Текст книги "Ночной ураган"

Глава 19

Только час спустя, оказавшись в спальне, Алек измученно признался:

– Малышка очень смышленая, даже слишком. Я не смогу долго дурачить ее.

– Не волнуйся насчет этого, Алек. Тебе нужно отдыхать, много и долго. Не хочешь ли завтра посоветоваться с доктором?

– Не желаю думать о том, что будет завтра, – откликнулся он, швыряя сорочку на спинку стула. – Хочу думать о сегодняшней ночи и о том, как буду любить свою жену.

Джинни медленно повернулась лицом к мужу. Пальцы, ловко расстегивавшие пуговицы корсажа, замерли.

– Довольно откровенное признание, – пробормотала она, не осмеливаясь взглянуть ему в глаза.

– Это для тебя ново или я уже говорил нечто подобное?

– О, ты всегда готов выпалить что-нибудь совершенно неожиданное и возмутительное. Постоянно дразнишь меня, правда, я прекрасная мишень для твоих шуток.

– Ты всегда попадаешься на удочку?

Алек начал расстегивать бриджи. Боже, глазам больно при одном лишь взгляде на него: невыносимо прекрасное лицо, идеальное тело, сплошные мускулы и загорелая кожа!

Джинни вздохнула:

– Всегда.

– Джинни, тебе не нравится… не нравилось, когда я ласкал тебя?

– «Нравилось» – не очень неподходящее слово. Стоит тебе дотронуться до меня, и я хочу тебя, безумно, неудержимо. Это крайне странно, особенно еще и потому, что всего лишь месяц назад я была девственницей, совершенно не уделявшей внимания подобным вещам.

– Но как это прекрасно, – заметил Алек, одарив ее чисто мужской самоуверенной улыбкой.

«Да, – подумала Джинни, – некоторые вещи мужчины просто не забывают». И, подняв подбородок, решила воздать ему его же оружием:

– Ты тоже таешь от блаженства, едва я касаюсь тебя. Алек вопросительно изогнул левую бровь:

– Вряд ли мне может понравиться подобное утверждение. Я предпочитаю быть жестким, твердым, негнущимся… в определенном месте, конечно, и уж никак не таять.

– Так оно обычно и бывает, – широко улыбнулась Джинни, – зато чувства и ласки твои нежны, мягки и великолепны.

Алек снял бриджи, повесил их на спинку стула, потянулся и взглянул на Джинни, лениво улыбаясь одними глазами. Она не отрываясь смотрела на его чресла, и под этим пристальным взглядом мужская плоть набухала, гордо поднимаясь из поросли золотистых волос. Голова больше не болела, зато ныло все тело, ныло, наливаясь тяжелой томительной негой. Алек подошел к Джинни, положил руки ей на плечи. Она подняла голову, но в глазах по-прежнему стояла нервная неуверенность. В эту минуту Джинни казалась беззащитной и уязвимой.

– Я знаю, Джинни, тебе нелегко приходится. Не могу сказать, что стану осуждать или винить тебя, если не захочешь, чтобы я к тебе прикасался. В конце концов, я тебя совсем не знаю, и все это может казаться очень странным и нелепым и смутит кого хочешь: подумать только, отдаться человеку, который тебя даже не помнит!

Джинни хотела что-то сказать, но Алек быстро прикрыл ей рот кончиками пальцев:

– Нет, позволь мне договорить. Я должен все сказать, потому что это правда. Ты нравишься мне, Джинни. И сама сказала, будто нравилась мне настолько, что я женился на тебе. Нам просто придется начать все сначала, строить жизнь на том, что мы оба знаем. Память когда-нибудь вернется, и тогда посмотрим. Хорошо?

Джинни хотелось заплакать, но она только судорожно вздохнула, зарывшись головой в его голое плечо. Забыв обо всем, она обняла Алека, прижалась к нему и шепнула:

– Не хочу, чтобы ты покидал меня. Хочу быть твоей женой. Забудь о пари.

– Я так и думал, что виной всему проклятое пари. Нет, я не уеду. Кроме того, я даже не знал бы, куда отправиться. И как мне ни тяжело это говорить, в этот момент я целиком завишу от тебя. Позволь мне задать тебе вопрос, Джинни. Я хоть немного нравлюсь тебе?

– Да, – выдохнула она, прижимаясь к нему еще теснее, не заботясь о том, что ее почти не слышно. – Правда, раньше мне не раз хотелось дать тебе хорошего тумака.

Алек, весело хмыкнув, поцеловал ее в макушку:

– И часто ты это проделывала?

– Да. Ты всегда старался погромче охнуть, чтобы не обидеть меня.

– Попытаюсь и дальше вести себя в этом же духе. Позволь помочь тебе снять это платье.

Он немного отстранил Джинни и принялся ловко расстегивать длинный ряд пуговиц на корсаже. Потом, спустив его с плеч до самой талии, Алек расстегнул крохотные, обтянутые атласом пуговки сорочки. Когда на Джинни остались лишь чулки и туфельки, Алек отступил на шаг и оглядел жену:

– Мне в самом деле нравится это. Очень. Дай мне снять твои туфли. Оставь только чулки.

Джинни, как могла, подавляла желание прикрыться руками, зная, что перед ней – незнакомец, не узнающий ее. Муж смотрел на нее по-другому, говорил по-другому, вел себя по-другому. Он сжал ее груди, и Джинни, затаив дыхание, закрыла глаза.

– Как сильно бьется твое сердце…

Алек нагнулся и втянул сосок теплыми губами. Джинни охнула и, пошатнувшись, вцепилась в его плечи:

– О Боже, это так…

Алек поднял голову:

– Некоторые вещи мужчине никогда не забыть. Значит, это так…

– Прекрасно, – просто ответила она. – Ты прекрасен.

Он снова начал целовать ее, ласкать, сминая груди широкими ладонями.

– Я рад, что ты так думаешь, хотя во мне нет ничего даже отдаленно прекрасного, – пробормотал он между поцелуями, больше напоминавшими легкие укусы. – Ты прелестна, и я, наверное, был без ума от твоего тела.

– Да, но, Алек, ты скорее всего просто забыл о других женщинах в своей жизни. Ослепительно красивых женщинах. А я такая…

– Какая же?

Но прежде чем Джинни успела ответить, его рука скользнула по ее животу, погладила треугольник мягких волос.

– А, теперь я знаю. Мягкая, и влажная, и набухшая. Смотри сама, Джинни.

И прежде чем она успела запротестовать, Алек взял ее за руку, положил пальцы на створки нежной расщелины.

Джинни снова охнула, заливаясь краской стыда и в то же время ощущая невероятно-чудесное возбуждение. Но тут она сжала его вздрагивающую плоть, и настала очередь Алека задохнуться и откинуть голову. Какой он невероятно гладкий и живой! Джинни, едва касаясь пальцем бархатистого кончика, ощутила капельку жидкости, и в следующее мгновение Алек резко отстранился:

– Если ты еще будешь продолжать в том же духе, я взорвусь. – Он тяжело дышал, почти не владея собой. – Пойдем.

И, сжав ее бедра, поднял на постель, а сам бросился сверху, и Джинни почувствовала, как вжимается в ее живот напряженная плоть, твердая, пульсирующая, изнывающая желанием.

Алек немного приподнялся на локтях:

– Теперь, когда наконец я сделал то, что хотел, отвечай: так какая же ты?

Джинни окинула его полубезумным взглядом:

– Я такая обыкновенная!

– Ты, обыкновенная? Глупая женщина… ты… дай-ка взглянуть…

Он мгновенно взметнулся с постели и, встав рядом, внимательно оглядел Джинни с головы до ног, широко раздвигая ее бедра; пальцы коснулись сладостной женской плоти, проникли внутрь, нежно лаская мягкие складки.

– Обыкновенная? Ты нежная и розовая и вся – женщина, до кончиков волос. Такой второй нет на свете.

Джинни выгнулась, поднимая бедра навстречу ищущим пальцам.

– Да, – шепнул он, – вот именно… – И потом Алек снова нагнул голову, и язык нашел центр ее желания, и он начал целовать ее дразнящими, легкими поцелуями, а палец проник еще глубже, и Джинни вскрикнула, но Алек немедленно замер. Она простонала его имя.

– Нет, не сейчас. Когда ты забьешься в экстазе, Джинни, хочу слышать твои вопли.

«И это он не забыл», – словно издалека, подумала Джинни, потрясенная тем, как легко он овладел ее телом и чувствами. Алек вновь и вновь доводил ее до края и отстранялся, не позволяя забыться. Джинни колотила его кулачками по плечам и груди, о чем-то несвязно умоляя; бедра лихорадочно извивались, пытаясь вобрать глубже его неумолимые пальцы. Но ничто не могло заставить Алека поторопиться.

– Ну хорошо, – пробормотал он наконец и, снова припав к ней ртом, внезапно сменил ритм и нажим пальцев, и Джинни снова вскрикнула, громко, жалобно, и он прикрыл ее губы рукой, и она ощутила собственный вкус, а лихорадочное, буйное, жгучее наслаждение все заливало и захлестывало, пока Джинни не показалось, что она умирает.

И только тогда Алек навис над ней и одним медленным длинным толчком вошел в нее. Джинни, снова закричав, обвила его ногами, поднимаясь навстречу.

Это было невероятно, продолжалось снова и снова, и, когда его рука проникла между их напрягающимися телами и нашла ее, Джинни снова обезумела, потеряла голову, взлетела к сияющим вершинам, и на этот раз Алек присоединился к ней, изливая горячее семя, вбирая ее в себя.

– Нет, ты просто не можешь быть обыкновенной.

– Откуда ты можешь знать?

Алек, нахмурившись, слегка прикусил мочку ее уха.

– Собственно говоря, я сам удивлен, что вообще способен думать и тем более говорить. Ты действуешь на меня словно старое вино, женщина. Нет, ты просто не можешь быть обыкновенной. Не имею ни малейшего понятия, откуда у меня такая уверенность, но это правда, я уверен. И кричишь ты очень красиво… мне ужасно приятно…

Алек есть Алек, хоть и сам не сознает этого. Слишком хорошо она успела узнать его. И Джинни крепко обняла мужа.

– Ты просто неотразим, Алек, – шепнула она и тут же почувствовала, как он вновь отвердел в ней. – Уверен, что твоя голова не болит?

– Нет, только мой…

– Возмутителен и невыносим, как всегда.

Джинни не могла представить, что женщина может получить наслаждение больше одного раза. Ну в крайнем случае дважды. Но три раза?!

Блаженно улыбаясь, она заснула. Алек, насытившийся и усталый, почувствовал, как снова стучит в висках. Он прижал Джинни к себе, положил ее голову себе на грудь, поцеловал в макушку. Нет, Джинни не обычная, не обыкновенная женщина. Он с наслаждением предвкушал, как будет постепенно узнавать ее, с каждым днем все больше.

Неужели он действительно повел ее в бордель? Чтобы наказать за то, что притворялась мужчиной?

Алек усмехнулся в темноте. Жаль, что он не помнит этого!

Он закрыл глаза, пытаясь заставить проклятую боль уйти. Однако прошло немало времени, прежде чем он смог заснуть.

– Ты никогда не рассказывала мне о своих домах в Англии, – весело заметила Джинни.

Холли подняла глаза от модели восемнадцатипушечного фрегата, одного из лучших кораблей наполеоновского флота:

– Обычно мы останавливаемся в Каррик-Грейндж. Папа вырос там, и это большое поместье. Потом, конечно, лондонский дом. Мы однажды жили там, во время того, что папа и его друзья называют Сезоном. Потом еще аббатство в Сомерсете… около Ротерхем Уилд, только названия не помню. И папа так и не объяснил мне, что такое Сезон.

Дома с названиями. Ну что ж, и в Америке они тоже есть. Может, назвать этот дом Пакстон-Хаус?

– Сезон, – пояснила вслух Джинни, – это время года, когда молодые леди, окончившие школу, принимаются искать мужа. А где Каррик-Грейндж?

– В Нортумберленде. Наша деревня называется Девениш. Она ужасно уединенная. Папе там нравится, но он быстро справляется с делами, все идет гладко, и ему тут же это надоедает. Он так любит путешествия и терпеть не может сидеть на месте. Не знаю, смогу ли когда-нибудь заставить его осесть и жить спокойно.

Малышка вздохнула и осторожно поставила фрегат за шхуной.

– Ты помнишь, когда в последний раз жила в Каррик-Грейндж?

Холли подняла глаза и очень спокойно ответила:

– Прошлой весной. Но почему ты не спросишь папу?

– Он не очень хорошо себя чувствует. И сейчас спит.

– Доктор Прюитт осмотрел его?

– Неплохая мысль, нужно будет попросить доктора.

– Джинни, что случилось с папой? Он как-то странно вел себя прошлой ночью.

Сколько можно скрывать от нее? Девочка выглядит встревоженной и обеспокоенной.

– Во время урагана случилась беда.

Холли очень осторожно отставила фрегат и, поднявшись, подошла к Джинни. Она ничего не спросила, просто выжидала.

– Он увидел, как ветер понес матроса к фок-мачте, и заметил, что она вот-вот сломается, но все-таки бросился на помощь, и тут мачта упала. Его ударило по голове. Но папа выздоровеет, Холли.

– А тот матрос?

– Собственно говоря, их было двое. Один погиб.

– Можно, я почитаю папе?

– Конечно, он будет очень рад. Только дай ему отдохнуть, Холли.

Уже ближе к вечеру Дэниел Реймонд принес письмо, адресованное барону Шерарду и переданное ему как поверенному его милости. Усадив Реймонда, Джинни велела подать чай и только потом взглянула на конверт.

– По-видимому, это от лондонского адвоката, – заметила она.

– Совершенно верно, – согласился Дэниел, уничтожая восхитительную булочку – произведение кулинарного искусства Ленни.

Джинни, встревоженно нахмурившись, извинилась и вышла. Она не хотела лишний раз волновать Алека, но поняла, что выхода нет. Пусть она – его жена, но все же не имеет права читать его личную переписку.

Джинни поднялась в спальню Алека. Он уже проснулся и сидел в кресле. На его коленях уютно устроилась Холли. Алек, откинувшись на спинку кресла, закрыл глаза, а маленькая дочь читала полным драматизма голосом:

В атаку, славные мои, в атаку, и не пройдет и часа,

Как вы узреете нас, разъяренных и готовых к битве.

Четыре легиона женщин, вооруженных с головы до ног.

– Что это, Холли? – рассмеялась Джинни.

– Это Листрея… Лостра…

– «Лисистрата», – поправил Алек, не открывая глаз.

– Ты прекрасно читаешь, Холли. Женщины-воины? Я правильно расслышала? Кто выбрал эту книгу?

– Я! – с гордостью объявила Холли. – Папа сказал, что ему все равно.

– Было все равно, – с некоторым нажимом вмешался Алек.

– Послушай-ка, Джинни: «Мы должны воздерживаться от радостей любви!» Как это…

– Перестань, Холли, иначе я не выдержу!

Джинни вытирала глаза, задыхаясь от смеха, хотя Алек выглядел полностью и абсолютно потрясенным.

– Именно я дал тебе эту пьесу?!

– Да, папа, но там еще много других историй, и ты, наверное, просто не заметил. Алек застонал.

– Прости, – пробормотала Джинни, пытаясь успокоиться, – но я должна прервать декламацию твоей дочери. Пришел мистер Реймонд, Алек. Это твой поверенный в Балтиморе. Он принес письмо от твоего лондонского адвоката.

Джинни отдала письмо мужу и, повернувшись к Холли, взяла ее за руку.

– Не хочешь попробовать булочку, дорогая? Давай-ка спустимся вниз и поговорим пока с мистером Реймондом.

Холли поколебалась, не сводя глаз с отца, но Джинни добавила:

– В них сегодня ужасно много клубничного джема.

Холли немедленно забыла обо всем и позволила себя увести. Алек прочел письмо, написанное два месяца назад, перечитал, сложил и, сунув обратно в конверт, закрыл глаза и положил голову на спинку кресла.

Боль вновь вернулась, только на этот раз вряд ли от удара. Алек выругался, очень тихо, почти про себя.

– Кажется, мне все-таки придется тебя покинуть.

Джинни осторожно отложила вилку.

– Письмо?

Алек кивнул, но ничего больше не сказал. Вид у него был рассеянный, встревоженный, и Джинни хотелось закричать на него, потребовать, чтобы доверял ей, обращался как со своей женой, а не случайной знакомой… Нет, Алек всегда будет стремиться защищать, лелеять и баловать жену. Но ей так хотелось, чтобы он считал ее своим лучшим другом, человеком, которому можно без колебания доверять.

Холли, по просьбе Алека, ужинала с миссис Суиндел, поэтому за обеденным столом их было двое. Алек поблагодарил Мозеса и отпустил его. Джинни вскинулась. Он хочет остаться с ней наедине, рассказать о письме!

Но Алек продолжал молчать. Джинни повертела в пальцах кусочек теплого хлеба и бросила его на почти полную тарелку:

– Пожалуйста, объясни, что случилось, Алек.

– Мне нужно вернуться в Англию. Это письмо от моего лондонского поверенного. Каррик-Грейндж, по всей видимости, сгорел, а управляющий, Арнолд Круиск, убит. Мое присутствие необходимо.

Джинни молча смотрела на него, выжидая.

– Представляешь, как странно. После того как я прочитал письмо, перед глазами внезапно встал прекрасный старый каменный замок. Очень старый, Джинни. Если это именно Каррик-Грейндж, хотя бы стены по крайней мере должны уцелеть, они стояли целую вечность. Какой-то несчастный пожар не смог бы их уничтожить.

Джинни, не отвечая, рассеянно ковыряла лимонный пудинг, фирменное блюдо Ленни.

– Я знаю, ты американка, Джинни, и не захочешь покидать свою страну, или Балтимор, что в конце концов одно и то же. И что всего важнее, я понимаю, как ты беспокоишься за верфь. Она твоя. Завтра я составлю дарственную на твое имя. Тогда можешь делать с ней все, что пожелаешь. И вот что: если дела пойдут плохо, не беспокойся насчет денег. Я прикажу управляющему банка, мистеру Томлинсону, выдавать тебе сколько необходимо, по первому требованию.

Джинни уставилась на мужа, забыв о лимонном пудинге. Он предлагает ей все, даже полную независимость! Джинни никогда больше не придется волноваться ни о чем на свете! Никогда не придется давать отчет другому мужчине и выслушивать его снисходительные упреки. Никогда не придется защищаться лишь из-за того, что родилась женщиной! Никогда не придется…

Но что общего все это имеет с ней сейчас? Странно, как все сместилось в ее мозгу, и те вещи, которые она считала такими же жизненно важными, как дыхание, неожиданно стали казаться чем-то отдаленным и незначительным. Она американка, это правда. И верфь всегда была…

Джинни откашлялась и робко пролепетала:

– Алек, ты мой муж. Ты для меня важнее, чем моя страна, чем верфь, чем «Пегас». Я найду кого-нибудь, кто мог бы управлять верфью. И кто мог бы жить в доме. Если Мозес захочет, возьмем его с собой. Я позабочусь об остальных слугах. Мое место с тобой, с моим мужем. Когда мы отплываем в Лондон?

– Но я думал, для тебя именно эти вещи самые главные, – нахмурился Алек. – Не понимаю. Я ведь не умоляю тебя ехать со мной, Джинни. Я сам смогу все уладить.

– Знаю, что можешь, но у тебя есть я, поэтому мы будем справляться вместе. Кроме того, Алек, я не в силах представить, чтобы ты кого-то о чем-то умолял. – Она нерешительно улыбнулась: – По правде говоря, я буду волноваться о верфи и попрошу мистера Реймонда, чтобы тот сообщал, как идут дела. Ты в самом деле сделаешь то, что обещал? Подаришь ее мне?

– Конечно, почему бы нет? Я ничего в этом не понимаю и не могу представить, почему твой отец решил написать такое завещание. Если верфь – твое приданое, позволь заметить, что я не нуждаюсь в деньгах, и… – Он неожиданно замолчал и, нахмурясь, уставился в тарелку: – Я ведь не нуждаюсь в деньгах, не так ли?

– Не нуждаешься. Ты достаточно богат, если только, конечно, кто-нибудь не обокрал тебя до нитки.

– Я так и знал, – задумчиво протянул Алек. – Только никак не пойму, откуда.

Джинни снова улыбнулась мужу, страстно желая в это мгновение сорваться со стула и прижать его лицо к своей груди. Как ей хотелось защитить его, помочь, уберечь… Господи, это чистый абсурд! Будь Алек здоров, он, конечно, не допустил бы ничего подобного! Наверняка безжалостно поддразнивал бы ее, шутил и смеялся, а потом попытался бы закинуть ей юбки на голову и довести ласками до безумия.

– Это вопрос всего нескольких дней, Алек.

– Странно, с этой амнезией никак не угадаешь. Я знаю, например, какой вилкой пользоваться, однако не помню лица своего поверенного, знаю, как подарить тебе наслаждение, однако не помню себя в постели с другой женщиной. Ты единственная женщина, которую я теперь мысленно вижу.

Теперь. А когда он вспомнит? Разочарование и горечь? Разочарование и сожаление? Нет, нет, Алек благороден и верен.

– Нас держат в Балтиморе какие-то неотложные дела?

– Только верфь. Нам нужен управляющий. И не обязательно тот, кто мог бы делать чертежи кораблей. Отец оставил планы трех или четырех, включая «Пегаса».

Джинни чуть помедлила.

– Знаешь, Алек, я только сейчас подумала… насчет верфи. Не стоит писать дарственную. В конце концов мы женаты. Она наша. Мне совершенно ни к чему становиться единственным владельцем.

Неужели она действительно сказала это? Неужели изменилась так сильно за столь короткое время? Невероятно, ошеломительно и немного пугающе. Но что произойдет, если он вспомнит?

Джинни немедленно постаралась выбросить из головы настойчивую тревожную мысль. Он нуждается в ней. В ее доверии и преданности. Это самое меньшее, что она может ему дать.

– Собственно говоря, даже к лучшему, если верфь будет на мое имя, – кивнул Алек. – Ты сама говорила, что мужчины в Балтиморе не спешат заключать сделки с женщинами. Что ж, пусть считают, что имеют дело с мужчиной. Что ты об этом думаешь?

Он интересовался ее мнением, а не отдавал приказы. И при этом вполне серьезен. Мгновение поколебавшись, Джинни ответила:

– Думаю, что вы очень умны и хитры, сэр.

Странно, еще вчера она скорее умерла бы, чем признала подобное. Несправедливость подобного утверждения по-прежнему была ясна, но теперь все это просто не играло такой роли в ее жизни.

– Завтра нужно позаботиться о «Пегасе». Начать ставить новую мачту.

– Да, твоя баркентина выдержала ураган без малейшей дрожи! Такое огромное неуклюжее корыто!

– Ты просто ревнуешь. Да, кстати, вот еще что: я не хочу продавать «Пегас». Я торговец, Джинни, не просто бездельник-аристократ, ты сама говорила мне. Почему бы мне не расширить свои торговые операции в Балтиморе? Ты начнешь строить корабли, а я пошлю их в Карибское море с товаром. Мука, табак, хлопок – мы можем приобрести состояние.

Джинни почувствовала, как забурлила от волнения кровь.

– Возможно, мистер Эйбел Питтс согласится остаться в Балтиморе и принять должность капитана клипера. Или ты предпочел бы американца?

Они оставались за столом допоздна, смеясь и строя планы на будущее.

Этой ночью, в постели, Джинни, утомленная и насытившаяся ласками, сказала:

– По-моему, ты должен сказать Холли правду.

– Нет.

– Она очень понятливая, смышленая малышка…

– Малышка? Она ведьма! Этот ребенок просто приводит меня в ужас своей сообразительностью.

– Совершенно верно. Но сейчас она совсем сбита с толку. И точно знает: с ее отцом что-то неладно.

– Я подумаю об этом, – сказал наконец Алек и поцеловал ушко Джинни. Она повернула голову и подставила губы. Еще через мгновение твердая, как сталь, плоть уперлась ей в бедро.

– Не двигайся, – шепнула Джинни, осыпая его лицо легкими поцелуями. – Хорошо?

– Почему?

– Доверьтесь мне, милорд.

Алек продолжал искоса глядеть на Джинни, пока она не сползла чуть ниже, раздвинула его ноги и, встав между ними на колени, наклонилась, чтобы поцеловать твердый живот. Алек застонал, чувствуя, как ее пальцы сомкнулись вокруг него.

– Джинни…

– Да, – отозвалась она, обдавая его теплым дыханием, – скажи, если что-то не так…

Алек вновь застонал, и Джинни, ободренная этим красноречивым звуком, продолжала ласкать его губами.

– Нет, это слишком, – выдохнул Алек через несколько мгновений и, отстранившись, поднялся и вошел в нее, глубоко, резко, заставив самозабвенно выкрикнуть его имя. Он раздвинул ей ноги еще шире, вонзился глубже, потом отодвинулся и приподнял ее на себя: – Обхвати меня ногами, Джинни.

Джинни немедленно повиновалась, и он, улыбнувшись, придерживая ее за бедра обеими руками, подвинулся на край постели и встал.

– Алек!

Джинни обняла его за шею, и он оказался так глубоко, наполняя ее и тут же выходя, а руки… руки ласкали страстно, безумно-нежно, и это было восхитительно, и она не хотела, чтобы он останавливался. Ни за что.

А потом Алек вновь оказался на постели, на этот раз на спине, так что Джинни была сверху, чувствуя, как он вошел до самого основания, до самой сердцевины.

– Алек, – снова прошептала она, наклонилась и поцеловала его. Он гладил ее груди, мял живот, пальцы скользили все ниже, пока не отыскали ее, и тогда… он даже не мог представить, что такое бывает. Лицо… ее лицо в момент наивысшего наслаждения, заливающего огненным потоком, выгнутая спина, разметавшиеся в беспорядке волосы, задорно торчащая грудь…

И тут он врезался в нее еще глубже, резкими, быстрыми, мощными толчками, изливая свое семя, раскачиваясь от мощи собственного экстаза.

Это и вправду слишком… такое вынести невозможно.

Джинни смотрела на него, замечая больше, чем просто мужское совершенство. Она видела красоту его души, его сущности, и это трогало ее, как ничто на свете.

– Я люблю тебя, – неожиданно вырвалось у нее, и Джинни тут же поняла, поняла твердо и непреложно, с такой же уверенностью, как знала, что завтра на горизонте взойдет солнце: для нее нет в мире никого важнее и дороже этого человека.

Алек улыбнулся:

– Правда?

Она кивнула, нерешительно, осторожно, потому что он не помнил ее, не представлял, каким огромным шагом это было для Джинни… Но нет, она не хотела, чтобы Алек сомневался.

– А ты любила меня раньше?

– Не знаю. Слишком мало времени прошло.

– Покажи мне, – шепнул он, наклоняясь, чтобы поцеловать ее.

Позже, когда Джинни задремала, Алек лежал без сна, думая о том, что в действительности существуют два барона Шерарда – прежний и теперешний. И конечно, разные, он чувствовал это всей душой. Почему Джинни не любила его раньше? Может, он плохо с ней обращался, обижал и оскорблял? Настойчивые, неотвязные неприятные мысли вновь вызвали головную боль, и Алек попытался забыть обо всем, не думать…

Все бесполезно. Он ненавидел их, ненавидел больше любого кошмара, но поделать ничего не мог. Собственная беспомощность ошеломляла, наполняла горечью, болью…

Алек услыхал тихий сонный стон Джинни и поцеловал ее. Какая милая, хорошая и добрая, эта его незнакомая жена.

Но почему он не может вспомнить?

Они провели на борту «Найт Дансера» уже четыре дня, когда Джинни совершенно точно уверилась в своей беременности. Она стояла на коленях, нагнувшись над ночным горшком, напрягаясь, сотрясаемая рвотными спазмами.

– Господи, Джинни, что случилось? Морская болезнь? У тебя?

Джинни отвернулась, не желая, чтобы он видел ее такой.

– Уходи!

– Не будь дурочкой. Позволь помочь тебе.

– Уходи, Алек. Пожалуйста.

Но он не ушел. Наоборот, намочил полотенце и решительно направился к ней. Джинни почувствовала благословенный холод на лице и плечах, и это оказалось невероятным облегчением.

– Как ты?

– Больше ничего не осталось… – прошептала она, желая лишь одного – умереть и покончить с этим.

– Сухие спазмы?

– Звучит очаровательно.

– Совсем как ты, любимая. Очаровательная и совершенно зеленая. Если этот горшок тебе больше не нужен…

Алек, не договорив, подхватил ее на руки, понес к постели, уложил и сел рядом. На лоб Джинни легла прохладная рука.

– Никак не могу поверить, что ты, прирожденный моряк, и вдруг страдаешь морской болезнью.

– Это не морская болезнь.

– Тогда что? Съела что-то за ужином?

– Нет, боюсь, что виновник – ты, если хочешь знать правду.

– Я?!

Алек долго недоуменно смотрел на Джинни и наконец расплылся в широкой, по-мужски самоуверенной, совершенно непростительной улыбке.

– Хочешь сказать, что забеременела?

– Не знаю. Думаю, что да.

Алек немного помедлил, размышляя:

– У тебя не было месячных, по крайней мере с тех пор, как мы в первый раз любили друг друга… после того как я начал новую жизнь. Я попрошу доктора Прюитта осмотреть тебя, хорошо?

– Нет. Не желаю, чтобы он что-то делал со мной.

Почувствовав новую волну тошноты, Джинни схватилась за живот.

– О Джинни, мне так жаль. Морское путешествие и беременность…

– Постараюсь выжить.

– Знаю, ты слишком упряма для чего-то другого. Какой у тебя срок, не знаешь?

– Думаю, ты наградил меня ребенком еще до того, как мы поженились, дьявол тебя забери.

– Настоящий мужчина! Неужели я настолько силен, что взял твою девственность… жаль, что не помню этого… и посеял в тебя свое семя, словно трудолюбивый фермер, и все за такое короткое время! Могуч и силен! Никаких сомнений!

– Будь у меня силы, врезала бы тебе хорошенько в живот!

– Ничего подобного ты не сделаешь, а вместо этого будешь спокойно лежать и отдыхать. Пойду спрошу доктора Прюитта, какая пища для тебя сейчас лучше всего, может, он сумеет дать совет, хорошо?

Джинни кивнула, чувствуя себя слишком ужасно, чтобы связно думать.

– С тобой ничего не случится. Я точно знаю, что делать, когда начнутся роды. – И тут же замер, нахмурив брови. – Почему я уверен, что знаю все о родах?

Джинни неловко поежилась:

– Думаю, ты чувствовал себя очень беспомощным, когда умерла первая жена. И как-то, познакомившись с арабским лекарем, постарался научиться у него принимать роды. Какая-то часть твоего мозга все помнит, и сейчас это вырвалось наружу.

– Ненавижу! Ненавижу себя! – Алек с силой ударил кулаком по бедру.

– Папа, что случилось?

Алек оглянулся на Джинни и поманил к себе дочь:

– Подойди сюда, Холли.

Девочка, поколебавшись, нерешительно шагнула в каюту.

– Иди сюда, – повторил Алек, похлопав себя по ноге. Малышка взобралась на колени отца, и тот прижал ее к груди.

– Я слыхала, как Пиппин сказал мистеру Питтсу, что это ужасно странно, но ты стал забывать самые обыкновенные вещи, обо всем спрашиваешь, даже о том, что должно быть твоей второй натурой. Но тут он увидел меня, и лицо у него при этом… не представляешь, как смешно он выглядел!

Алек грязно выругался, но тут же застыл от ужаса, не сводя глаз со своей слишком внимательной дочери.

– Все в порядке, папа. Если хочешь говорить плохие слова, я не возражаю.

– Ты слишком терпелива, Холли. Но это правда, я действительно ничего не помню. Меня ударило по голове обломком мачты во время урагана.

Малышка, склонив голову набок, вопросительно взглянула на отца:

– И меня тоже не помнишь?

Алек хотел солгать, но по своему короткому опыту общения с дочерью понял, что это бесполезно – слишком уж она проницательна. Возмутительно проницательна.

– Не помню.

– Но он скоро поправится, Холли, – поспешно вмешалась Джинни, прислонившись к изголовью койки. – Папа и меня не помнит. Зато вспоминает разные мелочи, с каждым днем все больше, и людей, с которыми встречался раньше, в прошлом. Нужно только немного подождать, и, думаю, он и нас узнает.

Холли, ничего не ответив, долго изучала лицо отца, потом медленно подняла голову и погладила его по щеке:

– Все будет хорошо, папа. Я расскажу о себе. А если что-нибудь понадобится, только попроси.

– Спасибо, – пробормотал Алек, вновь поражаясь этому маленькому созданию, плоти от плоти его. – Кажется, мне очень повезло с женой и дочерью.

Холли, немного помолчав, обратилась к мачехе:

– Жаль, что ты себя плохо чувствуешь, Джинни, но миссис Суиндел говорила доктору Прюитту, что все это естественное состояние и не стоит даже расстраиваться.

Рот Джинни сам собой открылся.

– Я хочу маленького братика, папа. – Не ожидая ответа, Холли соскользнула на пол и ринулась к двери: – Я иду на палубу. Пиппин присмотрит за мной. – И мгновенно исчезла.

Алек озадаченно уставился на дверь.

– Просто невероятно.

– Скажи лучше, вечно умудряется услышать всех и вся.

Алек, наклонившись, нежно погладил плоский живот жены.