Текст книги "Сахара"

41

Оставив грузовик, Питт и Джордино шли и в дневную жару, и в ночной холод, стремясь уйти как можно дальше, пока они еще чувствовали себя сравнительно свежими. Когда друзья наконец остановились на отдых, занималась заря. Зарывшись в песок, они таким образом и прятались от палящего солнца, и уменьшали потерю жидкости в организме. Мягкое давление песка расслабляло также уставшие мускулы.

За первый переход они преодолели сорок восемь километров (тридцать миль). На самом деле они прошли больше, учитывая петляния между дюнами. На второй ночной переход они встали перед самым закатом, чтобы Питт еще до появления звезд смог определить направление движения. К восходу следующего утра Транссахарская магистраль стала на сорок два километра ближе. Прежде чем закопаться под ежедневное песчаное одеяло, они выпили последние капли воды. С этого момента и до того, пока они не найдут новый источник, их тела начнут иссыхать и умирать.

Во время третьего ночного перехода им пришлось одолеть барьер из дюн, тянущихся без конца налево и направо. Дюны, несмотря на всю их опасность, были красивы. Их изящная, плавная форма была образована хрупкой рябью, которую безостановочно тревожил ветер. Питт быстро понял их тайну. Отлого поднимаясь, дюны с другой стороны имели резкий обрыв. И надо было идти, приобретя необходимый опыт, шагая по их острым гребням, чтобы не соскальзывать и не погружаться в мягкий, податливый песок. Сели же и это становилось трудным, они обходили дюны по ложбинам, где песок под ногами был тверже.

На четвертый день дюны становились все ниже и, наконец, совсем пропали, перейдя в широкую песчаную равнину, безотрадную и безводную. В течение самого жаркого времени дня солнечные лучи безжалостно лупили по этому иссушенному пространству, как молот кузнеца на раскаленному докрасна железу. Обрадованные тем, что идти приходится по ровной поверхности, друзья все же столкнулись в движении с трудностями. Два вида складок покрывали эту песчаную поверхность. Первые были мелкими гребешками, не представляющими проблемы. Но другие гребни, побольше, разбросанные друг от друга приблизительно на длину шага, очень утомляли. Ходьба по ним мало чем отличалась от ходьбы по шпалам железной дороги.

Продолжительность переходов становилась все короче, а остановки на отдых случались все чаще. Они брели, опустив головы, молча. Разговоры только сушили рты. Они были пленниками песка, заключенными в клетку, не ограниченную в размерах. Не было практически никаких ориентиров, за исключением нескольких скалистых пиков, невысоких и напоминающих Питту позвонки ископаемого монстра. Это была земля, где каждый километр был похож на предыдущий, и время, казалось, остановилось.

Через двадцать километров равнина уперлась в подножие плато. Перед самым восходом друзья провели между собой голосование и решили сначала взобраться наверх по крутому склону и только потом расположиться на дневной отдых. Четыре часа спустя, когда они, шатаясь, достигли наконец верхней кромки скал, солнце уже довольно высоко поднялось над горизонтом. Это усилие отняло у них последние оставшиеся силы. Сердца бешено колотились после напряженного, изнурительного подъема, мускулы ног разрывались от боли, легкие раздувались кузнечными мехами, требуя воздуха.

Питт настолько вымотался, что боялся сесть, из опасения, что он уже ни за что не встанет. Он еле стоял, покачиваясь на выступе и осматриваясь вокруг, словно капитан на мостике корабля. Если равнина внизу была бесплодной и невыразительной пустошью, то это плато казалось выжженным солнцем гротескным кошмаром. Море перепутанных, изломанных завалов из опаленных зноем красных и черных камней, перемежающихся похожими на обелиски ржавыми выходами железной руды, простиралось далеко на восток, преграждая им путь. Все это нагромождение походило на руины города, уничтоженного столетия назад ядерным взрывом.

– А это еще что за уголок преисподней? – раздраженно спросил Джордино.

Питт вытащил карту Фэйруэзера, уже изрядно помятую, и разгладил ее, развернув на коленях.

– На карте плато указано, но названия нет.

– Ну, тогда желаю, чтобы с этого момента оно называлось плато Джордино.

Потрескавшиеся губы Питта скривились в иронической улыбке:

– Если хочешь зарегистрировать объект на какое-нибудь имя, то всего-то и нужно – обратиться в Международный геологический институт.

Джордино рухнул на каменистую почву и безучастно осмотрелся по сторонам.

– Сколько мы уже протопали?

– Около ста двадцати километров.

– Значит, до Транссахарской магистрали еще шестьдесят?

– Если только это расстояние не увеличится вследствие подтверждения закона Питта.

– Что за закон такой? – насторожился итальянец.

– Тот, кто пользуется картой другого человека, рискует заметно промахнуться при подсчете пройденного пути.

– Хочешь сказать, что мы где-то неправильно повернули?

Питт покачал головой:

– Нет, просто мы не можем все время идти по прямой.

– Так сколько, говоришь, лишку сулит нам твой паршивый закон?

– Я думаю, километров двадцать как минимум.

Джордино посмотрел на Питта запавшими глазами, покрасневшими от усталости, и с трудом выговорил воспаленными, опухшими губами:

– Иначе говоря, нам остается где-то пятьдесят миль. Да ведь мы уже семьдесят прошли без капли воды!

– А такое ощущение, что больше тысячи, – сипло произнес Питт.

– Ну хорошо, – пробормотал Джордино. – Должен сказать, что положительный исход представляется мне сомнительным. Я лично не верю, что смогу протянуть так долго.

Питт оторвался от карты и в упор посмотрел на напарника.

– Вот уж не думал, что услышу такое от тебя.

– До этого я никогда не подвергался таким страшным мукам. Раньше мне тоже случалось сутками обходиться без воды, но только здесь я понял истинный смысл избитой фразы: жажда сводит с ума.

– Еще две ночи – и мы будем танцевать на дороге.

Джордино медленно покачал головой:

– Это желаемое. У нас не хватит жизненных сил на еще пятьдесят миль без воды в такую жару и с такой дегидрацией.

Питт никак не мог отделаться от навязчивой картинки: Ева грузит руду в вагонетки, спотыкается, падает, откуда ни возьмись появляется Мелика, злорадно скалится, взмахивает плетью...

– Они все умрут, если мы не дойдем.

– Из репы кровь не выжмешь, – прохрипел Джордино. – Уже чудо, что мы зашли так далеко...

Он сел и прикрыл глаза, но тут же встрепенулся и снова вскочил на ноги, взволнованно тыча пальцем в направлении груды огромных камней.

– Смотри, там, между камнями... Тебе это не напоминает вход в пещеру?

Питт проследил взглядом за его вытянутой рукой. Определенно, среди камней чернело отверстие. Он схватил Джордино за руку и потянул за собой.

– Похоже, удача снова повернулась к нам лицом. Пошли скорее. Уютная прохладная пещера – то самое, что нам нужно, чтобы переждать полуденный зной.

Жара, усиливаемая разогретыми камнями и выходами железной руды, становилась удушающей. Им казалось, что они бредут по тлеющим углям мангала. Не имея солнцезащитных очков, они вынуждены были прикрывать глаза краешками самодельных тюрбанов, щурясь сквозь крошечные щелки и ничего не видя перед собой дальше чем на несколько метров.

Им пришлось подняться на высокую каменистую осыпь перед входом в пещеру. Друзья старались не касаться камней обнаженными частями тела, чтобы не получить ожог. Сам вход был частично занесен горой песка, которую они, встав на колени, разгребли руками. Питту пришлось нагнуть голову, чтобы пролезть под нависающей скалой, Джордино же вошел внутрь, не сгибаясь.

Им не пришлось ждать, пока глаза привыкнут к полумраку. Тут не было темных мест. Пещера была создана не ветром или водой, размывающей известняк. Она образовалась в результате геологических сдвигов еще в палеозойскую эру. Центр ее был залит солнечными лучами, проникающими через отверстия в высоком куполе.

Пройдя в глубь пещеры, Питт вдруг заметил в углу какую-то бесформенную тень, и ему показалось, что она шевелится. Инстинктивно отшатнувшись назад, он чуть не сбил с ног следующего за ним Джордино.

– Ты зачем наступил мне на ногу? – обиделся коротышка.

– Извини. – Питт указал на гладкую стену, на которой красовалось отлично сохранившееся изображение фигуры мужчины, бросающего копье в буйвола. – Просто не ожидал, что нас тут ждет компания.

Джордино взглянул через плечо Питта на метателя копья и ошеломленно замер. Как и его бессменный напарник, он никак не рассчитывал столкнуться с наскальными росписями в самой, казалось бы, безлюдной части мира. Он с восторгом любовался экспонатами этой огромной галереи первобытного и древнего искусства, где демонстрировались художественные стили сменявших друг друга культур и эпох.

– Я сплю или вижу все это наяву? – пробормотал он.

Питт подошел поближе к наскальным рисункам, покрывающим стены пещеры на протяжении сотен метров, и присмотрелся к трехметровой фигуре, из головы и плеч которой распускались пышные цветы. Жажда и усталость как будто улетучились, когда он в благоговении уставился на нее.

– Это самое начало искусства. Самые ранние картины, похоже, начинаются с конца пещеры, а произведения последующих культур хронологически выдвигаются соответственно вперед.

– Откуда ты знаешь?

– Десять – двенадцать тысяч лет назад в Сахаре был влажный тропический климат. На месте нынешних песков простирались джунгли. Тогда она была гораздо более приспособлена для жизни, чем сейчас. – Он кивнул на группу фигур, окруживших гигантского раненого буйвола с громадными рогами и бросающих в него копья. – Это, должно быть, из самых ранних рисунков, потому что на нем показано убийство буйвола почти таких же размеров, как и слон. Такие животные существовали очень давно. – Питт перешел к другой художественной сцене, покрывающей несколько квадратных метров. – Здесь ты можешь видеть стада крупного рогатого скота, – сказал он, указывая рукой на изображение. – Эта пастушеская эра началась примерно в пятитысячном году до нашей эры. А вот эта сцена демонстрирует более позднее искусство, поскольку здесь уже видна работа над композицией и над деталями.

– Гиппопотам, – узнал Джордино, разглядывая колоссальный рисунок, покрывающий часть стены от пола до основания свода. – Да ведь в этой части Сахары их вообще не было!

– По крайней мере, последние три тысячи лет. Как ни трудно себе это представить, но некогда здесь были обширные травяные пастбища, поддерживающие существование страусов, антилоп и жирафов.

Они двинулись дальше, и по мере перехода можно было видеть, как от композиции к композиции менялись времена. Джордино заметил:

– Похоже, местные художники забирались именно сюда, когда на них находило вдохновение.

– В конце концов дожди здесь прекратили выпадать, а земля начала высыхать, – продолжал лекцию Питт, вспоминая давно забытый курс Древней истории. – После четырех тысяч лет бесконтрольного выпаса скота растительность исчезла, а пустыня начала наступать.

Джордино двинулся из глубины пещеры к выходу, но задержался перед очередной картиной:

– А вот здесь показаны гонки на колесницах.

– Жители Средиземноморья пользовались колесницами еще до тысячного года до нашей эры, – пояснил Питт. – Только я понятия не имел, что они забирались так далеко от побережья.

– А что дальше, учитель?

– Дальше верблюжий период, – ответил Питт, останавливаясь перед длинной картиной, на которой верблюжий караван, насчитывающий около шестидесяти верблюдов, вытягивался в виде буквы "С". – Они появились после завоевания Египта персами в пятьсот двадцать пятом году до нашей эры. Используя верблюдов, римляне добирались по пустыне до Тимбукту. Верблюды с их невероятной выносливостью оказались здесь очень к месту.

В более поздние периоды создания рисунков с верблюдами стиль становился грубее и примитивнее по сравнению с более ранними изображениями. Питт остановился перед очередной серией рисунков этой богатой галереи древнего искусства, рассматривая прекрасно изображенную битву, которая сначала была высечена в камне, а затем раскрашена в красно-коричневые тона. Воины с квадратными бородами, сидя в двухколесных колесницах, подняв над головами копья и щиты, атаковали армию чернокожих лучников, ряды которых посылали в небо тучи стрел.

– О'кей, мистер Умник, – сказал Джордино. – Тогда объясните мне это.

Питт проследил за взглядом Джордино и несколько секунд потрясение всматривался в рисунок на камне. Он был выполнен в примитивной манере – так обычно рисуют дети, – но поражал точностью тщательно выписанных деталей. По реке плыло судно, окруженное рыбами и крокодилами. Трудно было представить себе, что в раскаленном аду за стенами пещеры когда-то текли реки и по ним плавали крокодилы.

Он подошел поближе, не веря своим глазам. Но его внимание было приковано не к рыбам и крокодилам, а к судну, плывущему среди завитков, обозначающих течение реки. Корабль не походил на суда египетской постройки, он резко отличался от них своей конструкцией, гораздо более современной. Силуэт над водой представлял собой сильно вытянутую усеченную пирамиду. По бокам торчали круглые трубки. На палубе под развевающимся флагом стояли люди в различных позах. Изображение растянулось почти на четыре метра по крупнозернистой поверхности скалы.

– Броненосец, – в замешательстве произнес Питт. – Броненосец военно-морских сил Конфедерации южных штатов.

– Откуда ему здесь взяться? – удивился Джордино, совершенно сбитый с толку.

– Оттуда! – отрезал Питт. – Должно быть, это тот самый, о котором рассказывал старый старатель.

– Выходит, это не миф?

– Здешние художники рисовали только то, что видели сами. А тут даже боевой флаг конфедератов нарисован правильно. Именно такой был принят к концу войны.

– Может быть, морской офицер мятежников бродил по пустыне после войны и нарисовал его?

– Он бы не стал подражать стилю местного искусства, – возразил Питт. – В этом рисунке нет никаких признаков западного влияния.

– А как тебе эти фигуры, стоящие на каземате? – спросил Джордино.

– Очевидно, морской офицер. Вероятно, капитан.

– Да я о другом говорю, – прошептал Джордино, на лице которого застыло неверие.

Питт осмотрел с головы до пят фигуру человека, стоящего рядом с капитаном.

– И кто же это, по-твоему?

– Я уже не доверяю моим сожженным солнцем глазам. Надеюсь, ты сам мне скажешь.

Мозг Питта отказывался принять объяснение, которое казалось невероятным.

– Кто бы ни был этот художник, – пробормотал Питт в изумлении, – но нарисовал он человека, поразительно похожего на Авраама Линкольна.

42

Проведенный в прохладной пещере день восстановил силы Питта и Джордино настолько, что они смогли предпринять еще одну попытку преодолеть по обнаженной и враждебной земле оставшееся до Транссахарской магистрали расстояние. Соображения и догадки по поводу легендарного броненосца были временно отложены, поскольку все их помыслы были обращены на подготовку к предстоящему им этой ночью тяжкому испытанию.

Далеко за полдень Питт вышел из пещеры под беспощадное солнце и установил свою трубу для очередного определения направления. Всего лишь несколько минут провел он в этой открытой духовке, но успел почувствовать себя оплывшей восковой свечой. Он наметил большую скалу, торчащую на горизонте километрах в пяти прямо на восток, как цель, до которой предстояло добраться за первый час пути.

Возвратившись обратно в холодный комфорт пещеры с настенными росписями, Питт изо всех сил старался не выказывать ни усталости, ни слабости. Но тяжесть его состояния словно в зеркале отражалась в запавших глазах Джордино, в грязной одежде его друга, посеревших от пыли волосах и особенно – во взгляде того, кто дошел до края своего терпения.

Друзья прошли вместе через несчетное количество опасностей, требующих выдержки, но еще никогда Питт не видел в глазах Джордино выражения покорности. Джордино по сути своей был прагматиком. Он встречал любые огорчения и удары лицом к лицу, с характерной для него прямотой и стойкостью. В отличие от Питта он не мог воспользоваться силой воображения, чтобы отогнать мысли о жажде и боли, пронзающей тело, молящее о ниспослании хотя бы капли воды и пищи. Он не мог отвлечь себя от видений сказочного мира, и его мучения и отчаяние усиливались видениями плавательных бассейнов, немыслимых тропических напитков и бесконечной череды буфетных стоек, уставленных деликатесами.

Питт понимал, что эта ночь может стать последней. Если в этой смертельной игре их не убьет пустыня, им придется удвоить усилия в попытке выжить. Еще двадцать четыре часа без воды могут их доконать. Просто не будет сил двигаться дальше. Он позволил Джордино отдохнуть еще час, прежде чем разбудить его от глубокого сна.

– Надо выходить сейчас, если хотим хоть сколько-нибудь пройти до следующего рассвета.

Джордино с трудом приоткрыл глаза и попытался сесть.

– Почему бы не остаться здесь еще на день, чтобы потом стало легче?

– Слишком много мужчин, женщин и детей надеются, что мы спасемся сами и вернемся спасти их. У нас каждый час на счету.

Напоминания о страдающих женщинах и запуганных детях, оставшихся в золотых рудниках Тебеццы, оказалось достаточно, чтобы Джордино выбрался из тумана сна и тяжело поднялся на ноги. Затем, по настоянию Питта, они несколько минут уделили специальным упражнениям для онемевших мускулов и напряженных конечностей. Бросив прощальный взгляд на изумительные наскальные росписи, особенно на броненосец, они двинулись на восток, держа путь к скале, отмеченной Питтом как ближайший ориентир.

Они знали, что, за исключением нескольких коротких остановок на отдых, они должны идти и идти, пока не добредут до дороги, где на них наткнется какой-нибудь автомобилист, желательно с изрядным запасом воды в багажнике. И что бы ни случилось – иссушающая жара, песок, гонимый ветром, обжигающим кожу, препятствия в пути, – они должны брести, пока не упадут или не встретят помощь.

Раскаленный диск солнца укатился за горизонт, уступив место надменной половинке месяца. Ни единое дуновение ветра не тревожило песок, в пустыне воцарилась мертвая тишина. Пустынный ландшафт, казалось, уходил в бесконечность. Подобно костям динозавра, торчали скалы, все еще испуская волны тепла. Ничто не двигалось в округе, за исключением теней, ползущих и удлиняющихся от скал, подобно призракам, вызванным к жизни угасающим вечерним светом.

Они шли вот уже семь часов, давно миновав скалу, выбранную в качестве ориентира. Хотя ночь шла на убыль, становилось все холоднее. Уставших до изнеможения путников донимала неудержимая дрожь. Резкие перепады температуры вызывали у Питта ощущение, что за день он переживает смену всех четырех времен года: дневная жара – лето, вечер – осень, ночь – зима, утро – весна.

Рельеф местности изменялся так плавно, что Питт не сразу заметил, что камней и обнажении железных руд становилось все меньше, а затем они и вовсе исчезли. Только остановившись на минутку, чтобы взглянуть на звезды над головой и осмотреться, он с удивлением обнаружил, что они уже спустились вниз по склону плато и оказались на плоской равнине, изрезанной многочисленными «вади» – руслами высохших рек или следами давних наводнений.

Их продвижение замедлялось жуткой усталостью; они уже не столько шли, сколько ковыляли, как два инвалида, у которых отобрали костыли. Голод и жажда вкупе с изнеможением превратились в неподъемный груз, который им приходилось тащить на своих плечах. Они брели и брели, чувствуя себя все более несчастными. И все же они медленно продвигались на восток, мобилизуя остатки сил, которые они могли из себя выжать. Но они ослабели уже настолько, что после остановок на отдых с трудом вставали на ноги, чтобы снова начать борьбу.

Питта подгоняли видения мучений, которым подвергали О'Баннион и Мелика женщин и детей в рудничном аду. Он представлял себе, как плеть Мелики опускается на спины беззащитных жертв, и без того еле живых от лишений и непосильного труда. Кто знает, сколько их еще умерло со дня побега? Быть может, Еву тоже уже отнесли в камеру и бросили вместе с другими трупами? Он мог бы отбросить в сторону эти назойливые мысли, но позволял им кружиться в мозгу, поскольку они пришпоривали его, заставляли подняться над собой, над своей усталостью, игнорируя мучения, и двигаться вперед с холодной выносливостью механизма.

Питт с удивлением обнаружил, что не помнит, когда у него пропала слюна. Хотя он и посасывал маленькие камешки, чтобы немного размягчить иссохшую гортань, но так и не вспомнил, когда же все-таки прекратилось слюноотделение. Его язык распух, как сухая губка, и было такое ощущение, что он лизал дубильные квасцы. Тем не менее глотать он все еще мог.

Они уменьшили потовыделение, передвигаясь в холоде ночи и не снимая рубашек днем, поскольку испарения пота охлаждали тело. Но Питт понимал, что они здорово обессолились, что усугубляло усталость.

Питт пускался на любой трюк, который он мог раскопать в своей памяти применительно к искусству выживания в пустыне, включая дыхание через нос, чтобы уменьшить потерю жидкости, и сведение разговоров к минимуму – только тогда, когда останавливались на отдых.

Они подошли к руслу узкой песчаной реки, бегущей между холмами, усеянными камнями. По этому руслу они шли до тех пор, пока оно не повернуло на север, после чего выбрались на берег и двинулись прежним курсом. Начинался новый день, и Питт остановился, чтобы свериться с картой Фэйруэзера, развернув дрожащий лист к разгорающемуся на востоке зареву восхода. Схематичный рисунок указывал на какое-то огромное сухое озеро, тянущееся почти до Транссахарской магистрали. И хотя по ровной почве шагать было легче, Питт отметил про себя новую смертоносную опасность – на открытом пространстве не существовало тени. Стало быть, во время палящего дневного зноя отдохнуть будет негде. Твердая гравийная почва не позволит зарыться в нее. Придется продолжать движение, претерпевая всю ярость открытого жара. А солнце уже взрывалось в небе, подавая сигнал к началу нового дня нечеловеческих мучений.

По счастью, небо ненадолго заволокло облаками, скрыв солнце и подарив людям почти два часа блаженного облегчения. Однако вскоре облачность растаяла, и солнце вернулось, еще более жгучее, чем прежде. К полудню Питт и Джордино едва цеплялись за жизнь. Они чувствовали, что если их измученные тела не прикончит дневная жара, то это сделает ночной холод.

И тут они внезапно вышли к глубокому ущелью с крутыми склонами, уходящими вниз метров на семь ниже поверхности сухого озера и разрезающими его подобно рукотворному каналу. Поскольку Питт смотрел только себе под ноги, он чуть не сорвался с обрыва. Чудом удержавшись на краю, он остановился, в отчаянии взирая на неожиданное препятствие. Он просто был уже не в состоянии сползти вниз, на дно этого ущелья, а затем вскарабкаться наверх, на другую сторону. Джордино зашатался рядом с ним, обмяк и упал на землю.

Бросив взгляд через разлом на простирающееся впереди пространство, Питт понял, что их эпическая борьба, несмотря на все их упорство, выносливость и силу воли, подошла к концу. Они прошли только тридцать километров. Оставалось еще пятьдесят.

Джордино медленно поднял голову и взглянул на Питта, который все еще стоял на ногах, устремив взор на восток, на цель, которая была мучительно близка, но недостижима.

Несмотря на усталость и вымотанность, Питт выглядел великолепно. Его мужественное суровое лицо, проницательные бледно-зеленые глаза, нос, подобный клюву хищной птицы, голова, обмотанная белым полотенцем, из-под которого торчали пряди черных волнистых волос, производили впечатление гранитной несокрушимости – ничто в его облике не указывало на то, что этот человек измучен до предела и стоит перед лицом верной смерти.

Он осмотрел ущелье в обоих направлениях, и в его глазах, едва видимых сквозь узкую щель тюрбана, появилось недоумение.

– Я сошел с ума, – прошептал он.

Джордино еще внимательнее посмотрел на него:

– Я-то сошел с ума еще двадцать километров назад.

– Клянусь, что я вижу... – Питт медленно покачал головой и потер глаза. – Должно быть, это мираж.

Джордино прищурился и внимательно всмотрелся в раскаленное марево, дрожащее внутри оврага. Вдали, за волнами жара, тускло мерцали водяные покровы. Воображаемое зрелище того, чего он так жаждал, было невыносимо. Джордино отвернулся.

– Ты видишь? – спросил Питт.

– Даже с закрытыми глазами, – слабо проскрипел Джордино. – Я вижу салун с танцующими девушками, зазывающими гостей огромными кружками ледяного пива.

– Я серьезно.

– Я тоже, но если ты имеешь в виду то фантомное озеро на равнине, то забудь о нем.

– Нет, – коротко сказал Питт. – Я имею в виду тот самолет на дне расщелины.

Сначала Джордино решил, что его друг окончательно спятил, но затем уставился вниз, туда, куда указывал Питт.

Ничто из произведенного руками человека в пустыне не распадается и не гниет. Худшее, что может случиться с металлом, – его занесет песком. Здесь же, уткнувшись сплющенным носом в противоположный склон ущелья, неожиданный и чужой в этом сухом русле, не развалившийся и не сгнивший, почти не тронутый ржавчиной и не засыпанный песком, лежал потерпевший аварию самолет. Судя по внешнему виду, это был моноплан с высоко расположенными крыльями очень старой постройки – подобные модели были сняты с производства более полувека назад.

– Ты видишь это? – повторил Питт. – Или я все-таки сошел с ума?

– Тогда я тоже сошел с ума, – хмыкнул Джордино. – Эта штука действительно очень похожа на самолет.

– Значит, это должно быть реальностью.

Питт помог Джордино встать на ноги, и они побрели по обрыву ущелья, пока не оказались прямо над местом катастрофы. Состояние фюзеляжа и крыльев оказалось удивительно хорошим, и можно было разобрать идентификационные знаки. Алюминиевый пропеллер искорежился, когда коснулся склона, а радиально расположенный двигатель с обнаженными цилиндрами практически въехал в кабину и развернулся вверх, обломав несколько креплений. Однако, если не считать этого и искореженного шасси, самолет пострадал не так уж сильно. Еще они заметили бороздки на краю расщелины, оставленные колесами самолета за мгновение до того, как он свалился с обрыва на дно сухого русла.

– Как ты думаешь, – сколько времени он уже находится здесь? – проговорил Джордино.

– По крайней мере лет пятьдесят, а то и шестьдесят, – ответил Питт.

– Пилот, очевидно, остался жив и ушел отсюда.

– Он не выжил, – покачал головой Питт. – Из-под левой плоскости торчит его нога.

Джордино перевел взгляд на левое крыло. В тени крыла виднелся старомодный кожаный сапог со шнуровкой доверху и часть брюк цвета хаки.

– Как думаешь, он не будет возражать, если мы к нему присоединимся? У него здесь единственная тень на всю округу.

– Ты угадываешь мои мысли, – сказал Питт, усевшись над обрывом и свесив ноги вниз. В следующее мгновение он заскользил на спине по склону, умело руля ступнями и одновременно используя их как тормоза.

Секунду спустя за ним последовал и Джордино. Друзья приземлились на дно высохшего потока, сопровождаемые лавиной песка и гравия. Так же как в пещере с рисунками, нарастающее возбуждение на время вытеснило мысли о жажде. Они тут же вскочили на ноги и приблизились к телу давно умершего пилота.

Песок засыпал нижнюю часть фигуры, привалившейся спиной к фюзеляжу самолета. Примитивный костыль, сделанный из распорки крыла, лежал рядом с выставленной ногой, на которой отсутствовал сапог. Там же лежал и самолетный компас, полузанесенный песком.

Пилот удивительно хорошо сохранился. Яростная жара и бесстрастный холод так хорошо поработали на пару над мумификацией трупа, что даже обнаженная кожа лишь потемнела и приобрела ровный глянец, как на обуви. На лице можно было прочесть выражение покойного умиротворения, а руки, застывшие в неподвижности на шестьдесят лет, были мирно сложены на животе. Старинный кожаный шлем с защитными очками лежал брошенным около ноги. Черные волосы, спутанные и затвердевшие от пыли и воздействия погоды, ниспадали ниже плеч.

– Бог мой, – ошеломленно пробормотал Джордино. – Это же женщина!

– Которой едва перевалило за тридцать, – заметил Питт. – Должно быть, она была симпатичной.

– Интересно, кто же она такая? – Джордино охватило любопытство.

Питт обошел тело и отвязал какой-то пакет, завернутый в клеенку и привязанный к ручке дверцы кабины. Он осторожно снял клеенку, под которой показался бортовой журнал пилота Он открыл обложку и стал читать первую страницу.

– Китти Меннок, – вслух прочитал Питт ее имя.

– Китти кто?

– Меннок, знаменитая летчица, австралийка, насколько я помню. Ее исчезновение стало одной из самых великих тайн авиации, уступая только загадке исчезновения Амелии Эрхарт.

– Но как же она оказалась здесь? – спросил Джордино, не в состоянии оторвать глаз от тела.

– Она пыталась совершить рекордный перелет из Лондона в Кейптаун. После ее исчезновения французские военные предприняли систематические поиски в Сахаре, но не нашли следов ни ее самой, ни самолета.

– Надо же было ей угодить в единственную на сто километров расщелину! Если бы она приземлилась на поверхности этого сухого озера, ее бы легко заметили с воздуха.

Питт пролистал страницы бортового журнала, пока не пошли чистые.

– Она потерпела аварию десятого октября тысяча девятьсот тридцать первого года. Последняя ее запись датирована двадцатым октября.

– Она продержалась десять дней, – в восхищении пробормотал Джордино. – Китти Меннок, должно быть, была сильной леди. – Он растянулся в тени под крылом самолета и устало вздохнул. – Наконец-то за все это время у нее есть компания.

Питт не слышал. Его захватила дикая мысль. Он сунул бортовой журнал в карман своих брюк и начал обследовать останки самолета. Не обращая внимания на двигатель, он осматривал прежде всего шасси. Хотя сами распорки не выдержали удара, колеса остались невредимыми, и шины почти не тронуло гниение. Маленькое хвостовое колесо также было в хорошем состоянии.

Затем он стал изучать крылья. Левое крыло пострадало серьезно, и ясно было, почему именно от него Китти отрезала большой кусок обшивки, но вот правое крыло оказалось в удивительно хорошей сохранности. Обшивка, покрывающая лонжероны и ребра, покоробилась и покрылась тысячью морщинок, но не разорвалась от резких перепадов жары и холода. Задумавшись, Питт положил руку на обнаженную металлическую панель впереди кабины и тут же отдернул ее, зашипев от боли. Металл был горяч, как хорошо разогретый противень.

Внутри фюзеляжа он обнаружил небольшой ящик с инструментами, которыми мало пользовались, и набор для подкачки шин с ручным насосом.