Текст книги "Армагеддон. Коллекция"

– Где вы? – Пытаясь сориентироваться в абсолютно темном помещении, Сэм беспомощно протягивал руки, ища впереди препятствие, но буквально натыкался на густой и спертый, уплотнившийся воздух. Его начинало мутить от этого запаха. Не находя никаких ориентиров, не слыша звуков своих шагов, не видя и не чувствуя больше ничего, кроме этой удушающей атмосферы, он понял, что проваливался куда-то в эту черную пустоту, словно кроличью нору.

– Иди на мой голос, – снова проскрипело в углу. – Сюда. Сюда. – Вокруг себя Сэм почувствовал движение, словно кто-то рядом махал рукой. Он обернулся, покрутился, ища говорившего, но вконец запутался в этом чуме, растворился в окружающей темноте.

– Сюда! – Он четко расслышал голос говорившего и поэтому смело шагнул вперед с вытянутыми руками и тут же ладонями наткнулся на что-то адски ледяное. Это был тот самый шест – симза, который не рекомендовал трогать Анатолич. Схватился за этот чертов шест сразу обеими руками, промораживаясь кожей ко льду. Он ожидал накатывающую волнами боль от холода, ломоту в суставах, но вместо этого руки от пальцев и до локтя пронзило током, парализуя и лишая их чувствительности. А потом, костенея от холода и теряя сознание, внутренним взором в полной темноте он ясно увидел картину, словно на экране кинозала.

…Затянутое серебром ночное небо пронзали вспышки преодолевающих плотные слои атмосферы ракет, увозящих прочь с планеты выживших. Остатки великой цивилизации спасались в глубоком космосе, унося споры земной жизни, человеческой жизни, в будущие века новой спирали развития культуры протоцивилизации потомственных атлантов…

Ладони, больше не испытывающие сопротивления, оторвались от симзы, он едва не рухнул вниз, туда, где ноги опирались на неизвестно что, копируя гравитацию планеты. Он сейчас не мог уже поклясться, в каком положении находится – головой вниз или вбок, или еще какое неестественное положение мог принять в этом деформированном, сломленном пространстве и времени.

– Гх-гх, хорошо, что ты это видел, – утвердительно прокаркало из угла. – Поздравляю, ты тот самый, – насмешливо после паузы проговорил невидимый собеседник. Сэма словно приподняло волной, покачнуло и опустило назад. Он уже захотел вновь схватиться за ось мира, но вспомнил свои впечатления, разом передумал.

– Что я видел? – спросил Сэм у угла, преодолевая укачивающую тошноту.

– Ты сам скоро поймешь. Гх-Гх, – в углу, преодолевая паузы и старческий кашель, ответил незнакомец. – Ха-ха, – задребезжало битым стеклом. – Ты точно тот самый, – снова пауза, – получи и распишись. Ха-ха, – подобие смеха задребезжало осколками.

– Что это значит? – спросил он. Предложи Сэму кто сейчас подойти к каркающему и скрипящему в углу «шаману», как он сам назвался жителям поселка, он бы не решился. Но и выбора особо не было, он был тут по приглашению этого… человека? И человек ли был тот, кто разговаривал с ним, сидя в углу. И сидел ли он? Сэм вдруг понял, что он совсем не знает того, кто его пригласил, и поэтому решился.

– Кто ты? – задал он вопрос в угол.

– Я ждал тебя, – длинная пауза, – чтобы помочь и направить. Гх-гх. – Слышно было, что дыхание «шаману» дается с трудом. – Я умираю. – Пауза. – Я слишком долго ждал тебя. – Длинная пауза. – Гх-гх. Теперь ты должен им помочь… – Сиплое дыхание, которое становилось все реже, прерывало говорившего. – Вместо меня.

– Но чем я могу помочь и кому? – спросил он.

– Берегись абасов, – после паузы ответили ему. – Прощай. – И после этого из угла не раздавалось ни звука. Сэм, щуря глаза и протыкая пространство руками, матюгаясь на все лады и языки, пытался дотянуться до угла и нащупать говорившего. Но, кроме груды тряпья в углу, не смог ничего найти. «Шамана», кем бы то ни был этот «человек», если он и был человеком, больше не существовало. Еще немного повозившись в старом тряпье и ничего не найдя, Сэм хотел выйти из чума, но вдруг его взгляд упал на что-то случайным образом блеснувшее в том самом углу, где обитал «шаман», и не найденное им в первый раз. Он наклонился и поднял, поднеся вещицу к одинокому лучу света, нечаянно заглянувшего под откинутый полог дорнита. Этой вещью оказалась монета желтоватого цвета, с высоченной головой существа, очень похожего на мифологическую Горгону, только со змеями, торчащими из пасти. Он еще раз осмотрел ее и, сунув в задний карман джинсов, решил более тщательный осмотр провести в дневном свете, шагнул из-под полога на свежий воздух.

Вокруг него была тайга, всполошенная ночными чудовищами, поднявшими сотни сонных птиц из их гнезд, которые теперь возмущенно-гортанно кричали и каркали в свинцовое ночное небо. Он одиноким темным силуэтом стоял на краю чума и ждал хозяина тайги, который затерялся во времени. И теперь пространство перед ним своей свободой и параллелью напоминало звездный центр масс, закрученный поляной и еловыми ветвями, сгруженными в одну сторону. Он вышел под теперь такой пронзительно яркий свет шестидесятиваттной лампы, своими лучами пронзающей не только пространство вокруг чума, но и кожу Сэма, покрытие из кож и нетканого материала жилища, освещая его внутренности. Пробивая в небе тонкими лучами толстые, свинцовые облака, спрятавшие обычно блестевший серебром и луной космос от коварных людишек, совершавших свои темные делишки. Он вышел и встретил Анатолича.

– Ну что? – спросил тот, обеспокоенно заглядывая в глаза Сэма.

– Ничего, – просто ответил Сэм. Он сейчас не мог, не хотел разговаривать. Его теребили странные предчувствия, которые, как он понимал, сулили большие перемены, и не только для него.

– И все? – удивленно и разочарованно переспросил Анатолич.

– И все, – подтвердил Сэм. – Совсем все.

– Этого не может быть! – убежденно проговорил Анатолич. – Все не должно быть так просто! Ведь он… Ведь ты! А как думаешь, сколько времени ты был там, в чуме? – вдруг спросил его бармен.

– Минут пять – семь.

– Ага. А на часы ты смотрел? – Анатолич настаивал на том, что что-то произошло такое, о чем обязательно должен был узнать Сэм. Сэм посмотрел на свои наручные часы, которые подтверждали его теорию, о чем он и сообщил Анатоличу. – А вот как бы не так! – бармен сделал ударение, специально выделив то, что было известно только ему одному и чем по большому секрету он собирался поделиться с Сэмом, оказывая последнему большую честь. – Двадцать три часа пятьдесят пять минут! Сэм, тебя не было сутки! А почти час здесь, на поверхности Земли, уж не знаю как у вас там, в чуме, бушевала буря такой силы, которая тут весьма редко бывает. – Анатолич снова внимательно заглянул Сэму в глаза. – Тебе об этом что-то известно?

– Нет, – ответил он. Потом спросил: – Деревья так, – Сэм указал на завернутые ветвями в одну сторону сосны и ели, – это от урагана?

– Да, от урагана. Как уж их с корнями не повырывало, ума не приложу. Но хочу сказать, что началось неожиданно и так неожиданно все закончилось.

– Ты говоришь, час назад?

– Да, а что, есть что сказать? – насторожился Анатолич.

– Пока нет. Возможно, позже. – Он посмотрел на бармена. – Поехали домой, а? А то проголодался я что-то, ведь уже сутки как не ел. – В ответ Анатолич что-то проворчал, но, собрав свои пожитки с земли, повел Сэма обратно к уазику.

– Так как там шаман поживает? – спросил как бы невзначай Анатолич.

– Он умер, – просто ответил Сэм и сам удивился своему ответу.

– Как? – оторопев и резко остановившись, спросил бармен. – Ты сам видел?

– Нет.

– Но тогда откуда знаешь? – немного с вызовом и с большой частью надежды спросил Анатолич.

– Он мне сам сказал, – не стал придумывать более фантастичное, чем было на самом деле, Сэм. Анатолич в ответ только крякнул, потом развернулся, и они пошли дальше, к машине, в свое будущее и в поселок.

А потом им позвонил Иван и сказал, что что-то происходит в доме у Надеждиных и было бы неплохо Сэму приехать к ним. Анатолич, поняв, что дело не требует отлагательств, газанул, пришпоривая древний «УАЗ», торопя его изо всех сил, требуя от него одного – успеть.

«Кем же был этот шаман?» – задавался вопросом Сэм, пока Анатолич, яростно выжимая из машины последние соки, доводил металл до исступления гонкой по лесным тропинкам, ведущим от чума до поселка. Шаман точно не был человеком. И даже после его фокуса с исчезновением к такому выводу можно было прийти. Не человеком он был уже тогда, когда Сэм вошел в тот чум, когда начались все эти выкрутасы с пространством, а потом и со временем, когда Анатолич сказал ему о пропавших сутках.

«Такое неподвластно простому фокуснику, и даже если на секунду представить, что шаман с невообразимой целью придумал разыграть меня с помощью Анатолича, то как объяснить целый исковерканный лес, видения, ощущение невесомости, прошедшие и незамеченные сутки. Да и вообще всю эту мистику, произошедшую на той поляне? – Сэм задумался, ища ответа. – Хотя есть одно но – я выпил самогонки, которая странным образом начала влиять еще в трактире. Потом я заснул, потом Анатолич разбудил меня уже ночью. К чуму мы приехали ночью и обратно ночью возвращаемся, что очень подозрительно и наводит на определенные мысли. Да и опять-таки Анатолич, который ни дня не закрывал свой трактир, простоял сутки возле чума в ожидании…» – Сэма вдруг осенило.

– Анатолич, – обратился он к бармену, который, чертыхаясь на торчащие на дороге пеньки и отвратительный свет мутных фар, выкручивал руль с бешеной энергией, обычно ему несвойственной. – А чего ты ждал сутки возле чума, чего не уехал в трактир? Ты же знал, что нужны сутки, как с твоей самогонкой, – с упором спросил он бармена. В ответ тот долго молчал, только сопел и крутил метровую баранку. Сэм уже начал думать, что тот либо не услышал, либо проигнорировал вопрос. Но вдруг, когда уже Сэм махнул рукой, так и не дождавшись, бармен начал говорить:

– Я ждал ответа на свой вопрос. Я его давно задал, но он мне пообещал ответить на него, если я приведу «того самого». Он сказал, что я знаю всех, кто живет в поселке, кто приезжает новый жить или работать. Он дал мне описание нужного человека, и когда я понял, что ты больше всех подходишь под него, сказал о тебе ему. Он мне обещал, если это действительно ты, то я получу ответ.

– Ну и что, ответил он тебе? – поинтересовался Сэм. Бармен отчаянно замотал головой. – Это важно? – сочувствуя Анатоличу, осторожно спросил он. Тот уже утвердительно закивал. – А что ты спросил? Может, мне шаман чего-то такого сказал, о чем я еще не знаю, что это может быть важным для тебя? – И тогда Анатолича прорвало:

– …Я смутно помню свое детство, а когда начинаю вспоминать, мне приходят на ум картины, наполненные атмосферой густой, вязкой, словно осенний туман. А еще почему-то небесное серое марево, раскисшие дороги, утренние туманы, люди, кутающиеся в бушлаты и ватники. Желтые испарения над отравленной рекой. Я помню, что меня окружал какой-то простой быт, и вроде была еще застава. Помню, как взрослые уходили сторожить неизвестно что от неизвестно кого. А еще множество историй из прошлой жизни, которые рассказывали взрослые. Я видел и понимал всю магию этого места, где сама жизнь, сплетенная из каждодневных повторяющихся действий, воспоминаний другой жизни, рассказов о том, как где-то сейчас хорошо, и вечных сумерек, накинула ловчую сеть на людей, на поселок, из которой не выбраться и не сбежать.

Эти воспоминания приходят отрывочными, словно вырванными листами цветных фотографий календаря, еле просматриваются. Но именно с этого места начинается спираль моей истории, и чем ближе к развязке, тем больше я помню – и тем страшнее от этого становится. Те события калькой накладываются на наше время, и я вижу, что начало было положено в моем детстве, а возможно еще раньше, но это точно уже было.

А еще я помню, как развивались те события и чем они закончились, поэтому во мне все больше растет убеждение правильности моих догадок. А вместе с ним растет и внутреннее сопротивление такому будущему, этой неотвратимости. Я чувствую, как кольца спирали сужаются, не оставляют выбора. Сейчас, как и тогда, время действовать и верить слепому случаю.

Когда я был еще мал, я думал, что эта история пройдет мимо, как проходили неоднократно сны, наполненные безумством, ужасом и болью. Ведь эта история была фантастична из-за своей жестокой правды, далека от сознания, бессмысленна, не подчинялась логике. Случайно рождена промозглой погодой на раскисших дорогах, нигде и везде. Она могла быть везде – в сумерках и серости, в тумане и среди людей, зябко кутающихся в прокуренные ватники.

И все же она случилась со мной.

…Я уже не помню точно, сколько мне было лет. Наверное, что-то около одиннадцати. Помню место, где все мы жили. Это был поселок, как этот. Вокруг море тайги, рядом река, много военных мундиров, далекий лай собак. Жили небогато, но что объединяло – все одинаково. Я хочу сказать, что сильных перекосов никогда не было, а если и были, то не напоказ.

У всех одни и те же, одинаковые избы. Может, и выделялась у кого резными ставнями да новыми досками в заборе, выделявшимися словно белые пятна в общем сером фоне. Но такое случалось с каждым домом, а потому это не считалось признаком зажиточности.

И год тот, как сейчас помню, дождливым выдался, почти каждый день лило. Отчего тайга и река окрасились в серые тона. Размокли грунтовые дороги, по ним уже ни один транспорт проехать не мог. Собаки и те приумолкли, даже по ночам их перестало быть слышно. Долго такая погода продолжалась. Месяца два дождь не унимался. Взрослые поговаривать уже начали, что это наказание нам библейское за что-то.

А потом смирились. «Жизнь-то продолжалась. И ее надо было жить», – так рассуждали в поселке. А потом за сопками, где-то у реки, вспыхнул яркий свет, выдергивая нас из этой вселенской депрессии. Да такой яркий был этот свет, что его свечение, как утверждали охотники, бывшие на промысле в нескольких днях пути от поселка, было видно и им. А на следующий день в тайгу пришло лето. И ни облачка на небе, ни дождинки.

Красота, хочу я сказать. Солнце, свежий воздух. Жара! Правда вот, вся та вода, что пролилась за это время, стала испаряться. И такая духота началась, что и молодым сделалось трудно дышать, не говоря о стариках. Но тогда все были настолько рады солнцу, что о духоте никто и не вспоминал.

Как-то получилось так, что днем у меня, подростка, образовалось окошко «ничегонеделанья», и я решил смотаться на пристань, к реке. Ну а чтобы не беспокоить никого из близких – ничего не сказал о своих планах. Так и ушел, не отпросившись, о чем потом жалел всю жизнь. Но все ж не получилось одному – увязалась за мной рыженькая девчонка. Пипеткой ее прозвали в деревне за маленький рост, а как ее на самом деле звали, мне кажется, никто не знал. Недавно она появилась у нас. Вот так приехали с матерью из ниоткуда и стали жить без объяснений. А их особо никто и не спрашивал – вроде неприлично. А девчоночка эта была немного особенная – не разговаривала, хотя лет ей было по виду, как мне, да и чуралась она общества. Хотя и мать ее тоже разговорчивостью не отличалась, так, буркнет себе что-то под нос нечленораздельное, когда спросят ее о чем-то. Да так и перестали местные пытаться разузнать о них что-то, все понимали, что у людей всякое могло случиться. Горе, может, какое. Вот и перестали.

А Пипетка как-то потянулась за мной. Может, приглянулся я ей, а может, родственную душу почувствовала. Вот и в тот раз она увязалась, хотя я не сразу понял, что за мной кто-то идет, а когда уж понял, было поздно, мы прошли большую часть пути. Ну не гнать же мне было ее, в самом деле?

– Ей, Пипетка! Это ты? Выходи, я знаю, что это ты, – крикнул я в кусты, уже зная, что она там. Девочка не заставила себя долго ждать и молча, опустив голову, появилась из-за самого приметного своей листвой куста. – Ты чего? – спросил ее. Она молча пожала хрупкими плечами, на которых болталось слишком широкое для такой хлипкой фигуры платье. Про себя отметил, что прогресса, сколь мы бы, ее сверстники, не занимались ею, так и не наблюдалось в ее общении. Она все так же продолжала, по ее мнению, успешно общаться жестами и знаками. И хотя она умела читать и писать, каллиграфия не стала ее сильной стороной и буквы, которые она старательно выводила, получались недописанными, не соединенными в слова.

– Ну, ты чего? – переспросил я, подходя к ней ближе. Тогда она подняла на меня свои голубые глаза, а потом ткнула мне в грудь указательным пальцем, говоря жестами, что пойдет со мной.

– А ты у мамы отпросилась? – обеспокоенно поинтересовался я. Она согласно закивала головой. – Ну тогда ладно. – Когда все формальности были решены и нас больше ничего не сдерживало перед предстоящими приключениями, мы, отбросив все сомнения, побежали навстречу своей судьбе.

А дальше я помню так, словно видел все со стороны, и расскажу я тоже так же, от третьего лица, вроде как не со мной все произошло:

– …Это был огромный старый железный ангар, куполом сомкнувшийся над пустотой черноты, в которой скрывалось нечто, пока им невидимое. Им, ослепшим после дневного солнца, казалось неуютным это пространство, ограниченное осознанием конечности этого места. Но вместе с этим превращающее обывательское любопытство в интереснейший квест по поиску затерянных кладов и неизведанных сокровищ. А еще они мечтали стать такими же бесстрашными героями, как в фантастических фильмах, в одиночку сражающимися и побеждающими чудовищ и зомби. Хотя последних, чудовищ и зомби, они втайне друг от друга таили надежду не встретить ни во сне, ни наяву, чтобы никогда не показать своего реального страха.

Их звали Орешек и Пипетка. Вернее, их так звали во дворе за пристрастия. Мальчика за любовь к арахису, а девочку за игры в больницу, в которой из всего инвентаря была старая, забитая илом и песком пипетка. Им было по двенадцать, и сюда, в ангар, принадлежащий речному судоходству, их, заигравшихся, загнал летний дождь. И теперь они точно знали, во что будут играть дальше.

– Нашел! – крикнул мальчик из противоположного от ворот угла. Раздался щелчок, и ангар осветили редкие потолочные лампы под отражателями. Их взору предстало множество инструментальных столов, шкафов и ящиков, заполненных, вместо ожидаемых инструментов, грязью, песком и редко встречающейся, резко пахнувшей черной маслянистой жидкостью.

Желтый свет ламп неверно освещал пространство, не убивая тени, как положено свету, а, как казалось, наоборот, рождая их в нишах, углах, на пыльном полу, уставленном грязными ящиками. Орешку и Пипетке казалось, что это самое интересное место, какое им только приходилось видеть, и они уже собирались облазить все подозрительные нищи и емкости в поисках забытых кем-то сокровищ, как тут на них вывернутой тенью, рожденной качнувшимся светильником, наехал огромный силуэт. Ребята невольно оторвались от своих интересных занятий и взглянули вверх, туда, откуда выросла тень. И ахнули.

Это был корабль! Огромный корабль! Такой, какого они еще никогда не видели: красный до ватерлинии и черный дальше. С блестевшими в желтом свете медью стеклами и корабельным колоколом.

– Это пиратский корабль! – радостно прокричал Орешек. – Я такой видел в книжке! – И он, не устояв на месте, побежал к кораблю. Потом опомнился, развернулся, замахал рукой. – Ну чего ты встала! Догоняй!

Пипетка вдруг почувствовала себя неуютно в этом месте, но чтобы не отставать от друга и не показаться трусихой, побежала вслед за мальчиком. А тот уже нашел желтый трап, который винтом поднимался вверх, на палубу.

Она догнала его у открытой двери трапа, у лестницы за сетчатой решеткой, ведущей куда-то далеко, в темноту, превращаясь там, далеко, в точку. У нее закружилась голова, и ей захотелось отступить, но… Задорные глаза мальчишки не дали ее страху шанса на малодушие, и они, звонко шлепая сандалиями по железным ступеням, наперегонки побежали к своей цели и, как они верили, к новым чудесам.

Они выбежали на палубу, на нос корабля, и открывшийся вид ошеломил их: гирлянда огней ниткой обвивала тросы, натянутые от рубки к носу, переливаясь радугой. Лампочки гирлянд тихо потрескивали, разогреваясь, а легкий бриз, сквозивший в огромном ангаре, легонько поигрывал натянутыми тросами, отчего гирлянда раскачивалась и бросала разноцветные огни на палубу. А та в ответ заиграла недоступными ей красками, и им показалось, что они очутились в другом мире, очень далеком от того, где они были сейчас. Но потом случилось это.

– Я ЗДЕСЬ! – хрипло, натянуто, натужно. Заскрипел, защелкал стальными канатами ржавый корабль. Или все же это кто-то живой простонал в его чреве – трюмах? – ПОМОГИТЕ! – снова заскрежетало, махровой ржой осыпалось и утонуло в черной бездонной утробе. Забулькало: «…те… те… те». Словно само себя переварило. И заглохло, утянулось туда же, откуда пускало свои липкие, влажные, ледяные спрутовы щупальца страшного эха.

– Что это? – похолодев, схватив ледяной ладошкой Орешка, спросила Пипетка. Такого мальчик никак не ожидал – девочка могла говорить!

– Я и-и-и… ничего не слышал, – испуганно икнул Орешек.

– И я. – Прижалась плотнее к нему девочка.

– Я ЗДЕСЬ! – мелко задрожал корпус корабля. И они заметили. Нет, им показалось, потому что в реальности такого быть не могло: корабль оплыл бортами, потек деревянной палубой, деформировался мачтами. Скоро это перестало быть похожим на корабль, превращаясь в морское чудовище, с клювом в центре. Но вот мгновение закончилось, пелена спала с глаз, и вместо видения опять был надежный стальной корпус корабля.

– Пойдем отсюда, – попросилась Пипетка, обхватив руку мальчика своими ледяными руками, пытаясь согреться и спастись от охватившего ее ужаса. Почему-то именно сейчас Орешек обрадовался тому, что с ними произошло настолько ужасное событие, которое повлияло на молчание девочки, заставив ее заговорить.

– Пойдем. Но это не оттого, что мне страшно. Мне вообще не страшно. И вообще, тут нет ничего страшного! – расхрабрился поначалу испугавшийся мальчик. Он часто, вопреки здравому смыслу, задирал обстоятельства, вызывал и дерзил лишь потому, чтобы его никто не мог назвать маленьким, или того хуже, трусом. Только не трусом и не маленьким!

Дети мелкими шажками, прижимаясь друг к дружке и к стене капитанской рубки, двинулись к трапу. Трап, который от силы находился в пятнадцати шагах ног тридцать второго размера, теперь казался недостижимым. С каждым шагом удаляющийся, а не приближающийся, пропадающий в темно-серой, влажной от речного дыханья перспективе. И тут Орешку вспомнилась школьная математическая задачка, заданная ему, стоящему у доски и не понимающему логики задачи, строгим учителем, одетым в свитер без горла, в галстуке и с усами, рисующими образ Эркюля Пуаро:

– Если представить, что между мной и тобой, – учитель посмотрел на него из-под очков, – воображаемые десять шагов, которые ты должен преодолеть, чтобы дойти до меня, и также добавить условие прогрессивно уменьшающийся длины этих самих шагов в два раза, то сколько понадобится шагов, чтобы ты добрался до меня?

Он так и не смог ответить на этот вопрос. И только после разъяснения учителя мальчик понял, что он так, и не сможет подойти к учителю и что это не совсем арифметическая задачка, и что ее можно решить логически. А еще он понял, или так ему сказал учитель, что на все не бывает готовых ответов, как того требовало основное условие их обучения, а поэтому нужно готовить себя к взрослой жизни и быть гибче.

Так было и сейчас – с каждым шагом, сколь он ни был широким или, напротив, коротким, спасительный трап не становился ближе, отодвигаясь прогрессивно длине этих самых шагов в два раза.

– ПОМОГИТЕ! – слева громко хрустнуло деревом, поднимая расколотыми зубами вверх доски палубы. Эти клочья задвигались из стороны в сторону, словно пережевывая или разминая жесткие челюсти перед приемом пищи, а потом рухнули вниз, в бездну, в которой уже клокотал желудочным соком речной прибой. И там, в глубине, на самом дне, беззубо зачавкало, зачмокало, брызгая пенной слюной.

– Бежим, бежим, бежим! – подталкивая Пипетку вперед, заорал Орешек. – Скорее, скорее! Не смотри вниз!

А она уже не могла смотреть. Ни вниз, ни вверх и ни вперед. Со страха девочка закрыла глаза и доверилась инстинкту. И будь что будет!

Разверзлось, а потом сомкнулось. Проглотило. Пипетка просто пропала перед самым его носом. Вот только тут сейчас она бежала перед ним, а потом резко пустота, мелькнуло детское легкое платье и сандалии, и вновь сомкнулось целыми досками и блестящей в солнечных зайцах палубой.

– Пипетка! – истошно заорал он в темноту. – Пипетка! Пипетка! – Его крик сорвался на всхлипывания, а потом снова: – Пипетка! – Но уже зло: – Пипетка! Где ты! Я не уйду без тебя! – Ни сердце, ни нервы и тем более ни страх, только отчаянная злость, бешенство и… потеря. Но он не уйдет один, без нее, не уйдет без своего друга! Или с ней, или никак.

– Пипетка! – заорал он снова. И тут заметил ранее невидимый сход вниз, туда, где пропала девочка. – Пипетка! – обрадованно закричал он, словно не было этого ужаса. – Я иду за тобой!

Внутренности корабля встретили его затхлым запахом, гремящей металлическими шагами по лестнице пустотой и ярким светом. Этого он никак не ожидал, что на пустом корабле будет еще сохраняться кем-то электричество. Непонятное ему расточительство, которое в его мире всегда было осуждаемо взрослыми.

А еще ниже, там, куда не мог пробраться взор, там что-то было, судя по исходящим жутким звукам. Внизу, под толстым металлом палуб и перегородок, что-то или кто-то всхлипывали и тяжело вздыхали, словно жалея о прожитом. Но это точно не было голосом Пипетки, он был абсолютно в этом уверен. Голос скорее принадлежал взрослому тучному мужчине, нежели маленькой хрупкой девочке.

– Пипетка! – отважился крикнуть он, но голос сорвался на фальцет, выдавая его внутреннее состояние. – Где ты! – еще более тонким и визгливым получился этот крик отчаяния, но сейчас он не мог ничего с собой сделать, он жутко боялся того, кто был внизу. И все же непреодолимая сила, бесконтрольная, не подчиняющаяся его страхам, заставила сделать первый шаг, на ступень ниже. А потом еще один и еще, а потом быстрее, переходя сначала на быстрый шаг, а потом и вовсе на бег, перепрыгивая через ступени. И страх ушел, вместо него появилась железобетонная уверенность в своих силах, в неприкасаемости и неуязвимости. Он точно знал, что спасет Пипетку от чего бы то ни было и ему за это ничего не будет!

Мелькали освещенной кишкой проходы, коридоры, ответвления, пытаясь его запутать, отвлечь от единственно верного пути, но он словно знал, куда ему идти, словно его кто-то вел за руку. И ему уже не требовалось кричать имя девочки, он чувствовал, понимал, что она жива, что он ее спасет.

Эта лестница стала последней, по которой ему нужно было спуститься. И хотя серпантином вниз уходили еще ее витки, но он знал, что она тут, что ему нужно совсем немного еще пройти, чтобы коснуться ее руки.

И тут на него накатило – его словно догнал шар страха и ужаса, которой он старательно обгонял, пока перепрыгивал через ступени вниз. И теперь этот шар страха и ужаса всей своей монументальной массой надавил на его существо, не давая возможности вздохнуть, придавливая к земле. Орешек на слабых ногах присел, а потом и вовсе растянулся на животе на холодном металле палубы, поддаваясь невообразимой первобытной и сверхъестественной жути. А страх все давил и давил, выдавливая из него последние остатки мужества и отваги.

И тут совсем рядом зачавкало и застонало, хрипло кашлянуло, выдыхая в коридор, туда, где он боролся сам с собой, горячую вонь разложения и гниения. Мальчик закашлялся, пытаясь выплюнуть, как казалось, вобравшую в себя это зловоние слюну. И как только ему удалось немного вздохнуть более-менее чистого воздуха, сознание, исполосованное бичом ужаса, нарисовало самую реалистичную картину того чудовища, которое производило все эти ужасные звуки, которое так могло дышать. Которое утащило его подружку. Булькающая и исторгающая зловонные комки слизи сквозь шуршащие кожистой чешуей жабры, разваливавшаяся, уродливая туша чудовища. Почему-то в его фантазии она не была похожа на того опасного и сильного зверя, могущего потопить целый корабль, проглотить лодку или замаскироваться под судно и поджидать, словно муравьиный лев, жертву. Но была омерзительной, вызывающей бесконтрольную панику, которой не было сил сопротивляться.

– Пипетка! – пискнул он. – Это я, Пипетка. – Мальчик, помимо своей воли, всхлипнул. – Пипеточка, отзовись, пожалуйста. – Свет в коридоре стал ярче, убивая всякую тень, но он не видел этого, боясь оторвать голову от пола и открыть глаза. Он так бы и остался тут лежать, ожидая неизвестно чего, но вдруг повторилось.

– СЮДА, – хриплый и грубый, словно прокуренный, голос позвал. – СЮДА, – повторил страшный голос. Орешек почувствовал, как его душа, холодея, покидает тело, одновременно делая штаны горячими и влажными. – СЮДА, – звали его. А потом снова зачавкало и застонало, заскрежетало, словно зубами.

– Нет, нет, нет, – про себя повторял мальчик. – Нет, нет, нет. – Его тряс озноб. От ужаса, охватившего Орешка, мальчику было бесконечно безразлично и пусто, что станет с ним дальше. И тут он понял, что может умереть. Не просто как иногда бывало во сне, а по-настоящему, когда его тело найдут бездыханным и холодным.

Орешек понял, что это его конец, что после ничего не будет. Что он один, вот тут сейчас умрет и, возможно, что его никто не сможет найти, объявив пропавшим без вести. Что его родители, его бедные родители больше не увидят его. А еще вместе с ним умрет Пипетка, умрет раздавленная чудовищным кораблем.

Неожиданно, все это осознав, он понял, как все конечно для всех. Для всех уже давно все решено и закончится одинаково. Что так просто и легко, когда ты знаешь, что больше ничего нет и не будет. Он встал сначала на колени, а потом и во весь рост. Почувствовал, как, более не в силах его сдерживать, отступает страх, как перед его презрением рушатся защитные замки чудовища, прячущегося в недрах корабля, и как организм наливается сознанием неизбежности. Именно эта неизбежность помогла ему избавиться от страха, и она сделала его сильнее, освободив от всех несовершенств и суеверий. Что бы там ни было, оно имело кровь и плоть, было живым или старалось таким казаться, а значит, могло бояться, могло умереть.

– Пипетка, где ты! – заорал он во всю глотку. – Я иду за тобой! – И он, не думая и более не сомневаясь, бросился вперед. Ему, сразившему свой страх, теперь было абсолютно все равно, что было впереди, – он сможет с этим расправиться!