Текст книги "Чеслав. Ловец тени"

Но Чеслав, уже привыкший к подобным стенаниям, лишь безучастно смотрел на негодующую женщину, а когда она на мгновение замолчала, чтобы перевести дух, спокойно и рассудительно сказал:

– Не хочешь – не сказывай, бабка. Только и я про увиденное на дальнем хуторе не поведаю.

Сказанное подействовало, что ушат холодной воды на тлеющие головешки. Леда, открыв было рот, тут же его захлопнула, только губы сердито надула.

Чеслав же, не в силах скрыть улыбку мучителя, выжидательно уставился на нее.

– Да чего там сказывать? – сдалась старуха. – Уж больно они странные какие-то были, эти пришлые. И не оттого только, что чужаки и пожаловали издалече.

Рассказанное далее Кривой Ледой и в самом деле могло показаться необычным. Бабка еще раз высказала недоумение по поводу выбора чужаками избы для постоя – одной из самых неказистых в городище.

– Уж как и Сбыслав, и Зимобор, и другие тоже, хозяева из хозяев, ни зазывали их к себе в хаты, как ни сулили попотчевать яствами лесными, чужаки головами кивали, в хаты заходили, благодарствовали, а ночлежничать шли к Горше. Уж чем он их пленил – и не знаю, – пожала плечами Леда и тут же стукнула себя кулаком по лбу, очевидно, вспомнив важную подробность. – Ой-ля! Зимобор даже с Горшей повздорил из-за того. «Это чем же ты лучше меня, что тебе почетность такая?» А тот ему: «А чем же я хуже, что гостей принять не могу?» Так и надрывали глотки друг на друга. Сказывают, едва до драки не дошло… Но сама не видела.

– А что же в избе у Горши? – не дал передохнуть бабке Чеслав.

– Ой, народ-то потянулся к его хижине, что пчелы по весне на первый цвет! – всплеснула руками Леда. – Даже из ближайших хуторов прибывали. А то! Шли на чужаков посмотреть, а еще больше послушать их россказни. Потому как много диковинного сказывали пришлые. Горша с Истой ходили, носы задрав, мало что тучи небесные не задевали. Ва-а-а-ажные!

– А ты сама те россказни слышала?

Но об этом Кривую Леду можно было и не спрашивать.

– Ну а как же! – Она посмотрела на парня, как на полного дурня. – И про то, что в их краях большущие городища с тьмой люда да с избами, что гора. И про то, каким укладом живут помеж собой. И про дали водные да бескрайние, каких мы сроду не видывали. И про народы, что по пути к нам обитают. Ой, да про что только не сказывали! Порой и понять-то трудно, не видавши… – Леда осеклась и, воровато оглядевшись по сторонам, нет ли чьих ушей посторонних, и для пущей надежности понизив голос, сообщила: – Однако есть у меня подозрения, что они Горше и Молчану… А Горша с Молчаном всегда приятельствовали… Так вот, чует мое сердце, что чужаки им еще про что-то ведали. – Тут старуха даже наклонилась ближе к юноше. – Интересное! А может, и тайное! Уж не знаю про что, а не всем они про то сказывали.

Вот по поводу этой новости у Чеслава почему-то возникли сомнения, так как он знал, что Леде могло показаться тайным все, куда ей не удалось сунуть свой любопытный нос.

– И неужто ты, Леда, да и не прознала, про что сказывали? – с недоверием и скрытым подвохом спросил Чеслав.

– Ой горько от того! Так уж горько! А не прознала… Да и как прознать, коль они в избе таились? – сокрушенно вздохнула бабка. А видя явное недоверие на лице парня, немного поколебавшись, таки созналась: – Я даже как-то прокралась к хижине ихней и прислонилась к стенушке. Дай, думаю, постою… послушаю! Авось донесется чего интересного… Авось нового чего познаю… Так эта хворь внезапная – Иста… – Тут бабка запнулась и, поубавив возмущение, поправилась: – Пусть ей покойно будет в селении предков, чего уж там… – И опять вернулась к пересказу минувших событий: – Ага! Так вот, выползла из избы Иста и прозрела мое присутствие. И так напустилась на меня сердечную, такими словами называла… – закатила глаз Леда.

Чеслав живо представил взбучку, заданную Истой любопытной соплеменнице. Уж чего-чего, а постоять за себя мать Кудряша могла не хуже самой Кривой Леды и в перепалках толк знала.

– И отчего бы это им так таиться?

Заметно терзаясь тем, что не знает ответа на этот вопрос, Леда даже ударила рукой об руку.

От избы, от которой они стояли неподалеку, донесся шум, заставивший Кривую Леду отвлечься. На пороге, вытирая руки рушником, появилась Болеслава и позвала:

– Чеслав, иди в хату. Варево стынет. С зори ведь не евши.

– Ну, Леда, бывай! – бросил парень женщине, словно только шел мимо, а не стоял с ней и не вел долгую беседу.

Глядя, как он удаляется, старуха едва не выронила свою палку. И было отчего! Выспросив про чужаков, он так и не поведал ей о том, что было на хуторе. А ведь обещал!

В Леде взыграло неудовлетворенное любопытство.

– А как же про хутор-то Молчана?! – во все горло крикнула она ему вслед. – Ты же обещался!

Чеслав на ходу развернулся и, махнув рукой, ответил:

– Завтра Кудряш воду поутру тебе снесет, все и обскажет, как было. Я скажу ему… – И бросился бежать к избе.

– Ай, злыдень! – неслось ему вдогонку. – Да чтоб вас, пустобрехов, упыри пожрали! Обижать сиротинушку…

Но Чеславу было уже не до нее.

Камень за камнем перетаскивая тяжелые и отбрасывая более мелкие в сторону, трудился Чеслав. Старая Мара, сидя рядом на трухлявом пне, терпеливо ждала, поглядывая, как молодой муж разбирает каменное погребение. До этого она уже успела обойти округу в поисках трав, которые могли бы пригодиться в ее знахарском деле. Найдя зелье, что могло стать снадобьем, она где цвет рвала, где листья, а где и коренья выкапывала. После она прилежно и бережно сложила все собранное в суму и теперь дожидалась, когда же ее спутник закончит работу.

Нынешним ранним утром они – Чеслав надеялся, что никем не замеченные, – встретились в условленном месте и отправились в путь. Он взял с собой Ветра, а потому основную часть дороги Мара проследовала верхом, и это ускорило их продвижение к месту, где Чеслав с Кудряшом схоронили под камнями мертвого чужака.

Камень за камнем… Камень за камнем… Усиливающийся запах, исходящий от мертвого тела, говорил о том, что юноша приближается к конечной цели. Чеслав откинул еще один камень, и еще, и перед ним открылось лицо мертвеца, а смрадный дух ударил с двойной силой. Зажав нос рукой, он отошел в сторону.

Поднявшись с пня, знахарка подошла к разобранному погребению и присела на камни, без малейшего отвращения, внимательно всматриваясь в лицо почившего. Долго смотрела она на то, что когда-то было человеком. После нашла небольшую палочку и продолжила осмотр с ее помощью.

Чеслав стоял в стороне, повернувшись в сторону солнца, мысленно прося Великих отвести от его племени смертельную напасть и обещая им за то большие дары и жертвы. Ведь его соплеменники были не самыми нерадивыми среди лесных жителей, всегда чтили и боялись богов, покорялись их воле, чтобы вот так, в одночасье, сгинуть всем родам и люду, от мала до велика. Он так искренне и долго просил защиты у их покровителей, что и не заметил, как старая Мара оказалась возле него.

– Сдается мне, что язвы те… – тихо сказала она.

Чеслав вздрогнул и замер, ожидая, что же услышит далее. Знахарка не совсем уверенно, словно все еще продолжая раздумывать, продолжила:

– И не пошесть вовсе…

– Не пошесть?

Чеслав ощутил, как тяжесть, навалившаяся на него кучей камней, которую только что пришлось перекидать, открывая схороненного, сошла, и он почувствовал такую легкость в груди, плечах, во всем теле, в ногах, что готов был бежать, приплясывая, по лесу долго-долго… Пока сами Великие не сказали бы: «Довольно!»

Но вместо этого юноша, приложив руки к сердцу, поклонился в сторону солнца, Даждьбога-батюшки, закрыл глаза и возблагодарил за избавление Великих.

– А что же тогда это за напасть, что смерть сеет? – спросил он Мару, как только закончил возблагодарение.

Старуха ответила не сразу. Какое-то время она стояла, глядя вдаль, беззвучно шевеля губами, скорее всего, разговаривая сама с собой. А может, и не с собой вовсе?

Наконец ведунья подала голос:

– Думаю, потрава то… Яд гадюшный или травы какой смертельной соки… А скорее, того и того намешано. Нет, на пошесть не схоже, – покачала она головой.

«Но тогда кто-то же должен…»

Еще не успела народиться мысль в его голове, а Мара уже произнесла:

– И кто-то должен был ту потраву свершить!

– Кто? – выдохнул Чеслав и воззрился на знахарку, ожидая от нее немедленного ответа.

Мара же, бросив на него снисходительный взгляд, вызванный, скорее всего, такой молодецкой горячностью, покачала головой:

– Сейчас про то лишь Великие ведают, да тот, кто свершил лиходейство.

Она сказала свое слово, и больше им нечего было делать у этого места, отмеченного каменным погребением. Незачем более тревожить покой усопшего. Прах его теперь принадлежит земле-матушке Макоше, а дух, Чеслав надеялся, успокоится в селении его чужинских предков и будет утешен их богами.

Юноша снова заложил останки пришлого камнями, после чего они с Марой тронулись в обратный путь к городищу. Он – пеши, а женщина – верхом на Ветре.

Двигались молча.

Чеслав не знал, о чем думает старая знахарка, покачиваясь в такт движению коня и не замечая раскидистые ветки, что задевали ее лицо и голову. Но мог предположить, что мудрую старуху одолевают те же беспокойные мысли, что и его. А он думал…

Он думал…

С одной стороны, слова Мары, что убила люд не пошесть, а потому и нет угрозы всему городищу, были хорошей вестью, а с другой – выходило, что и семью Кудряша, и чужака кто-то подло отравил. Кто? Зачем? Но сгинула и вся семья Молчана… И это случилось после того, как к ним отправились чужинцы. Сгинула по неосторожности или по чьему-то злому умыслу? И если кто зло такое в округе творит, то чужак это или свой?

«Мои-то в пепел сгорели, а Молчаново семейство нет…» – отчего-то всплыли в памяти слова Кудряша, сказанные на пожарище хутора. А он тогда, кажется, еще ответил, что это оттого, что его родичей сожгли с домом, как на погребальном кострище…

Чеслав внезапно остановился, и это вывело из задумчивого оцепенения едущую следом за ним Мару.

– Чего закляк, парень? Примерещилось чего? Аль из темного омута раздумий своих со здравой мыслью вынырнул? – подала голос ведунья.

– Вынырнул… – ответил, не глядя на нее, Чеслав, додумывая пришедшее в голову.

– И то дело. А то идешь и не разбираешь, куда ступить. Грезишь все…

– Думаю, Мара, далее к городищу тебе придется одной добираться, – поднял он глаза на знахарку.

– Умно, – усмехнулась старуха.

– Да тут уж не так и далече, – не обращая внимания на насмешку, серьезно сказал молодой охотник. – А мне поспеть кой-куда надо. Проверить догадку одну.

– Ну, если надо, так и ссаживай меня, – протянула руки Мара. А когда он снял ее с коня, без обиды добавила: – Да будто мне внове ногами лес мерить!

Мара, как никто другой, почти всегда понимала Чеслава с полуслова, а если и не понимала, то чувствовала его. Возможно, чувствовала оттого, что именно старая знахарка способствовала появлению его на свет и знала, что его рождение стоило матери жизни. Мара собственноручно вырезала его из материнского чрева, когда та, измученная тяжелыми родами, уже готова была отойти в селение предков, забрав с собой и неродившееся дитя. А Мара помогла ему увидеть этот свет.

Вскочив на коня и кивнув Маре на прощание, Чеслав повернул в сторону, откуда они пришли.

– Да хранят тебя духи лесные! – прошептала ему вслед ведунья.

Где верхом, а где и пеши, давая продых коню, заночевав по дороге в тихой низине, добрался он поутру к сожженному хутору Молчана. Именно сюда вернули Чеслава размышления и пришедшая на ум догадка, которую он и хотел теперь проверить.

Сойдя с коня, хлопнув его по крупу и отпуская пастись, Чеслав направился в сторону пожарища. Однако, подойдя к месту, где когда-то стояла изба, а теперь чернели обгоревшие бревна да головешки, он обошел черный остов стороной и проследовал к ручью, что протекал чуть поодаль от сгоревшего жилища.

Свою избу Молчан построил так, что она располагалась к водному бегунку глухой стеной. И неспроста. Почти у самого ручья шел небольшой обрыв, поросший от постоянного соседства с близкой водой густой травой. И там, скрытый зеленым пологом, должен был быть лаз, ведущий из избы. Именно о нем и вспомнил Чеслав.

Хуторяне, живущие обособленно от соплеменников, должны были охранять волю и мир свой гораздо глазастее других. В любой момент на их незащищенное жилище и семью могли напасть лихие люди, особенно пришлые. И ожидать спасения им в таком случае не приходилось. Поэтому многие из хуторских, строя свои жилища, рыли потайные лазы, выходом расположенные чуть поодаль от срубов, чтобы в случае опасности домочадцы могли выбраться через них из хаты и скрытно уйти в лесную чащу.

Был такой лаз и у жилища Молчана. Чеслав прознал про него давно, еще когда в раннем отрочестве во время охоты заглядывал как-то с отцом к гостеприимному хозяину и его семейству в гости. Еще тогда, играя с хозяйской детворой в схованки, они с чуть младшим от него по годам первенцем Молчана проникли в тот лаз, где и схоронились от остальных мальцов. Но было то давно, а потому и не сразу вспомнил о нем Чеслав.

Сделав еще несколько шагов, юноша подошел к месту, где земля обрывом уходила в низину ручья и где, он знал, заложенный поленьями, укрытый травой и мхом, должен был быть выход из тайного лаза. Ступив вниз, Чеслав оказался у него.

Ступил – и замер, уставившись на несколько больших камней, грудой лежащих среди зеленой травы. Ему не надо было гадать, что именно там и располагался выход из лаза. И он был заложен каменным запором!

Вот и подтвердилась мучившая Чеслава страшная догадка, которую он приехал сюда проверить. О потайных лазах в избах не могли знать люди пришлые. А потому заложить скрытый выход мог только человек, знающий о секретных ходах лесовиков, а значит, свой. Соплеменник!

И теперь понятно стало ему, что семейство Молчана сгорело, скорее всего, заживо, потому как выход из лаза, по которому они могли уйти, был заложен камнями, а вход в избу, теперь Чеслав был уверен, подперт бревном, что валялось неподалеку полуобгоревшим. Сгорели заживо… А иначе зачем было закладывать выходы? И если бы тот, кто поджег избу, хотел, чтобы она стала погребальным кострищем для усопших, то он позаботился бы о том, чтобы обложить ее сухостоем, чтобы жар был сильнее и тела стали прахом. А тела Молчановой семьи не стали прахом. Видать, торопился людоед!

Обо всем этом Чеслав думал, возвращаясь домой, в городище.

«Потравленное семейство Кудряша, в котором гостили чужаки… Найденный в лесу один из чужаков, тоже потравленный… Сожженная семья Молчана, к которому чужинцы собирались в гости…»

Все дорожки от тех несчастий складывались в одну пожженную огнем тропу, по которой лихими шагами прошлась смерть. И все было как-то спутано-связано между собой, в этом у Чеслава сомнений не было. Но как именно переплетено и почему, Чеслав не знал. Не знал молодой охотник и где конец нити от того клубка, за которую следовало потянуть, чтобы распутать его. А распутать придется: ради Кудряша, ради спокойствия племени. Потому как если гибель соплеменников – не воля богов, а чей-то кровавый умысел, то смерть их требует отмщения. Да и погибель чужаков позором ляжет на их селение, ведь большим злом считалось обидеть гостя, а тем более лишить его жизни незаслуженно. И род, и городище, куда препроводили дружественных пришлых, несли за них ответ перед передавшим их племенем. А за погибель их подлую – тем более.

«И кому ж такому лютому понадобилось столько смертей сотворить, не жалея ни старого, ни малого? Зачем? И куда исчез второй чужак? Может, просто не нашли его мертвого, лесное зверье сглодало плоть да кости растащило?»

Да, мудрый и могучий лес надежно умел хранить тайны. И выведать их у вечного – ой какой непростой труд! Чеслав знал это хорошо.

Под стать его мыслям о кровавых деяниях, что ворвались в жизнь их племени, багряным было и Великое Огненное светило, что отправлялось с небесного свода на покой, когда Чеслав уже добрался до околиц городища. Видать, и Даждьбогу Великому, защитнику и покровителю их, совсем не по нраву было то, что творили чада его неразумные…

Зачуяв родимый дом, Ветер прибавил шагу, и совсем скоро они уже были у ворот селения. И тут четвероногий товарищ, вместо того чтобы как обычно проследовать прямиком к хате, неожиданно загарцевал на месте и потянулся к частоколине у самых ворот. Только тогда Чеслав обратил внимание на то, что сразу не смог рассмотреть в сумерках, – их деревянная заграда была украшена венками пышными из трав и цветов луговых. Их-то и облюбовал Ветер-проказник как трапезу вечернюю.

«Да ведь завтра Купала – макушка поры летней! А сегодня ночь купальская!» – догадался Чеслав. За поисками своими он совсем забыл о празднестве большом.

А в селении, несмотря на час сумеречный, было оживленно и суматошно – народ готовился к чествованию Купалы, особенно девки и парни.

– Ну что же ты все носишься и носишься на Ветре своем шальном? – встретила его в избе озабоченным ворчанием Болеслава. Но выговаривала его, скорее, не ругая, а жалея, так как любила молодца, что дитя родное. А выговаривая, ставила на стол снедь разную. – И не сидится тебе в городище. Не евши с утра самого… И куда тебя носило нынче-то? Чего молчишь?

Чеслав, до того молча и терпеливо выслушивавший ее тревоги, таки вынужден был успокоить сердобольную:

– Так ведь места новые охотные присматривал.

Отломив кусочек хлеба, юноша бросил его в очаг – на почтение предков.

– Места охотные? – переспросила Болеслава. – В канун-то Купала? – Даже в освещенной только огнем очага избе на ее лице можно было рассмотреть сомнение. Слишком хорошо знала она беспокойную натуру своего выкормыша, а потому и не поверила словам его. – Ох, нет на тебя Велимирушки… – тихо прошептала женщина, вспоминая отца Чеслава, тяжело вздохнула, отошла к очагу и там уже шмыгнула носом, готовая уронить слезу.

С грохотом, зацепив что-то у входа, в избу влетел всклокоченный Кудряш. Прослышав, что Чеслав вернулся в селение, он тут же бросил приготовления к купальской ночи, которыми занимался вместе с остальными парнями, и помчался к нему.

– Ты отчего так поздно воротился-то? – с ходу подсел он за стол к Чеславу. – Ну, что Мара сказала?

И тут же получил под столом толчок ногой. Чеслав, скосив глаза, предостерегающе указал ему в сторону Болеславы. Он совсем не хотел волновать свою кормилицу.

– Ничего не сказала. Подумать ей надо, – прошептал он.

Для себя Чеслав решил, что расскажет обо всем Кудряшу завтра, чтобы не портить другу праздник, на котором тот был заводилой.

Чеслав еще не закончил трапезу, а уже под их избой слышались шум и оживленный галдеж. Это парни да девки пришли за ним и Кудряшом, чтобы идти к реке, праздник зачинать.

Пляшут в ночи костры яркие на холме у берега реки. Пляшет вокруг них народ, хороводы водит, славя Купалу – дарителя плодородия. Летят над округой песни-славицы, и заводит их зычно голосистый Кудряш.

А до того, увенчанный венками один пышнее другого, шел многочисленный люд, стекаясь ручьями из селения да хуторов ближних и дальних, к месту празднества. А на поляне их уже ждало украшенное лентами, венками да цветами купальское дерево. И зачинали то дерево водой поливать, чтобы росло оно лучше, набиралось соков, становилось краше да плодов давало много. А напоив, зажигали вокруг костры, чтобы поддержать солнце ясное, которое со дня следующего пойдет на убыль и все меньше и меньше будет являть лик свой им, смертным.

Каждый, славящий Купалу, норовит через костер прыгнуть, очиститься, а еще силу от огня, частицы Даждьбога-батюшки, получить, чтобы здоровым быть да тело и душу от скверны уберечь. Девки, что до женской поры дозрели, бросали свои венки в костер купальский с приговором да смотрели: чей сгорит быстрее, та с суженым скорее соединится. А если парень смелый да прыткий выхватит из огня венок девки, что люба ему, то, считай, судьбу свою из пламени вытащил. Быть им вместе!

А кто уже пару себе присмотрел, тот с избранником через костер и прыгает. И чем дружнее пара преодолеет ту огненную стену, тем счастливее их совместное житье будет.

Прыгают со смехом молодецким и визгом девичьим пары через кострище, а среди них и те, кто уже семьей живет, – да укрепит Купала их союз!

Вовлеченный в общий поток из сцепленных рук, водит хоровод и Чеслав. А девки вокруг него так и вьются, что вьюн вокруг дерева! Парень ведь хоть куда – и лицом, и статью, и прытью, и умом-смекалкой. А вдруг в пару возьмет? А особенно старается шаловливая Малка. То коснется его вроде как невзначай, то руку сожмет посильнее, а то и прижмется ненароком. Уж и полный глупец догадался бы, что тает от него девка…

А пляски все веселее и задорнее, и уже среди песен не только славицы Купале слышны, а и про чаяния молодецкие, про девичьи очи да губы алые Кудряш заводит. А девки, в долгу оставаться не желая, про удаль его мужскую пытая, со смехом песней ответ дерзкий держали.

Летит по округе хороводом веселым в сполохах алых кострищ праздник купальский. Надежду люду дает на дары щедрые земные да лесные. Но в какой-то момент почувствовал Чеслав, что праздничный настрой его исчез куда-то, словно пар от воды, что угодила в купальский костер. Не несут его ноги в танец, нет охоты подхватить песню задорную. А уж через костер перелететь… Да еще в паре… В паре… Да, немало девок желало бы перепрыгнуть с ним через огненную преграду, да вот хоть и Малка зовет глазами. Но нет на то желания у самого парня. Знал Чеслав, что за напасть его охватила, знал. Воспоминание о Неждане охладило его веселье. Как она там, в далеком городище своих родичей? Не забыла его? Вспоминает? Ждет? Водит ли хоровод в эту купальскую ночь или через костер с кем прыгает?

От мыслей тех захотелось Чеславу уйти от праздничных костров, уйти, чтобы не думать и не являть себе понапрасну, как и с кем Неждана может водить хороводы на берегу озера, у которого стоит ее городище. Сделав несколько шагов в сторону от костра и пляшущих, никем не замеченный, юноша тут же был укрыт ночной тьмой от сторонних глаз. И почти сразу его чуткое ухо уловило чей-то тихий грубоватый говор, а после и смех воркующий. «Какой-то парень с избранницей тоже нашли уединение в стороне от всех», – догадался Чеслав.

Он чувствовал, как усталость прошедшего дня, проведенного в дороге и поисках, подступила к нему и упрямо зовет отдаться крепкому сну. Однако Чеслав знал, что негоже в купальскую ночь спать: злые духи могут взять в плен уснувшего и забрать всю его силу житейскую, а она еще ой как нужна! Ноги сами привели его к реке, и хоть омыться на Купалу следовало только с зорей ясной, Чеслав решил, что и ночное купание будет ему сейчас на пользу.

Оставив на берегу одежду, скользнул он в теплую воду и поплыл по дорожке, что высветила луна на поверхности реки, прямо в сторону ночного светила – ища в том успокоения.

Часто ночами, не в силах заснуть от терзающих мыслей и забот, лежал он, глядя в ночное небо на манящую взгляд своей холодной красотой луну, и от того созерцания становилось ему спокойнее. Надеялся он на успокоение и сейчас.

Наплававшись вдоволь и чувствуя, что усталость, смытая речной водой, отступила, вышел Чеслав на берег. Внезапный шорох, раздавшийся совсем рядом, заставил его насторожиться.

– Кто здесь?

– Тш-ш-ш… Не пугайся… – услышал он жаркий шепот у самого уха.

От неожиданности он вздрогнул и дернулся уже, чтобы развернуться лицом к возникшему рядом существу. Но цепко обхватившие руки удержали юношу, и к его телу прильнуло другое тело – судя по тому, что ощутила его спина, девичье.

И от этого прикосновения почувствовал он, как дыхание замерло и мурашки побежали по телу. Ведь было то тело без одеяния.

«Может, русалка или мавка лесная игрища со мной затеяла?»

Но слишком уж горячей была плоть, чтобы принадлежать духу. Хотя откуда знать ему, смертному, каковы на самом деле лесные нимфы? Может, еще погорячее женщин их племени?

– Не звал, а пришла… По своей воле… Не прогонишь?

Ее дыхание снова защекотало его ухо. При этом Чеслав почувствовал, как потянулась она, очевидно приподнявшись на пальцах ног, чтобы донести те слова и дыхание как можно ближе к его лицу.

Нет, не нимфа это лесная. Запах ее говорил о том, что принадлежит она к роду людскому. Но кто она? Отчего не называется? И первое, что пришло на ум: Зоряна! Или кто другая? Малка?

«Прогнать?»

Он чувствовал, как ее волосы, едва касаясь, нежно щекочут его плечи и грудь, и оттого стало туманиться в голове. Чеслав ощутил, как мужская сила, до того дремавшая, помимо воли его проснулась и наполняется желанием. Да и как не проснуться ей, когда рядом тело девичье огнем пышет, дыханием нежным да поцелуем жадным шею обжигает? Ведь не каменный он!

В мыслях еще был образ Нежданы, призывая разум разомкнуть руки, пленившие его, и бежать, бежать как можно дальше, а желание уже поворачивало Чеслава лицом к искусительнице. Кто же она? Кто? Но коварная луна, как назло, уже спрятала свой светлый лик и не открыла лица той, что прильнула к нему.

– Кто? – раздался в ночи его шепот.

Он хотел упросить ее назваться, но требовательные девичьи губы не дали свободы словам, пленив его уста. От поцелуя зашумело в голове, и далее им двигали только чувства, утратившие подчинение разуму.

А девушка, наградившая Чеслава призывным поцелуем, тут же спрятала лицо свое на его груди, очевидно испугавшись собственной смелости. Она сжалась и даже попыталась руками прикрыть свою наготу, в то же время не отстраняясь от юноши, а наоборот – еще сильнее прижимаясь, отдаваясь на полную его волю.

Руки скользнули по вздрагивающему от его прикосновений телу и увлекли отважную на землю. Его губы коснулись ее нежной шеи, груди, и она едва подавила то ли вздох, то ли всхлип. Еще мгновение, и юноша, сгорая от нетерпения, покрыл ее своим телом, словно пряча от ночной прохлады. Чеслав почувствовал, как под его проникающей силой напряглось тело девичье, и понял, что стал первым для нее. Неосознанно она попыталась оттолкнуть его, но руки еще сильнее прижали парня к себе…

Внезапная боль в плече на какое-то мгновение вернула его в явь. Это девичьи зубы то ли от боли, то ли от сладости впились в его плоть. Но эта внезапная боль только подстегнула жар его желания и заставила с новой силой броситься в неистовый вихрь совокупления. Еще! Еще! И еще!

Проснулся он от тревожного воя волчицы. Или ему это только приснилось? Чеслав, помотав головой, чтобы таким образом расстаться с остатками сна, прислушался. Ночной покой нарушали лишь задорные трели сверчков. Наверное, знак тревоги был плодом его сна. Или проснувшимся чувством вины.

Ночь едва начала терять свою глухую черноту. Чеслав протянул руку, и она опустилась на холодную землю – рядом никого не было. А может, никого и вовсе не было и это тоже был только сон? Но нет, его оцарапанное ночной девой в пылу страсти плечо, отдавая слабой саднящей болью, говорило о другом. Их любощи были явью.

Где-то далеко снова завыла волчица, так далеко, что другой, возможно бы, и не расслышал этого протяжного воя, но Чеслав его уловил. Таки это был зов волчицы. И была в том вое тревога. Уж не аукается ли то ему душа Нежданы в предчувствии, что этой ночью он держал в объятиях другую и обладал ею, да еще с такой страстью? И от осознания своего предательства теперь уж определенно муторно стало на душе у парня, будто не только плечо его оцарапали, а и глубже.

От реки неожиданно донеслись веселые вскрики и шумный плеск воды: то девки с парнями гурьбой бросились в реку, чтобы повеличать свадьбу Даждьбога Солнца Великого и Утренней Зори. Да с водой утренней, пронизанной первым лучом, получить от божеств частичку силы их и надежду на счастье.

Недолго думая, Чеслав тоже ступил в освященную Великим Светилом воду. Он решил как можно скорее смыть с себя объятия и ласки, пот и запах той, чье имя для него так и осталось загадкой. Хотя и думалось ему, что это была Зоряна. Но полной уверенности в том не было.

По реке белым облаком стелился утренний туман. Чеслав с силой разрезáл водную гладь, словно старался как можно быстрее прогнать ночное наваждение, а с ним и горечь вины. Вокруг него, беря в дружный хоровод, плыли венки девичьи. Пускали их водой те, кто еще не нашел себе суженого, в надежде, что плетение это купальское отыщет достойного и приведет под их порог.

Наплававшись и выйдя на берег, Чеслав пошел искать свою одежду, оставленную где-то неподалеку. Обнаружив ее среди прибрежных кустов, он нагнулся, а когда поднялся, то скорее услышал, чем заметил, как что-то пролетело рядом и ударилось о ближайшее дерево. Инстинкт охотника заставил его пригнуться и замереть. Слух и внимание напряглись до предела, глаза цепко осматривали округу. Но ничто больше не нарушало покой. Выждав еще какое-то время, молодой охотник не спеша распрямился. Сделав несколько осторожных шагов в сторону дерева, Чеслав увидел торчащий в стволе нож. Лезвие наполовину вошло в древесное тело. В него метнули нож! Вот к чему вой тревожный был!

Юноша посмотрел в ту сторону, откуда могло прилететь железное жало. В серой дымке раннего утра трудно было различить кого-то среди подступающих к берегу зарослей, а подойдя ближе, он никого там не обнаружил. Да и не надеялся. Какой бы дурень его дожидался?

Со стороны реки все так же неслись возбужденные и радостные переклики – отголоски развеселого купания. Все так же соперничали в своем мастерстве невидимые певуны сверчки. Только теперь этой разноголосицы для Чеслава словно и не существовало, потому как из головы все вытеснило одно: его только что хотели лишить жизни! Хотели… Но отчего тогда… Постой, а хотели ли?

Что-то не все складно было в этом нападении. Ведь он открыто вышел из реки и не таясь искал свои лахи, а схоронился, пригнувшись, когда уже клинок пролетел возле него. А потому попасть в него не составляло большой сложности. Разве что совсем уж неумехе. А это значит… А это значит, что в него, похоже, и не хотели попасть. Его хотели предупредить!

Вот только о чем? Скорее всего, чтобы он чего-то не делал, а иначе – смерть ему. А нож – это знак и предостережение. Но что не делал?

Мысли Чеслава вернулись к той, с кем он провел эту купальскую ночь. Ведь кто-то мог углядеть их пылкие любощи. И то мог быть ее брат или родич. Но нет, кровник бы открыто призвал Чеслава к ответу. А вот если какой из парней прежде на нее взор положил да своей видеть хотел… Такой и нож метнуть мог, чтобы отвадить Чеслава… Но вот только знать бы, от кого его отвадить хотят!

Но было и еще одно, что могло направить летящий нож в его сторону. Это тайна череды загадочных смертей и потрав в их селении и в округе. И тот, кто творил зло, мог легко прознать о том, что Чеслав идет по его следу. Ведь такого не утаишь. Вот и предостерег лиходей, чтобы не совался в его черные деяния молодой охотник. И если это был он, то тогда Чеслав, скорее всего, по верному следу идет. А иначе зачем его останавливать?