Текст книги "Вновь, или Спальня моей госпожи"

«Теперь ты доволен, Алек? Вот и мы стали как все…»

Вряд ли он может быть этим доволен.

…Все кончено – и для него, и для нее. И даже если однажды утром она обнаружит, что страстно его любит – все равно уже поздно. Поведение Гастингса неопровержимо это доказывало. В нем постепенно умирали все чувства. Самоотречение чересчур дорого стоило этому человеку. Он безумно любил недоступную ему женщину и полностью смирился с этим. Он никогда не ставил под сомнение ее недосягаемость, не боролся за свою любовь…

– Почему бы ему не разозлиться? – спросил однажды Брайан нового режиссера. Дженни прислушалась.

– Потому что в нем умерла надежда, – ответила Диана. – А без надежды к чему злость?

Алек злился на нее всего одно мгновение, одно-единственное мгновение, когда кровь бросилась ему в голову… Но больше не злится. А это равносильно смерти…

«СПАЛЬНЯ МОЕЙ ГОСПОЖИ»

Эпизод 717

Молли: Правда ли, что мистер Марбл предложил вам служить у него?

Гастингс: Да. Но я не оставлю службу у Его Светлости. Никогда.

Молли (вежливо) : Но в другом месте обстановка может быть более благоприятной…

Гастингс (напрягается. Он понимает, что Молли имеет в виду Амелию, и не желает ее сочувствия) : Это не подлежит обсуждению.

Любовь Молли к Гастингсу расцвела пышным цветом. Она искренне сопереживала его горю и всем сердцем желала помочь ему. Но он отвергал помощь. Ее любовь была щедра, горяча и страстна, в противовес любви Амелии, рожденной страхом и отчаяньем.

Брайан все время старался помягче обходиться с Молли. Он вовсе не желал, чтобы его герой становился несимпатичным. Но при каждой такой попытке режиссеры, в точности следуя инструкциям Дженни, одергивали его.

– Пойми: ты пытаешься стать идеальным рыцарем, вроде Дон Кихота, – услышала Дженни слова Дианы Саутфилд. – Мы хотим, чтобы зритель понял, какую цену ты за это платишь.

Диана, выдержанная и холеная дама с Лонг Айленда, появлялась в студии не чаще раза в неделю, поэтому с Дженни была едва знакома. Но никто быстрее Дианы не схватывал сути дела. И ее режиссура делала лучшее на телевидении шоу еще лучше.

А Дженни кое-как тянула лямку. Грустно было возвращаться вечерами в пустой дом. Ее печалило, что теперь люди относятся к ней по-разному, что прежняя всеобщая любовь канула в Лету. Она была совершенно одна.

Но ведь она и прежде была одинока. И сейчас спасалась от одиночества так же, как в детстве, выдумывала всякие истории. Похоже было, что к началу мая вопрос на телевидении будет окончательно решен. Ей предстояло набросать массу новых линий сюжета и написать материалы кинопроб для новых персонажей.

Постоянно раздавались звонки из других студий – все хотели знать, разорван ли контракт с Алеком. «Страсти» требовали его обратно. Там хотели, чтобы он снова снимался с Хлоей – ведь тело его героя так и не было найдено после авиакатастрофы – Дерек вполне мог выжить. «День за днем» также требовал его себе. Здесь до сих пор не могли пережить потерю Зельды. Его герой в этом сериале определенно умер: был и труп, и похороны… «Ничего, – заявляли они, – как-нибудь выкрутимся».

Меньше года тому назад никто не желал и слышать об Алеке. Теперь же все, не сговариваясь, простили ему «Аспида».

«Я все сделала для тебя. Помогла восстановить твое доброе имя…»

Но этого мало. Диана права. Белый рыцарь заплатил за свою сверкающую добродетель, чересчур высоко поднявшись над житейской суетой, над людскими страстями – над всем тем, что, собственно, и есть жизнь. Дженни понимала, что с Алеком произошло именно это. Он стал непогрешимым рыцарем, и все боготворили его. На нем держался мир. Но в таком герое было что-то холодное и пугающее.

…Как она хотела помочь ему! Сердце кровью обливалось, когда она видела, что с ним происходит.

…Это похоже на любовь. Но где же восторг, где радость? Лишь скорбь да увядшие розы…

Для таких вещей они еще слишком молоды! В памяти всплыла их ночь. Розы тогда цвели пышным цветом, их корни глубоко уходили в мягкую, плодородную землю. Дженни вспомнила, как беспощадно обрезала ножом рукава рубашки… Откуда взялся тот страстный порыв?

Это ее воображение. В ту ночь именно оно зажгло огонь. И его тепло согревало ее теперь.

«Откуда ты берешь свои истории?» Всю жизнь ее об этом спрашивали. «Я ничего не выдумываю, – отвечала Дженни. – Они просто приходят – вот и все».

Но они не падали с неба – источником было ее воображение. «У тебя мамино воображение» – всегда говорил отец.

Лили. Мама. Для Дженни это было лишь именем. Осталось еще несколько фотографий. Дженни всегда представляла себе мать самой красивой, самой женственной в мире – такой же, как ее имя. Но Лили не выбирала себе имя. И недолюбливала людей, давших ей его – своих родителей.

Мама – самый первый образ, выдуманный Дженни. В детстве он был для нее и утешением, и недостижимым идеалом. «Мама легко смогла бы сделать это, а я не могу».

Что она на самом деле знала о матери? Только одно: эта женщина полюбила ее отца.

Он был профессиональным бильярдистом и однажды подвез Лили на машине. Она шла по дороге. Дженни знала, что такое дорога. Там бывало забавно – но все эти придорожные прокуренные забегаловки, и пьяные, блюющие на обочине… Как может такое нравиться утонченному и нежному созданию?

А Лили Коттон нравилось.

Дженни рванулась к шкафчику и вытащила маленький альбом. Отец отдал его ей, когда она уезжала из Оклахомы. В альбоме были копии фотографий Лили – всего штук двадцать. Дженни всегда носила эти изображения в своем сердце, но сейчас ей необходимо было снова взглянуть на них – глазами. Что сказал бы Алек, посмотрев на эти снимки?

Лили смеялась. Первое, что бросалось в глаза, – ее улыбка. А что еще? Дженни впервые постаралась абстрагироваться от лица матери и получше рассмотреть остальное – как она одета, как причесана…

Ее волосы, длинные и прямые, были расчесаны на пробор. Ни на одной фотографии в волосах Лили не было цветов. Она не носила ни сережек, ни цепочек. На шее не было замысловато повязанного шарфика. Единственным ее украшением была улыбка.

«Ты же совсем как я…»

Дженни была ошарашена. Но это действительно так! Лили Коттон была точно такой же болтушкой и трещоткой, таким же сорванцом, как Дженни! Наверное, ее жизнь сложилась бы легче, будь Лили жива, но вряд ли Дженни была лучше одета. Почему же она всегда была уверена, что Лили непременно научила бы ее правильно вешать занавески и шить? Судя по всему, Лили сама не слишком в этом разбиралась…

Ну и что? Подумаешь, большое дело – вешать занавески и рукодельничать! Ведь Дженни нравилась себе и без этого, потому что обладала ВООБРАЖЕНИЕМ. Хочешь правильно выбрать наряды – воспользуйся советами профессионального кутюрье. А чтобы подобрать портьеры для нового дома, пригласи дизайнера по интерьерам. Но если у тебя нет воображения, взять его неоткуда.

А у Дженни оно есть. От матери.

«Ты всегда была в моем воображении…» Каждый раз, когда Дженни становилось одиноко, она с головой уходила в мир своих грез – и всегда рядом была мама. Она умерла, но передала дочери то, без чего невозможно выжить.

…Как она ошибалась все эти годы! Ее фантазии не приходили ниоткуда – их посылала мама.

Теперь надо исправить еще одну ошибку. Обрести Алека. Дженни снова почувствовала себя сильной и уверенной. Она поможет ему. «Все это время мама была со мной. Чтобы убедиться в этом, вовсе не нужно, чтобы она сидела рядом и ее можно было потрогать. Надо лишь доверять своему воображению» .

Алек правильно поступил, оставив шоу. Ему необходимо, наконец, избавиться от ощущения, что он обязан быть за все в ответе. Но, кажется, он считает, что на этом закончатся и их отношения.

Он все перепутал. Раздумывая о фабуле этой истории – дело привычное, – Дженни обнаружила, что Алек в качестве сценариста никуда не годится. Он смешал две сюжетные линии. Одна напрямую касалась ответственности, легшей на его плечи, а другая – только любви. Он решил одновременно сбросить этот груз. Но, избавившись от чувства долга, он перестал быть похожим на Гастингса. А оставив надежду на ее взаимность, навеки связал себя с ним. Чтобы во всем разобраться, ему явно необходим хороший сценарист.

Вдруг она снова вспомнила «Питера Пена». Почему Потерянные Мальчики хотели, чтобы Венди стала их мамочкой? Им нужно было зашивать кармашки и пришивать потерянные тени. Всего этого Дженни делать не умела. Но о чем еще они мечтали? О том, в чем Дженни была необыкновенно сильна.

«Ты знаешь сказки?»

«О да, Питер, – отвечала Венди. – Я знаю множество сказок».

Было уже поздно. В такой час поймать такси до Манхэттена невозможно. Дженни вошла в метро и села в вагоне рядом со схемой, чтобы не проехать нужную станцию. Уже выходя, она заметила цветочницу. Вокруг нее были расставлены высокие блестящие ведра, полные всяческих цветов – экзотических, привезенных издалека, и выращенных в местной оранжерее: тюльпанов, нежных бутонов рододендрона, фрезий и гвоздик в контейнерах со внутренним подогревом.

Дженни чуть было не пролетела мимо, торопясь к Алеку. Но вдруг остановилась, вернулась и, нашарив в кармане кошелек, купила огромную охапку лилий.

18

Эти лилии сказали ей все. Она любит его. И знает, что ему нужно. Больше никто на свете этого не знает. Теперь все предельно ясно.

Возможно, он растеряется. Может быть, даже не впустит ее в дом.

Но если и впустит, им придется нелегко. Он пока еще слишком «Гастингс». И попытается, чтобы она стала Амелией – обреченной, несчастной, кроткой Амелией. В таком случае он знал бы, как с нею обращаться – ведь у него была медленно умиравшая младшая сестренка, а потом – нервная и впечатлительная неженка-жена… Но теперь ему нужно другое. Дженни нисколько не сомневалась в этом. Если бы он хотел вернуться в прошлое, то влюбился бы в Карен, но уж никак не в нее.

Дженни стояла на пороге его дома, с бумажным пакетом, зажатым под мышкой. Дотянулась до дверного молотка…

Пожалуй, ничего не выйдет. Она повесила молоток на место.

Этот человек должен забыть, что целых двадцать пять лет выступает в роли рыцаря, обнажающего меч в защиту слабых и беззащитных. «Забудь об этом, Алек, ведь ты любишь совсем иную женщину».

Неподалеку, на углу, маленькое кафе… Дженни ворвалась внутрь и кинулась к стойке, умоляя дать ей пару листков бумаги…

Перед ее глазами уже разворачивалась сцена. Она смотрела на происходящее со стороны и о том, чем закончится эпизод, знала не больше остальных зрителей.

…Стайка кавалеров увивается вокруг Изабеллы, но их больше интересует Софи – веселая, задорная Софи. Праздничный вечер подходит к концу. Изабелла удаляется. В кадре Софи.

«Софи – это я…» Шустрая девчонка-сорванец, смышленая и веселая. Софи – ее точная копия. Ее портрет. Дженни внезапно поняла это. «В ней – все лучшее от меня. Такой я себе нравлюсь» .

Она лихорадочно принялась строчить: «…Софи слышит шаги».

Нет, это не Гастингс. Гастингс не может полюбить Софи, а тем более Дженни. Его оттолкнули и испугали бы ее сумасбродные выходки.

Робин…

…Да, конечно это Робин! Он воевал, защищал родную землю, его руки привыкли к оружию, но это не умертвило его душу, не ожесточило сердце, как у Гастингса, в тяжкой борьбе с самим собой. Алек иногда шутил, что не прочь сыграть Робина…

Робин (пока слышен лишь его голос) : Перчатки… Я наверняка оставил здесь перчатки… (Входит, откидывает взглядом комнату, понимает, что они с Софи наедине, приближается к ней и раскрывает объятья) : Ну как, дорогая женушка?

Именно так! Робин и Софи тайно сочетались браком. Два самых живых и прелестных героя женаты!

Зрители придут в восторг. Они любят Робина с самых первых его сцен в сериале, а теперь очарованы и Софи.

«Вот что вышло, Алек. Хочешь быть Робином, а не суровым, верным долгу Гастингсом? Хочешь сохранить теплоту своего сердца? Тогда позволь мне любить тебя. Я – единственная твоя надежда».

Дженни бросила на стол пару монеток, зажала лилии под мышкой и зашагала назад, к дому Алека. Храбро постучала молотком в дверь. Внутри послышались шаги.

– Это я, – объявила она. – Можешь не смотреть в глазок. – К ней вернулась спокойная уверенность. Все было правильно.

Дверь открылась, и она сунула ему цветы.

– Вот, это тебе.

Алек машинально подхватил их – сработала реакция хорошего спортсмена. Но, держа цветы на вытянутых руках, он не глядел на них. Он их не хотел.

– Дженни, я просил тебя не приходить. – Голос звучал устало и очень сдержанно.

– Тем не менее я здесь, – подчеркнула она. Все эти годы она была той же девчонкой, сидевшей в школьном автобусе сама по себе. Если даже ее поначалу отталкивают, не стоит отчаиваться. – И твое воспитание не позволит тебе дать мне от ворот поворот.

– Для нас обоих будет лучше, если…

– Я замерзла.

Это была ложь, но Алеку пришлось впустить ее. Он отступил, и, закрыв дверь, посмотрел на букет. Цветы были удивительно красивы, с восковыми лепестками, по которым бежали розовые прожилки. Правда, час, проведенный в обществе Дженни, несколько повредил им. Один из бутонов обломился и поник, другой был сильно помят, а на бумажной обертке отпечатался кружок от кофейной чашечки.

Но какое это имело значение? Алек был по уши сыт внешним совершенством. Хлоя Спенсер ни за что не смяла бы цветы – но ведь не это сейчас важно. Дженни сгребла охапку лилий и поставила ее в вазу на маленьком столике, как раз под портретом сестренки Алека. «Вот так!» И сразу же сунула ему под нос листки.

Он взял их и озадаченно заморгал:

– Это же бланк счета из кафе…

Но у официантки не было другой бумаги!

– Переверни… Там текст. Читай же! Он повертел листок, но все оказалось не так просто. Листки надо было перевернуть еще раз десять, чтобы найти начало, конец и продолжение…

…В следующий раз перед тем, как сделать мужчине предложение руки и сердца, она зайдет в кафе, не забыв при этом блокнот, и все напишет как следует.

Дженни придвинулась к нему и помогла найти начало сцены.

(Гостиная дома Джеймса Марбла. Изабелла, Софи, Джаспер, Робин, другие…)

Почему я должен читать это? – спросил Алек.

– Потому что я люблю тебя.

…Его тело мгновенно среагировало на ее слова – Дженни почувствовала, как напряглись его мускулы, забилось сердце и участилось дыхание… Но когда он заговорил, в голосе не слышалось ни удивления, ни радости. Так говорил бы Гастингс…

– Я не хочу, чтобы тебя привело сюда чувство вины, Дженни.

Еще совсем недавно это было правдой. Сколько же она изводилась оттого, что не любит его. Но сегодня она пришла совсем не потому, что чувствовала себя виноватой!

– А себя ты виноватым не считаешь? Знаю я твою теорию… – на деле это было гораздо больше, чем просто теория, и здесь он был абсолютно прав, – ну, что я одержима работой. От этого мне никуда не деться. Но получается, что во всем происходящем только моя вина. Не кажется ли тебе, что ты тоже не без греха?

– Конечно. У каждого есть недостатки…

Недостатки? Она подоспела вовремя! Он почти полностью превратился в Гастингса! Еще пара недель – и даже ее блестящие выдумки не вернут его к жизни. Дженни прервала его:

– Я не нужна тебе?

Алек отшатнулся, пораженный:

– Нужна, очень нужна. Я люблю тебя…

– Ну тогда расскажи, как. Скажи, КАК я тебе нужна.

– Просто нужна. Разве этого недостаточно? Или представить список по пунктам?

– Разумеется. Скажи четко и ясно: ты, Дженни, нужна мне, Алеку, потому-то и потому-то…

– Глупости! – запротестовал Алек. – Ну а если я не могу разложить все по полочкам, значит, ты мне не нужна? Как это может быть?

– Ты действительно во мне нуждаешься, но я убила столько времени, чтобы понять это. Держу пари, ты сам ничего не смыслишь в таких вещах.

Алек раскрыл рот, но подумал – и снова закрыл. Ответить было нечего.

…Неожиданно попав впросак, Гастингс наверняка пришел бы в ярость, но он, вероятнее всего, единственный сын у матери. А в семье Алека было шестеро детей. Он с детства знал, что ни у кого на свете не бывает на любой случай готовых ответов. Он понимал, что жизнь – шутка сложная, и учился у нее…

Дженни предполагала, что сейчас события могут развиваться по двум разным сценариям. Алек заупрямится и разозлится на нее. И скажет, что шагу отсюда не сделает, пока Дженни не признает, что он знает себя лучше, чем она.

Или доверится ей. Настолько, что подаст ей руку, и они пойдут по узкой зеленой тропинке, сопровождаемые ароматом лилий… Он на распутье.

По лицу Алека ничего нельзя было понять. Но она почувствовала, что он стоит перед выбором. Исчезла сутулость, сведенные мускулы постепенно расслабились, он будто бы оттаял, раскрылся…

– Здесь я не корифей, – сознался он. – Нужно, чтобы кто-то подбрасывал мне реплики. – Он указал на листки. – Это они? И если я прочту, то сразу все пойму?

– Это я все поняла, когда писала, – ответила Дженни. – Но, возможно, у меня своя, особая логика.

– Ну, тогда вот мой ответ: мне необходимо, чтобы ты объяснила мне, КАК ты мне нужна.

С этого и надо было начинать. Дженни захотелось обнять его крепко-крепко, кинуться ему на шею, чтобы он подхватил ее, поднял в воздух… Хотелось смеяться и визжать. Сорвать с лилий бумажную обертку – и подбросить всю охапку в воздух, чтобы розовые цветы и бутоны дождем сыпались на них…

Вместо этого она втолкнула его в гостиную, и, сдернув с кресла спортивную сумку, силком усадила. А сама устроилась на кофейном столике напротив.

– Женщина может стать для тебя необходимой про двум причинам, Алек Камерон. Во-первых, потому, что слаба и беспомощна, и ты вволю можешь играть при ней роль сильного старшего брата, в то время как она будет слабенькой младшей сестренкой. Это для тебя привычно и кажется совершенно нормальным – словно так ты оправдываешь перед Богом свой Талант. Похоже, ты думаешь, что заслужил его тем, что был великодушен к Мэг, и продолжаешь отрабатывать долг, будучи столь же благородным по отношению ко всем нам…

Алек нахмурился и помрачнел. Это надо было обдумать.

…Нет, подумает он позже. Дженни спешила перейти к причине номер два.

– Но если тебе нужна слабая женщина, то на этот раз ты промахнулся. Меня мутит от одной мысли, что я могу показаться такой. Ты полюбил меня потому, что тебе осточертело быть в ответе за все вокруг. Ты не хочешь быть Гастингсом.

– Гастингсом? – Алек был загнан в тупик. – А он-то тут при чем? Ты очень торопишься, Дженни, я не успеваю за твоей мыслью…

По ее мнению, все было ясно как день! Она рвалась вперед! Ей ведомы были законы жанра и последовательность сцен. Она прекрасно знала, какой будет следующая и, признаться честно, стремилась к ней всей душой.

– Ты смотришь сериал? – она даже не дождалась ответа. Конечно, смотрит, куда он денется! – И как тебе Гастингс?

– Он становится все более ледяным и монументальным, но ты не должна его винить. Он прекрасно исполняет свой долг.

На сто процентов неверный ответ.

– А как ты относишься к тому, что он отвергает Молли?

– Ну, это не очень-то красиво, но что ему остается? Он любит Амелию. И это вполне правдоподобно.

Разумеется. Ведь это сочинил не кто-нибудь, а Дженни Коттон! Но правдоподобное поведение, тем не менее, может быть патологическим, болезненным.

– А кто твой любимый герой? Если бы тебе предложили любую роль, кого бы ты выбрал?

– Джеймса Марбла.

Она больно стукнула его по колену:

– Не ври! Ты назвал его лишь потому, что счел неудобным указать на героя моложе себя! Робин – вот кто тебе больше всех по душе.

– Возможно.

Слово «возможно» тут было явно не к месту.

– Так вот, пораскинь мозгами: что с ним будет, если пройдут годы, и на его пути не встретится любви, если он останется бравым, но уже немолодым холостяком?

– Рэй взбесится и уволится. Впрочем, он женат.

– Мы говорили о Робине! Что с ним произойдет?

– Наверное, он утратит свой юношеский задор. И… – Алек умолк. – Ах, вот ты к чему… – он потер лоб. – Я, кажется, понял. Он или ударится в загулы или станет эдаким деревянным ханжой с поджатыми губами. Превратится в копию Гастингса… к которому ты больше не чувствуешь прежней привязанности.

Гастингс никогда бы до этого не додумался. Ни за что не понял бы, что жизнелюбие и задор могут быть привлекательнее спокойствия и безупречности. Серебро со временем тускнеет – но только когда им пользуются. Но какой смысл наводить на него лоск, если оно заперто в ящике? Алеку это было ясно.

Дженни наморщила нос:

– А что, если Робину жениться на Софи?

– На Софи? – брови Алека поползли вверх. – А это разумно? Ты сказала Рэю? Он подпрыгнет от восторга. Если ему нравилось работать со мной, то у него отлично получится и с Зельдой Оливер.

– Нет, я ничего ему не говорила. Я никому ничего не говорила. Я только что это придумала. Но ведь ты не станешь отрицать, что идея гениальна? Какой шанс для Софи и Робина стать воистину замечательными людьми, если они поженятся!

– Полагаю, пора сделать вывод, что единственный шанс для меня стать сносным человеком – жениться на тебе?

– Да, именно таково направление моих мыслей. – Дженни наклонила голову.

Алек завладел ее руками. Вот-вот начнется долгожданная сцена.

– Я знал, что Софи – это ты. Понял, как только Зельда сыграла первый эпизод. Но ума не приложу, почему вдруг я превратился в Робина? Мне всегда казалось, что я Гастингс.

– Ты был им… и, думаю, им бы и оставался, дай тебе волю. Но, Алек, подумай, кто по доброй воле согласится БЫТЬ Гастингсом?

Он потянул ее за руки, и она оказалась у него на коленях.

– Лучше быть Гастингсом, чем Лидгейтом.

– Да уж. Но, к счастью, этими двоими наш выбор не ограничен. – Дженни прислонилась к его плечу, ничего не видя, кроме его лица. Оно заслонило для нее весь мир – четкие линии скул, широко расставленные глаза… – Я люблю тебя, Алек. Правда, люблю.

– Кажется, я начинаю в это верить. – Он крепче обнял ее за плечи, но вместо того, чтобы прижать к груди, немного отстранил, чтобы глядеть прямо в глаза. – Мы только что обсуждали женитьбу Робина и Софи. Пора последовать их примеру. Не хочу, чтобы это был просто «роман», «отношения», или как это там называется… Я не Брайан. Мне не нужно свободы. Я не желаю быть свободным. Я хочу, чтобы мы поженились.

– И, я думаю, ты снова захочешь попытать счастья с ребенком?

– Да. Но я в любом случае женюсь на тебе.

– Нет-нет! Я сама этого хочу! – Дженни предпочла иносказание потому, что не знала наверняка, выйдет ли из нее хорошая жена и мать. Но она постарается. Изо всех сил постарается. Ведь она выросла в бильярдной – если очень хорошо прицелиться, удар всегда бывает точным.

…В конце концов, чтобы стать женой и матерью, вовсе не обязательно досконально разбираться в «дамских штучках». Достаточно быть женщиной.