необходимо остановить – но все могло быть иначе, как только стало бы ясно, что это – случайность, которой нельзя позволить произойти. В определенный момент в разговоре с Брэди все переживания Баффетта и чувство тщетности вылились в одном предложении: «Ник, это самый важный день в моей жизни».

Брэди сказал: «Не волнуйся, Уоррен, мы это переживем». Но это совсем не значило, что он изменил свое мнение.

Чтобы что-то изменить, Корригану пришлось вмешаться в телефонные разговоры в тот день. Это был человек, который предупредил Баффетта готовиться к любому повороту событий и определил свою позицию, подписав запрет. Но теперь Корриган внимательно слушал Баффетта и начал проявлять доверие к его предсказаниям о банкротстве и личным планам уйти, если банкротство будет неизбежно. Корриган сказал Брэди и еще одному уполномоченному по телефону: «Мы лучше поговорим между собой».

Баффетт вернулся в комнату заседаний и стал ждать вместе с остальными директорами. Шестью этажами ниже более ста репортеров и фотографов, в том числе и автор этой статьи, собирались на пресс-конференцию, назначенную на 14.30. Вокруг зала заседаний бродили некоторые из управляющих директоров, с которыми Баффетт разговаривал в субботу, – их собрали потому, что одного из них должны были определить на должность оперативной главы Salomon.

Ровно в 14.30 Джером Пауэлл, заместитель секретаря Казначейства, позвонил Баффетту, чтобы прочитать заявление, с которым Казначейство было готово выступить. Это была практически половина выигрыша, а может быть, и две третьих. В заявлении говорилось, что запрет на участие Salomon в торгах в свою пользу снят, но запрет на торги от лица клиентов остается. «Так пойдет?» – спросил Пауэлл. «Я думаю, пойдет», – ответил Баффетт. Совет директоров тогда поспешил проголосовать за кандидатуру Баффетта на пост временного председателя правления корпорации Salomon, а Дерека Могана – директором и оперативной главой Salomon Brothers. Баффетт подошел к Могану и сказал: «Тебя выбрали», – и они вдвоем спустились на пресс-конференцию в 14.45.

Начало было неожиданным: «Я – Уоррен Баффетт, и сегодня днем меня выбрали временным председателем правления Salomon». Через несколько минут он уже зачитывал вслух только что опубликованное заявление Казначейства. Когда Баффетт закончил, с задних рядов аудитории раздались приглушенные аплодисменты и топот ног, когда работники корпорации побежали распространять по компании спасительные новости. Потом Баффетт перешел к ответам на вопросы, на что ушло два часа. «Как вы будете справляться с тем, что вам надо быть одновременно здесь и в Омахе?» – спросили его. И ответ не заставил себя ждать: «Мне мама бирочку на одежду пришила, так что я буду в порядке».

В понедельник в газетах не было ровным счетом ничего; они приняли и отмену, и сам запрет. Торговля акциями Salomon началась вовремя и велась согласно плану, цена упала где-то на полтора пункта.

Указывая на парадокс, Баффетт говорит сегодня, что весь этот эпизод с Казначейством, каким бы ни был изматывающим, вероятно, придал Salomon ускорение, которое никаким другим способом компания получить не могла. Отмена запрета, о которой было объявлено около 14.30, показала рынку, что этот всемогущий регулятивный орган, Казначейство, считал, что Salomon не так уж плоха. Если бы этого подтверждения не появилось, рынкам долгосрочного кредита в понедельник пришлось бы определять самим кредитоспособность компании, и кто знает, какие мысли пришли бы им на ум.

Но в итоге Salomon вернулась с выходных живой, и у нее было даже еще достаточно сил, чтобы прожить несколько невероятно сложных месяцев. За этот срок временный исполнительный директор снизил использование заемного капитала, заметно уменьшил балансовую задолженность, успел поспорить с банками по поводу денег, в которых Salomon так отчаянно нуждалась, и надеялся, что противоправные действия Мозера (стоившие ему почти четырех месяцев заключения, после признания вины в махинациях на аукционе Казначейства) не повлекут за собой обвинение самой компании в преступлении. В конце концов, компания заплатила $290 миллионов одновременно регулирующим органам и юристам для того, чтобы избавиться от всех проблем, что отражает содействие, которое оказал Баффетт.

В этом деле компании сильно помог юрист из Калифорнии, который часто работал с Berkshire, Роберт Денхам, и которого в итоге Баффетт пригласил в Salomon на полную ставку. Когда наступил май 1992 года, крупнейшие проблемы Salomon уже были под контролем, так что Баффетт вернулся в Омаху, а Денхам встал на его место как председатель правления Salomon и защитник интересов акционеров. Произведя продажу компании за акции Travelers на сумму в $9 миллиардов и распределив их среди акционеров, Денхам уйдет дальше в своей карьере в другую компанию.

А как насчет доли Berkshire в $9 миллиардов? Теперь она составляет $1,7 миллиарда, хотя некоторые акции Travelers, которые получит Berkshire, будут вверены держателям конвертируемых облигаций Berkshire. Об этих трудностях вы вряд ли захотите знать больше и не пожелаете глубоко анализировать другие акробатические трюки, которые проделывал Баффетт с акциями Salomon. Просто заметьте вот что: доля Salomon сейчас стоит около $81 в одной акции Travelers. При этом Berkshire владеет некоторым количеством акций Salomon, которые фирма купила в 1987 году по фактической цене в $38, и владеет другими акциями Salomon, купленными позже за среднюю цену около $48.

Короче говоря, как и сказал Баффетт еще в 1987 году, акции Salomon не «стали волшебным капиталовложением». С другой стороны, эту историю едва ли можно считать поражением. «Я бы сказал, что мы достигли кое-какой прибыли, – говорит Баффетт, – вот только сейчас счет у нас все-таки 2–0 не в нашу пользу».

И потом он философски подытоживает историю Salomon одним из своих любимых выражений: «Хорошо все, что кончается».

27 октября 1997 года

Кэрол Лумис

Из статьи. «А теперь послушай»

63-летний Уоррен Баффетт, председатель совета директоров Berkshire Hathaway, одного из крупных инвесторов корпорации Salomon, прокомментировал штраф и тюремное заключение Пола Мозера, из-за которого разразился скандал с казначейскими бумагами: «Мозер заплатит $30 тысяч, его приговорили к четырем месяцам тюремного заключения. Акционеры Salomon – включая меня – заплатили $290 миллионов, и я получил десять месяцев заключения на должности исполнительного директора».

10 января 1994 г.

Иронический комментарий Баффетта через два с половиной года после того, как разразился кризис в компании Salomon.