Текст книги "Золотое побережье"

Глава 52

Так как же все это случилось? Изменения пришли вместе со второй мировой войной, вторая мировая война определила и весь дальнейший их ход.

В округе Ориндж было две тысячи жителей японского происхождения, после Перл-Харбора всех их забрали и увезли в Аризонскую пустыню, в организованный около Посто-на лагерь для интернированных. Люди потекли на запад, чтобы принять участие в войне. Президент Рузвельт потребовал, чтобы промышленность подняла годовое производство самолетов до пятидесяти тысяч, а маленьким авиастроительным заводикам Лос-Анджелеса и округа Ориндж было куда расти, каждый из них располагался в окружении незастроенных фермерских земель. Авиационная промышленность Южной Калифорнии получила стартовый толчок.

А солдаты и моряки ехали на запад. И попадали в округ Ориндж, словно сошедший с наклеек, которые они видели у себя дома на апельсиновых ящиках: просторная равнина, с геометрической аккуратностью засаженная апельсиновыми деревьями, длинные ряды высоких, подпирающих небо эвкалиптов, разбивающие землю на огромные квадраты, лысые холмы, а еще дальше, за ними, заснеженные вершины гор; на побережье, там, где Ньюпорт и Корона-дель-Мар, – широкое песчаное пространство, почти пустынные пляжи. Маленькие, оплетенные виноградом домики окружены садами, и у каждого из них – своя собственная, отдельная апельсиновая роща.

Во всем округе было неполных сто тридцать тысяч жителей, и эти люди терялись среди миллионов деревьев. Мальчишки из промышленных городов Востока, фермеры с холодного Среднего Запада и нищего Юга, оголодавшие дети Великой депрессии, они приезжали сюда и видели воплощенную мечту, средиземноморский идеал легкой и богатой сельской жизни под ясным, безоблачным небом. Они могли купаться на Рождество. Они беззаботно хохотали в теплых соленых волнах. Они носились на стареньких «фордах» по проселочным дорогам, затененным рядами эвкалиптов, они пили пиво и трепались с местными девушками, вдыхали густой аромат цветущих апельсиновых деревьев – и все это под жарким февральским солнцем. И каждый из них сказал себе: «Вот кончится война, я приеду сюда снова, и уже навсегда».

Здесь была земля, много пустующих фермерских земель, которыми могла воспользоваться армия. И все радовались приходу военных, ведь это обеспечивало процветание бизнеса. Патриотизм плюс хороший бизнес, это уравнение прочно укоренилось в округе Ориндж, укоренилось с начала той войны. К примеру, городской совет Санта-Аны арендовал четыре сотни акров ранчо Берри за шесть тысяч триста восемьдесят шесть долларов в год, чтобы затем сдать их министерству обороны за доллар в год для какого угодно использования. Это было патриотично, это было хорошим бизнесом. Министерство обороны превратило ранчо в военно-воздушную базу «Санта-Ана», за время войны здесь прошли подготовку сто десять тысяч человек. Все они увидели эту землю.

Рядом с военно-воздушной базой было организовано военно-воздушное летное училище, «Воздушный университет». Здесь научились летать шестьдесят шесть тысяч летчиков. Все они увидели эту землю.

Военно-морской флот построил для своих наблюдательных дирижаблей военно-морскую авиационную базу в Лос-Аламитос и еще одну такую же – в Тастине. Флот очистил и углубил бухту в Сил-Бич, переселил две тысячи тамошних жителей и построил склады для боеприпасов и прочего своего хозяйства. Денег была угрохана уйма, целых семнадцать миллионов долларов, – и все эти деньги получила местная строительная промышленность.

Апельсиновые рощи Эль-Торо были выкорчеваны, чтобы освободить место для воздушной базы морской пехоты США, получившей то же самое название, «Эль-Торо». Эта база – одна из крупнейших в стране.

Аэропорт округа стал военным аэродромом «Санта-Ана». Ирвин-Парк превратился в пехотный учебный центр «Джордж Ю. Ратке». И через все эти военные базы рекой текли люди. И деньги.

Войной занималось такое множество людей, что фермы остались без рабочих рук. Для уборки апельсинов стали привозить мексиканских брасерос[41]41
  Сельскохозяйственный рабочий-поденщик (исп.).


[Закрыть] и немецких военнопленных. Рабочих для уборки апельсинов привезли даже с Ямайки («Эти негры говорят с оксфордским произношением», – заметил кто-то из местных).

А солдаты, и моряки, и летчики, и рабочие авиастроительных заводов, все они обслуживали войну. Округ Ориндж превратился в часть военной машины, созданная на этой земле военно-промышленная инфраструктура так здесь и осталась, она обеспечила работой тысячи людей, вернувшихся сюда после войны; эти люди привозили с собой семьи и покупали себе дома, построенные строительной промышленностью, которая так расцвела на военных подрядах, и шли работать. В пятидесятые годы от Лос-Анджелеса в округ Ориндж протянулась магистраль, теперь можно было работать в Лос-Анджелесе, а жить в Ориндже; подобно железным дорогам и прочим новшествам, повышающим эффективность транспорта, новая дорога привела к скачку деловой активности, военно-промышленная машина росла как на дрожжах. Эта машина обслуживала сперва корейскую войну, затем холодную войну, затем вьетнамскую войну, затем холодную войну, затем центральноамериканскую войну, затем холодную войну, затем африканскую войну, затем холодную войну, затем индонезийскую войну, затем холодную войну, затем космическую войну… военная машина, непрерывно пухнущая и разрастающаяся.

И ничто из этого никуда не исчезло.

Глава 53

По возвращении из Европы Сэнди с головой уходит в лихорадочную деятельность. Автоответчик выдает свои записи два с половиной часа непрерывно – и это при максимуме минута на одно сообщение. Добрая половина посланий – от Боба Томпкинса, так что Сэнди незамедлительно звонит Бобу.

– Привет, Боб, это Сэнди.

– А, Сэнди! Вернулся, значит!

– Да, я тогда решил, что стоит…

– Стоит дать мне время малость поостыть, так что ли? Ну что ж, все верно, так оно и вышло.

Боб смеется, а Сэнди удовлетворенно кивает. Да, все вышло, как надо. Говорить с Бобом в первый день было опасно, самым буквальным образом.

– Ты, Сэнди, не бери особо в голову. Ну, сперва-то я, конечное дело, завелся, но кой, собственно, хрен – попсиховал какую-нибудь там неделю и успокоился. Да и то сказать, ну куда вам было деваться, когда пограничники висели у вас, считай, на хвосте? Вы ж могли просто покидать эти фляги в воду и с концами, верно? Так что уже одна надежда, что мы сможем когда-нибудь их вытащить, это и то большой плюс. Слушай, если ты сможешь добыть все это хозяйство, получишь отдельную премию за поступок, не входящий в служебные обязанности и оные обязанности превышающий.

– Вот и отлично, Боб, нам же и вправду некуда было деться. Только тут ведь еще одна заморочка, эта дурь лежит в таком, знаешь, довольно хреновом месте. Мы же как сделали – выбрали ближайшую точку побережья, где людей не было, да и рассовали фляги среди булыганов. Потом смотрим – мама родная, да мы же прямо под тем обрывом, где наверху «Лагуна спейс рисерч». А назавтра они объявляют об усилении охраны своей территории по причине участившихся за последнее время диверсий. В том числе – о наблюдении за приближающимися к берегу лодками.

– Да-а, проблема. Так что… эта компания, значит, тоже работает на оборону?

– Во-во.

– Ясно. – В трубке долгое молчание. – Послушай, Сэнди, тогда придется что-нибудь придумать, тебе ведь тут и вправду не разобраться одному. Я позвоню тебе потом, ладно? А ты пока не высовывайся.

И слава Богу, кто бы возражал. Теперь Сэнди может всерьез заняться своей основной работой. Необходимо наверстывать упущенное за время прогулок по Европе, так что следующую неделю он вкалывает до упора, по шестнадцать, а то и восемнадцать часов в сутки; в конце концов товар раскидан, теперь пора заняться и производством, а то так скоро и продавать будет нечего. Анджела тоже устала, ведь ей приходится ухаживать и за Сэнди, и за квартирой, на ней и вся кухонная готовка и, что еще утомительнее, все хлопоты по постоянно действующей ночной тусовке, которая снова набрала полные обороты. Сэнди совсем доходит, в чем только душа держится; постоянно мотаться по всей округе, запоминать – без каких бы то ни было записей – многочисленные сделки, и все это под аккомпанемент регулярного употребления забойных доз наркотиков – такую жизнь и врагу не пожелаешь. Домой он возвращается далеко за полночь и, правду говоря, физически не способен получать какое-то удовольствие от царящего здесь веселья.

– Да, денек, – говорит он Анджеле. – Ноги не держат.

– А почему бы не устроить завтра выходной? Если не на целый день, то хотя бы на вечер. Даже из самых деловых соображений, а то ведь ты так совсем сломаешься.

– Мощная мысль.

На следующий день он приходит домой рано, около одиннадцати вечера, и собирает у себя Эйба, Таши и Джима.

– Поехали, ребята, кататься.

Идея встречает всеобщее одобрение. Компания устраивается во вместительной машине Сэнди и выезжает на северную полосу ньюпортской трассы. Сэнди программирует замкнутую петлю: по ньюпортской на север, потом на запад по риверсайдской, на юг по оринджской, на восток по гарденгроувской и снова на север по ньюпортской. Все участки этого маршрута проходят по верхнему уровню, получается нечто вроде развлекательной воздушной прогулки над аутопией, причем развлечения обеспечиваются морем огней округа Ориндж, а также другими машинами и их пассажирами.

Ребята придумали себе такую забаву еще в те давние времена, когда были членами школьной борцовской команды и только-только получили водительские права. Помирающие от голода и жажды школьники (это по будням, когда нужно сгонять вес), а по выходным – они же, обжирающиеся напропалую. Сегодня эти воспоминания вызывают острую ностальгию. Ну как же можно было забыть, утратить свой обычай крейсировать по трассам? Ведь это занятие – чуть ли не основное для всех обитателей ОкО.

Сэнди на водительском месте, Эйб рядом с ним, Джим сидит позади Эйба, Таши – позади Сэнди. Первое дело в таких поездках – раздать и поскорее использовать боеприпасы, то бишь пипетки. Собираясь вместе, эта четверка резонансным образом увеличивает свои способности – и потребности – к потреблению дури, так что сейчас они в самом буквальном смысле «заливают глаза». Давняя, почтенная традиция.

– Какое счастье прийти в свой старый добрый клуб и устроиться за столом, – блаженно улыбается Джим. – Отличное дают сегодня светопредставление, не правда ли? Посмотрите туда, видите, в рисунке уличного освещения можно заметить планировку первых городов этих мест. Вон те плотные квадраты фонарей – это и есть самые старые города, которые разбивались на маленькие кварталы. Фуллертон… а вон Анахейм, самый из них старый… скоро будет Ориндж… А между ними структура более… растянутая, что ли? Видите? Кварталы длинные, и дома стоят не по прямой, а извилисто.

– Да, да, вижу! – пораженно восклицает Сэнди. – Раньше я не замечал, а ведь и правда.

– Конечно, правда, – гордо заявляет Джим и начинает фонтанировать историей местного землевладения, полные записи которой хранятся у его работодателя, Первой американской компании титульного страхования и торговли недвижимостью, затем – о попытке Первой американской вообще, и Хэмфри в частности, выстроить административный корпус на земле растащенного на части Кливлендского лесного заповедника, и кончает новой компьютерной сетью, установленной в конторах компаний, страшно современная система. – Они же понимают все, что им ни скажешь, не просто какие-нибудь там команды запиши-перепиши, умножь-подытожь, а вообще что угодно, это вроде как начало настоящего диалога человека с машиной, и это имеет огромное значение… – И тут Джим замечает наконец удивленно воззрившиеся на него лица друзей.

Он резко тормозит, Сэнди начинает хихикать, а Эйб качает головой и произносит – удрученно и почти что ласково:

– Джим, да ведь все здесь присутствующие клали на эти твои компьютеры с прибором.

– А-а. Ну да. Конечно. Вам лучше знать. – Неожиданно для самого себя Джим тоже начинает хихикать. Наверное, там была «Щекотка», в последней пипетке, которая без наклейки.

Эйб тычет пальцем в сторону Ориндж-молла:

– Сэнди, а ты рассказывал им про то, как мы были в этом парковочном гараже?

– Да нет, – широко ухмыляется Сэнди, – вроде не рассказывал.

– Мы, – поворачивается Эйб к слушателям из заднего ряда, – уезжали из этого молла, из его парковочного гаража, ну, вы же знаете, какой он там у них, на тридцать один уровень, и мы ехали и ехали с этажа на этаж, все по стрелкам на полу, а там ведь это не какая-нибудь простая винтовая лестница, а все у них наперекосяк, и чтобы спуститься ниже, нужно на каждом этаже заехать в угол, и эти углы чередуются по кругу или еще что-то в этом роде. Одним словом, едем мы по этим самым стрелкам, а тут у Сэнди вдруг глаза выпучиваются, вываливаются и болтаются себе на стебельках – ну вы сами такое видели.

Таши и Джим хором кивают и, хором же, пытаются изобразить это незабываемое зрелище.

– Во-во, – хохочет Эйб. – Оно самое. И вдруг он говорит: «А знаешь, Абрахам, ведь если бы не эти стрелки…» А я говорю: «Ну да, ну и что?» А он говорит: «Тормози! Останавливай машину, я сейчас сбегаю, я там кое-что забыл». Я так и сижу себе в машине, а он возвращается в молл, а потом прибегает с двумя здоровыми банками краски – одна белая, а другая серая, под цвет тамошнего пола. И с двумя кисточками. «Начнем с самого низа, – говорит он, – и никто отсюда вовек не спасется».

– А-ха-ха, ха-ха-ха.

– Лабиринт без нити Ариадны, – комментирует образованный Джим.

– Вот именно, и без всяких шуток! Вы только подумайте, что получается! Одним словом, мы ездили там ездили, и у каждой стрелки Сэнди выскакивает из машины и быстренько ее закрашивает и рисует новую, в новом направлении – совсем не обязательно в обратном, а куда угодно. Ну, мы доезжаем до верхнего этажа, а позади уже сплошные гудки и руготня, и крики. И вот тут Сэнди поворачивает ко мне морду, а на морде этой такое очень удивленное выражение, и говорит эта морда: «Слышь, Эйб, а сами-то мы как отсюда выберемся?»

Психованный хохот Сэнди заглушает посредственные, некачественные смешки остальной компании.

Они едут на юг по Ориндж-трассе, впереди показывается гигантская путевая развязка, построенная на пересечении с трассами на Санта-Ану и Гарден-Гроув – очередной непомерных размеров крендель, скрученный из бетонных лент, опирающихся на тревожно тонкие паучьи лапки опор. Сворачивая на восточное полотно гарден-гроувской, они должны проехать через самую сердцевину узла. Отсюда великолепно видны Санта-Ана на юге, а затем, на севере – Ориндж. Это – просто название небольших участков безбрежного океана света, однако теперь, после рассказа Джима, на них интересно посмотреть.

Таши встает, сейчас он похож на буддиста, достигшего просветления, и не говорит, а вещает, передает друзьям сообщение, полученное по прямой линии из космоса.

– В округе Ориндж всего четыре улицы.

– Чего? – негодует Эйб. – Да ты протри очки!

– Платоновы формы, – догадывается Джим. – Идеальные первообразы.

– Только четыре, – кивает Таш. – Во-первых, трассы.

– Да, тут еще я соглашусь.

– Затем – торговые улицы, большие, вдоль которых сплошные автостоянки, а все заведения – за стоянками, или прямо на них. Например, Тастин-авеню, вон там, посмотрите. – Его рука указывает на север.

– Или Чапмэн.

– Или Бристольская.

– Или Гарден-Гроув-бульвар.

– Или Бич.

– Или Первая.

– Или Макартура.

– Или Вестминстерская.

– Или Кателла.

– Или Портовая.

– Или Брукхерст.

– Да, да, да! – прерывает их Таши. – Что и требовалось доказать! В ОкО много торговых улиц. Но все они – одна улица.

– А вот интересно, – мечтательно улыбается Сэнди, – если завязать кому-нибудь глаза, покрутить его по округу, чтобы запутался, а потом вывести на одну из этих торговых улиц и снять повязку, – сколько ему времени будет нужно, чтобы понять, куда его привезли?

– До второго пришествия, – уверенно заявляет Таши. – Они же неразличимы. Их же как строили – сделали образец в милю длиной, а потом повторили пятьсот раз.

– Интересная задачка, – продолжает мечтать Сэнди. – Можно сыграть в такую игру.

– Только не сегодня, – опускает его на землю Эйб.

– Не сегодня?

– Не сегодня.

– Третий тип улицы, – развивает достигнутый успех Таши, – представляют собой жилые улицы класса А. Пригородные улицы с небольшими домами, у каждого из которых – свой участок. Только не надо, пожалуйста, перечислять – их мильон и триста тысяч.

– Мне нравятся извилистые, как в Мишн Вьехо, – замечает Сэнди.

– А еще старые, тупиковой планировки, чтобы чужие машины зря не шастали, – добавляет Джим.

– А четвертый тип? – торопит Таша Эйб.

– Жилые улицы класса В. Городские улицы с многоквартирными домами, вроде как в Санта-Ане.

– Большинство их относится к первоначальной застройке городов, – кивает Джим. – Они уже на грани превращения в трущобы.

– На грани? – переспрашивает Эйб. – Да они давно уже самые настоящие трущобы.

– Пожалуй, что и так.

– Все равно есть еще и пятая разновидность улиц, – объявляет Сэнди.

– Ты думаешь? – заинтересованно поворачивается Таши. – Да. То, что можно было бы назвать улица-трасса. Вроде бы и улица, только ничего на нее не выходит, ничего вообще. Сплошные здания, глухие стены жилых домов – и ни магазинов, ни пешеходов, ничего.

– Да и на тех же тоже нет никаких пешеходов.

– Верно, но здесь их еще меньше, чем обычно. Это просто улицы для быстрой езды.

– Отрицательное количество пешеходов?

– Да, ведь и правда, – соглашается Эйб. – Мы много ими пользуемся. Это вроде как Фэрхевен, или Олив, или Эдингер.

– Совершенно верно, – удовлетворенно подтверждает Сэнди.

– Ладно, – сдается Таши, – пусть будет пять. В ОкО пять улиц.

– Как вы думаете, – спрашивает Джим, – это что, последствие законов о районировании? Почему оно так?

– Туг скорее привычки, чем законы, – качает головой Таш. – Магазины любят держаться поближе друг к другу, жилые дома так и строятся – пачками, берут участок и застраивают сплошняком.

– И ведь каждая улица – со своей историей. – У глядящего в окно Джима пораженное, недоумевающее лицо, словно он впервые видит родной округ. – Боже ты мой!

– Вот ты, Джим, ее и пиши…

– Кстати, об улицах и истории, – вспоминает Сэнди. – Недавно, очень ясным утром, я ехал на восток по Гарден-Гроув. Это было как раз то утро, когда задула Санта-Ана. Призрачное такое утро, было видно и Болди, и Эрроухед, и все, что тебе угодно. Солнце только что взошло, и я посмотрел на север, где когда-то была старая Ориндж-Пласа – ну чуть, может, позападнее того места. И я не поверил собственным глазам! Понимаете, я вдруг увидел эту улицу, которую никогда раньше не видел, по одной ее стороне были тонкие, очень-очень высокие пальмы, а проезжая часть вроде как из белого бетона, широкая такая, шире, чем обычно бывает, а дома по каждой стороне все отдельные, на одну семью, и у каждого свой двор – маленькие такие особнячки, дворики, окруженные заборами, и газоны, и дорожки – ну все, что положено. Понимаете, это было точь-в-точь как на старых снимках тысяча девятьсот тридцатых годов.

– Да где это, где, где, где? – взволнованно подскочил Джим; он перегнулся через спинку переднего сиденья и заглядывает Сэнди в лицо.

– Понимаешь, тут-то весь и облом – я не знаю! Я так удивился, что на ближайшей развязке съехал с дороги и поехал взглянуть на эту улицу. Подумал еще, что вот Джиму, наверное, интересно будет и что, может, я даже захочу купить здесь дом, если, конечно, по карману будет, это же все выглядело, ну просто… Ну и что, крутил я там добрые полчаса и ничего такого не нашел. Даже пальмы – а уж их-то вроде издалека должно быть видно! И вот, с того случая каждый раз, как я проезжаю этот участок, я гляжу и гляжу, но там ничего такого нет.

– Ну, ты даешь!

– Сурово.

– Понимаю я, понимаю. Это свет, наверное, был такой, или еще что. А может – искривление времени.

– Вот это да! – Джим не может сидеть спокойно, он каждую секунду подпрыгивает, чуть не стукаясь головой о крышу машины. – Вот бы мне это место найти!

Они едут дальше. В бегущих рядом машинах какие-то люди живут своей жизнью. Иногда попадаются дорожные тусовки – несколько сцепленных вместе машин, люди передают друг другу еду, бутылки, стаканы, играет музыка – во всех машинах одна и та же.

– Прибавим-ка газу, – говорит Таши. – А то есть чего-то захотелось.

– Проедем через какую-нибудь дорожную закусочную, – предлагает Сэнди. – Чтобы не съезжать с петли, какую выберем?

– «Джек-ин-де-бокс», – говорит Эйб.

– «Макдональдс», – говорит Джим.

– «Бургер Кинг», – говорит Таши.

– Так куда? – кричит Сэнди, когда впереди показывается один из съездов к закусочным. Все орут каждый свое, а Таши перегибается через плечо Сэнди и тянется к управляющему переключателю. Однако тут же в его руку вцепляются Эйб и Джим, начинается потасовка. Вопли, ругательства, борцовские захваты, каратистские удары…

– Сравнительное испытание! – кричит в конце концов Сэнди. – Сравнительное испытание, мы пробуем везде.

Все согласны; Сэнди сворачивает на линкольновский съезд и проводит машину через «Бургер Кинг» и «Джека», ненадолго останавливаясь у окошек, чтобы компания успела сделать заказ, оплатить его и получить. Затем – разворот к крамеровскому съезду на Плацентию, чтобы посетить «Макдональдс».

– Смотрите сами. Кинговский «уоппер», в нем же самое лучшее мясо, тут и спорить даже не о чем.

– Слушай, Таши, а что это там в нем такое, не то таракан, не то жук навозный.

– Скажешь тоже! Да ты в свой загляни, если не боишься, что стошнит. Кто ж не знает, что макдональдские «биг-маки» делаются из отходов перегонки нефти.

– И ничего подобного! Они же тогда возбудили дело о клевете и выиграли его!

– Ну и что же, что выиграли, кто же их не знает, всех этих судей-адвокатов. Да ты взгляни на это мясо, это же слизь какая-то, тина болотная.

– Как бы то ни было, это выглядит лучше, чем двойной «джек» Эйба.

– Нашел с чем сравнивать.

– Чего вы там несете, – возмущается Эйб. – «Джек» вполне нормальный, и вы, главное, посмотрите, какой к нему идет молочный коктейль. С вашими и равнять-то нельзя. Макдональдский, так это пенопласт какой-то, а в кинговском и вообще кроме воздуха ничего нет. Настоящий молочный коктейль, из настоящего мороженого можно получить только в «Джеке».

– Молочный коктейль? Молочный, говоришь, коктейль? Да ты не знаешь даже, какой у него вкус, у этого самого молочного коктейля! Их же в этой стране забыли, как и делать, еще в том, наверное, тысячелетии! У тебя в стакане самый обычный шейк, а мой, маковский шейк ничем не хуже. Вот, даже с апельсиновым ароматом.

– Слушай, Джим, ты бы все-таки постеснялся, здесь же люди едят. Меня чуть не вытошнило.

– И чипсы маковские тоже самые лучшие. Эти твои, джековские, они же колючие, ими ширяться можно вместо шприца.

– Ну вы только послушайте, как он заговорил! Крутой парень. Сказал бы я, на что твои-то чипсы похожи, да пожалею невинные ушки здесь присутствующих. И вообще, кончай трепаться.

– Ничего я не треплюсь! Сэнди, вот ты, давай ты выбери. Попробуй вот этот.

– Нет, Сэнди, сперва мой! Кусай!

– М-м-м, м-м-м, м-м-м.

– Вот видишь, ему мой понравился.

– Да нет, он же сказал «уоппер», вы что, не слышали?

– Они в точности одинаковые, – заявляет Сэнди, проглотив последний кусок.

– Тоже мне судья!

– Лучший молочный коктейль… – начинает Эйб.

– Шейк! Шейк! Нету никаких молочных коктейлей! Мифическая субстанция!

– Лучший молочный коктейль, лучшие чипсы, самый нормальный гамбургер.

– Переводя на самый нормальный язык – тошнотворный гамбургер, – поправляет его Таши. – Куда ни кинь, основная составляющая каждого американского тела это гамбургер, все прочее – так, завитушки да украшения. А самые лучшие гамбургеры – у «Бургер Кинга», остальные им и в подметки не годятся. Так что сами должны понимать.

– Ладно, – вздыхает Сэнди. – Таши, дай-ка мне мясо со своего.

– Чего? Еще чего!

– Давай, давай, не жмись. Да там у тебя и осталось-то не больше половины. Давай сюда. А ты, Эйб, передай мне булочку, пропитанную секретным соусом. Да нет, другую, эта же ничем не пропитана. А-ха-ха, ха-ха-ха-ха, ну что за чудесный гамбургер. Господи, ниспошли мне секретный соус. Джим, дай-ка сюда малость салата, вот-вот, да, хорошо, а теперь еще кетчуп в удобном, абсолютно защищенном от отравления миниатюрном контейнере. Чудненько, чудненько. Эйб, дай сюда свой молочный коктейль. Как ни странно, ты прав. Пусти его по кругу. Чипсы… х-м-м… ладно, мы вот как сделаем. Смешаем их все вместе, вот здесь, прямо на сиденье. А как оттуда вытаскивать этот кетчуп? Ага, проткнуть и вставить трубочку. Полей-ка это хозяйство, Эйб. И помахивай, помахивай, а то ты все на одну льешь. Теперь правильно. Так вот, братья мои, вот оно. Ле гран компромисс, величайшее всеамериканское блюдо всех времен. Фантастика! Хавайте!

– Да-а.

– А вот я что-то потерял аппетит…

По окончании трапезы Сэнди берется за ручное управление и поворачивает к дому. Уже поздно, а завтра вкалывать и вкалывать.

Снова ньюпортская трасса, но теперь нижний ее уровень; над головами несется нескончаемая вереница рекламных плакатов, ослепительно яркий парад сублиминальных, в подсознание вбиваемых слов, изображений, изображений, слов. КУПИ! НОВЫЙ! СМОТРИ! СЕЙЧАС! Сэнди, Эйб, Таши и Джим обмякли на своих сиденьях, смотрят на проносящиеся за окнами огни.

Никто не разговаривает. Поздно, они устали. В машине царит какое-то такое – элегическое, что ли? – настроение. Они исполнили один из своих ритуалов, даже не «один из», а главный, древнейший. Ритуал, вошедший в жизнь каждого из них чуть ли не от рождения. Сколько бессчетных вечеров кружили они по аутопии, и говорили, и вкушали совместную трапезу, и смотрели на мир? Тысячу? Две тысячи? Вот так они дружили. Но только у сегодняшнего вечера странный какой-то привкус, словно они исполняют этот свой ритуал в последний раз. Ничто не вечно. Каждого из них влечет в свою сторону, появились центробежные силы, разрывающие их общую жизнь, и они это ощущают, они понимают, что приходит конец их долгому, затянувшемуся детству. Ничто не вечно. Именно это ощущение повисло в машине, тяжелое и отчетливое, как запах тех самых чипсов.

Сэнди нажимает кнопку, стекло в его окне скользит вниз.

– Ну что, по пипетке на дорожку? Они заезжают в гараж СКП, Эйб и Таши направляются к своим машинам, Джим тоже – но тут его подзывает Сэнди.

– Джим, а ты часто видишь Артура? – Вопрос сопровождается сонным почесыванием головы.

– Да нет, совсем изредка. Вот за это время, после Европы, один всего, наверное, раз.

Сэнди на мгновение задумывается, выбирает наилучшую методику проведения допроса.

– А ты не знаешь, не связан ли он с чем-нибудь таким, ну, знаешь, посерьезнее, чем эти его плакатики? Джим густо краснеет.

– Ну, понимаешь… Я, в общем-то, не уверен…

С Артуром все ясно. И Джим про него знает. Не исключено, что и сам в это вляпался. Вполне возможно. Даже – скорее всего. Трудно, конечно, представить себе Джима, участвующего в диверсионной операции, но ведь как знать? Такие за идею куда угодно пойдут.

Так что же можно сказать, а чего не стоит? Теперь уже об этом думает не Джим, а Сэнди. Джим – один из его лучших друзей, тут нет никаких сомнений, но Боб Томпкинс – крупный деловой партнер, а заботясь об интересах Боба, приходится заботиться и об интересах Реймонда. Положение щекотливое, Сэнди устал. Спешки тут вроде никакой особой нет, да и вообще – что такого уж существенного может сказать он Джиму? Лучше узнать сперва побольше, а уж потом и начинать разговор. Артур Бастанчери работает на Реймонда, это точно, Джим работает с Артуром – ну, это почти наверняка. А вот Реймонд, работает он на кого-нибудь, или сам по себе? Ну какой, скажите на милость, смысл дергать Джима, не разобравшись в этом ключевом вопросе? Правду говоря, Сэнди настолько обессилел, что ему вообще трудно сейчас думать о чем бы то ни было.

– Артуру надо быть поосторожнее. – Он хлопает Джима по руке, видит на его лице удивление и добавляет, поворачиваясь к лифту: – Да и тебе бы не мешало.

Уже три часа ночи. Если встать завтра в семь, можно успеть позвонить отцу в Майами, а то потом у них там будет обед.