Текст книги "Мы едем к тебе"

– Куда же нам идти? – спросила я растерянно.

– Подожди. Надо подумать и решить, – бросил Павлин, кажется, и в самом деле не очень растерявшийся.

И тут мы снова услышали то шипение. Оно превратилось в гул, охладивший спины. И вдруг на нас медленно надвинулась какая-то тень. Огромное надутое тело выползало выше моста, из-за леса и скал.

Я окончательно поняла, что это. Он уже висел почти над нами, на бреющем полёте. Дирижабль. Рейсовый.

– Эй, странники! – послышалось из него. Я, присмотревшись, видела лицо рулевого, высунувшегося из нижней кабинки. – Вы далеко? Вам туда, через Искру? – особо не дожидаясь ответа, бросил он.

Мы не очень синхронно кивнули – Павлин, затем я.

– Так поднимайтесь сюда, перевезу с комфортом! Не вы первые, не вы последние!

– Ну что? – посмотрел на меня Павлин.

Я кивнула.

Не очень легко было лезть по спущенному верёвочному трапу, но Павлин помогал мне, как мог, а я так и вцеплялась в его руку и ступеньки. Дальше нам пособил пилот и открыл перед нами дверь в главный отсек.

– Добро пожаловать, сейчас никого нет! Всех рейсовых высадил, теперь вот левачим по переправе, – усмехнулся он. – Пять вёрст нам ерунда. С комфортом, я же сказал! Проходите куда хотите! Можете за столик.

Я подивилась обширности помещения, открывшегося перед нами. Внутри дирижабля тянулся длинный зал, напоминающий музей геологии, где одно время работал Павлин и про который мне рассказывал.

По гладким металлическим, чуть наклонным стенам виднелись большие круги, напоминающие окна, в которых светились специальные свечи Яблочкова и голографические картинки. Бархатистый ковёр простирался под ногами. Виднелся бар с рядом сверкающих полок и аппаратов, приготовляющих еду и напитки. И у столика в центре расположились два мягких кожаных кресла с подушками, на вертушках.

Имелись ещё диваны, где можно было полежать, расслабившись, тоже кожаные и приятно пухлые. Висящие циновки. И вращающиеся лопасти механических опахал.

Мы взяли себе два коктейля и пирожные. И чувствовали, как плавно движется дирижабль – потрясающе легко, однако чуть-чуть захватывая дух. Мы чокнулись коктейлями в высоких прозрачных гладких стаканах. И выпили за то, что начнём искать моего папу.

Мы летели над границей губерний, и мост, который мы видели огромным внизу, теперь проходил под нами, будто мраморный карниз. По нему неторопливо, в середине, полз крупный красный жук трамвая, а рядом – неслись жужжащие комары автомобилей.

Мы знали, что теперь уже скоро будем дома. Чтобы, очевидно, вскоре покинуть его вновь…

– Ты знаешь, – вдруг сказала я, – а может, это вообще не так уж надо – именно вот такая цель и тот-то смысл?.. Может, наша жизнь – как некий пирог? Мы его едим потому, что нам это приятно и вкусно, и не задаемся особым смыслом пирога, верно? Что, если так следует принимать и жизнь со всеми её проявлениями – и вот подлинный смысл?

Павлин понимающе усмехнулся.

– Не знаю, – сказал он. – И если даже это так от ума, то как я могу перепрыгнуть через себя самого на уровне того, что хотел и хочу и зов чего слышу в себе чуть не с детства?

Теперь настал мой черёд задумчиво помолчать…

Но вскоре всё сложилось так, что Павлин не поехал с нами в готовящееся путешествие-поиск.

Он уже брал отпуск в этом году, и так просто ему не могли дать дополнительный. А кроме того – он уже получил от директора своего научного института выговор за пристрастие к спиртному, которое он однажды позволил себе и на работе. Нет, директор ограничился лишь выговором, однако если теперь Павлин ещё бы не явился на службу…

Впрочем, он заявил, что готов ради поисков моего отца пожертвовать чем угодно!

И ладно, – продолжал он, – пусть меня выгонят из моего научного учреждения, пусть я вернусь непонятно куда. Но я помогу тебе, и вот – ради этого действительно стоит жить!

Я понимала, что он, похоже, и в самом деле готов на такой шаг, однако сама придержала его.

– Нет, – твёрдо ответила я, – Павлин, не надо таких больших и неразумных жертв! Со мной поедет моя верная бойкая подруга! Она надежная, а я сама уже окончила курс рукопашного боя, и мы возьмём с собой арбалет и два амазонских кинжала на случай самообороны. Марианна знает карты не хуже тебя и водит автомобиль. А тебе, значит, назначено – ждать меня! И это тоже прекрасно! Жди меня, Павлин! Мы, свободные переводчики, в ином положении, чем ты – можем ехать.

И он, конечно, согласился.

Мы обнялись и прижались друг к другу. И хотя он неоднократно говорил, что не видел себя в семейной роли, тем не менее точно так же он повторял, что совсем не против, если вдруг у нас всё же, скажем, появится ребёнок… И хотя он действительно пока не представляет себя родителем, но – будет значит будет!

Похоже, он сделался уже немного другим… Какой же он нравился мне больше и, главное, был более настоящим – прежний, потный, упоённый, с горящими идеей глазами, подтянутый и с котомкой? Или – слегка раздобревший, с помягчевшим взглядом, хотя и немного грустный, со спокойной нежностью и немного с запахом вина?

– Да, и я постараюсь завязать, – сказал он. – Не хочу неприятностей на работе. Я всё же не совсем пал.

– Ты совсем не пал, Павлин! – заверила я.

Однако я поддержала его в его решимости жить трезвенником хотя бы несколько месяцев или год. Это обязательно пойдет на пользу! И жди меня! Жди нас!

Я побежала к Марианне. Та была одна. Дочки, конечно, всё ещё странствовали на гастролях, Александр отбыл на свою службу. А Марианна, голая, стояла у окна, поливала цветы, затем кормила хомяка в аквариуме, одновременно куря сигарету.

– Марианна, одевайся! – в шутку приказала я. – Мы едем!

– Искать твоего папу? – спросила она, поворачиваясь ко мне. – Я готова! – заверила она.

Как будто и в самом деле эта идея озарила её. Помочь именно мне найти моего папу. Постараться это сделать!

К тому моменту, когда мы окончательно собрались в путь, произошло новое нечто. Нам опять пришла посылка! Точно такая же, как первая – и по внешнему виду, и по содержимому. Снова анонимная, с меткой Черола; в ней были пирожные, колбаски и фрукты и – аналогичная тугая пачка денег новенькими.

Через три недели принесли тот же транш в нашу семью!

Мама особо не протестовала, что я поеду. Трудно было сказать, во что она верила или не верила теперь, после второй посылки. В её взгляде и выражении всей её фигуры мешалось своеобразное холодное фаталистичное равнодушие – в то же время со странной надеждой. Она перекрестила меня в дорогу и просила беречь себя.

А Марианна, по её словам… убежала от мужа. Вообще легко и просто… Только потом, в дороге, она призналась более развёрнуто.

Мы уложили в машину бочки с солониной и солёной рыбой, упаковки сухофруктов, шомполы, арбалет и стрелы к нему. И для Марианны – два огромных ящика сигарет, кремень и огниво. Бочку сока, бочку вина и контейнер воды. А также тигель и корыто для стирки смен белья.

И мы покинули наши сады. Знакомые аллеи, дорогу конки под кипарисами. Скамейки, кладбище. Домик Ариэля, дом ректора, другие знакомые и незнакомые терема уже на самых окраинах.

Потянулись яблоневые и вишнёвые сады. Потом – путь дальнорейсовых трамваев-дилижансов, а за низкими скалами засвистел тепловоз.

И мы разогнались и мчались куда глаза глядят, а точнее – по азимуту на карте, на юг.

Марианна держала одной рукой руль, а во второй – зажжённую сигарету.

«Всю жизнь люблю зажигать, – подумала я сейчас, нажимая на ножной привод автомобиля. – Зажигать с Александром, зажигать под музыку. Но в основном – зажигать огонь. Слишком часто я любила его – огонь пекущей плиты; огонь гадательных свеч и ароматических палочек; огонь сигареты – самой большой чередой зажиганий; и сейчас – огонь внутреннего сгорания бензина, тоже зажжённый мной… И ещё я любила зажигать керосин. А они… они любили тогда зажечь ещё сильнее, безбашеннее и адово. И подпалили ту крепость. Вместе с самими собой. Но это не может погаснуть во мне до конца. Я нуждаюсь в огне», – думала я, отбрасывая в ветровик полетевший куда-то далеко тухнущий окурок, и засмолила следующую сигарету из пустеющей пачки, ещё пока только первой за сегодня – ведь было еще очень рано…

Однако солнце стояло уже высоко, оно вставало навстречу нашему автомобилю, летящему к горизонту по теряющемуся там, в середине его линии, шоссе.

Мы мчали ещё несколько часов, сделали остановку на бензиновой заправке. И тогда Марианна поведала мне нечто.

Они, по сути, разбежались с Александром. Нет, не имея в виду насовсем – отдохнуть друг от друга…

Я не озвучила ещё этого вслух, но наконец окончательно поняла, в чём не признавалась себе раньше, видя их игры вдвоём, летание на шарах, их маленький домашний зверинец… Они чересчур ярко мне улыбались. Они слишком миловались на глазах у меня. У них было всё подчёркнуто хорошо.

Слишком подчёркнуто и внешне.

И она рассказала мне, как и они ездили некогда в Набокию.

Я вживую представляла себе её рассказ. Бульвары с фонтанами, заключёнными в белые колоннады и портики высотой в четырнадцать футов. Вечерами – жаренье сочной свинины на шомполах на портиках-балконах, где мраморные полы покрашены в шахматную клетку, а столики стоят вдоль балюстрад-ограждений. И над всем этим – нависшая гора с огнями по ней, оранжево-яркими в домиках, как множество керосиновых фитилей. Синеватое небо и прибой Зелёного моря.

И они, как обычно, играли в шахматы за специальным столиком. А потом молодая дочь сдающего им комнаты седого Лавашвиля подплыла и пригласила их обоих на партию в нарды.

И всё бы ничего, но в наступающем вечеру далее уже она одна играла в нарды на пару с Марианниным Александром, изящно и подолгу поглаживая тонкими шёлковыми пальцами фишки.

И всё бы ничего, да на следующий день состоялось барбекю в специальной беседке среди лавровых садов. И новая, вся в чёрном и с таинственной улыбкой, с огромными звенящими серьгами, Зиза пригласила Алекса на танец. И Марианна утешала себя, что это всё ничего и нормально.

На третий день они гуляли в лавровой роще, дыша её полезными ароматами. Улеглись на траву под сенью, когда услышали, как поодаль бродят местные, в ярких костюмах, сочетающих зелёное, жёлтое и красное. Впереди шёл мужчина, играя на домбре.

Они всё лежали, и Марианна курила и курила, задумчиво глядя в душноватое небо. И низко висели ветви лавровых деревьев. А потом показалась мотокарета, поливающая деревья химическими смесями, – низенькая и неправдоподобно тесная, тарахтящая, как стрекоза.

И казалось, будто всё идёт ровно и хорошо. Но наступил вечер, и они завернули в ближайшую таверну. И откуда-то в ней возникли… и Лавашвиля, и Зиза.

Тогда она, Марианна, схватила его за руку и выбежала с ним из таверны. Наверное, всё было глупо и нелепо, но она что-то кричала ему. А потом просила у него прощения. Ибо в глубине души понимала, что он, конечно, не изменил ей и вряд ли собирался. Но как они обе смотрели на него, у неё уже теперь не оставалось сомнений! Их игривые, ореховые у одной и сливовые у другой, глаза так и впечатались в её сознание, масленые! И они смеялись с такой тонкой иронией, эти набокийские первородные горянки – как будто над всем, над ним, над ней! И эдак просто и легко!

Может, не стоило так воспринимать… Однако – отношения надтреснули. И она решила уехать. Не зная насколько. И будь что будет. Это ведь была она, Марианна. И она снова зажгла… новый огонь во рту.

И они тогда тоже, как и мои родители, покинули Набокию раньше намеченного времени… Потому и нам не хотелось надолго задерживаться в Набокии – на нашей первой большой остановке.

Ночь сменяла день, день сменял ночь. Мы катили с зажжёнными фарами, и изнутри светилась подсветка сигареты рулевой Марианны.

Когда мы въехали в Набокию, мы уже умяли дюжину ломтей солонины, три дыни, выпили несколько пинт воды, вина и простокваши. А Марианна выкурила несколько пачек.

И Набокия встретила нас ливнем.

Лило, как будто небо прохудилось. Оно снизилось и затянулось беспросветными тучами. Мы остановились у самого пряничного вокзала и пытались переждать ливень в машине. Но куда там. Мы подрулили к ближней гостинице и, закутавшись в плащи с капюшонами, поскакали по лужам, под мокрыми пальмами, внутрь.

Нас провели в длинные апартаменты, похожие на великаний аквариум. По стенам тянулись два ряда длинных полок, на которых стояли глиняные свистульки, композиции из засушенных цветов, фигурки птиц, животных и знаменитых полководцев. В кадках по углам росли раскидистые небольшие пальмы и кактусы пейот. В двух параллелепипедах аквариумов, в красиво зелёной воде, плавали крупные плоские фосфоресцирующие рыбы с большими, размашистыми, словно шёлковые украшения на одежде, хвостами и круглыми глазами. За протянутыми столами люди играли в нарды и лото. Поодаль жарились угри.

Присутствующие женщины были в основном в ярких одеждах, а три – полностью в чёрном. По окнам продолжал непрерывно барабанить дождь, и вскоре нам доложили, что в этой гостинице мест нет.

У нас кончался бензин, заправиться было сейчас практически негде, а дороги от гостиницы уже сильно размокли, мы могли забуксовать. Однако нам пообещали найти человека, который поможет.

И вскоре он возник. Сухонький дедушка с седыми баками, в огромном плоском головном уборе, высоких сапогах со шпорами. Он указал желтоватой морщинистой рукой следовать за ним. Представился, но я, честно говоря, расслышала плохо. Марианна, похоже, тоже. Имя точно было короткое – в один закрытый слог.

Он выдал нам дополнительную плащ-палатку, мы набросили её на себя двоих. Влагозащитная мантия была рассчитана, судя по всему, на весьма большого мужчину, и две девицы без особых проблем в экстренной ситуации разместились под нею. Мы пробежали по улице, он умело провёл нас под нависшими размокающими пальмами, а затем мы нырнули в какую-то другую, отдельную часть гостиницы и спускались по мраморной лестнице вниз. Там он открыл висячий замок на железной двери, и мы двинулись через подземный ход.

Шли мы долго и трудно. Но верили деду. Путь освещали редкие свечи Яблочкова. Пару раз мы свернули, и вокруг простиралась гладкая, то блестящая, то тусклая плитка и трубы парового отопления.

А потом наверху забрезжил свет, и мы карабкались за ловким для своего возраста дедушкой, вроде того самого Захара Семёновича, по металлическим скобам наверх.

Наверху снова был дождь. Потоками с неба. И сияние зарниц.

И мы снова шлёпали сапожками по лужам, накрытые плащ-палаткой. И протиснулись, по указанию, под ещё одной размокающей пальмой. А дальше, за мандариновыми деревьями, наш проводник указал на деревянный трёхэтажный терем.

Там оказалось место для нас. Мы щедро заплатили дедушке, который молча, возникнув из стены ливня, провёл нас через него – и точно так же вывел.

Он уже готовился идти обратно, закутанный в штормовку и ощупывая себе путь откуда-то взявшейся длинной палкой, напоминающей весло гондолы.

Мы наконец переспросили на прощание, как всё-таки его зовут?

Тот коротко негромко повторил, и на этот раз мы точно услышали:

– Ной.

Три дня мы прожили в тереме в Набокии. Валялись на мягких пухлых перинах и блаженствовали, вдыхая аромат всего деревянного вокруг. Над кроватью висела стилизованная и лакированная, лишь слегка обработанная, но уже тем самым превращённая в произведение искусства ветка орехового дерева.

Мы перегнали к крыльцу гостиницы-терема свой автомобиль, подкачали шины, потом заправились бензином. И снова начал накрапывать дождь после солнечных трёх дней, и мы испугались его уже не на шутку и, быстро собравшись, отправились дальше на юг.

Мы ехали, махая руками Зелёному морю и скалам с морем огней и в пушистых снеговых шапках на самых острых вершинах. И помнили нашего спасителя – пожилого ловкого маленького Ноя, настоящего набокийца с желтоватым характерным профилем.

Но звала дорога, и мы катили дальше по Набокии, постепенно оставляя её с самыми двойственными чувствами. Марианна вспоминала Александра и тщательно прятала от меня лёгкие слезинки, быстренько закуривая их сигаретами.

А я как-то не плакала… Я… ждала.

День сменял ночь, ночь сменяла день. Мы пересекли по мостам несколько шумных рек, несколько больших кузниц, окончательно покинули Набокию.

В маленьких городах и селениях, через которые мы затем проезжали, покупали себе чтиво и сделали интересный вывод: дважды в день одна и та же газета приходит к тому, кто едет на машине или на поезде и покупает прессу на станциях.

На ночь мы остановились в дешёвой гостинице, и Марианна, лежа на тощей перине, зачитала вслух задачку из раздела «для сообразительных» в свежей газете.

Задача представляла собой диалог.

Следователь. Скажите, что вы делали, когда начался пожар в доме?

Свидетель. Я прогуливался по межам.

Следователь. Как у вас проходят межи?

Свидетель. Параллельно и перпендикулярно к шоссе.

Следователь. Представлялось ли возможным увидеть, находясь на шоссе, пожар, случившийся на том участке?

Свидетель (подумав). С одной ближней стороны шоссе, скорее всего, было можно, с другой – уже нет.

Следователь. Вы прогуливались по межам просто так или с какой-то целью?

Свидетель. Да, целенаправленно – я решил посмотреть поля соседей.

Следователь. Вы возвращались хотя бы один раз той же дорогой?

Свидетель. Нет. Но мимо рапса я проходил дважды, и первый раз он был у меня по левую руку, а второй – уже по правую. И вот как раз тогда, во второй раз, я и услышал, что кричат: «Горит!»

Следователь, выслушав все вышеприведённые ответы на свои вопросы, велел рассматривать теперь этого свидетеля уже как подозреваемого в поджоге (или в косвенной причастности к нему) и применить по отношению к нему соответствующие меры (заключение в острог или подписка о невыезде).

Вопрос: почему он так поступил? Что он увидел «не то» в его показаниях?

Я никак не понимала, в чём тут было дело. Попыталась набросать карандашом на бумаге план этих полей и межей между ними, место предполагаемого дома; где теоретически могло пролегать шоссе, а где – бродить человек. Но кроме расчерченных дорожками квадратов всё выглядело таким произвольным… А потом, всмотревшись в свой набросок-чертёж, я всё-таки смекнула, где крылось главное противоречие в словах того субъекта – утверждавшего, что он одновременно и «дважды проходил мимо рапса, и тот оказывался то по левую, то по правую руку», и «не возвращался той же дорогой».

Я с радостью подумала, что решила задачку, вероятно, не без влияния моего Павлина, учёного друга!

А утром, когда проснувшаяся Марианна тут же выкурила первую за день сигарету, прокашлялась и подошла к окошку полюбоваться рассветом, я снова завела речь про Вейк.

Ведь считалось, что Вейк – одно из мест, откуда образовывалась в далёкие времена наша цивилизация. Когда-то это был, можно сказать, светоч, и во многих из нас могла ещё течь кровь из тех мест. Но минуло немало лет и столетий, неоднократно Вейк получал самоуправление, а потом управление губернатора Дзяпки окончилось приходом к власти его сына, который родился лохматым. Тогда же и случился пресловутый взрыв на болотистых равнинах, сгорело несколько десятков вёрст густых тамошних лесов на плоскогорьях. Началось увеличение магнетизма над землёй на местном уровне; впрочем, уже, как и везде.

Что было сейчас в Вейке? Толковали, что там до сих пор велись закрытые разработки по добыче какого-то газа, а оставшиеся жители обитали в основном под землёй, в созданном искусственном климате. Ибо на поверхности до сих пор стояло задымление и главное – практически не зажигались свечи Яблочкова – как свидетельствовала та фотографическая пластинка.

Марианна заметила, что версии высказываются и ещё радикальнее: что Вейк опустел и это уже город-призрак, потому туда и перекрыты дороги. Однако, по некоторым данным, там сохранился в целости многоярусный замок, исторический центр.

Дальше Марианна заметила, что есть также гипотеза, будто вообще бо́льшая часть истории Вейка – лишь легенды. И что Вейка сейчас как города уже давно не существует, как, возможно, и Черола.

Мне не очень верилось в это, но Марианна скептично скривилась и засмолила следующую сигарету.

Тем не менее, мы отправились дальше. В направлении условного или реального, страшного, красивого или призрачного Вейка.

Через пару дней мы поняли, что наша дорога неминуемо приведёт к заливу океана. Ничего не оставалось, как завернуть в порт. Тем более, как уверяла Марианна, отдельно подготовившаяся к нашему путешествию, в этом порту она рассчитывала найти кого-то из знакомых и спросить у него про дальнейший путь.

Так мы и дотрюхали до самого порта, над которым поднимался кран с блоком и ещё ряд лебёдок. Всё это напоминало, судя по виденным нами ранее картинкам и дагерротипам, техногенные приспособления, которыми сейчас в своей автономии строил на половине полуострова треугольную пирамиду Таон Фара. Как говаривали про него на другой половине полуострова, находясь с ним в состоянии сдерживаемой и иногда, увы, прорываемой войны: «У Таона Фары экстрапирамидный синдром»… Но так или иначе, в память о себе Таон Фара желал воздвигнуть этот колосс, устойчивый к стихиям и землетрясениям, по типу древнейших.

Вода плескала в дамбы и волнорезы, углами выступающие в светло-голубой пенный океан. Кое-где на дамбах сидели люди с удочками. Некоторые складывали фигуры из камней, а другие что-то вытачивали из дерева.

Мы спешились, Марианна топала впереди, зыркая быстрыми карими глазами, откашливаясь и словно вынюхивая нечто носом, женской интуицией.

Похоже, её не подвела последняя. С кованой дамбы свесил короткие ноги небольшой сбитой темноволосый человек немного постарше меня. Он очищал красивые пёстрые раковины и опять же замысловатые камни, сортировал их, деловито откладывал в какой-то ящик.

Рядом с ним покоился мокрый сачок и – шлем с герметическими стёклами.

– Водолаз? – тихонько спросила Марианна.

– Ну, водолаз, – отозвался мужчина не приветливо, но и не то чтобы раздражённо.

– Андрей? – переспросила Марианна.

– Да-а! – удивлённо повернул он к ней въедливые глаза. И, кажется, теперь тоже её узнал…

Вскоре он провёл нас в свой особый вагончик.

Да, он сбежал тогда от прихехешницы Ленки. Смылся чуть не в одних подштанниках. Сбежал далеко. Надолго. Хотел начать новую жизнь. Удалось ли? Трудно сказать… Да, он всё знал… И по-своему лечил собственные раны. Он стал водолазом. Ловким, довольно смелым, опускающимся на мрачные и не очень глубины – чтобы выловить радость себе и другим. Так он чувствовал себя живым и нужным.

Мы сидели в его вагончике. В нём на стенах висели подсохшие крупные стручки перца, пучки чеснока, сушёные букеты трав, маленькая иконка с изображением святого старца и – несколько ожерелий, бус на крючках.

– Вот, – ответил он на наш немой вопрос, – сижу тут да вяжу их, освоил заодно ювелирное дело. Из выловленных мною камушков и жемчужин.

Мы помолчали. А потом рассказали ему, куда путь держим.

Он, кажется, почти ничему не удивлялся. Даже тому, что встретил здесь Марианну.

– Пока обитаешь в порту – многих так встречаешь! – пояснил он. – Вот, недавно, Мариан, знаешь кого встретил? Не поверишь – Тиму и Симу! Куда-то тоже путь держали, толком не понял, куда. Ну, вряд ли чтобы в Черол… Но, кажется, сели на пароход. А вы – в Черол? В Черол, – продолжал он следом за вопросом, ответ на который уже знал, – просто так не попасть, уж верьте мне, всё в округе знаю. Там, считай, погранзона, заставы гвардейцев, форты, капониры. По воде – можно. Но там – тоже граница – курсируют мониторы Раму-Аму.

– У нас есть протекция, – сообщила Марианна.

– Покажите, – попросил Андрей.

Марианна передала ему пакет с сургучной печатью.

– Печатка по форме, – присвистнул Андрей. – Думаю, проблем не будет. Эх, Марианна, – усмехнулся он, – есть в тебе порыв! Думаю, в честь тебя откроют какую-нибудь Марианскую впадину в океане. Только вот смолишь ты много. Сколько? – деловито осведомился он.

– Пять пачек в день, – отозвалась Марианна, закуривая.

Андрей присвистнул. А потом достал из ящичка специально приготовленную, в футляре и перевязанную бантиком, квадригскую сигару. Важно затеплил её, и мы снова сидели молча.

– Надо теперь сообразить, каким судном вас отправить… – размышлял вслух Андрей, трогая себя пальцем за губу. – Через два дня на остров плывёт танкер с грузом масла. Вот на него смогу вас пристроить. Берите протекцию. Думаю, через Раму-Аму сможете вернуться на другую сторону залива – собственно, там и Черол. А про Вейк, – развёл он руками, – не знаю. Оттуда нет вестей. Вряд ли твой, Наташ, папа там.

Однако когда в тот же день мы сгоняли на портовый пункт связи и почту, то получили корреспонденцию. Мне писали мама и Павлин, а Марианне – Александр.

И мама рассказала, что нам домой прибыла третья посылка. Как две капли воды с двумя первыми. Без обратного адреса и имён, со штемпелем Черола. С грузом апельсинов и окороков, и с деньгами.

И я всё больше верила, что нам нужно плыть. И Марианна твердила о каком-то своём личном ощущении.

Она читала письмо от Алекса. И вдруг втайне от меня, – но я всё равно заметила, – смахнула, всхлипнув, слезинку. Светлую, покаянную – именно это напрямую читалось в её лице… Она тотчас закурила – все обиды и слёзы она задымливала сигаретами – это было её всегдашнее средство.

Я, конечно, не спросила её про содержание личного письма. Но мне почему-то стало радостно.

Мы купили в дорогу газет. В них писали, что магнетизм тропосферы продолжает приращение, в таком же темпе.

А на следующий день Андрей проводил нас на танкер, обнял на прощание и – вручил нам по ожерелью собственного производства, своей ручной работы, из пойманных даров моря.

– Эх, если бы представляли вы, – сколько тайн хранит океан! – произнёс он, поднимая глаза слегка вверх. – На мою жизнь хватит точно, и моим детям, и внукам, и правнукам! По-моему, вообще человечество раньше полетит в созвездие Центавра, чем по-настоящему спустится на океанское дно! Нас, энтузиастов, по сути немного. Там, здесь… Корабли плывут от маяка до маяка, и между ними – огромнейшие синие просторы. И вот такая красота на дне. А ещё, ныряя, я видел лежащие кости рёбер. Откуда они взялись? Почему их не разъело море, и на берег не вынесло? Красивое и страшное часто рядом… Спускался я и на трирему, что лежит там, – указал он рукой далеко и наискосок. – И вообще-то, – продолжал он просвещать нас, – впервые в шлеме спускались туда ещё века назад, пытаясь добраться до затопленного корабля Улисса. Его не подняли, конечно. Но Георгий Ювеналович, который исследовал тут до меня – своими глазами видел его остов. Наука склонна считать, что это-то и есть подлинный корабль Улисса. Ну, не былинного, разумеется, – усмехнулся он, – но – именно того, кто и являлся его реальным прототипом. Все приметы, описанные в эпосе, сходятся. Кстати, Таон Фара на вершине своей новой пирамиды хочет сделать маяк, – «довеском» добавил Андрей.

Мы поднялись на танкер и махали ему. Теперь нам предстояло плыть к самому Раму-Аму. Спасибо за это предназначалось Павлину, доставшему необходимое письмо!

Несколько дней ровно и могуче, гудя незримыми машинами, шёл танкер с маслом в трюмах. Мы невольно таким образом проходили часть торгового пути, в своё время перестроившего многое в экономике, – когда начал богатеть мой папа.

И становилось то спокойно, а то тревога мешалась со скукой. Расстилался только ровный океан, рассвет слева и закат справа, и снова то же самое, – день ото дня. Неумолимый ход, длинная кованая палуба. Гул машинных отсеков. Лёгкий ветер. И опять – непрерывная вода и небо над ней.

Ночами Марианна спала, иногда сопя, хрипя и перхая. А я порой долго не ложилась. Мне хотелось как-то скоротать ночи с невольно нарастающим сосущим одиночеством среди этой пустынной огромной палубы, медленно продвигающейся через водную пустыню на тысячи миль вокруг. Только иногда пронесётся облако, или нечто тёмное покажется на горизонте, наверное, левиафан. Но тотчас исчезнет, словно его и не было.

Марианна молчала и курила на палубе, хрипя и покашливая. А я сидела на корме, глядя на убегающую из-под лопастей двигателя пену на вёрсты назад.

Если ночью шкипер давал команду отдохнуть машинам и становился на якорь, то в вечерней темноте я охотно купалась. Переодевшись в купальный костюм, прямо в нём спокойно дефилировала по пустынной палубе, слезала по трапу с кормы и брассировала в фосфоресцирующей воде. Одна. Совсем одна.

Луна порой светила сверху, и я иногда оплывала весь танкер кругом. И думала, что Андрей смог бы поднырнуть и под самим танкером да успешно выскочить с другой стороны, но я не решалась это сделать.

А однажды, оторвавшись в темноте подальше от стоящего на якоре судна, вспомнила стихи, которые читала ещё почти в детстве. Они, по сути не детские, очень запали в душу и тревожно откликались в ней до сих пор.

Сюжет их начинался с того, что без вести пропал человек, однажды не вернувшись домой. Солнце село, а его всё не было.

Дальше шло рефреном:

Опасно заплывать ночью в море – можешь исчезнуть.

Кошмар нарастал, однако конец стихов был странно солнечным. Он неожиданно состоял из описания приморского города, где люди грелись и купались, радостно пили коктейли в кафе. Но – от жары, как мираж, высоко во вселенной стали видны нависшие баснословные металлические балки.

Во мне зазвучал этот лейтмотив про исчезновение ночью в море, и я гребла назад, к танкеру. И вскоре, мокрая, вылезла на тихую палубу, на которую ложились жирные лунные блики, как будто весь танкер пропитался везомым маслом.

Так я коротала якорные ночи, плавая вокруг, и снова плавая. У меня укрепились мускулы, живот стал подтянутым и тверденьким. Это радовало.

И на следующее утро мы пристали к диковинному острову.

Мы сошли в порту, и похолаживало спины – как и чем встретят нас здесь? У нас имелась протекция от Павлина с нужной, по форме, печатью, но…

Мы озирались вокруг и с любопытством таращили глаза. Вот была островная империя Раму-Аму, который правил уже двадцатый год. А по другим версиям – даже в разы дольше. Которого считали великим и ужасным, благородным и справедливым, гневным и милосердным – каждый мог находить свои определения из набора, собственную личную точку зрения… И теперь нам представлялся даже шанс увидеть его воочию.

Говорили, что в далёкие ранние времена население острова в основном жило в хижинах и даже шатрах в пустынях, и сам Раму-Аму, или его отец, обитал в большом шатре, похожем на цирк шапито. Однако сейчас уже слабо верилось в точность подобных данных.

Рядом с нашим танкером, чуть раньше, пристал парусно-моторный корабль. С него спустили полого наклонные трапы, и стоящая наготове команда местных портовых грузчиков принялась за дело. Они катили тяжёлые бочки с судна. Грузчики были смуглы, все с длинными чёрными бородами, накачанными рельефными бицепсами и подтянутыми животами. Голые по пояс, в одинаковых белых не очень широких шароварах и темных шапочках-куфи.