Текст книги "Затворники"

Глава 6

В пятницу Рейчел заехала за мной на черном авто, за рулем которого сидел водитель.

– Я привезла тебе несколько вещей, – сказала она, протягивая огромную, до отказа набитую сиреневую сумку. – Надеюсь, ты не против. Это одежда.

– Ты купила мне новую одежду? – спросила я, доставая из сумки юбку, на которой все еще висела бирка.

– Нет. Конечно, нет. Я разбирала свой гардероб и подумала, что тебя могут заинтересовать некоторые из этих вещей. Я ни разу не надевала бо́льшую часть из них. Я собиралась отдать их на благотворительность.

То, как непринужденно Рейчел это сказала, заставило меня поверить, будто в этом не было ничего особенного, но в голове у меня промелькнула мысль: не устала ли она каждый день смотреть на мои унылые наряды, на мои экономные одежки из смеси хлопка и полиэстера? Я просмотрела несколько вещей, благоговейно ощупывая ткань. Неудивительно, что Рейчел всегда выглядела настолько потрясающе.

– Спасибо, – произнесла я.

– Не хочешь переодеться во что-нибудь?..

Это был мягкий намек, достаточно мягкий, чтобы я не сгорела от стыда на месте, но достаточный для того, чтобы я взглянула на брюки-слаксы, которые выбрала для этого вечера. Уже само слово «слаксы» сделало мою ошибку очевидной.

– Ты не против подождать?

– Нисколько. Джон, ты можешь сделать круг по кварталу? – спросила Рейчел у водителя, и тот ответил утвердительно. – Я поднимусь с тобой.

– Нет! – Мысль о том, что Рейчел окажется в моей тесной студии, увидит мою одежду, развешанную на бельевой веревке, которую я протянула к пожарной лестнице, как это делали все мои соседи, грязную посуду в мойке, попытается втиснуться на единственный участок моего дивана, не заваленный книгами и записями, заставила меня задохнуться от паники. – Я имею в виду, я постараюсь побыстрее. Нет необходимости.

– Там есть черное платье, которое идеально подойдет. Оно простое. Это то, что надела бы я сама.

Наверху, роясь в сумке, я радовалась, что Рейчел нет рядом, что она не рассматривает единственную комнату, которую я снимала. Чтобы сделать ее более похожей на дом, я повесила на стену фотографию своих родителей в рамке и еще несколько открыток с произведениями живописи, которые никогда не видела в реальной жизни, но которыми практически непрерывно занималась в Уитман-колледже: череда фресок из дворца Скифанойя в Ферраре. Название «Schifanoia» происходит от словосочетания schivar la noia, то есть «спасаться от скуки». Дворец удовольствий на окраине Феррары, где Борсо д’Эсте, эксцентричный правитель могущественного герцогства, расписал весь банкетный зал сценами из зодиака. Там было изображено шествие Венеры, которая ехала на повозке, влекомой лебедями. Под ней благословлял ее путь великолепный Телец – бык желтовато-коричневой масти, бока которого были усеяны золотыми звездами. Борсо задумал этот зал, чтобы произвести впечатление на своих гостей – астрология как отображение власти, как символ удачи. Но некоторые ученые утверждали, что дело не только в этом – дескать, Борсо и астрологи эпохи Возрождения, которые проектировали зал, считали, будто картины с изображением небесных тел могут оказывать такое же влияние на судьбу человека, как и настоящие звезды над головой. Будто нарисованное изображение Льва способно благотворно повлиять на гороскоп того, кто смотрит на него – в данном случае Борсо. Возможно, это и есть искусство в его самом высоком смысле. Это был тезис, к которому Линграф всегда призывал меня относиться серьезно.

Я переоделась в черное платье прямого силуэта и собрала свои кудрявые волосы в низкий хвост, взгромоздившись на недавно полученную от матери коробку, чтобы иметь возможность рассмотреть свое тело в маленьком зеркале в ванной. Разница была поразительной: прическа слегка романтична в своей необузданности, декольте достаточно глубокое, чтобы выглядеть сексуально, а сам покрой свободный и удобный: платье облегало бедра как раз в нужном месте, что вполне подходило для салона – первого, куда меня пригласили. Рейчел вряд ли надевала его больше одного, может быть, двух раз; оно было похоже на вещь, которую никогда не стирали. Я поборола желание порыться в сумке и посмотреть, какие еще вещи подарила мне Рейчел; вместо этого сбежала обратно по лестнице. Я не хотела, чтобы она ждала.

– О, я знала, что это будет идеально, – сказала Рейчел, когда я села в машину рядом с ней. Комплимент прозвучал так же естественно, как ощущалось прикосновение ткани платья к моей коже.

Мы ехали на север, вернее, еле-еле тащились по переполненному шоссе, Рейчел что-то набирала на телефоне, а я наблюдала, как высотки медленно уступают место зеленым окраинам, пока водитель не свернул на поворот, ведущий к выезду с шоссе, после чего машина покатилась по тихим улочкам, свободным в обоих направлениях. Рейчел ничего не говорила, и я, не желая показаться слишком настойчивой, слишком нетерпеливой и отчаянной, тоже сохраняла молчание. Наконец, когда мы остановились на длинной гравийной дорожке, Рейчел сунула телефон обратно в сумку и сказала:

– Мы на месте.

Моему взору предстал дом – великолепное сочетание серого камня и окон в свинцовом переплете, частые перекрестья которого делили стеклянные панели на крошечные квадратики. Круговую подъездную дорожку окаймляли бальзамические пихты и буки; парадная дверь представляла собой готическую арку, обрамленную подстриженным самшитом. Во многих отношениях это место напоминало мне Клойстерс – цвет камня, готическая эстетика и даже то, как подъездная дорога создавала атмосферу загадочности, дразня водителя неспешной демонстрацией то каменного дымохода здесь, то состаренного медного флюгера там. Мне было интересно, будет ли Джон ждать нас все это время, просто сидя в машине и жуя припасенные в багажнике бутерброды, как ждал в будни Рейчел перед музеем.

Никто не встретил нас у двери. Рейчел просто вошла в овальное фойе, куда вела каменная лестница. Слева от нас находилась библиотека, и пока Рейчел вела меня через нее, я изо всех сил старалась запомнить подробности увиденного. Это был мой первый взгляд на дом ученого: страницы рукописей в рамке и триптих, выполненный в технике энкаустики[17]17
  Энкуастика – техника живописи, в которой связующим веществом красок является воск, придающий яркости и сочности краскам.


[Закрыть], стол, заваленный белыми игральными костями странной формы, полки, заставленные книгами в кожаных переплетах. Это была богатая и тщательно подобранная коллекция, которая, как я была уверена, далеко превышала размеры зарплаты Патрика в Клойстерсе. Я хотела задержаться: потрогать толстую ткань диванов, ощутить под пальцами прохладное красное дерево столов, но Рейчел уже пересекла помещение, как будто ничего особенного здесь не видела, и ждала меня у двойных французских дверей, распахнутых настежь в летний вечер.

С выложенной плиткой террасы перед библиотекой открывался вид на Гудзон, где мост Таппан-Зи соединял округи Рокленд и Уэстчестер. Воздух был наполнен дымкой и монотонным жужжанием насекомых. Под полосатым тентом сидели Патрик и какая-то женщина, в руках они держали запотевшие от влажности бокалы. Женщина была настолько невысокой и худой, что почти не занимала места в кресле, но ее платье яркого кораллового цвета с золотыми акцентами делало ее присутствие весьма заметным. Здесь нас было всего четверо, и такого числа присутствующих было слишком мало, чтобы считать это салоном; скорее просто скромный званый ужин.

По какой-то причине – возможно, из-за обстановки, библиотеки, стеклянных окон, помутневших от времени, – я ожидала, что на террасу выйдет слуга и спросит, что нам принести. Поэтому была удивлена, когда Патрик встал и прошел в дверь в дальнем конце внутреннего дворика – как я узнала, там располагалась кухня, – и сам приготовил нам напитки.

– Коктейль «Негрони», – объяснил он, протягивая мне тяжелый граненый хрустальный бокал.

Я сообразила, что женщина, сидящая в кресле, была Аруной Мехтой, пенджабийкой[18]18
  Пенджаб – штат на северо-западе Индии.


[Закрыть] из Оксфорда. Они с Патриком вместе учились в аспирантуре – по ее словам, их дружба длилась почти двадцать лет. Ее блестящие волосы были элегантно уложены на темени, на шее висели очки для чтения. Прежде чем сесть, Рейчел поцеловала ее в обе щеки. Даже если это было обычное для них приветствие, интимность жеста и то, как уверенно Рейчел его исполнила, удивили меня. Ни один преподаватель никогда не приглашал меня в гости и тем более не допускал такой близости.

– Вы здесь в первый раз? – спросила Аруна, жестом указывая на открывающийся вид.

– Да, – ответила я. – Это невероятно.

– Спасибо, – сказал Патрик, поднимая бокал. – Но это не моя заслуга.

– Твоя заслуга в том, что дом был мастерски отреставрирован. – Аруна прикоснулась своим бокалом к нашим. – Ваше здоровье.

– Да, это мне оказалось по силам. – Патрик улыбнулся.

– Большинство кураторов так не живут, – сообщила Аруна, подавшись в мою сторону и изображая конфиденциальность. Ее присутствие ощущалось как спасательный круг. – Патрик уникален в этом отношении. Как и во многих других.

Патрик рассмеялся, и я впервые заметила, что у него на щеках, под щетиной, видны неглубокие ямочки. Я удивилась, почему в этом доме с ним никто не живет – ни жена, ни семья, ни даже экономка. Здесь наверняка десятки комнат.

– Аруна, остановись, – сказал Патрик без тени предупреждения в голосе.

– Рейчел знает. – Аруна подмигнула.

Это было указание на то, насколько я не в курсе происходящего. Возможно, это было намеренное напоминание о том, сколько раз Рейчел пила «Негрони» на террасе у Патрика, о том, что она могла знать, как выглядел дом до реставрации. О том, что она знала Аруну еще в Йельском университете, она сама рассказала мне. И в то время как я в студенческие годы была обделена вниманием значимых преподавателей, Рейчел уже была признана неординарной персоной, той, к кому следовало присмотреться. Я напомнила себе, что именно за этим в первую очередь и приехала в Нью-Йорк: чтобы переделать себя в кого-то наподобие Рейчел. В кого-то, кого люди воспринимают всерьез, в кого-то, кого я могу воспринимать всерьез.

– Вы слышали о том, что происходит в музее Моргана? – спросила Аруна. – В этом году в качестве темы была предложена история оккультизма эпохи Возрождения.

– Да, – сказал Патрик. – Я предложил им, чтобы Рейчел вела семинар по Таро.

Рейчел наклонилась ко мне и прошептала на ухо:

– Они отказали.

– Вместо нее выступать буду я, – добавил Патрик.

– Забавно, что после стольких лет утверждений, будто эта тема не стоит изучения, они решили вынести ее на обсуждение в то же самое время, когда вы работаете над выставкой о методах гадания… Не правда ли, Патрик? – Аруна откусила кусочек апельсинового кружка и задумчиво прожевала его.

– Что-то витает в воздухе, – произнесла Рейчел, делая глоток «Негрони», и твердый кубик льда звякнул о стенку ее бокала.

– А вы, Энн? – Аруна вытерла конденсат, капавший с ее бокала на платье. – Эти двое уже заставили вас уверовать?

– Боюсь, пока нет. – Я пыталась понять суть этих разговоров, понять то, почему Патрик и Рейчел, а теперь и Аруна, говорили о картах Таро и гадательных практиках так, будто это могло быть реальностью. Эти разговоры выглядели как шутка. Я беспокоилась, что это раскроется только тогда, когда я окончательно соглашусь поверить в невероятное. И все это, конечно же, ради того, чтобы посмеяться надо мной.

– Ах, еще нет? – переспросила Аруна. – То есть у нас еще есть время убедить тебя?

– Не нужно убеждать, – вмешался Патрик, который наклонился вперед в своем кресле, опершись локтями на колени и обхватив ладонями свой бокал. – Человек должен быть открыт для понимания процесса. Попытаться понять, почему эти практики имели такое значение. И почему они все еще могут иметь какое-то значение. Мы говорим о системах верований, которые сформировали нашу манеру говорить о судьбе даже сегодня. Возьмите Таро…

– Да, но Таро, – перебила Аруна, – стало частью оккультизма только в восемнадцатом веке. Прежде это была просто карточная игра. Что-то вроде бриджа, в который играла аристократия. Четыре человека, сидящие за столом, тасуют и сдают обычную колоду карт. И только после того, как в дело вмешался шарлатан Антуан Кур де Жебелен, карты Таро превратились в нечто более… – Она развела руками. – Мистическое.

– Жебелен, – сказала Рейчел, повернувшись ко мне лицом, – был печально известным плутом при французском дворе восемнадцатого века. И он предположил, что в создании колоды Таро участвовали египетские жрецы, использовавшие Книгу Тота, а не итальянцы пятнадцатого века. Разумеется, колода состоит из четырех мастей, как и наша обычная, плюс двадцать две карты, которые мы сейчас называем Большими, Великими или Старшими Арканами. Такие, например, как карта Верховная Жрица, которая раньше была Папессой.

По мере того как сумерки сгущались, я начала замечать вспышки света, которые двигались зигзагами, оставляя неоновые следы. Светлячки, озаряющие наш разговор осязаемой магией природы.

– На фоне увлечения Египтом, которое царило во Франции восемнадцатого века, – продолжала Рейчел, – и в атмосфере двора, любившего загадки и тайны, Таро получило совершенно другое применение. Но я думаю, что до сих пор есть аргументы в пользу оккультного использования этих карт в пятнадцатом веке, особенно где-то в окрестностях Венеции, Феррары и Милана. Этот район был своего рода золотым треугольником для экспериментальных магических практик. Видите ли, мы знаем, что аристократы в первые годы Возрождения были увлечены древними практиками гадания – такими вещами, как геомантия и клеромантия. Так почему бы им не использовать карты? Доминиканцы были категорически против колод Таро. Мы знаем, что Генрих Третий обложил их налогом во Франции. Мы знаем, что в начале шестнадцатого века в Венеции кто-то был арестован за гадание на картах. И в исторических записях есть многочисленные указания на то, что карты Таро были поводом для громких скандалов – эту фразу, я думаю, мы можем трактовать по-разному.

Я перевела взгляд с нее на Патрика, который откинулся на спинку кресла, сцепив пальцы.

– И конечно, – продолжала Рейчел, – мы не можем рассматривать образы Старших Арканов – Луна, Звезда, Колесо Фортуны, Смерть, Влюбленные – без признания того, что повсеместный интерес к оккультизму в пятнадцатом веке в Италии мог повлиять на образы, если не на значение карт Таро.

В юности я ни за что не смогла бы поверить в то, что нечто вроде гороскопа или Таро может дать мне какие-то преимущества, показать очертания моего будущего. Такая вера была роскошью, которую я не могла себе позволить. И мне было слишком больно представить, что звезды могли предупредить меня о смерти отца, хотя я знала, что древние римляне с этим не согласились бы. Возможно, и эти трое тоже.

– Но, конечно, – заметил Патрик, – Рейчел пока не смогла собрать все необходимые материалы, чтобы доказать эту теорию. А многие из нас пытались сделать это.

В том, как он произнес «пытались», была какая-то резкость, ожесточение и обида. И я поняла, что этот проект принадлежал не только Рейчел, но и ему. Возможно, проект оказался провальным. Патрик при каждой возможности намекал, что тут кроется нечто большее, чем просто исследование, что-то реальное и осязаемое, а Рейчел все еще питала сомнения. Хотя я заметила, что она предпочитает не высказывать их при Патрике.

– Только подумайте, какую весомость это придаст сегодняшней практике – если мы узнаем, что существует колода карт пятнадцатого века, старинная колода… может быть, даже самая ранняя – которая использовалась для той же цели, – заключил Патрик.

– Но записей об арестах очень мало, – сказала Рейчел. – И еще меньше упоминаний о практике гадания.

– Возможно, записей об арестах и не могло быть, – заявила я, обретя голос. – Я не могу представить, чтобы Борсо или Эрколе д’Эсте арестовали кого-то за что-либо подобное в Ферраре. – Семья д’Эсте обосновалась в Ферраре в тринадцатом веке, они правили склонным к мистике и разврату герцогством, которое было столь же суеверным, сколь и амбициозным. – Я не могу представить, чтобы они подписали что-то подобное.

– Я тоже, – согласилась Рейчел.

Солнце опустилось в Гудзон, придав реке золотисто-черный оттенок, но Рейчел смотрела не на закат, а рассматривала меня, как будто увидела впервые. На ее губах играла благодарная улыбка.

– Пойдемте внутрь и покажем Энн, как это работает, – предложил Патрик, хлопнув себя ладонями по коленям и переключив внимание на Рейчел.

Все они поднялись, но я на миг задержалась в кресле, размышляя, что ждет меня внутри и хочу ли я знать, что именно они собираются мне показать. Слова Патрика, сказанные накануне, преследовали меня – «пришло время». Я чувствовала странную смесь сомнения и доверия – страх, что я не смогу принять веру, которую они так настойчиво пытаются мне внушить, и в то же время страх, что я смогу ее принять. Легче легкого. Когда Рейчел дошла до двери в гостиную, она обернулась в мою сторону, и тут же, как по команде, я встала и пошла за ней.

В гостиной они собрались вокруг низкого кофейного столика, с которого Патрик убрал книги. Хозяин дома держал в руках колоду карт, более широкую, чем обычная игральная колода, и более толстую, с потертыми краями. На «рубашке» карт была изображена череда желтых солнц, расположенных на шестиугольных плитках глубокого оранжевого цвета. Патрик положил колоду на стол и выжидающе посмотрел на меня.

– Тасуй, – кивнул он мне.

Желание нервно расхохотаться было непреодолимым. Я хотела рассмеяться, чтобы они все поняли, что я тоже участвую в шутке. Ведь это должно было быть шуткой, не так ли?

– Давай. Тасуй, – приказала Рейчел.

Я опустилась на колени рядом с кофейным столиком и взяла колоду в руки. Она была приятно потертой, но когда я попыталась развернуть карты веером, они сопротивлялись.

– Нет, – сказал Патрик, – разложи их. Прикоснись к ним. Заряди их своей энергией. Затем собери их обратно в стопку и раздели колоду на три части.

Разложив карты на столе, я изо всех сил постаралась коснуться каждой из них. Я была уверена, что они старые – не расписанные вручную и не сделанные из пергамента, но, тем не менее, их использовали не менее двухсот лет. Это была первая колода карт Таро, которую я когда-либо держала в руках, и, пусть и мимолетно, я подумала, не чувствуют ли карты это по моей энергии, – прежде чем осознала всю абсурдность этой мысли. Но сидя здесь, в гостиной Патрика, в окружении собрания средневековых артефактов и редких книг, под пристальными взорами трех моих наставников, я поневоле задумалась, пусть даже на мгновение, возможно ли это. Возможно ли в это поверить? Карты в моих руках словно наэлектризовались и льнули к моим пальцам.

Когда я закончила тасовать колоду, Патрик разложил пять карт «решеткой», лицевой стороной вверх. Иллюстрации были скупыми, но насыщенными магическими символами – уроборос на карте Фортуны, лев на карте, обозначающей Силу, власть. Младшие Арканы отличались сдержанностью – Тройка Жезлов, тонко прорисованная на голубом фоне, Пятерка Пентаклей с символами зодиака на фоне эвкалиптового зеленого. И карта с надписью «Защита», иллюстрированная водной гладью до горизонта, на переднем крае которой плескались и плавали морские существа. Я смутилась, обнаружив, что меня буквально притягивает это изображение, поэтому протянула руку через стол и взяла одну из карт – Тройку Жезлов, чтобы поближе рассмотреть надпись.

– Это колода Эттейллы, – пояснила Рейчел. – Оригинал. Одна из первых оккультных колод, когда-либо напечатанных. Это издание тысяча восемьсот девяностого года.

– Что это значит? – спросила я, возвращая карту на прежнее место и глядя на Патрика.

Тот изучал лежащий перед ним расклад.

– Мы видим здесь, – сказал он, указывая на карту, полную морских существ, – океан возможностей, власти, исследования, но также и самопоглощения. Уроборос, конечно же, символ возрождения, смерти и саморазвития. Лев – карта силы, сдерживаемой Младшими Арканами, которые напоминают нам о равновесии в желаниях.

Пока он говорил, я обнаружила, что пытаюсь применить эти карты к своей жизни, стараюсь найти смысл в их мрачных образах. В изображении уробороса, вечно вынужденного пожирать самого себя, слышалось эхо из моего прошлого, которое я не была готова услышать.

– Это колода, – произнесла Рейчел, прервав мою задумчивость, – которая, как мы знаем, использовалась для гадания. Но нам нужно найти набор карт пятнадцатого века, по которому можно было бы определить, что он использовался для того же самого. Колоду, чьи образы явно заимствованы из других гадательных практик, или архивные материалы, которые позволили бы нам сделать такой вывод о существовавших колодах.

– Существует множество разрозненных одиночных карт пятнадцатого века, – добавила Аруна, – но полные или относительно полные колоды Таро того времени, как в библиотеке Бейнеке и музее Моргана, невероятно редки. Гораздо чаще встречаются полные колоды более поздней эпохи. Печатание, в конце концов, позволяло создавать главную колоду и множество ее копий. Когда колоды изготавливались художниками вручную, такое случалось редко.

– И, вероятно, их было мало, – сказала я, отводя взгляд от колоды. Я не могла представить, что прагматичные флорентинцы или жители Рима стали бы предаваться подобным увлечениям, но с удивлением обнаружила, что, едва эти фантазии обрели словесную форму, как я ощутила в них зерно возможности.

– Это было бы большим прорывом, – произнесла Рейчел, – не только в истории искусства, но и в истории оккультизма – найти такую колоду. Это придало бы смысл практике, которую так много людей используют сегодня. Этому. – Она жестом указала на разложенные между нами карты.

Хотя мне часто говорили, что в истории эпохи Возрождения не осталось ничего нового для изучения, но в этой идее, несомненно, присутствовало нечто новое. Не просто новое, но магическое и восхитительно таинственное. И если в других обстоятельствах я могла бы отмахнуться от этой идеи, то сейчас чувствовала, как сильно она меня манит. В кои-то веки можно было вернуть магию вещи, у которой ученые эту самую магию отняли. Разве не для этого, в конце концов, мы вообще стали учеными и исследователями? Чтобы открыть для себя искусство как практику, а не только как экспонат?

* * *

Мы вернулись во внутренний дворик, чтобы съесть ужин, который Патрик принес с кухни – он сам приготовил его на гриле из овощей, трески и ломтиков хлеба по-деревенски. Несмотря на то, что сначала я решила, будто для ведения столь обширного хозяйства Патрик должен иметь целый штат прислуги, стало ясно, что он с удовольствием обходится своими силами. Мы ели, усевшись вокруг маленького столика, а не в большой столовой, как я предполагала вначале. Когда мы всё съели и откинулись на спинки кресел, вечерний воздух еще не успел остыть после дневного зноя, Рейчел встала и забрала свою и мою тарелку, после чего Патрик присоединился к ней с остальной посудой. Я наблюдала, как они скрылись в кухне, и тусклый свет в помещении высвечивал лишь размытые силуэты этих двоих. Мы слышали стук тарелок и кастрюль, которые отправлялись в посудомоечную машину и раковину.

– Они могут немного задержаться, – сообщила Аруна, достала сигарету и предложила мне другую, потом в темноте на кончике ее сигареты затлел огонек. Наш стол освещался только язычком пламени единственной керосиновой лампы в стеклянном абажуре, оплетенном проволочной сеткой.

– Мне пойти помочь? – спросила я, делая вид, что встаю.

– Нет, – сказала она, положив ладонь на мою руку. – Им не нужна твоя помощь.

То, как она это произнесла – с едва заметной ноткой предупреждения, – застало меня врасплох.

– О, понятно.

– Ты знаешь, во что ты ввязываешься, Энн? – Аруна выпустила облако дыма.

– Думаю, да. – Я видела, что она выпила по меньшей мере четыре бокала вина, и подумала, не это ли заставило ее разоткровенничаться со мной, пока мы сидели вдвоем на террасе.

– Я так не думаю. – Аруна смахнула немного пепла с кончика сигареты на камни двора. – Ты должна держаться подальше от этого. – Она жестом указала на дверь в кухню. – Мы, все остальные, не лезем в это. Мы понимаем, что так лучше. Там нет места для тебя или меня, Энн. Наше место здесь, на террасе. Не в доме. Нам не нужно знать, что происходит в доме.