Текст книги "Ночной ураган"

– Ну что, подарим Холли маленького братца?

– А вдруг он будет похож на меня?

– Весьма неприятная история: каждый джентльмен в округе будет добиваться его внимания.

Джинни хихикнула и ущипнула его за руку, но тут новый приступ тошноты подкатил к горлу, и она скорчилась, обхватив себя руками:

– Проклятие! Сомневаюсь, что когда-нибудь смогу простить тебя!

Алек посидел рядом, пока Джинни не заснула, и отправился на поиски доктора Прюитта, а потом провел несколько часов в нелегких размышлениях. Алек прекрасно видел бросаемые на него исподтишка взгляды: любопытные, встревоженные, даже сомневающиеся. И за что их осуждать? Человек, потерявший память? Вещь неслыханная.

Алек пытался напрячь мозг, вспомнить, но перед глазами мелькали лишь несвязные сцены, быстро исчезавшие. Раздражение и злость накапливались с каждой минутой, не давая покоя. Джинни в основном оказалась права: именно люди из прошлого являлись ему, люди, имена которых он не мог назвать. Теперь он увидел несколько женщин, почти всех можно было назвать красавицами: обнаженные стройные тела соблазнительно манили… И сам он, голый, на постели, ласкает, целует, вонзается в них.

Алек покачал головой. Неужели он действительно был таким похотливым козлом? Неужели ему было безразлично все, кроме минутного наслаждения? Неужели сами женщины и их переживания нисколько не занимали его?

И тут перед ним снова предстала Неста, мертвая, смертельно бледная, на белых простынях.

Крупные капли пота выступили на лбу Алека. Он просто не в силах больше вынести этого.

Уже ближе к полуночи Алек занял место Питтса у штурвала.

– Шторм вот-вот налетит, – заметил он.

– Благодарение Богу, не очень сильный.

– Уверены в своем решении, Эйбел? «Пегас» был бы только вашим судном, и вы стали бы капитаном.

– Уверен, милорд, – кивнул великан. – Балтимор – местечко неплохое, и я бы мог ужиться в Америке. Кроме того, мое место – с вами и вашей семьей. Особенно… – Голос оборвался, словно валун, покатившийся с обрыва.

– Особенно с тех пор, как я ни черта не могу вспомнить, и мы с таким же успехом могли бы направляться сейчас в Китай, поскольку я ничего не знаю об Англии.

– Да, милорд.

И на этом, предположил Алек, тема была закрыта.

Глава 20

Они причалили у Саутхемптонской пристани в конце декабря. Как истинная уроженка Балтимора, Джинни не могла жаловаться на серое, угрюмое небо, с которого сыпал мелкий дождь, на ветер, проникавший сквозь самый плотный плащ. Все же небо в Балтиморе было не таким мутно-свинцовым. Мужчины, кишевшие на пристани, были одеты как американские матросы, и клерки, и ломовики, но странный выговор, и еще более странные, непонятные слова… она никогда ничего подобного не слышала.

«Добро пожаловать в Англию», – подумала она. Англия – заклятый враг ее страны всего пять лет назад. Она действительно выбрала себе необычную судьбу, вышла замуж за англичанина. Что ж, как постелешь, так и поспишь. Она действительно не только постелила себе постель, но и лежала в ней, бесчисленное количество раз, опьянев от счастья, и доказательство тому – ребенок в ее чреве.

Джинни вздохнула и поплотнее завернулась в плащ. Живот оставался по-прежнему почти плоским: небольшой бугорок пока заметен только ей и Алеку, но груди стали заметно тяжелее, а платья приходилось расставлять в талии.

Иногда Джинни казалось, будто муж знает ее тело едва ли не лучше, чем она сама. Часто, после жарких объятий и ласк, он приподнимался на локте и долго, внимательно глядел на нее.

Потом клал на живот ладонь с растопыренными пальцами, задумчиво хмурился и кивал себе. Или просто смотрел на ее живот, улыбаясь по-мужски самодовольно.

Высокомерный, но поразительно терпеливый и спокойный, если учесть тот факт, что большая часть прошлой жизни скрыта непроглядной мглой, а короткие обрывки сцен и событий обычно тут же исчезают, оставаясь неуловимыми. Только однажды за все путешествие Джинни видела Алека по-настоящему рассерженным. Один из новых членов команды, американец из Флориды Криббс, ухитрился пронести на борт и спрятать солидный запас спиртного, напился вдрызг и, увидев вышедшую на палубу Джинни, не упустившую случая насладиться теплым вечером, настолько осмелел, что отважился полезть к ней с весьма неуклюжими нежностями, за что и поплатился сломанной челюстью. Алек не терпел дураков, и Джинни обнаружила, что, хотя муж и не помнит ее, все же готов защищать до конца… в данном случае, очевидно, конца Криббса.

Джинни, оглянувшись, увидела скатывавшего паруса грот-мачты Криббса, на этот раз абсолютно трезвого, как священник в воскресное утро. Как она хотела бы помочь, делать что-то, хоть что-нибудь, но когда однажды попросила Алека показать ей, как управлять баркентиной, то получила в ответ лишь недоуменный взгляд и модный роман, чтобы скоротать время. Можно подумать, он совершенно забыл, что она была капитаном клипера.

Джинни снова вздохнула. Скорее бы оказаться на суше! Последние три недели тошнота уже не мучила ее, желудок успокоился, но переход через Ла-Манш оказался довольно тяжелым, баркентину несколько раз сильно швырнуло, и Джинни вновь стало нехорошо.

Она постаралась сосредоточиться на приятных воспоминаниях, вспомнить о счастливых днях, проведенных с отцом. По крайней мере у нее есть воспоминания. Что делает Алек, когда расстроен и хочет ненадолго позабыть о настоящем? И какова была бы ее жизнь, не появись он в Балтиморе? Отец все равно умер бы, и верфь принадлежала бы сейчас ей. Неужели ее ожидало разорение?

Хорошо зная балтиморских джентльменов, Джинни с большой долей вероятности могла ответить утвердительно. Ну а потом они, должно быть, посчитали бы своим долгом выдать ее замуж, чтобы спасти от голодной смерти. Что ж, думать об этом сейчас просто нет смысла.

Туман стлался над пристанью, скрывая окружающий пейзаж, так что Джинни, как ни старалась, почти ничего не могла увидеть. Воздух прорезал резкий вой сирен. «Найт дансер» двигался за лоцманским ботом со скоростью улитки.

Холли стояла рядом с Джинни, Мозес – чуть позади. Он успел по уши закутаться в толстый шерстяной шарф ярко-красного цвета, как ни странно, подарок Пиппина. За время путешествия они стали настоящими друзьями.

Девочка была непривычно молчаливой, что сначала радовало, но потом встревожило Джинни. Уж слишком она спокойна. Непривычно спокойна.

Джинни взяла малышку за руку:

– Волнуешься, Холли? Наконец-то ты дома.

Но Холли по привычке хорошенько подумала, прежде чем ответить:

– Да, но знаешь, Джинни, я, пожалуй, слишком маленькая, чтобы из-за этого волноваться. Нет, скорее меня тревожит папа. Ему тоже совсем все равно, но я думаю, он даже боится, что никого не узнает и от этого почувствует себя еще хуже. Он по-прежнему не помнит нас, Джинни. Иногда я замечаю, как папа смотрит на меня и старается, ужасно старается узнать, только ничего не выходит.

– Ты права, Холли, но я уверена, папа скоро поправится.

– Может быть… но он все равно несчастен.

«Скорее всего из-за женщины, с которой связан на всю жизнь», – подумала Джинни, но не осмелилась сказать это вслух.

– Такой туман, как на похоронах, – заметил Мозес, поднимая руку в перчатке, словно для того, чтобы пригладить курчавые волосы. – Тихо и уныло, совсем как на кладбище.

– Веселенькая мысль, – пробормотала Джинни и обернулась, чтобы посмотреть на Алека. Но тот был поглощен разговором с Эйбелом и Минтером, так что Джинни увидела лишь его спину.

– Мама умерла в тот день, когда я родилась. Через два дня мне будет пять.

– Устроим праздник, дорогая, и пригласим Пиппина и Мозеса и миссис Суиндел…

– И не забудьте ее чудесного отца, – вмешался Алек, улыбаясь своему семейству.

Он, конечно, не помнил ни о дне рождения дочери, ни о годовщине смерти жены. Значит, осталось два дня на то, чтобы раздобыть подарок, которому порадовалась бы Холли. Последние недели он почти не разлучался с дочерью, присутствовал на ее занятиях, разговаривал по-французски и итальянски: оба языка, по счастью, сохранились в памяти, и речь легко лилась с губ, он даже разыгрывал роль врага в потешных морских сражениях. Ему нравилась эта не по годам смышленая девочка. Что ж, начало неплохое. Даже когда Холли уставала и начинала ныть и капризничать, Алек был терпелив, поскольку обнаружил, что достаточно одного строгого взгляда, и Холли мгновенно успокаивается.

– Еще четверть часа, и мы причалим, – сообщил он Джинни, выглядевшей, по его мнению, слишком измученной и осунувшейся.

– Слава Богу, – радостно вздохнула та. – Хочу ощутить под ногами твердую землю. Где мы остановимся сегодня, Алек? В Саутхемптоне?

– Да, в гостинице «Чекерз инн». – Алек запнулся, но тут же решительно добавил: – Пиппин рассказал мне о ней. И еще говорил, что владелец – мой хороший друг по имени Чайверз.

Джинни стиснула его руку, инстинктивно пытаясь показать, что знает, как ему плохо, но, к ее удивлению, Алек отстранился.

– Прости, я должен вернуться, – пробормотал он и отошел. Джинни смотрела вслед, не понимая, чем обидела мужа.

Алек был зол. На всех, включая свою сострадательную жену, на себя за проклятую бесконечную слабость. Будь у него немного побольше мозгов, неужели бы к этому времени не вспомнил всего? Или во всей прошлой жизни не нашлось ничего достойного того, чтобы бережно хранить в памяти? Ведь с несчастного случая прошло почти полтора месяца! Алек так надеялся, что вновь станет самим собой, стоит лишь увидеть берега Англии. Ничего! С таким же успехом он мог очутиться в другом полушарии.

Алек, встряхнувшись, постарался взять себя в руки. Джинни, во всяком случае, ни в чем не виновата, да и другие тоже. Проклятие, и надо же было случиться такому!

«Чекерз инн» оказалась старым уютным зданием, где во всех каминах горел приветливый огонь – от отделанной дубовыми панелями общей комнаты до спальни Мозеса и Пиппина на третьем этаже.

– Как хорошо пахнет, – выдохнула Джинни, кружась в вальсе прямо посреди отведенной им комнаты. – Свежестью и чистотой. И теплом.

– Этот запах напоминает мне о тебе, жена. Алек снова казался веселым и беззаботным, и Джинни облегченно вздохнула.

– Никакой вони от стоячей воды!

– Ни малейшей, – подтвердил Алек, ткнувшись носом в местечко за ее левым ухом.

Джинни лукаво улыбнулась:

– Мой живот чувствует себя так, словно умер и попал в рай.

В этот момент Алек вновь увидел Несту, с огромным животом, но веселую и смеющуюся, и покачал головой, пытаясь отогнать мучивший болью образ.

Джинни заметила выражение глаз мужа, поняла, что картина, представшая перед ним, слишком тяжела, и попыталась отвлечь его, говоря на темы, так хорошо знакомые им обоим.

– Что ты собираешься делать с грузом, Алек?

– Мой агент Джордж Керзон… нет, Джинни, не смотри на меня с такой надеждой, я его не помню. Просто перед отплытием из Балтимора Пиппин показал мне все записи, все имена людей, с которыми я веду дела, и тому подобное. В любом случае завтра я встречаюсь с мистером Керзоном. Надеюсь, мы получим неплохую прибыль от продажи табака и хлопка, привезенных из Америки.

Немного помолчав, он бесстрастно добавил:

– Нет, и этого не помню. Слава Богу, что веду такие точные записи. Но, конечно, ты поняла это, правда?

– Правда.

Последнее время, этот, другой, Алек не возражал, что Джинни все больше и больше берет на себя обязанности клерка и старается держать все гроссбухи в таком же безупречном порядке. Занятие, достаточно привычное для Джинни, – правда, система Алека немного отличалась от ее собственной, применявшейся еще отцом, но она сумела приспособиться. Джинни всегда отличалась способностями к математике и достаточной аккуратностью. Но что всего важнее, Алеку, кажется, нравились ее рвение и желание работать. Кроме того, он почему-то с удовольствием обсуждал с ней свои замыслы и идеи. Иногда она даже подсказывала что-то новое, и Алек совсем не возражал. Даже ничего не сказал, когда она вновь начала носить мужской костюм, не упрекнул за то, что она опять разыгрывает из себя мужчину.

Джинни нерешительно положила руку на рукав мужа:

– Умираю от голода.

Алек от неожиданности вздрогнул и медленно улыбнулся:

– Ты всегда так откровенна?

– Всегда.

Она не отвела взгляд и позволила пальцам скользнуть по его животу. Кажется, он немного похудел за последнее время.

Ее рука продолжала ползти вниз, пока не коснулась его, легко, нежно, осторожно.

– Всегда, – повторила Джинни, чуть прижимая пальцы к упругой плоти.

Его тело отреагировало незамедлительно… Алек рванул ее к себе, грубо, забыв обо всем, прижался к ее губам жестким властным поцелуем. Джинни, до сих пор не знавшая воздержания, пребывала в этом весьма жалком состоянии последние три ночи, поскольку Алек вообще не ночевал в каюте и все время проводил на палубе. И теперь она продолжала ласкать его, и Алек стонал сквозь стиснутые зубы. Джинни совершенно потеряла голову, но, когда он опрокинул ее на постель, почти сорвал одежду, она испуганно уставилась на него, заметив в глазах мужа что-то вроде боли. Зубы сжаты, на лице мучительная гримаса.

– Алек, – прошептала Джинни, когда он рывком раздвинул ее ноги.

Он вонзился в нее, быстро, поспешно, резко, но она с готовностью подняла бедра, чтобы встретить первый толчок, принять его в себя еще глубже.

«Он никогда не забывает о моем наслаждении, даже когда сходит с ума от желания», – подумала Джинни, словно сквозь сон, когда почувствовала его пальцы, проникшие между их напрягшимися телами, ласкающие ее набухшую плоть… дразнящие, так хорошо знающие каждый ее изгиб, каждое заветное местечко.

Джинни вобрала его еще глубже, глядя на Алека с такой любовью, что он, должно быть заметив это, откинул голову и снова застонал, безжалостно врезаясь в нее, пока Джинни не дала себе волю и присоединилась к нему, слившись с мужем, соединяя их тела в единое целое, разделяя с ним желание и блаженство.

Как чудесно… неужели этот ослепительный звездный полет когда-нибудь кончится?

Но даже когда его тело содрогалось и трепетало над ней, Джинни знала, что они вместе создают для Алека новые воспоминания. Хорошие и добрые. Счастливые. И она все сделает, чтобы так было всегда.

– Не покидай меня, – сказала она и тут же поняла, что произнесла эти слова про себя, в душе, в глубине своего существа. Джинни даже не могла дать определение чувствам, теснившимся сейчас в сердце. Неужели они всегда были в ней, только ожидая освобождения? Освобождения от рук и ласк человека, который даже не знал и не помнил, кто она?

– Не позволяй этому кончиться, – шепнула она, но Алек, конечно, не услышал ее. И конечно, всему наступает конец, Алек по-прежнему лежал на ней, оставался в ней, только не так глубоко на этот раз. Приподнявшись немного, он взглянул на Джинни.

– Ты настоящая дикарка. Буйная. Самозабвенная. Страстная. Чувственная. Безудержная.

– Вы сделали меня такой, барон. С самого начала ты сделал меня буйной и страстной и… нет, я отказываюсь быть безудержной. Это уж слишком.

– Ха! Ну что ж, поверь, я наслаждаюсь плодами рук своих. Без сомнения, я превосходный наставник молоденьких девственниц.

– Но ты называл меня старой и перезрелой девственницей.

– Да, помню, ты мне говорила. Ну а сейчас ты перезрелая, старая, но страстная матрона. – Алек отстранился и пробормотал: – Я слишком тяжел для тебя. Не хочу ненароком придавить сына.

– Твой сын не возражает.

Однако Алек перекатился на бок и, приподнявшись на локте, задумчиво поглядел на жену:

– У тебя очень упрямый подбородок.

– Да.

– Но ты кажешься такой милой, нежной, доброй…

– Прекрати, иначе я начинаю казаться себе ужасно скучной, надоедливой личностью.

– Но этот подбородок… – Алек замолчал и нахмурился. – Ты стараешься вести себя иначе, правда? То есть, поскольку я не в себе, ты считаешь, что должна мне во всем потакать. Придерживаешь залп из всех орудий, пока я снова не обрету рассудок?

– Но ты сам сказал, что я милая, нежная… Алек решительным жестом отмел все доводы Джинни и положил руку ей на грудь.

– Почему-то я скорее представляю тебя женщиной, которая не терпит дураков.

– Так же, как и ты.

– Однако ты не всегда во всем соглашалась со мной, не правда ли? Разве мы не дрались, как кошка с собакой? Джинни прикусила язык. Она не должна…

– Джинни, ведь это так? Мы постоянно ссорились…

– Даже вспом… сосчитать невозможно.

– Почему? Из-за чего?

Джинни поперхнулась. Нет, нельзя признаться, сказать правду, иначе Алек может передумать и не допускать ее больше к делам.

Она нахмурилась, не осмеливаясь поднять на мужа глаза. Ведь он не изменился, просто казался более терпеливым, готовым понять ее точку зрения. Кроме того, у Алека нет причин снова и снова вдалбливать ей привычные понятия о том, что прилично воспитанной леди, а что – нет. Да ему и не было необходимости думать об этом. Даже сейчас, когда она стала частью его деловых связей, Алек по-прежнему оставался его милостью бароном Шерардом, хозяином и повелителем. Именно Джинни изменилась, пожертвовав своими принципами, и сделала это с готовностью и добровольно. Она даже не сказала ни слова, когда он отказался показать ей, как управлять баркентиной, наоборот, покорно склонила голову и с улыбкой взяла предложенный роман – «Гордость и предубеждение». И действительно стала именно такой, какую мог бы пожелать самый требовательный из мужчин, – милой, доброй, нежной, уступчивой, жертвовала всем, не задумываясь, что отданное так охотно, так добровольно никогда не вернется назад. Что же касается дел… тут Джинни просто удалось втереться не совсем честным образом, а скорее вкрасться, осторожно, незаметно, как вор, как хитрая коварная женщина, у которой нет ни власти, ни могущества.

Иногда, в такие интимные моменты, как сейчас, она ненавидела себя за это. Но Джинни боялась, что искренность и откровенность лишь заставят Алека отнестись к ней с чем-то вроде отвращения и обыкновенное требование позволить ей разделить с ним его заботы и дела покажется ему странным и неуместным.

Но имеет ли это какое-то значение? Есть на свете что-то более важное, чем этот мужчина? Нет. Ничего, по крайней мере для нее. Вот и все.

Но что важно для него? И может, когда Алек очнется, то не захочет иметь с ней ничего общего. О, Джинни знала, он не покинет ее, но что помешает Алеку просто отдалиться, перестать уделять ей внимание, воздвигнуть между ней и собой непроницаемый барьер равнодушия и недоверия? Совсем как сегодня, на баркентине…

– Джинни, ты что, не собираешься ответить мне? Ты словно на далекой звезде. Ну же, вспомни, о чем мы спорили?

– Ни о чем особенно интересном.

И тут, испуганно охнув, Джинни бросилась на него, опрокинула на спину и начала целовать, лихорадочно лаская… Расстегнув его бриджи, Джинни стащила их и, подняв платье, приняла его в себя, утопая в ворохе юбок, поднимаясь и опускаясь на нем, отдавая себя, желая высказать, что все, чем она владеет, принадлежит ему. Пока он не вспомнит.

И после того, как он забился в судорогах наслаждения, увлекая ее за собой, после того, как они наконец отдышались, Алек прошептал ужасно удовлетворенно:

– Что бы ни было этому причиной, дорогая, никогда не позволяй себе забыть.

Они по-прежнему лежали, не разъединяясь: Джинни на Алеке, и тут она неожиданно разразилась слезами. Лгунья, несчастная лгунья, самозванка, но она сделает все, что необходимо, только бы Алек был счастлив, только бы не испытывал приступов тоски и ужаса, как тогда, на баркентине.

– Джинни!

Шпильки выпали из прически, волосы в буйном беспорядке разметались по плечам, и Алек гладил ее по голове, осторожно массируя затылок и спину.

– Тише, – шепнул он, – тише, тебе станет плохо. Неужели мои ласки довели даму до слез и рыданий? Что, было так ужасно? Я совсем не дал тебе наслаждения? И теперь меня попросту нужно выбросить, как изношенный сапог? Отправишься к Хоуби, чтобы найти новые, которые тебе больше по вкусу?

Джинни, мгновенно успокоившись, нерешительно улыбнулась, совсем как надеялся Алек.

– Ты проголодалась. Принести тебе поесть?

Но Джинни, застыв словно статуя, уставилась на него.

– Что с тобой? У меня глаза косят?

– Нет. Кто такой Хоуби?

– Как кто? Лучший сапожник в Лондоне, и… – Алек смущенно улыбнулся: – Подумать только, я помню своего сапожника. Слава Богу! Чего еще желать мужчине? Господи, мой сапожник!

– Еще кусочек головоломки. Не жалуйся. Тебе с каждым днем становится лучше.

Позже она отчаянно хотела попросить Алека позволить сопровождать его к мистеру Керзону. Ей так нужно узнать, как проводятся подобные сделки! Но в конце концов она побоялась открыть рот.

Алек же, со своей стороны, и не подумал взять с собой жену. Он закончил переговоры с мистером Керзоном на Бэттл-стрит, и мужчины пожали друг другу руки. Прибыль и в самом деле получилась неплохой. Они даже составили маршрут следующего путешествия баркентины. Мистер Керзон так и не понял, что барон Шерард не отличил бы его от любого прохожего на улице.

Семейство Каррик со слугами покинули Саутхемптон на следующий день. Эйбел Питтс остался на корабле и собирался отправиться в следующее плавание в качестве капитана.

Днем они остановились в гостинице «Пеартри инн», в Суилд-форде, где и отпраздновали день рождения Холли. И Алек вновь вспомнил о трагически погибшей жене, чье лицо он так часто видел в последние несколько недель.

Он подарил дочери модель знаменитой барки Клеопатры, сделанную в Италии и стоявшую в задней комнате мистера Керзона. Мистер Керзон охотно продал ее барону за достаточно разумную цену.

Джинни подарила падчерице секстант[7]7
  Прибор для определения местоположения судна (англ.).


[Закрыть], а Пиппин – куклу с фарфоровым личиком, одетую в костюм французского аристократа. К удивлению присутствующих, Холли взглянула на куклу и крепко прижала ее к груди.

– Ее зовут, – провозгласила она попозже, – Хэролд.

– Хэролд, – медленно повторил Алек. – Именно так Неста хотела назвать тебя, если бы родился мальчик.

Холли, целиком поглощенная куклой, просто кивнула отцу и обняла Пиппина.

Алек, сумев взять себя в руки, умудрился даже достаточно небрежно заметить Джинни:

– Она так сильно меняется с каждым днем, что кажется совершенно неважным, помню ли я самое начало. Насколько я понимаю, это ее первая кукла.

И хотя он явно говорил неправду, Джинни просто кивнула. На следующий день они отправились в Лондон. Алек не спросил, где находится городской дом Карриков, но безошибочно указал кучеру, куда надо ехать, объяснив, что это большое здание в греческом стиле на северо-восточном углу Портсмут-сквер. Сам он ехал верхом, чего Джинни совсем не ожидала, и оказался при этом неплохим наездником, хотя в ее одурманенных любовью глазах лучше его не было на свете, и она не сводила глаз с всадника, ехавшего рядом с экипажем.

Миссис Суиндел, к ее чести, не пыталась показывать лондонские достопримечательности прибывшей из глуши американской провинциалке, что по достоинству оценила Джинни.

Лондон оказался откровением. Огромный грязный город, наполненный шумом и запахами, и такой людный, что Джинни могла лишь смотреть, смотреть и смотреть. Она все еще смотрела во все глаза, когда экипаж остановился перед городским домом Карриков. Всего-навсего городской дом, мысленно убеждала она себя. А выглядит скорее как дворец.

Джинни чувствовала себя ужасно чужой, маленькой, ничтожной, занявшей место, не принадлежащее ей по праву, и страшно неуверенной в себе. Ее неожиданно втолкнули в другой мир, мир, совершенно чуждый, не имевший для нее ни малейшего значения, ни малейшей важности. До сегодняшнего дня, до этого момента. Она – баронесса Шерард. И это главное.

Как она могла быть настолько глупа, чтобы выйти замуж за английского лорда? Джинни никогда не думала, никогда не понимала…

Она вспомнила о своем доме в Балтиморе, где Алек прожил несколько недель. Он ничего не сказал, но дом Пакстонов, должно быть, казался ему жалкой лачугой. Ей и в голову не пришло, что он привык к чему-то неизмеримо более прекрасному и величественному, что разница между этими двумя особняками так же велика, как между небом и землей.

Джинни, зябко поежившись, позволила Алеку помочь ей выйти из кареты и ухитрилась поднять подбородок на добрый дюйм, пока они быстро шли к дому, стараясь спастись от пронизывающей мороси.

– Милорд! Какой чудесный сюрприз! Мы только вчера узнали о вашем прибытии. И миледи! Добро пожаловать, миледи, добро пожаловать!

Этот горячий прием исходил от очень тощей личности с ввалившимися глазами и весьма преклонного возраста, выглядевшей, однако, как очень изголодавшийся член королевской фамилии.

– Это Марч, дорогая, – объявил Алек, подмигнув дочери. Пиппин успел сообщить, что девочка обожала сморщенного старичка.

– Марч!

Девочка немедленно вцепилась в тощую личность с ввалившимися глазами и, обхватив его за шею ручонками, звучно чмокнула в обе щеки.

«По крайней мере дочь Алека – совершенная демократка», – подумала Джинни, осматриваясь. Пока Холли заново знакомилась с дворецким Карриков, Алек познакомил Джинни с миссис Брит, добродушной толстушкой, с крохотными седыми буклями, обрамлявшими пухлое лицо. Именно экономка, не узрев в поведении его милости ничего необычного, поспешила представить весь штат слуг новой баронессе.

Позже Джинни подумала, что все прошло чрезвычайно гладко и никому в голову не пришло, что хозяин не узнает ни одного лица. И только потом, поднимаясь с мужем по широкой изгибающейся лестнице, она снова ощутила незнакомое доселе захлестывающее чувство полнейшей никчемности. Неужели она и в самом деле настолько ничтожна?

– И это все твои предки? – благоговейно пролепетала она.

– Эти люди на стенах? Не имею ни малейшего понятия. Возможно. Выглядят они достаточно высокомерно.

Джинни заставила себя улыбнуться, поскольку сзади шла миссис Брит.

Спальня баронессы оказалась смежной с покоями хозяина, и именно в эту большую полутемную комнату привела экономка Джинни. Обстановка была слишком вычурной, чересчур женственной на вкус Джинни: повсюду – в обоих, коврах и занавесях преобладали персиково-голубые тона. В комнате стоял затхлый запах, очевидно, здесь давно никто не жил.

Алек стоял рядом с Джинни, замечая, что она застыла от напряжения, неподвижна, словно ледяная статуя, и не вполне понимая причины этого напряжения. Вероятно, все очень просто – ей не нравится комната. Насколько он помнил, ее спальня в Балтиморе была обставлена совершенно иначе.

– Пойдем лучше в мою спальню, дорогая, – весело предложил он. – Посмотрим, может, она тебе придется больше по вкусу. Кто знает, вдруг ты решишь разделить ее со мной?

Последовало нечто вроде неодобрительного фырканья, исходящего от миссис Брит, зато жена одарила Алека полным облегчения взглядом.

Алек, конечно, оказался в совершенно новой комнате, никогда раньше не виденной, в атмосфере, которую он никогда раньше не ощущал. Это приводило в расстройство, сбивало с толку, чтобы не сказать больше.

С пола до середины стены шли панели из красного дерева. Шторы из тяжелого золотистого бархата свисали с окон. Мебель в испанском стиле выглядела тяжелой, темной и слишком солидной. С первого взгляда обстановка возбуждала неприязнь, невыносимо угнетала и давила, Алек вспомнил все, что читал об испанской инквизиции, и поинтересовался про себя, уж не был ли его отец ее рьяным последователем.

– Господи, – прошептала Джинни почтительно, – это напоминает мне картину одного испанца, Франсиско Гойи, которую я видела в доме мистера Толливера в Балтиморе. Здесь ужасно мрачно, Алек.

– Тогда тебе придется все переменить и приказать отделать ее заново, как посчитаешь нужным, а заодно и свои покои. Но ты можешь забыть о своей комнате и просто жить со мной.

«И это, – подумал Алек, видя, какой радостью зажглись ее глаза, – поможет жене привыкнуть к новому положению и незнакомому дому».

Джинни казалось, что она попала в иной мир, мир богатства и роскоши, подобострастной угодливости, где слуги не знают, как угодить хозяевам. Даже зная, что баронесса – по рождению – обыкновенная, жалкая уроженка колоний, они относились к ней с подобающей почтительностью и обращались не иначе как «миледи». Все вокруг говорило не только об огромном состоянии, привилегиях и аристократизме, но и о существовании многих поколений людей с врожденным чувством благородства и собственного достоинства.

И Алек, даже ничего не помнивший из прошлого, вошел в этот мир совершенно естественно, без малейшей заминки, обращаясь с окружающими и с теми, кто служил ему, с обычным природным обаянием и любезностью. Слуги ему поклонялись, ловили малейшее слово, готовы были за него в огонь и воду и были безусловно и полностью преданны.

Через день после приезда Алек отправился к поверенному и на обратном пути, проезжая через Сент-Джеймс-стрит, заметил леди, махавшую ему очаровательным зонтиком. Алек недоуменно пожал плечами. Что ей нужно? Может, просто замерзла?

День был холодный, хотя и безветренный, однако ледяная сырость пробирала до костей, а на нем было неимоверно теплое пальто. Алек обнаружил, что гардероб в спальне набит одеждой, которая пришлась ему по вкусу. Во всем этом была явная, хотя и незлая ирония, заставившая его улыбнуться, что за последнее время случалось нечасто.

Натянув поводья, он снял бобровую шапку и поклонился:

– Добрый день. Как поживаете?

Дама оказалась высокой рыжеволосой красавицей с полной грудью и страстными сверкающими глазами. Должно быть, необузданна и самозабвенна в постели. Алек не знал, почему так решил, но был уверен, что это правда. Может, он спал с ней?

– Алек! Наконец-то вы дома! Вернулся, скиталец! Сколько же времени прошло, дорогой мой! Чудесно! Приходите ко мне сегодня вечером. Всего-навсего небольшой званый вечер, но соберутся все ваши друзья.

– У него такой вид, словно он не узнает тебя, Эйлин.

– Какой вздор, Коки, – резко бросила Эйлин, поворачиваясь к своему спутнику, поистине примечательному представителю противоположного пола, в чудовищно огромном галстуке, доходившем едва ли не до ушей, сиреневых утренних бриджах и блестящих ботфортах. Пальто отливало бледно-желтым. Видение было настолько впечатляющим, что Алек поморщился. Он не знал, кто стоит перед ним, но мгновенно уверился, что этот молодчик – фат чистейшей воды.

– Коки, – произнес он вслух, слегка кланяясь.

– Приходите, старина. Эйлин по-прежнему живет на Клейборн-стрит, номер семь.

– Я всем расскажу, что вы вернулись в Лондон.

Алек кивнул. Позже он решит, под каким предлогом отказаться от визита. Сейчас у него и без того много проблем, и все не слишком приятные. Нужно привести в действие план, и не один.

Час спустя Алек сидел за обеденным столом напротив жены в маленькой круглой комнате, на редкость теплой, уютной и уединенной. Джинни не сводила глаз с мужа: