Текст книги "Голос демона"

ГЛАВА 29

Неужели мир всегда был так велик?

И какую часть этого бесконечного мира объехал он с тех пор, как за ним пришли? И давно ли это было четыре дня назад, неделю? Краткие часы отдыха то ночью, то днем, бесконечная бешеная скачка совершенно лишили его чувства времени. Нет: это сделали два года, проведенные в тюрьме. И не только это. Вокруг темно, но разве можно понять – – полночь сейчас или уже близится рассвет?

Два его спутника молча скакали рядом, иногда бросая в его сторону взгляды, чтобы убедиться: епископ не уснул в седле. Лица этих незнакомых ему людей были мрачны и сосредоточенны. Они были всего лишь проводниками. Тех же, кто его освободил, МакКоули знал; самую опасную часть дела Пейн и МакГлашен и помогавший им молодой священник не поручили другим. Даже теперь МакКоули все еще переживал ужас, который испытал, когда его вывели из камеры… их громкие шаги по каменным коридорам, дерзость побега, не имевшего, казалось, никакой надежды на успех, и все же удача! Несомненно, случилось чудо. С тех пор МакКоули непрерывно молил богов, чтобы его спасители не были изобличены.

– Теперь уже недалеко, епископ. – Человек, скакавший слева, показал в сторону горного склона.

Путники ехали вдоль колеи, оставленной колесами телеги. Тропа местами была очень крутой, местами покрытой льдом и скользкой. Со всех сторон всадников окружали смутные тени; лишь кое-где белели снежные сугробы, до которых горная весна еще не добралась.

– Где мы?

– В северо-восточных предгорьях Голета. Приближаемся к монастырю Святого Германуса. Вы знаете такой?

– Нет. То есть знаю о нем, но никогда раньше не бывал.

– Это хорошо, – кивнул проводник. – На это мой господин и рассчитывал. Он сказал, что там вы будете в хороших руках.

Добравшись до вершины холма, путники увидели перед собой манящие огни. Спутники МакКоули остановились перед открытыми воротами, подождали, пока епископ спешится, и ускакали, забрав с собой его коня. МакКоули даже не успел их поблагодарить. Ему осталось лишь вознести краткую молитву за их благополучие.

– Епископ МакКоули! – МакКоули вздрогнул и обернулся. Перед ним стоял человек примерно его возраста, держа в руках фонарь. Он был один. – Я отец Честер, аббат этой обители. Добро пожаловать! Пойдемте внутрь, там хоть тепло. И не бойтесь: солдат здесь нет, они обыскали монастырь вчера. Уверяю, здесь вы будете в безопасности, ваше преосвященство.

На какое-то мгновение Эйден замер в нерешительности. После стольких дней бегства трудно было доверять своим чувствам… Можно ли положиться на монаха? Действительно ли тут безопасно?

Честер ласково взял его за руку и улыбнулся:

– Пожалуйста, пойдемте. Здесь вы у друзей.

– Отец аббат, я… – Эйден сделал глубокий вдох и стиснул окоченевшие руки. – Спасибо. Только умоляю: не называйте меня епископом.

Честер снова улыбнулся:

– Конечно, святой отец. Пойдемте.

Брат Дамиен переложил сверток из одной руки в другую и двинулся дальше по краю сада. Только здесь, между рядами яблонь и груш, и виднелась земля, да и вообще были заметны признаки весны. На склонах над монастырем, в виноградниках, все еще лежал снег. Если тепло не придет скоро, то в этом году на хороший урожай нечего рассчитывать.

Брат Дамиен помахал Хобу, садовнику, и свернул в сторону огорода. Приподняв рясу, он ловко перепрыгнул через низкую каменную стенку и пошел меж свежевскопанных грядок, ожидающих посева. Полагалось бы обойти огород стороной, чтобы добраться до келий, но брат Дамиен предпочитал чувствовать под своими сандалиями мягкую землю, а не камень дорожки.

– Доброе утро, Мартин, – весело окликнул он работника, хотя и знал, что тот его не видит.

– Доброе утро, брат Дамиен. – Мартин копал землю, сняв рубашку, хотя утро было морозным, от усилий он даже вспотел.

Дамиен дошел до квадратного двора, окруженного корпусами келий, отряхнул с сандалий грязь, прежде чем войти, и поднялся по лестнице. Покои аббата были на втором этаже, дверь в них была открыта.

– Вы посылали за мной, отец настоятель?

– Войдите.

Дамиен положил сверток на стол аббата:

– Я нашел те книги, которые вам нужны. Они оказались в дальнем углу кладовой, под старыми амбарными книгами. Понятия не имею, как они туда попали.

– Доброго вам утра, брат, – мягко сказал стоявший спиной к окну аббат и благосклонно улыбнулся.

Дамиен хлопнул себя рукой по губам:

– Простите меня, отец настоятель! Я не хотел быть невежливым.

– Не сомневаюсь. – Честер повернулся к окну. – Я видел, как вы шли через сад. Юный Мартин не обругал вас?

Дамиен чуть не рассмеялся. Мартин не был способен обругать даже улиток, объедавших листья у капусты.

– Нет, отец настоятель.

Аббат помолчал, потом, оглянувшись по сторонам, продолжал:

– Брат Ормонд думает, что Мартин дурачок. А что скажете вы? Похоже, вы единственный из братии, кому удается добиться от Мартина хоть слова.

– Мартин со мной только здоровается.

– Все равно это больше, чем перепадает другим, даже мне. Брат Ормонд опасается, не является ли Мартин шпионом Гильдии.

Дамиен разинул рот:

– В нашей-то глуши? Вы же сами часто говорите, что весь мир о нас забыл. С какой стати Гильдии держать здесь шпиона?

– Я же не говорю, что верю в такое сам, – тихо рассмеялся Честер. Он отошел от окна и наклонился над столом. – Брат Дамиен, я должен просить вас поклясться в том, что вы будете хранить молчание… Ваши таланты таковы, что я хочу поручить вам одно очень деликатное дело.

– Конечно, святой отец. – Дамиен сглотнул. – Что я должен сделать?

– Пойдемте со мной.

Аббат провел Дамиена в самую старую часть монастыря. Пройдя по узкому темному коридору, они поднялись на несколько ступеней и оказались у двери. Честер постучался и вошел в маленькую комнатку, единственное окно которой было завешено плотной занавеской.

На кровати в углу сидел какой-то человек, лица которого в полумраке Дамиен не разглядел.

– Это брат Дамиен, – обратился к человеку аббат. – Он присмотрит за вами. – Потом Честер с улыбкой повернулся к молодому монаху. – Когда наш гость отдохнет, покажите ему наш монастырь, расскажите обо всем, что его заинтересует.

– Хорошо, святой отец.

* * *

Только через четыре дня Дамиен смог вывести своего подопечного из кельи. К тому времени снег в основном растаял, земля превратилась в жидкую грязь, так что ходить стало трудно. Странный священник был молчалив и задумчив, но все же задавал вопросы, и не только об устройстве монастыря Святого Германуса, но и о других монахах, работниках-мирянах и тех немногочисленных богомольцах из лежащего в долине города, которые добирались до горной обители.

После первого раза Дамиен стал выводить гостя в сад каждый день. Тот явно наслаждался природой, часто останавливался и смотрел в небо, какова бы ни была погода. Возвращаясь в келью, странный священник всякий раз задерживался в огороде и с интересом следил за работами. Дамиен решил, что тот так же заворожен чудом рождения изобилия из крошечных семян, как и он сам.

Через две недели после своего появления в монастыре незнакомец перелез через каменную стенку и подошел к Мартину, вскапывающему очередную грядку. Работник словно не заметил его, как не замечал остальных.

Потом Мартин отложил лопату, чтобы напиться из фляги, лежащей у конца грядки, но прежде чем он до нее дотянулся, его опередил священник. Вынув пробку, он протянул флягу Мартину. Садовник взял флягу, и тут священник заговорил:

– Мое имя Эйден МакКоули.

Сердце Дамиена затрепетало, как пойманная птичка. Мартин ничего не сказал; он просто напился и снова положил флягу на землю, а потом вернулся к своей работе.

Священник еще какое-то время стоял рядом, спокойно глядя на Мартина, потом снова перелез через стенку и присоединился к Дамиену. Похлопав его по плечу, он повел его в келью.

– Ну вот, теперь вы знаете, кто я такой. Не тревожьтесь: аббат, я уверен, потому и поручил меня вашим заботам, что не сомневался: вам можно доверять.

Дамиен не решился заговорить до тех пор, пока за ними не закрылась дверь кельи. Епископ-беглец уселся за стол и стал составлять список книг, которые ему должен был принести Дамиен.

МакКоули был невысок; тонзуры он не имел, русые с проседью волосы лежали на плечах. Епископ отличался худобой и неудивительно, учитывая, сколько времени он провел в темнице, но лицо у него было приветливым, он часто улыбался. Глубокие серые глаза замечали многое, тонкие руки были обычно сложены на груди.

Он совершенно не походил на епископа, каким его себе представлял Дамиен, да и вообще молодой монах никогда и подумать не мог, что повстречает МакКоули.

Дамиен взял список, но не заглянул в него.

– Простите меня, святой отец, можно задать вопрос?

– Конечно.

– Почему… почему вы открыли свое имя садовнику?

– Почему бы и нет?

– Но ведь это опасно!

– Я хотел увидеть его реакцию.

– Зачем?

МакКоули спрятал руки под нагрудником и совершенно спокойно ответил:

– Я хотел узнать, помнит ли еще меня кто-нибудь помимо церковников. Вы разбудите меня к вечерне, брат Дамиен? Прошло так много времени с тех пор, как я бывал на службе…

МакКоули снова повернулся к столу, но помедлил.

– Работники-миряне обычно присутствуют на мессе?

– Большинство присутствует.

– Но есть и такие, кто не приходит?

– Ну, Мартин, например, никогда не приходит. Он даже в часовню не заглядывает.

– Почему?

– Не знаю. Он никогда ничего не говорит. МакКоули улыбнулся и кивнул:

– Буду, благодарен, если вы найдете эти книги.

Эйден не покидал часовни еще долго после того, как из нее ушел последний монах. Молиться ему не хотелось – хотя боги свидетели, просить их ему было о чем; он просто наслаждался возможностью снова находиться в священной обители. Скоро ли он сможет делать это, не таясь? Проведя на свободе несколько недель, он все еще настороженно следил за каждым, кто переступал порог монастыря, всматривался в лица, а звук захлопнувшейся двери заставлял его сердце замирать от страха. Некоторые помещения древней обители так же пахли затхлой сыростью, как и его камера, и МакКоули старался никогда в них не заходить.

Такая крошечная порция свободы и такая сладостная! Иметь возможность снова разговаривать с монахами и священниками, читать книги… есть нормальную пищу, есть с аппетитом, не боясь яда… Тепло солнечного луча на щеке казалось ему поцелуем богов.

И обитель монастырь Святого Германуса была хороша. В ней жили добрые монахи и добрый аббат. Выбор МакГлашена был удачен. Эйден мог бы быть вполне доволен жизнью по крайней мере, насколько это было возможно без уверенности в безопасности его спасителей, если бы не преследовавшие его страшные сны. Но ведь если бы что-то случилось с Пейном и МакГлашеном, известие об этом дошло бы…

– Я не помешаю вам? – К МакКоули подошел аббат Честер и уселся рядом.

– Я любуюсь вашей часовней. Честер довольно кивнул:

– Вы освоились у нас? Вы получаете все, в чем нуждаетесь? Брат Дамиен хорошо присматривает за вами?

– Очень хорошо особенно учитывая, как он молод, – улыбнулся Эйден.

– А как вы? Вы хорошо себя чувствуете? Эйден отвел глаза.

– Если под этим вы понимаете оправился ли я после лет, проведенных в темнице, – то ответ будет неутешительным. Я жив и оживаю с каждым днем, благодаря вам, конечно.

– Дамиен говорит, что вы проводите много времени в огороде, наблюдая за Мартином.

– Мне интересно смотреть, как он работает.

– Да? Почему?

– Каждый взмах мотыги и каждый удар лопаты он совершает с полной отдачей сил. Он полностью уходит в работу, и так день за днем, как будто единственная цель его жизни достичь совершенства в уходе за садом. В определенном смысле это похоже на жизнь монаха, хоть Мартин никогда и не ходит на мессу: просто он поклоняется богам не так, как это делаем мы.

Честер коротко рассмеялся:

– Я никогда не смотрел на работу садовника с этой точки зрения. А ведь, знаете, брат Ормонд подозревает, что Мартин может быть шпионом Гильдии.

– Вы сами думаете так же?

– Вы назвали Мартину свое имя. Было ли это мудро? Эйден поднялся на ноги.

– Если бы Мартин хотел что-то сообщить Гильдии, он кинулся бы доносить на меня, как только я ему назвался. Покидал ли он в последние дни монастырь?

– Нет.

– Ну, вот вам и ответ.

Честер тоже поднялся, и они вдвоем прошли через неф к дверям. Прежде чем отправиться к себе, Честер помедлил:

– Боюсь, что ваша вера крепче моей, святой отец.

– Вера? – рассеянно пробормотал Эйден, глядя на видный в дверь кусочек голубого неба. – Интересно, что вы об этом заговорили. Да, я должен поблагодарить вас за то, что вы приставили ко мне брата Дамиена. Впрочем, мне кажется, что ему пора вернуться к собственным занятиям. Прошу вас, поблагодарите его от моего имени и скажите, что он прекрасно справился с делом.

– Хорошо, святой отец.

Проснувшись и умывшись, Эйден, как всегда, помолился в часовне, поздоровался с аббатом, позавтракал и отправился в сад в первый раз один. Брата Дамиена никак нельзя было считать стражником, но в его отсутствие Эйден особенно остро почувствовал свободу.

Второй день сильно припекало солнце, и снег теперь сохранился только на горных вершинах. Как бы было хорошо, если теплая погода дала, наконец, угнетенным зимой деревьям возможность расцвести!

В огороде никого не оказалось.

Нахмурившись, Эйден огляделся, но Мартина так и не увидел. Повинуясь какому-то неясному устремлению, священник двинулся вдоль рядов яблонь, но и здесь не было ни души; однако, остановившись и прислушавшись, Эйден услышал стук топора. На самом краю сада он обнаружил того, кого искал.

– Доброе утро, Мартин, – улыбнулся Эйден садовнику, который вырубал побеги вишни, разросшиеся прошлым летом.

Как всегда, Мартин не обратил на него никакого внимания. Эйден нашел полено и уселся, грея ноги на солнце.

– Будь осторожен с терновником, – через некоторое время заговорил священник. – Он хоть и засох, но руки поцарапать может. – Никакого ответа. Мартин даже не взглянул в сторону Эйдена. Да, задача оказалась труднее, чем представлялось. – Ты хорошо придумал вырубить эту поросль сейчас. Она, если ей позволить, может заполонить весь сад. Когда я был парнишкой, я часто помогал отцу. Он очень любил возиться с землей совсем как ты.

Топор ритмично взлетал и опускался; Мартин останавливался, только чтобы убрать вырубленные побеги. Куча хвороста слева от Эйдена росла с каждой минутой.

– Я, конечно, тогда еще и не догадывался, что мое призвание церковь. Меня часто спрашивали об этом, но, честно говоря, я и сам не знаю, когда у меня появилась такая мысль. Сначала я от нее отмахнулся и ничего не сказал отцу: он бы такого не одобрил. Кончилось тем, что я сбежал из дома и сел на первый попавшийся корабль. Следующие три года я драил палубу, лазил на мачту и ставил паруса на купеческом судне, плававшем вдоль побережья. Потом однажды, когда мы стояли в Анкаре, я увидел в толпе на рынке девушку и безумно влюбился. Она была прелестна, и я ухаживал за ней со всем пылом юности. Я даже опоздал на свой корабль, когда он отчаливал. Я пошел в подмастерья к кузнецу, и год ковал железо, наращивая мускулы, и копя деньги иначе моя любимая не согласилась бы, выйти за меня замуж.

Эйден помолчал и скрестил руки на груди.

– Но по мере того как шло время, я обнаружил, что мне достаточно просто ее любить. Я так никогда и не сделал ей предложения. Я забрал у кузнеца все, что заработал, и отправился домой. Должно быть, где-то по дороге я и принял решение, потому что первое, что я сказал отцу, когда, наконец, его увидел, было: «Я хочу стать священником».

Вздохнув, Эйден продолжал:

– Моему отцу, конечно, никакого божественного откровения не было. Он месяц держал меня взаперти, чтобы заставить одуматься. А потом отпер дверь, выпустил меня и сказал, что я могу, если хочу, стать священником. Забавно, как иногда все происходит совсем не так, как ты рассчитываешь.

Мартин кончил вырубать побеги и принялся косой срезать сорняки.

– Знаешь, – продолжал Эйден, – сделаться священником оказалось гораздо труднее, чем я думал. Мне пришлось много лет учиться, много лет быть послушником и служить членам моего ордена, и все-таки все время меня не покидало чувство, что я на правильном пути, что я рожден для церкви. Я просыпался каждое утро, ожидая, что возненавижу работу в холодные предрассветные часы, возненавижу бесконечные молитвы, а вышло наоборот. Я обожал все это. Я наслаждался каждой минутой служения богам до того самого момента, когда меня сделали епископом и заточили за это в темницу.

Мартин взмахнул косой, и острие застряло, вонзившись в ветку. Садовник повернулся и подошел вплотную к Эйдену. Наклонившись к нему, он посмотрел ему в глаза со своей обычной невозмутимостью, но на этот раз взгляд его был жестким. Потом Мартин заговорил, и голос его был таким же режущим, как и коса, которой орудовал:

– Оставьте меня в покое.

С этими словами он повернулся и исчез в чаще кустов, оставив Эйдена сидеть на бревне.

* * *

Сначала Эйден не мог понять, что его разбудило. Потом он услышал звон колокола и вскочил так поспешно, что чуть не упал с постели. Натянув на себя первую попавшуюся одежду и сунув ноги в сандалии, он выскочил в коридор. Его чуть не сбили с ног пробегавшие мимо монахи. Он побежал следом, не обращая внимания на то, что в легкой одежде сразу замерз.

Он добежал только до дорожки, ведущей в сад, когда понял, в чем дело. Ночную тьму разогнало оранжевое сияние. Пожар! Горела кладовая.

Охнув от ужаса, Эйден побежал туда, где разбуженные звоном колокола монахи торопливо черпали воду из ручья и передавали ведра по цепочке, пытаясь залить огонь. Эйден присоединился к ним.

– Лейте туда! – показал в сторону аббат, стараясь перекричать рев пламени. От жара каменные стены здания начали потрескивать. Все усилия монахов были, казалось, напрасными.

Передавая соседу очередное ведро, Эйден бросил взгляд в сторону двери горящей постройки. Оттуда вынырнул Мартин с охапкой старинных манускриптов в руках. Он отбежал в сторону, кашляя и хватая воздух ртом, бросил книги на землю, повернулся и снова кинулся в огонь.

– Что он делает! – вскрикнул Эйден. – Он же погибнет! Мартин долго не появлялся. Потом он все-таки выскочил из клубов дыма, еле увернувшись от рухнувшей балки, с новой кипой книг. Опять он кинул их в кучу – совсем как вырубленные побеги вишни – и снова устремился к горящей кладовой. Монахи кричали ему, чтобы он остановился, но он то ли не слышал, то ли не обратил внимания.

Эйден не мог с этим смириться. Он передал очередное ведро, потом кинулся туда, где должен был появиться Мартин. Языки пламени взвивались высоко вверх, освещая монастырь так ярко, словно над ним взошло его собственное солнце. Жар был нестерпимый, и монахи отступили; теперь они уже не могли лить воду на горящее здание, но следили, чтобы искры не летели на другие строения.

Мартина все не было. Стены опять затрещали, рухнула еще одна балка. Потом Мартин показался, и Эйден с облегчением перевел дыхание. Он успел подбежать к куче книг как раз в тот момент, когда Мартин кинул туда следующую охапку, и схватил того за руку:

– Не ходи туда больше! Ты сгоришь заживо.

Мартин попытался вырвать руку, но Эйден не собирался его отпускать.

– Я же вам сказал: оставьте меня в покое!

Эйден, хватая ртом воздух, вцепился в Мартина так, словно от этого зависела его жизнь.

– Роберт! Не смейте! – На мгновение в глазах молодого человека что-то промелькнуло, потом, словно отмахиваясь от мухи, он стряхнул руку священника и снова повернулся к горящему зданию. Эйден сделал шаг ему вслед. – Если вы решили там погибнуть, я не позволю вам умереть одному.

В этот момент рухнуло перекрытие, осыпав их обоих горящими углями. Роберт не пошевелился; он, словно не заметил ожогов. Эйден заслонился от искр, но сквозь пальцы следил за Робертом. Тот продолжал стоять на месте. Рубашка его, черная от копоти, была во многих местах прожжена. Эйден ждал и наблюдал. Оба они долго не двигались, несмотря на испепеляющий жар. Потом, даже не взглянув в сторону священника, Роберт повернулся и пошел прочь от пожарища.

Эйден смотрел ему вслед, пока аббат не оттащил его подальше от огня.

– Благодарение богам, что вы его остановили. Не могу поверить, что он рисковал жизнью ради каких-то книг. Что вы ему сказали?

Внезапно почувствовав, что силы покинули его, Эйден провел рукой по лицу:

– Я назвал его дураком. Он, наверное, никогда мне этого не простит.

Только когда рассвело, монахи смогли оценить весь понесенный монастырем ущерб. На месте кладовой остались лишь четыре каменные стены; все остальное представляло собой лишь кучу дымящейся золы. Эйден и брат Дамиен бродили по пожарищу; молодой монах иногда наклонялся к какому-то казавшемуся уцелевшим предмету, но каждый раз терпел разочарование.

Работники-миряне уже принялись расчищать остатки кладовой, но Эйдену не хотелось уходить. Он видел горе на лицах монахов: почти весь архив обители Святого Германуса хранился в сгоревшем здании.

– Скажите мне, – обратился Эйден к брату Дамиену, перешагивая через еще дымящееся бревно, когда Мартин впервые появился здесь?

– Пожалуй, прошлой осенью. Во всяком случае, он уже был здесь, когда выпал первый снег.

– Вы знаете, откуда он приехал?

– Нет. Я однажды спросил его, но он не ответил. Эйден нахмурился и пристально взглянул на молодого монаха:

– Разве это не показалось вам странным?

– Нет ничего необычного в том, что человек, пришедший в монастырь, хочет забыть свое прошлое.

– И что же пытается забыть Мартин? Дамиен пожал плечами:

– Я и не пытался догадаться. – Он остановился, поднял глаза на священника, потом оглянулся через плечо на других монахов. – Нас здесь почти сотня братьев, святой отец, но никому и слова из Мартина не удалось вытянуть. Он просто целые дни работает, это и есть его покаяние. – Дамиен приподнял край рясы, чтобы не перепачкаться в золе, и осторожно провел Эйдена между обгорелыми обломками. – Обычно именно так и бывает с мирянами, помогающими братьям. Некоторые из них охотно говорят о своих грехах, другие нет. Ни тем, ни другим мы не препятствуем в их желании искупить прошлые прегрешения.

Эйден глубоко вздохнул. Из этого молодого монаха когда-нибудь получится прекрасный пастырь.

– Благодарю вас за вашу проницательность, брат мой. Уже уходя, Дамиен обернулся и спросил:

– Как вы думаете, вам удастся помочь Мартину, святой отец?

– Боюсь, он мне этого не позволит.

Эйден двинулся в сторону келий. Он не удивился, обнаружив, что Мартина, точнее, Роберта в саду не видно. После этой ночи не было бы странным, если бы молодой лорд вообще покинул обитель. Если так и случилось, то вся вина лежит на нем, на епископе МакКоули. Но разве мог он поступить иначе? Разве мог позволить Роберту погибнуть?

Бесполезно пытаться что-то от себя скрыть. Он действовал неловко. Долгие месяцы, проведенные в темнице, притупили его восприимчивость. Слишком много было бессонных ночей в сырой камере, слишком много бесплодных размышлений. Он забыл, как разговаривать с людьми, забыл, как слушать.

По привычке Эйден стал искать успокоения в часовне. Как всегда, он молил богов послать ему терпение и мудрость. Он так долго стоял на коленях, что все его кости начали болеть. Все еще не находя ответа на мучившие его вопросы, он наконец вышел из часовни и вдалеке увидел знакомую фигуру. Садовник копался в земле, сажая что-то. Эйден испытал огромное облегчение, но на этот раз не остановился и не заговорил. На этот раз он оставил Роберта в покое.

Он сделал короткий вдох, перехватил рукоять топора, размахнулся и обрушил лезвие на полено. Потом высвободил его, снова втянул воздух, размахнулся и ударил – точно так же, как и в первый раз.

Замах – удар, замах – удар… Снова и снова, одни и те же движения, одни и те же усилия. Он не обращал внимания на усталость, на палящие лучи солнца, на пот, текущий со лба. Он смотрел только на полено и на то место, куда должно вонзиться лезвие.

Он не думал ни о чем, кроме работы, ни о чем, кроме силы и точности удара. Он не думал ни о чем вообще именно к этому он и стремился.

Заставив свой разум умолкнуть, он упрямо продолжал работать. Постепенно рядом росла груда наколотых дров; потом его мозолистые руки уложат их в аккуратную поленницу. Он работал, пока мышцы не стали отвечать дрожью на каждое движение, а дыхание не начало со свистом вылетать из груди. Только когда тело совершенно обессилело, он остановился, но даже и теперь не поднимал глаз и смотрел лишь на поленья. Потом, со вздохом отбросив топор, он направился туда, где его ждала постель.

* * *

Эйден взял книгу и обвел взглядом свою комнату. Хотя она была вполне уютна и у двери не стояла стража, одно только пребывание в четырех каменных стенах все еще заставляло его ежиться. Да, ничто не помешало бы ему уйти из обители, но разве выжил бы он в стране, власти которой стремились его казнить?

Эйден вздохнул и вышел во двор, где солнце, выглядывая из-за облаков, согревало склоны гор. Он постоял рядом с низкой стеной сгоревшей кладовой. Аббат решил, что сохранившаяся часть здания может рухнуть, и приказал разобрать стены. Последние три дня работа здесь кипела: кто-то, стоя на лесах, разбивал киркой скрепляющий камни раствор, кто-то оттаскивал каменные блоки, которые можно было использовать при строительстве новой кладовой.

Усевшись на камень, Эйден не сразу раскрыл книгу; некоторое время он наблюдал за работающими. Среди них был и Роберт; он в одиночку относил больше чем на двадцать футов в сторону тяжелые камни.

Не следовало ли Эйдену найти себе другое место для чтения? Не смутит ли его присутствие Роберта? Эйден заколебался, но тут Роберт взглянул в его сторону и как ни в чем не бывало, продолжил работу. С облегчением, переведя дух, Эйден склонился над книгой.

Легкий ветерок шевелил страницы. Монастырский колокол зазвонил, сзывая монахов на полуденную трапезу, однако Эйден не был голоден, а потому продолжал читать.

– Вы смелый человек.

Эйден вздрогнул, когда совсем рядом раздались эти слова, и медленно поднял глаза. Перед ним стоял Роберт, вытирая руки тряпкой. Эйден сглотнул и попытался найти подходящий ответ такой, который не заставит молодого человека снова замкнуться в себе.

– Я поступаю так не нарочно.

Роберт не сводил с него глаз. Кончив вытирать руки, он сунул тряпку в карман. Только теперь Эйден заметил, что остальные работники отправились в трапезную, и они остались одни.

– Как вы узнали?

Эйден нерешительно посмотрел на Роберта. Узнал? О чем? О том, что Роберт хотел погибнуть в огне?

– Как вы узнали, кто я такой?

Эйден вздохнул и сложил руки поверх книги.

– Я знал вашего отца. Сходство между вами слишком велико, чтобы быть просто совпадением.

– Сходство только внешнее. Что это могло значить?

Роберт, впрочем, не ждал ответа. Он подошел к стене и уселся на камень вполоборота к Эйдену. Какое-то время они сидели в молчании. Теперь, когда такая возможность представилась, Эйден не мог придумать, о чем говорить. Он пять недель ждал подходящего момента, а теперь язык его словно отнялся.

Как глупо!

– Вашей вины тут не было, знаете ли.

Роберт безразлично поинтересовался, не глядя на священника:

– В чем?

– В том, что меня арестовали. Как только меня избрали, у меня возникло чувство, что этого не миновать если не в тот же день, то очень скоро. Члены Синода и не подозревали, как хотелось мне отказаться от епископства.

Снова молчание. Роберт смотрел в сторону пожарища и дальше на свой сад. Казалось, разговаривать ему не хочется, но если так, то почему он сидит здесь? Почему не уходит?

– Вам не следовало говорить мне, кто вы такой.

Эйден поднял глаза и обнаружил, что Роберт смотрит на него в упор. Он в первый раз обратил внимание на цвет этих глаз ярко-зеленых, холодных и жестких. В них не отражалось готовности пойти на компромисс.

– Мое имя принадлежит мне, и я называю его, кому захочу, – не задумываясь, ответил Эйден. – Не пытайтесь ограничивать мою свободу решать, кому можно и кому нельзя доверять. Такие попытки предпринимали и более сильные люди, чем вы, без успеха.

– Не сомневаюсь. – Роберт снова стал смотреть на сад. – Но те, кому вы доверились бы, с легкостью могли оказаться предателями. Ваше положение не настолько прочно, чтобы вы могли позволить себе неосторожность.

– Я доверяю тем, кого мне указывает сердце.

– А разве оно никогда не ошибается? Эйден помолчал, прежде чем ответить:

– Иногда случается и такое. Но должен же я кому-то доверять, иначе жизнь была бы невыносима.

– Вы когда-нибудь пытались жить, не доверяя никому?

– Нет. И не хотел бы и пробовать. Да, я позволяю сердцу направлять меня, и изредка случаются разочарования.

– Предательства!

– Ну, хорошо, предательства. Но на каждого человека, обманувшего доверие, приходится сотня, доверие оправдавшая. Знакомство и дружба с верными людьми стоит риска быть преданным. Только это и делает жизнь богатой.

Брови Роберта поползли вверх, словно подобная мысль его позабавила. Поднявшись на ноги, он взглянул на книгу, лежащую у Эйдена на коленях:

– Вам следовало бы больше ценить собственную безопасность, а не богатство жизни, епископ. Вы напрасно послушались своего сердца. Вы доверили свой секрет человеку, о котором ничего не знали, человеку, в котором вы ошиблись, сравнив его с его отцом, человеку, которому ничего нельзя доверить.