Текст книги "Ночной ураган"

Глава 13

Джинни не спала – просто была потрясена тем, что только сейчас произошло между ними. Даже не сумела осознать произнесенные почти неслышно слова.

– Что ты сказал, Алек?

Алек молчал, неожиданно поняв, что поспешил, что Джинни слишком уязвима, а он… да, он не знал, чего хочет и что собирается делать. Нет, это не совсем верно, но все же не стоит торопиться.

Алек, наклонившись, поцеловал ее в кончик носа и почти небрежно ответил:

– Ничего особенного, просто вздор. Удивлялся, какая ты тесная, как крепко удерживаешь меня в себе, настолько крепко, что я снова хочу взять тебя. А ты что подумала?

– Что в первый раз ты обошелся удивительно малым количеством слов.

Алек хмыкнул, но Джинни показалось, что смешок прозвучал несколько напряженно, и она, вздохнув, призналась:

– О, я больше не хочу быть разумной. Только оставаться вот так, долго, целую вечность, слабой, и ничего не соображающей, и потерявшей разум…

– И мягкой и нежной.

Она слегка шевельнулась под ним, и Алек снова наполнил ее, бархатисто-твердый, сгорающий от желания. Какое странное действие она производит на него!

– Мягкая и тугая, такая тесная, так сдавливаешь меня, это ты, Джинни. Я не раздавил тебя своей тяжестью? Джинни покачала головой, не в силах ответить.

– Ты не смотришь на меня? Поскольку я твой первый мужчина, Джинни, то и нуждаюсь в уверениях, что доставил тебе достаточное наслаждение.

Услыхав весь этот вздор, Джинни широко распахнула глаза:

– Я просто не знаю, что достаточно и что нет.

– Ну… ты вопила, и билась, и вонзала ногти мне в спину и плечи. По-моему, даже укусила за губу…

– Значит, ты сделал все, что мог.

– Прекрасно. Думаю, однако, что не стоит чрезмерно стараться, иначе ты просто сведешь меня раньше времени в могилу своим пылом. Правда, я рад, что ты видишь вещи в их истинном свете.

Он слегка шевельнулся в ней:

– Тебе больно?

– Нет. Разве что чуть-чуть.

Алек снова шелохнулся, еле-еле, отстранился и очень медленно подался вперед, чувствуя, как ее мышцы сжимаются и пульсируют вокруг него. Он закрыл глаза, не в силах противиться нахлынувшим чувствам, и застыл.

– Что ж, я сделала это один раз, и ничего ужасного не случилось, – задумчиво протянула Джинни. – Знаешь, ведь молодым девушкам непрестанно повторяют, что они никогда, ни за что на свете не должны позволить мужчине прикоснуться к ним, и, если они допустят хоть какие-то вольности, последствия будут страшными и необратимыми. Выпадут волосы, например, или случится что-то такое же омерзительное. По-моему, у меня все волосы целы.

– Да, только совсем мокрые из-за чрезмерных стараний.

– Это, конечно, несколько смущает меня, но едва ли может считаться тяжелыми последствиями. Я благодарна тебе, Алек, и начинаю чувствовать себя очень умной и удачливой исследовательницей, блестяще завершившей эксперимент. Я разгадала тайну и теперь свободна.

Она всего лишь намеревалась скрыть истинные чувства и преуспела в этом настолько, что Алека мгновенно охватил неудержимый гнев. Значит, она всего-навсего использовала его, не так ли? Совершенно равнодушна к нему и желала лишь его тело, и все для своих проклятых женских целей!

Алек стиснул зубы, пытаясь не показать силы своей ярости и растущего сознания несправедливости. Однако, как ни удивительно, злость, казалось, мгновенно перетекла в его мужскую плоть, и, не говоря ни слова, без единой мысли, Алек начал снова врезаться в нее, глубоко и ритмично.

– Алек!

– Ну а я… еще не открыл тайну. Раздвинь ноги шире, Джинни, и начинай двигать бедрами мне навстречу.

– Но я не хочу этого… О Алек!

– Вот это правильно, не нужно думать, только чувствовать.

Джинни пыталась сдержать стоны, и секунды три это ей удавалось. Но потом она обвила его ногами, пока Алек, сжав ее ягодицы, поднимал и опускал ее, все быстрее и быстрее. Все, . что он говорил и делал, было непередаваемо чувственно, но Джинни не хотела вновь подпасть под его чары, терять рассудок и забываться в огненном водовороте, страшилась предложить себя кому-то, стать единым целым с этим мужчиной, отдаться на волю чувств, не имевших ничего общего с логикой и контролем.

– Знаешь, сколько существует способов, которыми я могу взять тебя, Джинни? – неожиданно выдохнул Алек. – Сколько способов подарить тебе наслаждение, пока ты не начнешь кричать, и извиваться, и терять сознание? Это самый старый традиционный способ, когда ты лежишь на своей прекрасной спинке, широко расставляя ноги… для меня. Но еще можно по-другому: я переверну тебя на живот, и подниму твои бедра, и войду в тебя сзади… так всего глубже, Джинни, и к тому же я смогу одновременно играть твоими прелестными грудками.

Алек застонал, и Джинни невольно спросила себя: возбуждают ли его собственные слова так же сильно, как ее?

– Чувствуешь, как туго сжимаются твои мышцы вокруг меня… да, подними ноги еще выше… вот так… да…

Неожиданно, без предупреждения, он рывком вышел из нее, и Джинни вскрикнула, упираясь в его плечи, пытаясь вернуть… все напрасно. Однако так же внезапно он вцепился в ее бедра, поднимая их. Джинни успела заметить решительно-сосредоточенный взгляд, прежде чем он наклонил голову и, отыскав ее, начал ласкать губами, вонзая в нее язык, обволакивая, обводя, прикусывая, и наслаждение, острое, ставшее почти болью, охватило Джинни с новой силой, которой невозможно было противиться, и она смутно страшилась лишь одного, что он отстранится, не пожелает, не захочет…

Она всхлипывала, лихорадочно перекатывая голову по смятым простыням, стуча по постели туго сжатыми кулаками, выгибая спину, но он неумолимо продолжал ласкать ее, чуть отстранился, снова начал ласкать…

– Алек… о, пожалуйста, Алек!

Он быстро поднял голову. Пальцы проникли в разгоряченную плоть, но сам Алек хотел видеть лицо Джинни, когда она забьется в судорогах наслаждения. Увиденное превзошло даже самые смелые фантазии, и он, именно он, довел ее до этого, заставил отрешиться от себя, потеряться в звездной дали, лишиться рассудка и разума и стать именно той, какой он хотел. И прежде чем ощущения померкли и угасли, он глубоко, мощным рывком врезался в нее.

Эксперимент, черта с два!

Нелепая женщина! Она принадлежит ему. Только и всего.

Алек принял решение.

На этот раз Джинни заснула глубоким усталым сном. Алек осторожно вытянулся рядом, натянул на нее одеяло, укрылся сам.

– Глупая женщина, – повторил он, целуя ее в лоб и прижимая к себе, так что голова Джинни легла ему на плечо. Густые, мягкие волосы рассыпались по его груди. – Здесь твое место, и я очень просил бы не забывать этого.

Джинни тихо застонала во сне. Он снова поцеловал ее и, устроившись поудобнее, закрыл глаза, вспоминая о том, как отказался взять ее несколько дней назад. Из-за благородных побуждений и боязни огорчить Джеймса. А сейчас? По правде говоря, он овладел ею частично именно потому, что этого, вероятно, хотел ее отец. По крайней мере это служило достаточно разумным объяснением для насытившегося любовью мужчины. Теперь ей придется выйти за него.

Алек надеялся, что подарил ей ребенка этой ночью.

Ей придется понять: он сделал то, чего пожелал бы ее отец. Но знал ли Джеймс, что Алек вынудит ее принять решение подобным способом? Вероятно: он был очень проницательным человеком. И знал также, что Алек хочет его дочь.

Алек вздохнул.

И очнулся лишь от звуков тоненького голоска, мгновенно повергшего его в слепящую панику.

– Папа!

Алек рванулся с постели; отуманенный сном мозг прояснился как по волшебству при виде стоящей в дверях Холли. Нужно было запереть дверь! Проклятие! И хотя это оказалось невыносимо трудно, Алеку удалось взять себя в руки и даже выдавить приветливую улыбку. Нельзя дать Холли понять, что она последний человек, которого он хотел бы увидеть в эту минуту.

– Доброе утро, хрюшка. Тебе не кажется, что сейчас ужасно рано, чтобы бродить по коридорам?

– Не знаю. Я проснулась, значит, не так уж рано. Даже немножко светло. Почему ты обнимаешь Джинни?

Особа, о которой шла речь, вздохнула, потянулась и, открыв глаза, оказалась лицом к лицу с пятилетней малышкой, стоявшей посреди комнаты с моделью корабля – по-видимому, фрегата – под мышкой.

Джинни, застонав, зарылась головой в грудь Алека.

– Не будь трусихой. Иди сюда, Холли, а то замерзнешь. И кстати, прикрой дверь, если не трудно.

– О нет, – простонала Джинни, совсем исчезая под одеялом.

– Так почему ты держишь Джинни? И почему она как-то смешно пищит и прячется?

– Доброе утро, Холли, – пролепетала Джинни, приподнимая голову. Высунуться она не могла, поскольку была совсем голая, и поэтому, судорожно вцепившись в одеяло, подтянула его до подбородка и хотела завернуться потуже, но у Алека были другие намерения. Он решительно сжал руки, не давая ей двинуться.

– Я иногда сплю с папой, – пояснила Холли, не сводя с них немигающих мудрых глазенок.

– Здесь еще есть место, хрюшка. Джинни не будет возражать и, кроме того, поможет согреть тебя.

– О нет, – в который раз застонала Джинни, совершенно потрясенная происходящим.

Холли осторожно поставила фрегат на ночной столик и забралась в постель. Алек постарался, чтобы девочка легла поверх простыни, которой были укрыты он и Джинни.

– Устраивайся, дорогая. Вот так, хорошо. Он натянул поверх одеяло и лег на спину, вытянув правую руку. Головка Холли лежала на его плече, Джинни прикорнула рядом.

– Ужасно приятно! – провозгласила девочка. – Джинни такая же теплая, как ты, папа.

– О нет, – в который раз застонала Джинни.

– Почему ты забрела в комнату Джинни, Холли?

– Я сначала пошла к тебе в спальню, папа, но тебя там не было. Ты ведь любишь Джинни, вот я и решила посмотреть здесь.

– Джинни, – хмыкнул Алек, – если я услышу еще один стон, поверь, совершенно разочаруюсь в тебе.

– Теперь у меня будет братик или сестричка?

На этот раз Джинни не застонала – она задохнулась и сдавленно закашлялась. Но Алек весело объяснил:

– Посмотрим, хрюшка. Такие вещи требуют немало времени, знаешь ли. Но я буду стараться. Как, по-твоему, сможешь ты поладить с Джинни?

Холли, задумчиво помолчав, наконец сказала:

– Мне она нравится гораздо больше, чем та леди, мисс Чедуик, которая вечно твердила, какая я милая сладкая крошка. Она была отвратительна, папа, но так нравилась тебе, что я молчала.

– Это несчастное, вынужденное молчать дитя, – сообщил Алек поверх головы Холли, – сумело благородно защитить своего попавшего в беду отца, налив в туфельки мисс Чедуик какой-то омерзительный на вкус пунш. Леди сняла их после особенно быстрого танца, и, как только враг потерял бдительность, Холли нанесла удар.

– Она вопила! – с огромным удовольствием сообщила Холли. – А лицо стало уродливым и красным. Папа сказал, что это оранжево-красный оттенок. Он громко смеялся, но это было потом.

– Тебе действительно нравилась эта мисс Чедуик?

Алек расслышал язвительно-желчные нотки, и это доставило ему необычайное удовольствие.

– Она оказалась весьма страстной… э-э-э… партнершей. Однако у меня не было ни малейшего намерения жениться на ней.

– Ты просто плывешь на своем корабле из одного порта в другой в поисках подходящих партнерш, а они, конечно, готовы на все и выстраиваются в очередь, ожидая, пока ты подаришь им свою благосклонность.

– Хм, весьма интересное заключение. Я уже говорил, Джинни, я всего-навсего мужчина. И не так легко дарю благосклонность. Но на этот раз мне повезло, я отыскал здесь, в Балтиморе, любовницу, которой могу отдать все, что в моих силах… и даже больше. И вполне вероятно, нашел себе жену. В любом случае я рад случившемуся.

– Твоя дочь лежит между нами навострив уши, в этом я нисколько не сомневаюсь.

– Холли, ты спишь?

– Нет, папа.

– Видишь, я говорила! Поэтому и не могу сказать честно, что о тебе думаю!

– Ты любишь папу, Джинни?

– С удовольствием треснула бы его по голове твоим фрегатом, – проворчала та.

Холли извернулась, чтобы получше разглядеть Джинни, и долго всматривалась в ее лицо:

– Ты очень хорошенькая, и мне нравятся твои волосы. Они совсем разноцветные, не то что мои, – рыжие, и коричневые, и светлые, и даже золотые. И глаза ужасно красивые. Папа говорит, что они чисто-зеленые, без всяких там примесей. Но ни одна женщина, даже я… правда, мы не можем быть такими же прекрасными, как папа, но ты для него достаточно миленькая, наверное… Я уже и не пытаюсь с ним сравняться!

– Холли, тебе всего пять лет.

– Зато женской мудростью она может поспорить со столетними старухами, – возразил Алек.

– Холли, когда ты вырастешь, все джентльмены будут добиваться твоего внимания, сочинять стихи в честь твоих глаз, бровей, ушей…

– Это только потому, что их сестры будут гоняться за папой.

И перед глазами Джинни мгновенно возникло страшное видение: вот она, жена Алека много-много лет, и в один прекрасный день, уже пятидесятилетняя, с ужасом наблюдает, как молодые девушки по-прежнему воркуют над Алеком, которому к этому времени гораздо больше пятидесяти и который по-прежнему выглядит таким, как сейчас. О Господи!

– Ты не должна так говорить. Твой папа и без того невыносимо высокомерен, и более самовлюбленного человека я не встречала. Он уже сейчас почти невыносим. Нельзя постоянно ему твердить, что он идеален и совершенен.

– Он не идеален, Джинни, и сам все время об этом говорит, зато лучшего папы не сыщешь на свете.

– Ребенок говорит чистую правду, Джинни. И я честный человек, с ног до головы, клянусь в этом.

Джинни уставилась в потолок, внезапно поняв, что уже много лет не смотрела вверх. Обычный, ничем не украшенный, и над самой постелью высохшее пятно от воды. Обои, доходившие до самого карниза, были когда-то ярко-голубые с желтым, но теперь превратились в серые, выцвели и выглядели отвратительно-уныло. Почему никто ничего не заметил? Неужели слуги думали, что ей все равно? Очевидно, так. И девушка неожиданно для себя, удивленно покачав головой, пробормотала:

– Это самое странное утро в моей жизни. Вот я лежу в постели с мужчиной, а его маленькая дочь устроилась между нами. Нет, это какой-то бредовый сон, без сомнения, навеянный рагу из зайца.

– Но ты не ела заячье рагу.

Холли хихикнула:

– Миссис Суиндел сказала, что мне его необязательно есть. И что оно выглядит как вареные кости. А вместо этого дала мне большую чашку тернового пудинга.

Алек пристально взглянул на Джинни и весело сказал:

– Зато я не разочаровал Ленни. Съел все, что мне подали. Ну а сейчас, хрюшка, тебе пора возвращаться к себе. Нам нужно встать, а Джинни не хочет одеваться при тебе, да и я не могу.

– Хорошо, – согласилась Холли и, поцеловав Джинни в щеку, обняла отца и помчалась к двери, не забыв захватить по пути фрегат.

Алек, не дожидаясь ее ухода, перевернулся, увлекая за собой Джинни:

– Как ты, любимая? Все хорошо?

Джинни хотелось бы, чтобы он не называл ее так, но в его устах это звучало настолько… прекрасно, что она промолчала и только кивнула, уткнувшись носом ему в плечо. Алек нежно провел костяшками пальцев по ее щеке, обводя контур лица.

– Сильно саднит?

Джинни поняла, что между ногами действительно не только саднит, но еще и ужасно липко, и, встревоженная, взвилась с постели, едва успев в последний момент прикрыть груди одеялом.

– О Господи!

– Что?

Джинни залилась краской:

– Пожалуйста, оставь меня, Алек.

Алек окинул ее долгим задумчивым взглядом:

– На тебе должна быть кровь, Джинни. Это ничего, просто твоя потерянная девственность, вот и все. И мое семя. Ты этого испугалась?

Джинни, обернувшись, со злостью процедила:

– Вы все на свете знаете, не так ли, барон? Что делать, что сказать, как утешить напуганных маленьких бывших девственниц…

– Может, ты и бывшая, но отнюдь не маленькая. Если отпустишь эту чертову простыню, я могу доказать, что твои прелестные груди…

– Молчать! Вы мне не нравитесь! По всей видимости, вы один из тех развратных негодяев, которые привыкли затаскивать в постель по десятку женщин каждую неделю! Ну что ж, возможно, я больше не девственница, но не жалею об этом, поскольку хотела узнать, что это такое. И больше мне от вас ничего не надо, слышите?

«Какая она красивая сейчас», – неизвестно почему и не к месту подумал Алек, глядя на разъяренную фурию, обжигавшую его яростным пламенем. Вполне хороша для него, как серьезно утверждала дочь. Волосы, беспорядочной гривой разметались по плечам и груди. Зеленые глаза стали еще зеленее на бледном лице.

Алек неожиданно понял, что Джинни сильно похудела за эти несколько дней. Высокие скулы выдавались чуть сильнее, казались немного резче очерченными. Джинни выглядела такой хрупкой и слабенькой, и это пугало Алека. Он хотел видеть ее сильной. Сильной и мужественной, но одновременно нежной и щедрой… во всем, что касалось его.

О дьявол!

– Я слышу тебя. Ты почти кричишь. Джинни с силой стукнула кулаком по кровати:

– Черт вас побери, барон, я действительно так считаю, и…

– Но ты можешь забеременеть, Джинни. Надеюсь, что так и будет. Может, хоть это тебя образумит. Джинни мгновенно осеклась.

– Беременна… – повторила она каким-то чужим, непохожим на обычный голосом, тонким и жалобным словно плач ребенка.

– Я дважды пролил в тебя свое семя. Я был в тебе, Джинни, так глубоко, насколько это возможно. Ребенок, вполне вероятно, уже зародился в твоем чреве.

Этот очень спокойный, чуть протяжный голос окончательно вывел Джинни из себя. Она круто развернулась, врезала кулаком в челюсть Алека и молниеносно кинулась на него. Алек повалился на спину, хохоча до слез, пока Джинни, оседлав его, колотила в грудь, выкрикивая проклятия. Волосы ее рассыпались по его лицу и плечам. Наконец, устав от всего этого, Алек схватил ее за руки и дернул на себя.

– Ты очаровательна и совершенно безумна, – пробормотал он, целуя ее.

Джинни немедленно попыталась его укусить, так что поцелуй кончился очень быстро. Алек по-прежнему держал ее за руки, но позволил выпрямиться:

– Это, моя дорогая Юджиния, еще один способ заняться любовью. Ага, по твоим скошенным глазам вижу, что ты начинаешь меня понимать. На этот раз ты оседлаешь меня, и я войду в тебя снизу. Представляешь, как это будет прекрасно? И ты будешь делать, что хочешь, двигаться медленно или быстро, а я притяну тебя к себе и начну целовать твои груди, и…

Джинни вырвалась, откатилась к краю постели, сорвав одеяло, завернулась в него и только потом повернулась лицом к Алеку, желая высказать все, что о нем думает, но совсем забыла, что одновременно сдернула одеяло и с него и что Алек лежит на спине, слегка расставив ноги, и при этом совершенно обнажен, а мужская плоть – снова в полной готовности, набухла и слегка подрагивает.

Джинни задохнулась. Его тело было таким совершенным, что ей смертельно захотелось снова наброситься на него, и гладить эту бархатистую кожу, и зацеловать с головы до ног, и…

Нет, это нужно немедленно прекратить. Она не просто безумна, она совершенно потеряла всякое подобие здравого смысла.

– О Господи, – охнула Джинни.

Он еще имеет наглость ухмыляться, несчастный болван!

Алек приподнялся на локтях:

– Джинни, прошу, прежде чем убегать, выслушай меня. Подумай только, даже если ты разыгрываешь мужчину, ты все равно женщина, а женщина всегда может забеременеть, если спит с мужчиной.

– Спит, ха!

– Ты знаешь, что я имею в виду. Мы были вместе, Джинни, дважды. Уже в эту минуту, пока мы разговариваем, ребенок может начать расти в тебе.

– О, прекрати, Алек! Уходи, я прошу! У меня столько дел, и…

– Неужели ты так легко забыла или не обращаешь внимания на условия завещания своего отца?

Джинни мгновенно замерла, плечи опустились, волосы разметались, скрывая ее профиль от него.

– Я не уйду, Джинни. – Голос Алека стал невероятно нежным. – Пойми, пройдет месяц, и все будет кончено, для тебя и меня. Мы должны поговорить об этом.

Алек сел и, перекинув ноги через край кровати, потянулся. Джинни могла лишь беспомощно глазеть на игру упругих мышц на спине. Все было так, словно он всегда просыпался в ее спальне, словно его место – именно здесь.

– Сейчас я не могу, – глухо, запинаясь, пробормотала она наконец, и Алек согласно кивнул:

– Хорошо. Тогда днем. Осталось всего двадцать шесть дней.

Джинни не подняла глаз. В голове снова и снова неотрывно вертелась одна мысль: отец мертв, а она валяется в постели с мужчиной, озабоченная лишь тем, как поскорее потерять девственность. Она почувствовала, как слезы жгут веки, и сглотнула горький комок, но ничего не ответила, просто ожидала, пока он наконец не покинул спальню.

– Джинни, черт возьми, ты окончательно потеряла то малое зерно разума, которое еще оставалось в твоем мозгу!

– Вовсе нет. Я совершенно не шучу. Не хочешь еще чаю?

Алек ошеломленно покачал головой, но все же подал ей чашку.

– Позволь мне быть откровенным и говорить без обиняков. Ты хочешь знать, действительно ли я искренне и без всяких уверток хочу жениться на тебе?

– Да. Пожалуйста, скажи мне правду, Алек.

– Хорошо. Да, я хочу жениться на тебе.

– Хотя ты совсем недолго знаешь меня?

– Да.

– Хотя ты видел, как меня рвало тогда?

– На твои вопросы становится трудно отвечать, но да, даже несмотря на это.

– И хотя я шла за тобой до дома Лоры Сэмон, и влезла на дерево, и следила за вами через окно спальни?

– Это становится с каждой секундой все труднее, но все равно да, даже после этого.

– Ты любишь меня?

Алек несколько секунд глядел в чашку, вспоминая цыган, которые каждый год раскидывали табор в Каррик-Грейндж, когда он был совсем мальчиком. Одна из старух гадала на спитом чае и, почему-то воспылав симпатией к Алеку, обучила этому искусству и его. Однако сейчас это не помогло. Он не смог ничего увидеть на дне чашки.

– Ты небезразлична мне, Джинни, – тихо выговорил он наконец. – И очень нравишься. Думаю, у нас получится неплохой брак и мы сможем прекрасно ужиться.

– Ты не любишь меня.

– Ты, кажется, готова настаивать на том, чего, по моему мнению, может вообще не существовать. А ты, Джинни? Любишь меня?

Очевидно, его вопрос застал Джинни врасплох. Она как-то потерянно посмотрела на него, и этот взгляд неожиданно пробудил в Алеке жгучее желание обнять девушку, прижать к себе, укачивая, как ребенка, и защитить от всего, что может повредить хотя бы волос на ее голове.

Джинни поспешно вскочила и направилась к высоким полукруглым окнам, выходившим на передний газон. Алек молча наблюдал за ней.

– Любишь ли ты меня, Джинни, несмотря на тот факт, что я потащил тебя в бордель? Несмотря на тот факт, что привязал тебя к койке, сорвал одежду и заставил кричать от наслаждения?

– Теперь ты слишком настойчив, – обронила она, не оборачиваясь. – Кроме того, как люди могут любить друг друга, если знакомы всего несколько недель и между ними так мало общего?

– Между нами гораздо больше, чем ты думаешь. Мой член, например. Между нами и в тебе. Мы, несомненно, вовсе не просто знакомые. Не хотелось бы смущать тебя…

– Ты безмерно наслаждаешься тем, что бесишь меня, и прекрасно знаешь это!

Она по-прежнему не оборачивалась, и Алек ухмыльнулся прямо в гордо выпрямленную спину:

– Это верно. Ты идеально подходишь для этого, великолепная смесь высокомерия и невинности. Сочетание, перед которым невозможно устоять, поверь мне. Мы достаточно хорошо знаем друг друга, Джинни. Я попытаюсь сделать тебя счастливой.

– Я не хочу выходить замуж. Правда, я не кокетничаю и не пытаюсь разыгрывать скромницу. Просто хочу путешествовать, и видеть новые места и обычаи, и… – Она воздела руки к небу: – Ты, вероятно, не понимаешь, что я имею в виду.

– Как ни странно, прекрасно понимаю. Просто за всю свою жизнь не слыхал, чтобы женщина выражала подобные желания, присущие скорей мужчинам, – открывать новые земли, жить полной мерой, видеть мир.

Только сейчас Джинни повернулась, оказавшись с ним лицом к лицу.

– Мужчины, – вздохнула она, рассматривая вытянутую ладонь. – Вы думаете, что только вам можно испытать все приключения, развлекаться и жить, как ты говоришь, полной жизнью! Я тоже хочу узнать, что это такое! Не желаю разливать чай в гостиной и рожать десяток детей. Не хочу этого, слышишь?!

– Ты снова кричишь. Конечно, слышу.

Алек вспомнил слова Босса Лема. Тот тоже верил, что Джинни придутся по душе приключения. Но такое… Черт побери, она говорит и мыслит совсем как он сам! Это несколько действовало на нервы. Алек шатался по свету уже добрых десять лет: сначала женатым человеком, поскольку чувствовал бы себя виноватым, если бы оставил Несту дома, и ощущая почти такие же угрызения совести потому, что взял с собой жену, ненавидевшую путешествия, а потом – опьяненный обретенной свободой, не задумываясь над тем, что повсюду возит за собой малышку дочь, от Бразилии до Генуи. Но почему-то жажда приключений стала не такой острой. Думая о Джинни, он всегда представлял их вместе, в одном из его домов, надежно укрытыми от житейских бурь и ураганов.

Алек выругался, очень тихо, но цветисто.

– Ну?

– Что ну?

– О, не важно! Ты похож на большинство мужчин, которых я знаю, Алек. Если им не нравится вопрос женщины, они просто пропускают его мимо ушей.

– Собственно говоря, я все это время очень серьезно размышлял.

– И к чему же пришел?

– Мы должны пожениться в конце недели. И если возможно, даже скорее.

Джинни отошла от окна и направилась к двери гостиной:

– Я иду на верфь.

– Кстати, о верфи. Если ты в течение двадцати шести дней не выйдешь за меня, Джинни, значит, потеряешь ее.

– Купи «Пегаса». Это даст мне достаточный капитал, чтобы построить другую.

– Ты можешь так поступить, но я считаю это напрасной тратой денег. Пусть даже у тебя будет лучшая верфь в Балтиморе, разорение неминуемо. Не хочу снова повторять все доводы. Мир не изменишь, и власть по-прежнему принадлежит мужчинам.

Джинни ринулась из гостиной. Алек прислушивался к торопливым шагам по ступенькам, понимая, что она бежит в спальню переодеваться в дурацкий мужской костюм.

Он вздохнул. До Джинни даже не доходит, что его присутствие в этом доме – без дуэньи, женщины средних лет и безупречной репутации, – в высшей степени неприлично. В отличие от Джинни Алек знал, что балтиморское общество с наслаждением перебирает скандальные подробности их возможного романа. И по правде говоря, недалеко ушло от истины.

Алек медленно поднялся, подошел к буфету и, налив себе бренди, сделал глоток… Внезапно его осенила великолепная идея. Он попытался хорошенько обдумать ее со всех сторон, еще и еще раз. И медленно отставил стакан.

Возможно, все обернется как нельзя лучше. И при этом он сумеет пощадить самолюбие Джинни. Алек неожиданно понял, что не хочет видеть Джинни униженной. А ведь именно завещание отца заставило ее почувствовать собственную неполноценность. Он сумеет сделать так, что спасет гордость Джинни. И спасет верфь.