Текст книги "Золотое побережье"

Глава 58

Эйб с Ксавьером чуть не половину своей смены просидели в диспетчерской – случай не просто редкостный, а почти невероятный. Они играли в видеофутбол, качали железо, дремали, снова брались за футбол. В «Пристани» Ксавьер играет исключительно на деньги и приобрел зверскую квалификацию, работает на клавиатуре, что твоя машинистка, барабанящая двести слов в минуту, и все одиннадцать его игроков носятся по полю под стать звездам национальной сборной в момент наивысшего вдохновения. Когда Эйб атакует, его ежесекундно перехватывают, сбивают с ног, у него вышибают мяч, все его удары блокируются, ну а защиту его противник прошибает с такой же легкостью, как тяжелый танк – гнилую стену. В прошлой игре он проиграл триста восемьдесят девять ярдов, а в этой проигрывает уже с разницей семь – девяносто восемь. Да и те семь заработаны жульническим образом – сразу после начала игры Эйб заорал: «Осторожно!», Ксавьер оглянулся, а он тем временем перекинул мяч.

Так что Эйбу надоело, и он бросает игру.

– Ты что, Эйб, давай еще. Я буду играть с закрытыми глазами, вот тебе честное слово.

– Нет уж, хватит с меня.

Эйб снова задремал, и тут раздается негромкий звон, мгновенно насыщающий его кровь адреналином. Не успев даже толком проснуться, он оказывается на водительском месте с застегнутым ремнем, и лишь значительно позднее, когда фургон уже вылетел на Эдингер и влился в поток других машин, бешено бьющееся сердце Эйба возвращается к какому-то подобию нормального ритма. Еще год жизни потерял, это уж точно; и пожарники, и санитары умирают обычно от инфарктов, – а все из-за такого вот дерганья, из-за адреналина этого.

– Так куда же это я направляюсь?

– Езжай по ньюпортской на север, до гарбадж-гроувской, по ней на запад до Ориндж, на север до натвудской трассы и – прямо к университету. Нас просят оказать содействие в ликвидации последствий автомобильной аварии.

– Да не может того быть.

Эйб смотрит на товарища; рука Ксава сжимает микрофон с такой силой, что желтоватая кожа ладоней стала белой. И обычная, в общем-то, напряженность в голосе – сегодня она настолько велика, что половину с пулеметной скоростью выпаливаемых слов попросту невозможно разобрать, и диспетчер раз за разом просит повторить последнюю фразу. Отпуск ему нужен, и подлиннее. А еще лучше – сменить работу. Гробит ведь он себя, сжигает. Вон до какого состояния дошел, а с каждой сменой все хуже и хуже. Только куда же Ксаву деться. Имея на руках семью, да плюс еще чуть не половину населения Санта-Аны иждивенцами, он не может позволить себе долгого отпуска. Так вот и будет крутиться, пока не получит отпуск на тот свет.

Дорога требует внимания. Движение жуткое, а особенно – там, где сходятся гарден-гроувская, Ориндж и санта-анская. Забита, буквально закупорена каждая полоса огромного, многоярусного бетонного кренделя, пора сходить с дорожки и двигать своим ходом. Улюлюканье сирен, ощущение мощи рванувшегося вперед фургона, по правую руку размытыми, цветными пятнами мелькают словно застывшие на своей магнитной дорожке машины, они сливаются в одну длинную радужную полосу, вот же мать его, откуда-то взялся съехавший с дорожки автомобиль, он торчит прямо на пути, полностью его перекрывает, резко по тормозам. Кой хрен он сюда вылез?

– Выворачивай на полосу.

– Пытаюсь, только не могу же я взять вот так и посшибать всех этих мирных граждан, неловко как-то.

Эйб включает все свои бортовые огни, сейчас машина мигает чуть не на двух десятках частот одновременно, должно бы вроде пронять этих чертовых водителей, но вот те хрен, в сплошном потоке – ни щелочки.

– Они что, принимают нас за новогоднюю елку? – с ненавистью говорит Ксав; высунувшись из окна, он яростно – и безуспешно – машет водителям проезжающих мимо машин. – А ты попробуй все-таки втиснуться.

Эйб глубоко вздыхает, включает зажигание, подает фургон вперед и направо. Ксавьер кроет упрямых идиотов последними словами, безнадежно машет рукой и поворачивается к Эйбу:

– Ну, давай.

Эйб зажмуривается и выезжает на полосу, ежесекундно ожидая услышать хруст металла. Вроде пронесло. Обогнув застрявшую машину, он возвращается на обочину и дает полный газ, плотно прижимаясь к боковому ограждению, чуть не обдирая об него борт. Ксавьер снова высунулся из окна, он благодарно машет водителю пропустившей их машины.

– Мы заняты предельно опасной работой, – заявляет он, тяжело плюхаясь на сиденье. – Каждая попытка проехать к месту назначения сопряжена с большим риском случайного соударения.

Эйб поет – а точнее, орет – последнюю строчку сочиненной ими «Оды Фреду Сполдингу»:

И скорость впредь он никогда не пре-вы-шал!

Ксавьер подхватывает, они несутся по узкой обочине со скоростью восемьдесят миль в час и хохочут, хохочут как сумасшедшие. Руки Эйба вцепились в баранку, ладонь Кса-ва, сжимающая микрофон, не похожа на негритянскую, сейчас она бела, как у самого белоснежного белого.

– А ты слышал, – спрашивает Ксав, – последний анекдот про Фреда Сполдинга? Фред видит впереди эту самую опору виадука, оборачивается к окошку и кричит санитару: «Скажи пострадавшему, что ему осталось совсем недолго».

Эйб хохочет.

– А еще, как он просит пострадавшего дать определение, что такое непруха.

– Да, точно. Или как он его спрашивает, а бывает ли, чтобы по одному полису платили одновременно две страховые премии.

– Или еще он спрашивает: «У тебя есть страховка?», а пострадавший говорит: «Нет». А Фред ему кричит: «Да ты не волнуйся, это, собственно, и не важно».

Ну все. Один готов. Ксавьер роняет голову на приборную доску, все его тело дрожит от хохота.

– Жаль, что я послушал их и застраховался. Это сколько же приходится платить, ты себе просто не представляешь.

– А ты не забывай, что страховка – она вроде пари, и на великолепных условиях.

– Во-во. Помрешь во цвете лет, и страховая компания скажет: «Поздравляем вас, вы выиграли».

Он снова смеется – к большой радости Эйба.

– Ну а если ты проиграл пари, – заключает Эйб, – опять удачно, значит, ты еще жив.

– Точно.

Они подъезжают к Натвуду, оставляют трассу и летят на запад, по Колледж-авеню, мимо магазинов и ресторанов, книжных лавок и прачечных, выросших вокруг фуллертонского филиала Калифорнийского университета. Пешеходы поворачивают головы, машины испуганно бросаются в медленный ряд, или даже на свободные парковочные площадки. Не все водители достаточно расторопны, некоторые из них едва успевают выскочить из-под радиатора мчащегося фургона, и Эйб ежесекундно вздрагивает. Он рассекает этот металлический поток, как Моисей – Чермное море. Теперь окружающие машины едут гуще и медленнее, впереди – пробка, в мозгу Эйба вспыхивает красный стоп-сигнал. На перекрестке – попеременные вспышки красного и синего света, там стоит машина депов.

– Нужны кусачки, – поднимает голову Ксав; последние минуты он непрерывно говорил по радио. – Кодовый номер шесть.

Эйб судорожно втягивает воздух, в его ушах отдаются частые, громкие удары пульса. Последние десятки метров приходится ехать по тротуару, затем фургон снова переваливает через бордюр, пробирается среди застрявших машин и прибывает на МЕНС.

Вот они, три штуки. ЧТВК, что-то в кремнии. А может – сочетание аппаратурной неполадки с ошибкой человека. По Колледж-авеню был, видимо, зеленый, а этот грузовик рванул по Натвуд на красный, ну и саданул одну из машин левого ряда прямо в бок, та отлетела, впилилась в машину из правого ряда, и тут ее снова догнал грузовик. Дальше все три машины летели вместе, по дороге они сшибли светофор и столб силовой линии. Обе легковушки искорежены до неузнаваемости, особенно средняя, расплющенная в блин. Меньше всех досталось водителю грузовика, но и он в довольно плачевном состоянии; сам виноват, нужно пристегиваться.

Эйб уже выскочил на мостовую и бежит, разматывая за собой кабель, к смятым машинам; стоящие там депы смотрят на него и отчаянно машут руками, наверное – торопят. В средней машине кто-то есть, а тут болтаются порванные силовые провода, дождем сыплются искры, того и гляди несчастных пострадавших саданет, для полной радости, электричеством.

В средней, наиболее покалеченной машине две девушки. На водительском месте – очевидная СНАМП, ей никакая помощь не нужна; Эйб сразу начинает проделывать отверстие в крыше, чтобы добраться до пассажирки. Точные, осторожные движения рук – и лезвия впиваются в металл, хруст, скрежет и визг разрезаемой стали заглушают стон девушки, сидящей рядом с безвольно обвисшим телом своей подруги. Ксавьер проскальзывает сверху в машину и берется за работу, одновременно отдавая Эйбу быстрые, точные приказания. «Прорежь посередине еще полтора фута, потом отогни кверху. Сильнее. Порядок, теперь вырезай кусок стенки рядом с задней дверью, мы ее там протащим».

Пострадавшая – совсем еще молоденькая девочка, ярко-желтые блузка и брюки испещрены пятнами красной, невероятно яркой крови. Ксавьер и полицейские подхватывают носилки, бегут с ними к фургону, а Эйб пролезает в разбитую машину, чтобы удостовериться в смерти водительницы. Он перегибается через пропитанный кровью подголовник сиденья…

Лилиан Кейлбахер. Восковая бледность лица, кровь на разбитых губах, белокурые, отброшенные назад волосы. Она, точно она, нет ни малейших сомнений. Грудь смята, вдавлена. Мертвая. СНАМП, очевиднейший случай. Но ведь это – Лилиан. Точнее – ее тело.

Эйб ошеломленно пятится, вылезает из машины. «Тойота банши», отмечает какая-то часть его мозга, миниатюрная спортивная модель, самая популярная среди подростков. Он почему-то оглох, видит толпу зевак, окружившую место аварии, видит проезжающие мимо машины – и ровно ничего не слышит. А как было тогда с Ксавьером, он же весь покрылся потом, впал в самую настоящую истерику и никак не мог потом успокоиться. И все потому, что перевернул в машине мертвого мальчика и вдруг – на одно только мгновение – увидел лицо своего сына. Нужно посмотреть ее документы и убедиться точно. Эйб делает движение в сторону машины – и тут же останавливается. Да нет, чего там придумывать, это же точно она. Она. Медленно, как-то осторожно, он отходит в сторону и садится на бровку тротуара.

– Эйб! Да куда же спрашивается… Эйб! Ты что тут делаешь? – Ксавьер присел на корточки, тормошит Эйба за плечо. – Что-нибудь не так?

Эйб поднимает голову, тупо глядит на Ксава.

– Я ее знаю. Погибшую. – Говорит он с видимым трудом, хрипло. – Старая наша знакомая. Лилиан. Лилиан Кейлбахер.

– Ох, Господи… – лицо Ксавьера страдальчески морщится, Эйб не может смотреть на него и отводит глаза. – Но все равно нужно ехать, вторая еще жива. Пошли, Эйб. Поведу машину я, а ты работай сзади.

У Эйба есть необходимая медицинская подготовка, однако он не может заставить себя войти в заднюю дверь фургона.

– Нет, не могу. Лучше я поведу.

– А ты точно сможешь?

– Поведу я!

– Ладно. Только поосторожнее. Поедем в анахеймскую больницу.

Эйб садится в машину. Пристегивается. Запускает двигатель. В голове полная пустота; в какой-то момент он обнаруживает, что впереди уже виден съезд с трассы, ведущий к анахеймской больнице, но от поездки не осталось ровно никаких воспоминаний, просто был там – оказался здесь. Из окошка высовывается голова Ксава.

– Эта, похоже, выкарабкается. Вон туда, делай там левый. Травматология с той стороны.

– Знаю.

Ксавьер замолкает. Эйб подъезжает ко входу травматологического отделения и тормозит. Но не выходит из кабины, а сидит и слушает, как Ксавьер и местные санитары выкатывают носилки, заносят их в двери больницы. Перед ним со страшной отчетливостью стоит мертвое лицо Лилиан, ее остановившиеся глаза… Глаза смотрят на него – и сквозь него, куда-то очень-очень далеко… Эйбу трудно дышать, желудок болезненно сжимается. Он снова проваливается в пустоту.

– Подвинься, Эйб. – Дверца кабины открыта, в ней лицо Ксава. – Садись справа, давно я эту таратайку не водил.

Эйб отстегивается, передвигается на пассажирское сиденье, снова пристегивается; Ксавьер выводит фургон на улицу. Он искоса смотрит на Эйба, хочет, похоже, что-то сказать, но молчит.

Эйб судорожно сглатывает. Миссис Кейлбахер, самая, наверное, симпатичная из подружек матери. Ведь нужно ей сообщить. Он представляет себе телефонный звонок, незнакомый официальный голос, это миссис Мартин Кейлбахер? Вам звонят из фуллертонской полиции… Эйб громко скрипнул зубами. Никто, никто и никогда не должен получать таких телефонных сообщений. Уж лучше услышать от… да от кого угодно. Все что угодно, только не это. Он глубоко, словно перед прыжком в воду, вздыхает.

– Слушай, Ксав, отвези меня на Ред-Хиллз. Нужно сказать ее родителям. – Его начинает бить дрожь.

– Н-не знаю…

– Ведь кто-то все равно скажет. А так, думаю, будет лучше.

– Не знаю… У нас смена еще не кончилась.

– Мы же едем на станцию? Так они живут по пути, крюк совсем небольшой.

– Говори адрес, – вздыхает Ксав.

За поворотом – аккуратная, круто взбирающаяся по склону холма улица, на которой живут Кейлбахеры; здесь уже Эйба трясет по-настоящему.

– Вон туда, налево.

Ксавьер тормозит. Белый штакетник забора, крошечный дворик; Эйб смотрит на кейлбахеровские окна. Свет горит. Эйб вылезает на мостовую, осторожно, без стука прикрывает за собой дверку. Обходит фургон спереди. Ну, думает он, давай, открой дверь и выйди во двор. Спроси меня, не случилось ли чего, не заставляй меня звонить у двери с таким известием!

Он сильно стучит. Нажимает кнопку звонка. Стоит и ждет.

Никто не отзывается.

Дома никого.

– Черт. – Эйб понимает, что должен бы вроде испытывать облегчение, но ничего подобного, он скорее расстроен. Он обходит дом, заглядывает в кухонное окно. Темнота. Понятно, ушли и оставили свет в гостиной. Для устрашения злоумышленников. Многие так делают. Из кабины торчит голова Ксава. Эйб идет к фургону.

– Никого дома.

– Успокойся, Эйб. Все, что ты мог, ты сделал. Залезай сюда.

Эйб мнется в нерешительности. Ведь не сообщишь же о таком посредством подсунутой под дверь записки! А смена еще не кончилась. Но все равно, все равно… Мысль, что известить Кейлбахеров должен именно он и никто другой, засела в мозгу прочно, теперь от нее не избавишься. Эйб открывает дверцу, садится – и тут же его осеняет.

– Родители Джима, они ведь живут совсем рядом и хорошо знакомы с Кейлбахерами. Матери ходят в одну церковь и все такое. Поехали, я расскажу миссис Макферсон, свалю это дело на нее, и мы сможем вернуться на станцию.

Ксавьер терпеливо кивает, трогает фургон с места. Эйб давно, еще со школы помнит дом Макферсонов. Он совсем не изменился, занавески задернуты, но сквозь них пробивается свет.

Эйб снова вылезает на мостовую, подходит к кухонной двери – парадной дверью эта семья почти не пользуется. Звонит.

Дверь чуть-чуть – на цепочке – приоткрывается. Люси Макферсон явно не доверяет случайным посетителям.

– Эйб! Что ты здесь делаешь?

У Эйба пропадает всякая уверенность, что стоило сюда ехать. Люси прикрывает дверь, сбрасывает цепочку, распахивает дверь настежь. На ее лице – смесь любопытства и недоумения.

– Очень рада тебя видеть, заходи…

Эйб отрицательно машет рукой. Люси ждет, что же он скажет. Приятная женщина, думает Эйб; у него самые лучшие о ней воспоминания, еще с тех давних времен, когда он сам был новичком, только что пришедшим в класс Джима. Но за последние годы в миссис Макферсон появилась отстраненность, ее приветливость стала немного формальной, к веселому дружелюбию примешивается что-то вроде осуждения… словно она считает Эйба ответственным за какие-то нехорошие изменения в характере Джима. Все это сильно раздражает Эйба, пару раз он совсем уже готов был сказать: «Да-да, это именно я, лично я совратил вашего невинного сыночка».

Вот и сейчас тоже, ну почему она так недоверчиво щурится?

– Я… Вы уж простите меня, пожалуйста, миссис Макферсон. – «Да говори же скорей, не мямли». – У меня плохая новость. – И он видит, как глаза Люси расширяются от ужаса, и успокаивающе поднимает руку. – Нет, не про Джима. Я насчет Лилиан Кейлбахер. Я только что к ним ездил, но там никого нет дома. Вы слышали, наверное, что я работаю санитаром.

Люси молча кивает, в ее глазах – все тот же испуг.

– Ну и… – сделав над собой усилие, продолжает Эйб, – …нас вызвали на аварию, и там была Лилиан. Машина разбилась, и она погибла, умерла на месте.

Люси сдавленно вскрикивает, прикрывает рот ладонью и чуть поворачивается, словно пытаясь защититься от удара. Почти так же страшно, как если бы говорить с миссис Кейлбахер. Нет, там было бы еще хуже.

– Господи… – нерешительно протянутая рука трогает Эйба за локоть. – Какой ужас. Может, зайдешь все-таки на секунду? Посиди немного.

Нет, только не это. Эйб испуганно пятится, трясет головой.

– Нет, я не могу. – Голос его начинает дрожать. – У меня же смена не кончилась, я еще на работе. Я просто подумал… лучше, если им скажет кто-нибудь знакомый.

Люси кивает, на ее лице появляется озабоченность.

– Совершенно с тобой согласна. Я сейчас же поеду к преподобному Стронгу, и мы обязательно их найдем.

Эйб смотрит матери Джима в глаза, печально пожимает плечами. Сейчас, в это мгновение, между ними установилась какая-то трудно определимая, не имеющая названия общность.

– Вы простите меня, пожалуйста.

– Очень хорошо, что ты пришел, – твердо говорит Люси. Она провожает Эйба к фургону, потом стоит и смотрит вслед.

Теперь, когда задача выполнена, Эйб не в силах больше сдерживаться и снова ощущает ужас случившегося, всю обратную дорогу его крупно, до стука зубов колотит.

– Господи, – мрачно бормочет сидящий за рулем Ксав. – Ох, Господи…

Вернувшись в диспетчерскую, они обессилено садятся на диван. Сейчас мечущиеся по экрану футболисты кажутся каким-то издевательством.

– А ты знаешь, Эйб, что я думаю, – медленно говорит Ксавьер. – Не для нас, пожалуй, эта работа.

Эйб пьет кофе с преувеличенной осторожностью, словно это не кофе, а виски.

– А не для кого она.

– Ну да, только одни приспособлены лучше, а другие – хуже. Вот мы – хуже. Чтобы делать эту работу хорошо, нужно быть тупым. Нет, не то чтобы тупым. Сообразительность здесь нужна, и очень. Нужно… – Он беспомощно трясет головой.

– Роботами нужно быть, вот что, – бесцветным голосом говорит Эйб. – Но не стану я роботом ради какой-то там работы. – Он делает еще глоток кофе.

– Да… – снова качает головой Ксав. – То, что сегодня, – это уж непруха, так непруха.

– Новое определение.

Ни один из них не улыбается.

А затем они просто сидят на диване, сидят бок о бок и смотрят в пол.

Проходит долгое время, и Ксав толкает Эйба локтем: – Хочешь еще кофе?

Глава 59

Люси возвращается домой и начинает бесцельно слоняться из комнаты в комнату. Сегодня Деннис возвращается из Вашингтона, но это – поздно вечером, почти ночью. У Джима урок.

Слегка всплакнув, она находит свои туфли, обувается, «Нужно все сделать организованно». Звонок к Кейлбахерам, никто не отвечает. Люси натянула свитер, теперь можно идти – только куда? Она звонит в церковь. Преподобный Стронг ушел по делам, сообщает автоответчик. Все, ну прямо все куда-то запропастились! Ну вот, дозвонилась наконец. Услышав новость, викарий Себастьян лишается дара речи. Они с Люси – старые друзья, Себастьян даже был к ней когда-то неравнодушен. Все это мило, но ведь толку от такой вечно беспомощной личности будет чуть. В конце концов Люси говорит, что заедет за ним. Себастьян соглашается. Теперь позвоним Елене; ну, хоть эта сидит дома. Елена в полном ужасе, они с Люси договариваются встретиться в церкви.

Люси не видит улиц, по которым едет машина, она словно ослепла. За обедом Эмма Кейлбахер вроде бы говорила, куда они идут вечером. Или не говорила. В такой момент очень трудно что-нибудь вспомнить. А Лилиан, ведь вчера еще они вместе работали в конторе…

Люси решительно выкидывает из головы все подобные мысли. Она слегка задерживается перед церковной дверью, делает усилие и берет себя в руки. Елена, слава Богу, уже здесь. Бледный, с покрасневшими от слез глазами викарий задерживает их, чтобы прочитать молитву. У Люси едва хватает терпения. Не до того сейчас, сейчас нужно искать Эмму и Мартина.

Они садятся в машину Люси и едут к Кейлбахерам. Опять никого нет дома.

– Может быть, они решили поужинать в городе…

– По будням они обычно ходят к Мэри Каллендер.

– Да-да, верно. – Люси и Елена знают все рестораны, куда могут зайти Эмма и Мартин. Люси едет к Мэри Кал-лендер, но там Кейлбахеров нет.

– Куда теперь?

Они пробуют «Эль-Торито». Снова неудача. Потом в «Три короны», потом к Чарли. Нет, сегодня не заходили.

Может, они уже вернулись домой? Нет, не вернулись.

Остается одно – проверить всех знакомых, к которым они могли уйти в гости. Викарий Себастьян отвергает идею воспользоваться телефоном, поэтому далее следует мучительная серия визитов ко всем известным знакомым Кейлбахеров, причем в каждом доме приходится задержаться, чтобы сообщить страшную новость.

Люси все сильнее и сильнее чувствует, что они просто обязаны найти Эмму и Мартина; ей почему-то кажется ужасным, что столько людей уже знают о смерти Лилиан, а родители девочки остаются в полном неведении. Все члены поисковой команды озабочены, огорчены, раздражены; им никак не договориться – что же делать дальше.

– А может, – размышляет вслух Себастьян, – им уже полиция сообщила.

– Полностью отпадает, – уверенно говорит Люси. – Эйб приехал ко мне прямо с места аварии, полиция не успела бы.

Они тащатся в чертову даль, в Сил-Бич, куда переехали Янсены, потом возвращаются в Ирвин, к дому Кейлбахеров, потом в Тастин, в кинотеатр «Синема 12»… И все впустую.

– Да куда же они подевались? – негодующе вопрошает Люси. Елена и викарий уже смирились с твердым решением своей предводительницы найти родителей Лилиан, но никаких идей у них нет.

Остается одно – снова ехать к пустому дому. Ну где они, спрашивается, могут быть?

Люси паркуется перед кейлбахеровским домом; на этот раз ни она, ни ее помощники не выходят из машины, они просто сидят и ждут.

Говорить не о чем. Район здесь спокойный, в воздухе царит тишина. Ближайший уличный фонарь все время мигает, скоро, наверное, перегорит. Мостовая, дренажная канавка, тротуар, трава, дорожки, ведущие к домам, сами дома, все это тоже мигает, и все обесцвечено, обескровлено голубоватым сиянием ртутных паров– маленький, серый, мерцающий мирок. Они сидят. Странное это занятие, словно стоишь в карауле по заданию некой таинственной организации или отправляешь новый, самому тебе не совсем понятный ритуал. Сложная всe-таки штука жизнь, думает Люси; иногда приходится делать самые неожиданные вещи.

Внизу, в начале улицы, появляются огоньки фар; сердце Люси буквально подскакивает, словно маленький ребенок, запертый в грудной клетке и пытающийся оттуда бежать. Машина медленно приближается. Сворачивает к кейлбахеровскому дому.

– Господи, о Господи, – всхлипывает Елена. Плачет и викарий.

– Да перестаньте, – почти грубо обрывает их Люси, открывая дверцу машины и ставя ногу на мостовую. – Мы исполняем здесь Божий промысел, мы его посланники, сейчас говорим не мы, но Бог через нас.

И ведь это скорее всего было правдой, потому что та самая Люси Макферсон, которая обязательно раскисает и начинает хлюпать, если при ней рассказывают про чьи-либо страдания и утраты, Люси, готовая расплакаться при малейшем подозрении, что кто-то там косо на нее посмотрел, – эта Люси твердым, неторопливым шагом пересекает газон и подходит к недоумевающей чете Кейлбахеров, эта Люси спокойно, без всяких эмоций сообщает им страшную весть, а затем не суетясь, уверенно, словно опытный врач, помогает Мартину отвести теряющую сознание Эмму в дом. И всю эту нескончаемо кошмарную ночь, когда Эмма бьется в слезах и истерике, а Мартин сидит на заднем крыльце и оцепенело смотрит на вьщавленные когда-то в сыром бетоне отпечатки крохотных детских ладошек, а чаще – просто в никуда, именно к ней, к Люси, бегут с просьбой сварить кофе, состряпать по-быстрому суп, подержать Эмму, переговорить с полицией, позвонить в морг, – со всеми делами, на которые остальные, потрясенные и ошеломленные, попросту сейчас не способны. Со всем идут к Люси.