Текст книги "Форсаж"

– Ты была хорошей матерью. Элли пожала плечами.

– Дети были хорошие, они знали, что ты можешь разбиться на самолете.

– Ты рассказывала им о моей профессии?

– Нет. Но, Чарли, ведь мы жили на базе! У всех детей отцы летали. Помнишь Дженни Макнамара? А Сьюзен Ховард? Они обе потеряли мужей, и даже не во Вьетнаме.

– Это случилось во время подзаправки в полете. Ховард неправильно рассчитал скорость и влетел в раструб топливопровода, торчавшего из танкера «КС-30», тот и протаранил ему кабину.

– Я всего этого уже не помню, – продолжала Элли. – Хочу только сказать, что мы по тебе очень скучали. В общем, я не виню молодых матерей, которые хотят вынянчить собственное дитя. Так почему их должно что-то останавливать?

Теперь он собирался прибегнуть к аргументу Марты Вейнрайт.

– А не усыновить ли Джулии ребенка, которому нужна мать?

– Пусть сами решают.

– А что ты скажешь о мужчинах, донорах спермы? Это что, всего лишь тщеславие?

– Нет.

– Почему?

– Они хотят оставить свой след. Я это понимаю. Они хотят оставить свой след, и она это понимает.

После обеда Элли отложила десертную ложку и взглянула на него.

– Я хочу съездить в поселок для пенсионеров.

– Зачем?

– Думаю, что тебе там понравится. И может быть, согласишься с моим планом.

– Я съезжу, как только смогу.

– Когда?

– Дай мне только разобраться с проблемами на заводе, и я съезжу.

– Со мной или один?

– Посмотрим.

Чарли подумал, что неплохо бы закончить вечер в баре «Пьера», где бармен чертовски хорошо смешивает джин с тоником, чем-то его подслащивая, заодно и прогуляется. Сюда заглядывают Генри Киссинджер и разные другие очень хорошо одетые люди. Ему нравилось здесь, хочешь – сиди и наблюдай за тем, что происходит, хочешь – перекинься словцом с немецким телевизионным продюсером или британцем, торгующим недвижимостью. Час-другой пролетают незаметно. Тут забываешь, что твоя спина болела десять тысяч ночей подряд, что жена впадает в детство и ты должен «Банку Азии» пятьдесят два миллиона в американской валюте с плавающим трехпроцентным процентом сверх первоначального, сумму, равную одной десятой от стоимости его компании. Чтобы ее выплатить, будет использован труд одиннадцати тысяч полуграмотных крестьян в четырех странах. Они не сомневаются в его праве эксплуатировать их за гроши и мечтают, чтобы работа продолжалась. На что еще они могут рассчитывать? Да, компания старается, чтобы в заводских общежитиях были созданы человеческие условия, (нужно справиться, как там идут дела). В баре он спокойно обдумает положение «Текнетрикс», прихватит отчеты о продажах за последние пару месяцев и планы на закупку сырья и проанализирует данные. Нужно постоянно отслеживать ситуацию на рынке – уменьшение или увеличение спроса и связанные с ними колебания расходов и доходов. По словам торговых представителей компании, «Манила телеком» обещает выпуск новой продукции при ускоренном графике производства.

Но если он уйдет в бар сейчас, Элли еще больше разозлится. Он видел, что она пошла в спальню, и последовал за ней. Она тяжело опустилась на большую кровать, выписанную из Тосканы десять лет назад. Похоже, она начинает слегка сдавать, подумал Чарли. Жена взяла с ночного столика одну из фотографий Бена и принялась ее разглядывать, моргая глазами, с полуоткрытым ртом. В жизни нет никаких гарантий – она выносила Бена, чтобы он жил, но он умер. Вот и вся история. Теперь она хочет обрести безопасное место для себя и своего мужа. Кто посмеет ее осудить? Последний приют, так сказать. Будь он хорошим мужем да просто добрым человеком, оценил бы любовь и предусмотрительность со стороны Элли. Он же испытывал только страх, горечь и негодование. Ну зачем она по нескольку раз в день смотрит в глаза их умершего сына и задает вопросы, на которые нет ответа?

После смерти Бена она опять стала курить, правда недолго. А Чарли ушел с головой в работу, пытаясь установить деловые контакты с крупнейшими производителями оборудования для телекоммуникаций, включить «Текнетрикс» в линию их технологических разработок, наладить выпуск продукции по их спецификациям. Стремился к успеху, спасаясь от душевной боли. В тот год, после смерти Бена, он то и дело летал то в Азию, то в Силиконовую долину, встречался с бизнесменами, заключал контракты, принимал деловые предложения, закатывал угощения, заказывал машины в аэропорт – из аэропорта («Разбудите меня в пять утра, пожалуйста, сегодня я покажу вам, как «Текнетрикс» может изменить стоимость производства вашей продукции. Отличный удар, прямо в лунку. Наши процессоры гораздо быстрее, мы можем сделать их еще компактнее, процентов на десять»). Постоянное расшаркивание, сплошное ча-ча-ча. Трудное время для экономики – середина восьмидесятых. Он надеялся, что при стабильных заказах «Текнетрикс» компания в конце концов сможет взлететь по вертикальной стене рыночной экономики. Сотня телефонных звонков, тысяча чашек кофе, сто тысяч миль перелетов: десять крупных заказов. Они перекупили одну мелкую компанию, наняли более квалифицированных инженеров. В 1985 году четыре их разработки, признанные лучшими, были запущены в производство в течение двух месяцев.

Все это произошло после смерти Бена: «Текнетрикс» неожиданно стала процветать. Тысяча сто работников, затем три тысячи, и вот уже девять тысяч – огромный скачок. Какая горькая ирония, вместо того чтобы, разбогатев, послать Бена учиться в любую аспирантуру мира, помочь ему обзавестись семьей, да все что угодно для его Бена, он хранит его фотографии и вещи, которые Элли так и не решилась выбросить, в кладовке. Его школьную спортивную куртку, баскетбольный мяч, уже давно сдувшийся. Наверное, эти вещи перекочуют в Виста-дель-Муэрте. Он попросит Элли упрятать их подальше, чтобы не попадались ему на глаза. Пусть устроит нечто вроде святилища. Это вполне в ее духе: Элли не может обойтись без реликвий. Все еще хранит молочные зубы Джулии, ее локоны, и маленькие шерстяные рукавицы, корсет, который девочка перестала носить, когда сняла брекеты, и бутсы Бена. Элли была больше чем сентиментальна, она была суеверна, причем ее суеверие не отличалось от примитивных верований. Он понимал причину ее страхов. Но если ты фетишизируешь одно, другое, третье, то почему не все, почему бы не хранить каждый ничтожный хренов фрагмент уходящей жизни? Возможно, ее депрессия связана с ранней потерей родителей. Смерть Бена подтвердила ее худшие из страхов – страдания приходят в жизнь каждого, единственный вопрос, насколько рано откроется тебе эта невыносимая истина.

Вернувшись из Вьетнама, он спрашивал себя, не изменяла ли ему Элли. Но вскоре понял, что вопрос лишен смысла, поскольку ее преданность оставалась безграничной. Даже если что и случилось, так тому и быть. Может быть, она пережила счастливые минуты? Он мог с этим смириться, в самом деле мог. Они произвели на свет детей, их союз был скреплен на веки вечные, аминь. Элли знала, что в течение трех лет он убивал людей, получая за это жалованье. И страдала. Судьба сохранила их друг для друга. Разве ее замысел не ясен?

Он не до конца рассказал ей о том, как над ним издевались в плену. Как связывали веревками и наваливали мешки из-под риса, набитые камнями. Как объяснить пытку? Куда девается твой разум?

От психиатров в госпитале на базе ничего не скрыл. Они вытягивали из тебя кучу подробностей до того, как ты встретишься со своей семьей и отравишь ее воспоминаниями. Расскажи нам, расскажи, что там происходило. Расскажи нам все, молодой человек. Ведь мы знаем, что тебе хочется поговорить об этом. Но только с нами и больше ни с кем – ни с газетными репортерами, ни с другими пилотами. («И, пожалуйста, постарайся не болтать слишком много своей жене».) Это было их гребаной идеологией. И он старался из всех сил «соответствовать» ей. Его продержали девять недель в госпитале. Никаких фотографий – только по медицинским соображениям, никаких посещений членами семьи до тех пор, пока они не вправят все кости, не сошьют сухожилия, не откормят через катетер, не выведут глистов, не снизят дозу морфия, не починят разбитые зубы. За это время его откормили, и он набрал тридцать фунтов. Выбрит, пострижен, ногти обрезаны, новая униформа, славные костыли и пятьдесят пилюль в день, плюс корсет, поддерживающий спину. Только тогда Элли позволили увидеть его.

Это был ярчайший момент его жизни, когда он обнял ее и почувствовал, что дети обхватили его ноги. Конечно, Элли умоляла его все рассказать, чтобы она могла понять причину его долгого молчания. Он решил, что не будет вдаваться в детали.

Она желала ему добра, хотела слушать и знать, но то, что он испытал, принадлежало ему, не ей. Он же мечтал заниматься с детьми и наконец начать просто жить. Так случилось, что они никогда больше не возвращались к разговору о плене, в сознании каждого из них он превратился в аномалию, в черную заплату, пришлепанную на добротную ткань семейной истории. К тому же смерть Бена все изменила: представление о том, что такое страдание. У них теперь были две разные жизни – до того, как умер Бен, и после.

В последующие годы, когда акции «Текнетрикс» взлетели в цене, они стали богаты. Их благосостояние достигло критической массы, примерно около десяти миллионов, оно вдруг стало пухнуть и множиться как бы само по себе, расцветая благодаря растущей бирже девяностых. Элли говорила ему не раз: «У нас так много денег, что я их больше не считаю, и на концерты мне нравится ходить, и квартира мне наша нравится, но знаешь, я…», потом ее голубые глаза увлажнялись, и она не в силах была закончить фразу – они оба знали, что поправить ничего нельзя. Их мальчика больше нет.

Иногда по вечерам у Чарли была удивительно стойкая эрекция. Уд становился твердым, как в годы молодости, и их соитие под простынями превращалось в эротическое свидание. Элли каждый раз чередовала оргазмы с рыданиями, его же окончательный спазм имел мало общего с катарсисом. И хотя они не отказывались от наслаждения, оба знали, что скоро от него ничего не останется – по закону времени. Элли, бывало, обхватывала его ногами и упрашивала: «Пожалуйста, люби меня, люби, чтобы я смогла все забыть». И он изо всех сил старался, побеждая боль в спине, из кожи лез вон. Подчас ожидаемое происходило, но все реже и реже. Чарли радовался за жену, из которой рвался крик страсти, но сам не испытывал должного восторга от близости. Война покалечила не только его тело, но и душу. Да, ты способен страдать, переживая смерть близких, тех, кого любишь, но как заставить замолчать совесть, ведь из-за тебя такая же безысходная скорбь пришла в семьи огромного числа других людей. Это всегда будет лежать камнем на сердце. Даже если ты все делал в интересах своей страны.

Как оказалось, война была совершенно не нужна. Ах, если бы он только знал тогда то, что знает теперь, но обмануты оказались все. Он пошел на войну потому, что любил летать, и в самом деле стал асом в тактике и стратегии воздушного боя. А все остальное – что он защищал демократию и прочая трескотня – в интересах политиканов. Увы, он понял это поздно. Как и то, что война, ее бремя, останется с ним навсегда. Что посеешь, то и пожнешь, говаривал отец Чарли. Ох, как же он был прав.

Чарли надеялся, что плен сгладит в его сознании чувство вины. Но этого не произошло. Ведь он был жив и жил неплохо, в то время как другие погибли. Единственное, что равняло его горе с горем этих людей, была смерть Бена.

Бен умирал в госпитале. Он лежал скрючившись на левом боку, прижав безвольные пальцы к лицу. Временами открывал глаза, но что бы он там ни видел, было вне этой комнаты. Он уже не мог говорить, но, похоже, сознание не покидало его, и, сжавшись в комок, он отдался трудной работе умирания. Жидкая бороденка Бена отросла. За день до его конца Чарли принес электробритву и побрил сына. Из-за слабости Бен не мог держать голову. Чарли осторожно поддерживал ее, чтобы побрить обе щеки и подбородок. Иначе Элли не смогла бы узнать своего мальчика, превратившегося в тень.

От прикосновения руки глаза Бена приоткрылись, уголок рта одобрительно скривился. Мимика, характерная для него, она говорила отцу: все живое смертно, девятнадцатилетний принц тоже. В силу молодости он угасал быстро – такова природа этого заболевания. Да, все земное возвращается в землю. Правда, в разном возрасте. Умирая, Бен не произнес ни слова. Он исчез в приступе мягкого кашля. Парень старался вдохнуть поглубже, но легкие были заполнены жидкостью, справиться с последними судорогами он уже не смог.

Чарли простоял у кровати до самого конца, пока сестра не сняла его руку с запястья Бена. Они выпрямили тело Бена, положили вдоль туловища руки. Когда с Бена сняли госпитальный халат, Чарли взглянул на его пенис, серый и неприкаянный в обрамлении волос, с засунутой в уретру трубкой катетера. Его подбородок был все еще задран вверх, веки приоткрыты, и на мгновение выражение лица покойного показалось наглым, даже враждебным, бросающим вызов всем, кто когда-то тоже умрет. Санитары разложили серый пластиковый мешок и умеючи перекинули в него тело Бена. Чарли остановил их и попросил оставить его наедине с телом. Он наклонился к Бену, прижался к его холодному лбу и сказал: «Прощай, сын, я всегда буду любить тебя».

Он прочитал новости в Интернете, потом проверил корпоративные мейлы. Все это время Элли бродила по комнате в ночной сорочке. Ее ноги казались отекшими. Она положила книжку на свой ночной столик. Похоже, ложится спать все раньше и раньше. Депрессия? Он вспомнил про шанхайскую вазу в кладовке и решил, что пришло время ее показать. Он принес вазу и положил ее на кровать.

– Эй, дорогая женушка, – позвал он.

– Ну что там еще? О, какая красивая, Чарли. – Она взяла вазу и провела пальцами по ноздрям дракона. – Какая милая вещица.

– К тому же довольно древняя.

– Действительно, выглядит очень старой. Где ты ее раздобыл?

– В антикварном магазине в Шанхае. В Старом городе. Я попросил, чтобы они прислали ее.

Элли вяло провела пальцами по крыльям дракона.

– Знаешь, я уже две недели ничего не слышала о Мириам с верхнего этажа. У нее ужасное несчастье: сын убился, играя в ракетбол.

– Что?

– Да, ударился о стену, прямо головой.

– Шею сломал?

– Умер прямо на корте, со слов Мириам. У него с женой трое детей. Теперь Мириам придется помогать внукам. Кажется, он имел страховку на небольшую сумму. – Она провела пальцами по чешуйчатому хвосту дракона. – Так вот, проблема в том, что Мириам не любит свою сноху. Они никогда, собственно… Так где ты взял эту вазу?

– В антикварном магазине в Старом городе, – он улыбнулся, – я же только что сказал.

– Разве? Ну конечно. Очень симпатичная вещица. Спасибо тебе, дорогой. Я просто хотела… – Элли встала. – У меня кое-какие проблемы, Чарли.

Он молча кивнул.

– Я теряю память. Сегодня пыталась вспомнить, когда день рождения матери, и не смогла. А потом подумала, что могу узнать это из телефонной книги, и даже взяла ее, прежде чем осознала, что я делаю.

– А с кем этого не бывает?

– Нет-нет, Чарли, не притворяйся. – Ее глаза смотрели умоляюще. – Я хочу, чтобы ты понял, как это серьезно.

– Иди ко мне, – он обнял ее. – Ну, что у тебя еще?

– Знаешь, мне хочется всюду развесить записки, чтобы хоть как-то ориентироваться: позвонить Джулии, забрать вещи из прачечной… Вчера я ехала на машине с включенным парковочным тормозом целых полчаса.

– Скверно.

Он помассировал ей шею. Элли посмотрела на него с благодарностью. Глаза ее сияли. Господи, подумал Чарли, похоже, она уже забыла про свой страх.

– Прелестная ваза. Где ты ее раздобыл?

– Элли, перестань, пожалуйста.

– Что?

– Ты, похоже, шутишь?

Она взглянула на него.

– По поводу чего?

– Ничего.

– Какие шутки?

– Никаких шуток.

Она нахмурилась.

– Ты меня дразнишь, что ли?

– Да нет же, Элли, не дразню. Я думал, ты про вазу спрашиваешь.

– Я и спрашивала про вазу.

Он пристально посмотрел на нее.

– Ты меня заставляешь чувствовать себя неуютно. Ты что, хочешь сказать, что я уже спрашивала, где ты достал вазу?

– Да.

– Но я вовсе не спрашивала.

– А мне показалось, что спрашивала, лапушка.

– Да нет же, Чарли, я совершенно уверена, что тебе послышалось.

Он кивнул.

– Конечно, ты права, Элли. Не о чем беспокоиться.

Он помог ей улечься в кровать, она приняла любимые снотворные пилюли. Они были цвета человеческой плоти, что казалось Чарли отвратительным.

– Все будет хорошо, правда? – спросила она. – Ну, Чарли, подбодри меня. Просто скажи эти слова.

– Да.

Она всматривалась в его глаза, стараясь понять, откровенен ли он.

– Пожалуйста, скажи еще раз.

– Все будет хорошо.

– Ты уверен или просто хочешь меня успокоить?

– Уверен, – он подтвердил свой ответ кивком головы. – Все о'кей?

– Да.

Элли несколько минут читала книжку, потом сняла очки и положила их на столик. Она погрузилась в сон. Чарли спрашивал себя, почему жена так испугана и настроена на несчастье. Может быть, она почувствовала, что у него появилась тайна? или тревожится из-за Джулии? Чарли ласково почесал ей бровь. Странные вещи чудятся ей, – припомнил он письмо, – музыка, лица, приятные звуки, она видит смерть еще не рожденных детей, своих родителей; она чувствует запах леса. Ее кожа вокруг глаз и на щеках все еще была свежей. На подбородке выросло несколько волосков. (Он никогда не говорил ей об этом.) Она опять вздохнула, поудобнее устроилась на подушке – снотворное начинало действовать, – и тогда он потихоньку слез с кровати.

Прихватив вазу, пошел в гостиную. Эта идиотская штуковина была ему ненавистна. Вот тебе и миллионы из глотки покойника. Какая радость от них? Твоя жена потихоньку сходит с ума. Он вышел из квартиры и направился к мусоропроводу. Услышал, как ваза, постукивая, скользнула вниз, в темную трубу, и приземлилась с тихим хлопком. Скоро ее отправят на свалку вместе с другим хламом. Мы всё отправляем на свалку, подумал он, включая наши надежды.

На следующее утро за первые пятнадцать минут торгов цены на акции «Текнетрикс» поднялись почти на два пункта. Это было хорошей новостью, позволявшей усмирить злых духов китайских банкиров на день или два, и Чарли со спокойной душой мог отправиться по рекомендации Марты в клинику репродукции на Парк-авеню. Чарли сунул руку в карман брюк и слегка потеребил член, настраивая себя на процедуру.

В приемной, завешанной фотографиями детей, сидели женщины (человек двенадцать). Они выглядели испуганными, листали журналы и не вступали в разговоры друг с другом. Такие молодые, подумал Чарли, совсем как Джулия.

Сестра пригласила его в кабинет врача, где висели обрамленные рамками профессиональные сертификаты. Кудрявый мужчина лет сорока пожал ему руку и указал рукой на стул.

– Вам известны условия нашего контракта? – спросил Чарли.

– Марта все объяснила довольно хорошо, – сказал он.

С виду ну просто добрый фермер, выращивающий эмбрионы. Возможно, очень квалифицированный.

– Ситуация мне представляется совершенно ясной, – добавил он.

Этот парень, пожалуй, сотворил столько же жизней, сколько я уничтожил, подумал Чарли. И что же? Мы оба в одном кабинете.

– Я должен быть уверен, что у вас не будет проблем.

Доктор пожал плечами.

– Мы сталкиваемся с самыми разными ситуациями. Лесбийские пары, вдовы, кто угодно.

– Моя ситуация не вполне традиционна, – сказал Чарли, – даже, может быть, в какой-то степени вне общепринятых норм.

– Видите ли, я помогаю людям завести детей. Остальное меня не интересует.

– Очевидно, вы нарасхват?

– Да, на следующие три года мое расписание заполнено.

– Как же моему адвокату удалось записаться к вам на прием?

– Марта моя старшая сестра.

– Так вот почему я здесь очутился?

– Нет.

– Не поэтому?

– Все просто: у нас самый высокий процент оплодотворений в городе. Самый высокий. Вы не поверите, до какой степени это важно для наших потенциальных пациентов.

– Моя дочь пробовала зачать в клинике, что на Лексингтон и Шестьдесят первой.

– О, очень хорошая клиника, – заметил врач, – у них отличная репутация.

– Она пробовала девять раз. Врач покачал головой.

– Тогда вряд ли что-нибудь получится.

– Увы, я тоже так думаю.

– Мы делаем только шесть попыток. Потом отказываемся работать с пациентом. – Врач достал из ящика закрытую пробкой широкогорлую колбу. – Я хотел бы задать вам один вопрос.

– Пожалуйста.

– Вы помните, как мастурбировать?

Он стоял в темной уютной комнате, напоминавшей вестибюль очень дорогой гостиницы, возможно, в «Конраде» в Гонконге или в «Хантингтоне» в Сан-Франциско. А может быть, в «Пьере». Рядом ни души. Запах сигарет. Музыка. Саксофон. На диване сидела женщина. Шелковистая, почти прозрачная вуаль прикрывала ее лицо и пышную грудь. На нем был его лучший костюм. Он приблизился к женщине с легкостью танцора. Раньше он никогда не встречал эту женщину, но почему-то они хорошо знали друг друга. Ее глаза излучали тепло, рот под вуалью казался чувственным. Приблизившись, он почувствовал резкий запах духов, и это ему понравилось. Она немного приспустила вуаль, потом еще… Она играла вуалью, не отрывая от него глаз. Неожиданно вуаль спадает, и он видит, что женщина прекрасна. Саксофон замер на высокой ноте. Он позвал ее взглядом, она приблизилась, почти касаясь его. Плечи и руки женщины были округлыми, груди напоминали спелые дыни, соски – большие и выпуклые. Он легонько провел по ним ладонями и услышал собственный стон. Он должен ею обладать, он должен…

… как бы не промахнуться мимо колбы. Этого не случилось, он открыл глаза как раз в тот момент, когда семя брызнуло в сосуд и белая субстанция заскользила по стеклянной стенке. Он выдавил последнюю каплю спермы. Эрекция сходила на нет, он возвращался в состояние удовлетворенного равнодушия. Из нагрудного кармана достал пробку. Осмотрел ее внимательно – не в пыли ли – и заткнул стеклянное горло колбы. Немного погодя, выйдя из ванной, Чарли обнаружил медсестру – довольную собой толстушку с волосами, выкрашенными в цвет тигровых лилий.

– Готово? – спросила она радостно, словно обращалась к маленькому ребенку.

– Угу.

– Тогда давайте. – Она заглянула в колбу, взболтнув содержимое. Было видно, что результат ее не привел в восторг.

– Старался, как мог, – извинился Чарли.

Во всей этой процедуре было мало приятного. Что из того, что я руковожу компанией, которая стоит полмиллиарда, подумал он. Здесь интересуются только тем, сколько ты можешь из себя выдавить.

– Я еще для чего-нибудь нужен?

– Не-а, – ответила сестра. Она приклеила этикетку с кодом на образец. – От вас больше ничего не требуется.