Текст книги "Антоний и Клеопатра"

7

Октавиан был в Риме, когда из Брундизия пришло письмо с сообщением, что Марк Антоний с двумя легионами попытался войти в городскую гавань, но его не пустили. Цепь была поднята, на бастионах стояли люди. Жителей Брундизия не интересовало, каким статусом обладает это чудовище Антоний и приказывал ли сенат впустить его. Пусть он войдет в Италию в любом другом месте, какое ему нравится, но не через Брундизий. Поскольку, помимо Брундизия, единственным портом в этом регионе, способным разместить два легиона, оказался Тарент по другую сторону «каблука», расстроенный и разгневанный Антоний вынужден был высадить своих людей в значительно меньших портах вокруг Брундизия, таким образом рассеяв их.

– Наверное, он отправился в Анкону, – сказал Октавиан Агриппе. – Там он мог бы соединиться с Поллионом и Вентидием и сразу двинуться на Рим.

– Если бы он был уверен в Поллионе, то так и сделал бы, – ответил Агриппа, – но он не уверен.

– Значит, ты считаешь, что письмо Планка – свидетельство сомнений и недовольства? – помахал листком бумаги Октавиан.

– Да, я так считаю.

– Я тоже, – усмехнулся Октавиан. – Планк сейчас в затруднении: он предпочитает Антония, но хочет сохранить шанс в случае необходимости переметнуться на нашу сторону.

– У тебя вокруг Брундизия столько легионов, что Антоний не сможет снова собрать своих людей, пока не прибудет Поллион, а мои шпионы говорят, что этого не произойдет по крайней мере еще нундину.

– Нам как раз хватит времени дойти до Брундизия, Агриппа. Наши легионы размещены по ту сторону Минуциевой дороги?

– Размещены идеально. Если Поллион захочет избежать сражения, он пойдет к Беневенту и по Аппиевой дороге.

Октавиан положил перо в держатель, собрал бумаги – переписку с правительственными органами и частными лицами, проекты законов и подробные карты Италии – в аккуратную стопку и поднялся.

– Тогда отправляемся в Брундизий, – сказал он. – Надеюсь, Меценат и мой Нерва готовы? А как насчет того, который сохраняет нейтралитет?

– Если бы ты не похоронил себя под грудой бумаг, Цезарь, ты знал бы, – сказал Агриппа тоном, каким только он мог говорить с Октавианом. – Они готовы уже несколько дней. И Меценат уговорил нейтрального Нерву поехать с нами.

– Отлично!

– Почему он так важен, Цезарь?

– Ну, после того как один брат выбрал Антония, а другой – меня, его нейтралитет стал единственным способом сохранить фракцию Кокцея, если Антоний и я столкнемся. Нерва Антония умер в Сирии, и это лишило Антония сторонника. Образовалась вакансия, и Луцию Нерве пришлось попотеть в раздумьях, имеет ли он право занять ее. В конце концов он сказал «нет», хотя и меня не выбрал. – Октавиан ухмыльнулся. – Имея властную жену, он привязан к Риму, поэтому сохраняет нейтралитет.

– Все это я знаю, но напрашивается вопрос.

– Ты получишь ответ, если моя схема сработает.

Вскочить с удобного афинского ложа Марка Антония заставило письмо Октавиана.

Дорогой мой Антоний, с большим сожалением передаю тебе новость, только что полученную мной из Дальней Испании. Твой брат Луций умер в Кордубе, недолго пробыв наместником. Судя по многим сообщениям, которые я читал, он просто умер на месте. Его кончина была безболезненной, и ей не предшествовала продолжительная болезнь. Врачи говорят, что смерть наступила в результате кровоизлияния в мозг. Его кремировали в Кордубе, а прах был прислан мне вместе с документами, которые полностью удовлетворили меня во всех отношениях. Прах и бумаги будут у меня до твоего приезда. Пожалуйста, прими мои искренние соболезнования.

Письмо было запечатано кольцом божественного Юлия с изображением сфинкса.

Конечно, Антоний не поверил ни единому слову, кроме того факта, что Луций умер. В тот же день он отправился в Патры. На запад Македонии полетели приказы немедленно погрузить на корабли два легиона, находившихся в Аполлонии. Другие восемь легионов должны быть готовы к отправке в Брундизий по его приказу.

Невыносимо, что Октавиан первый узнал о смерти Луция! И почему до этого письма он ничего не слышал о кончине брата? Антоний читал это послание, как брошенный ему вызов: прах твоего брата в Риме – приди и возьми его, если посмеешь! Посмеет ли он? Он клянется Юпитером Всеблагим Всесильным и всеми богами, что посмеет!

Письмо от Планка Октавиану, содержащее столь важные сведения, было спешно отправлено из Патр, где разъяренный Антоний вынужден был ждать подтверждения, что его два легиона в пути. Письмо ушло (если бы Антоний знал о его содержании, оно не было бы отправлено) вместе с коротким приказом Поллиону привести его легионы по Адриатической дороге. В настоящий момент они находились в прибрежном городе Фан-Фортуна, откуда Поллион мог двинуться на Рим по Фламиниевой дороге или, придерживаясь берега, дойти до Брундизия. Испуганный Планк уговорил Антония взять его на корабль, полагая, что у него больше шансов ускользнуть от Октавиана на италийской земле. Теперь он очень жалел, что послал то письмо: разве можно быть уверенным, что Октавиан не передаст его содержания Антонию?

Чувство вины сделало Планка раздражительным, беспокойным компаньоном во время плавания, поэтому, когда посреди Адриатического моря показался флот Гнея Домиция Агенобарба, Планк запачкал свою набедренную повязку и почти потерял сознание.

– Антоний, мы погибли! – простонал он.

– От руки Агенобарба? Никогда! – ответил Антоний, раздув ноздри. – Планк, мне кажется, ты обделался!

Планк убежал, оставив Антония ждать прибытия лодки, которая направлялась к его кораблю. Его собственный штандарт продолжал развеваться на мачте, но Агенобарб свой штандарт опустил.

Маленький и толстый, смуглый и лысый, Агенобарб поднялся по веревочной лестнице и направился к Антонию с улыбкой от уха до уха.

– Наконец-то! – крикнул он, обнимая Антония. – Ты идешь на это маленькое насекомое по имени Октавиан, не правда ли? Пожалуйста, скажи, что это так!

– Это так, – ответил Антоний. – Пусть он подавится своим дерьмом! Планк только что обделался при виде твоих кораблей, а я считаю его смелее Октавиана. Ты знаешь, что сделал Октавиан, Агенобарб? Он убил Луция в Дальней Испании, а потом нагло сообщил мне в письме, что прах Луция у него! Он намекает, что мне слабо забрать у него прах! Он что, сумасшедший?

– Я до конца твой человек, – хрипло проговорил Агенобарб. – Мой флот – твой.

– Хорошо, – сказал Антоний, высвобождаясь из крепких объятий. – Мне может понадобиться большой военный корабль с могучим бронзовым тараном, чтобы разорвать цепь у входа в гавань Брундизия.

Но даже огромный корабль с носом в двадцать талантов бронзы не смог бы разорвать цепь, натянутую через вход в гавань; впрочем, у Агенобарба не было и вполовину меньшего корабля. Цепь была закреплена на двух цементных столбах, усиленных железными стержнями, и каждое бронзовое звено имело толщину шесть дюймов. Антоний и Агенобарб никогда не видели ни столь исполинского барьера, ни населения, так ликующего при виде их напрасных попыток разорвать цепь. Пока женщины и дети радостно кричали и смеялись над тщетными попытками Антония, мужское население Брундизия обрушило на боевую квинквирему Агенобарба убийственный град пик и стрел, который в конце концов заставил их отойти в море.

– Я не могу ее разорвать! – крикнул в ярости Агенобарб, плача от бессилия. – Но когда я это сделаю, им достанется! И откуда она взялась? Старая цепь была раз в десять слабее!

– Ее поставил этот апулийский крестьянин Агриппа, – смог пояснить Планк, от которого, конечно, уже не пахло дерьмом. – Когда я уезжал, чтобы найти убежище у тебя, Антоний, жители Брундизия с радостью объяснили мне ее происхождение. Агриппа укрепил этот порт лучше, чем был укреплен Илион, даже со стороны суши.

– Но умрут они мучительной смертью, – прорычал Антоний. – Я всажу магистратам города колья в задницу и буду задвигать их со скоростью одного дюйма в день.

– О-о-о! – воскликнул Планк и передернулся, представив картину. – Что мы будем делать?

– Подождем войска и высадим их там, где сможем, севернее и южнее, – ответил Антоний. – Когда прибудет Поллион – что-то он не торопится! – мы уничтожим этот город со стороны суши, есть там укрепления Агриппы или нет. Думаю, после осады. Они знают, что милости от меня ждать не приходится, и будут сопротивляться до конца.

Итак, Антоний отплыл к острову недалеко от входа в гавань Брундизия и там стал ждать Поллиона, пытаясь узнать, что случилось с Вентидием, почему-то молчавшим.

Секстилий закончился, прошли и сентябрьские ноны, но погода была еще достаточно жаркая, чтобы сделать жизнь на острове невыносимой. Антоний ходил взад-вперед; Планк наблюдал за ним. Антоний рычал; Планк размышлял. Антония не покидала мысль о Луции Антонии; Планк тоже постоянно думал об одном человеке – о Марке Антонии. Планк заметил в Антонии новые черты, и ему не понравилось то, что он увидел. Замечательная, прекрасная Фульвия то и дело мелькала в его мыслях – такая храбрая и неудержимая, такая… такая интересная. Как мог Антоний бить женщину, тем более жену? Внучку Гая Гракха!

«Он как ребенок при матери, – думал Планк, смахивая слезы. – Он должен быть на Востоке, драться с парфянами – вот его обязанность. А вместо этого он здесь, на италийской земле, словно боится покинуть ее. Это Октавиан терзает его или ощущение ненадежности? Верит ли он в глубине души, что сможет завоевать лавры? О, он храбр, но руководство армиями требует не храбрости. Здесь скорее нужны ум, искусство, талант. Божественный Юлий был гением в этом деле. Антоний – родственник божественного Юлия. Но для Антония, я подозреваю, это скорее бремя, чем радость. И он так боится проиграть, что, подобно Помпею Магну, не двинется с места, пока у него не будет численного перевеса. А у него есть этот перевес здесь, в Италии, с легионами Поллиона, Вентидия и своими собственными по ту сторону небольшого моря. Достаточно, чтобы сокрушить Октавиана даже теперь, когда у Октавиана появились одиннадцать легионов Калена из Дальней Галлии. Я думаю, они все еще в Дальней Галлии под командованием Сальвидиена, который регулярно пишет Антонию, пытаясь прощупать почву. Но об этом я Октавиану не сообщил.

Антоний боится в Октавиане того, чем божественный Юлий обладал в избытке. О, вовсе не умения командовать армией! Он боится безграничной смелости, той смелости, которую сам стал терять. Да, его страх поражения растет, в то время как Октавиан обретает уверенность, начинает делать рискованные ставки. Антоний проигрывает Октавиану, и еще больше иноземным врагам, таким как парфяне. Начнет ли он когда-нибудь эту войну? Он ссылается на то, что ему не хватает денег, а может, не хватает еще и желания вести войну, которую он должен начать? Если он не будет воевать, то потеряет доверие Рима и римлян, и ему это тоже известно. Поэтому Октавиан – это повод помедлить на Западе. Если он уберет Октавиана с арены, у него будет столько легионов, что он сможет победить врага численностью в четверть миллиона. Но божественный Юлий разбивал триста тысяч, имея всего шестьдесят тысяч солдат. Потому что Юлий был гением. Антоний хочет стать хозяином мира и Первым человеком в Риме, но не знает, как приняться за это.

Он ходит туда-сюда, туда-сюда. Он неуверен. Решения туманны, и он неуверен. Не может он и пуститься в один из своих знаменитых „неподражаемых загулов“ (что за шутка – назвать своих дружков в Александрии Союзом неподражаемых!). Сейчас он не в том положении. Поняли ли его товарищи, как понял я, что пьянки Антония – это просто демонстрация его внутренней слабости?

Да, – заключил Планк, – пора переметнуться. Но можно ли сделать это сейчас? Я сомневаюсь в этом так же, как сомневаюсь в Антонии. Как и в нем, во мне нет твердости».

Октавиан понимал все это даже лучше Планка, но он не был уверен, как выпадут кости теперь, когда Антоний стоит у Брундизия. Он все поставил на легионеров. Их представители пришли сказать ему, что они не будут драться с войсками Антония, принадлежат ли они самому Антонию, Поллиону или Вентидию. Услышав это, Октавиан почувствовал огромное облегчение. Даже слабость какая-то появилась во всем теле. Осталось только узнать, будут ли солдаты Антония драться за него.

Два рыночных интервала спустя он получил ответ. Солдаты под командованием Поллиона и Вентидия отказались драться со своими братьями по оружию.

Он сел писать письмо Антонию.

Дорогой мой Антоний, мы в тупике. Мои легионы отказываются сражаться с твоими, а твои – с моими. Они говорят, что принадлежат Риму, а не какому-нибудь одному человеку, пусть даже и триумвиру. Дни огромных премий, говорят они, прошли. Я согласен с ними. После Филипп я понял, что мы больше не можем выяснять наши разногласия, идя войной друг на друга. Мы можем иметь imperium maius, но для осуществления этих полномочий у нас должны быть солдаты, которые хотят сражаться. А их у нас нет.

Поэтому вот мое предложение, Марк Антоний: пусть каждый из нас выберет одного человека как своего представителя, чтобы попытаться найти выход из этого тупика. В качестве нейтрального участника, которого мы оба считаем справедливым и объективным, я предлагаю Луция Кокцея Нерву. Если ты не согласен с моим выбором, назови другую кандидатуру. Моим делегатом будет Гай Меценат. Ни ты, ни я не должны присутствовать на этой встрече, чтобы эмоции не взяли верх.

– Хитрая крыса! – крикнул Антоний и, смяв письмо, швырнул его на пол.

Планк поспешно поднял его, расправил и прочитал.

– Марк, это логичное разрешение трудной ситуации, в которой ты оказался, – запинаясь, проговорил он. – Подумай, пожалуйста, где ты находишься и с чем ты столкнулся. То, что предлагает Октавиан, может оказаться бальзамом для ваших израненных чувств. В самом деле, для тебя это хороший выход.

Несколько часов спустя Гай Асиний Поллион, прибывший на полубаркасе из Бария, повторил то же самое.

– Ни мои люди не будут драться, ни твои, – прямо сказал он. – Что касается меня, я не могу заставить их передумать, и твои тоже не передумают, а по всем донесениям, у Октавиана та же проблема. Легионы решили за нас, и мы должны найти достойный выход из этого положения. Я пообещал своим людям, что организую перемирие. Вентидий сделал то же самое. Уступи, Марк, уступи! Это не поражение.

– Все, что дает Октавиану возможность избежать смерти, – это поражение, – упрямо сказал Антоний.

– Чепуха! Его войска так же настроены против того, чтобы сражаться, как и наши.

– У него даже не хватает смелости лично встретиться со мной! Все должны сделать представители вроде Мецената. Чтобы избежать взрыва эмоций? Я покажу ему взрыв эмоций! Мне все равно, что он говорит, я буду присутствовать на этом маленьком совещании!

– Антоний, его на встрече не будет, – сказал Поллион, обернувшись к Планку и закатив глаза. – У меня есть предложение намного лучше. Согласись с ним, и я пойду как твой представитель.

– Ты? – не веря своим ушам, воскликнул Антоний. – Ты?!

– Да, я! Антоний, я уже восемь с половиной месяцев консул, но у меня не было возможности поехать в Рим и получить консульские регалии, – раздраженно сказал Поллион. – Как консул, я выше по рангу Гая Мецената и жалкого Нервы, вместе взятых! Неужели ты думаешь, что я позволю этому проныре Меценату одурачить меня? Ты действительно так думаешь?

– Наверное, нет, – ответил Антоний, начиная сдаваться. – Хорошо, я соглашусь. На определенных условиях.

– Назови их.

– Условия такие: я смогу войти в Италию через Брундизий, а тебе разрешат поехать в Рим, чтобы беспрепятственно официально вступить в должность. Я сохраню мое право вербовать солдат в Италии, а ссыльным разрешат немедленно вернуться.

– Не думаю, что какое-то из этих условий станет проблемой, – заметил Поллион. – Садись и пиши, Антоний.

«Странно, – думал Поллион, двигаясь по Минуциевой дороге в Брундизий, – что я всегда оказываюсь там, где принимаются важные решения. Я был с Цезарем – с божественным Юлием! – когда он переходил Рубикон, и был на том острове на реке в Италийской Галлии, когда Антоний, Октавиан и Лепид согласились разделить мир. Теперь я буду участником следующего памятного события. Меценат не дурак, он не станет возражать. Какая необычайная удача для историка современности!»

Прежде его сабинский род ничем не отличился, зато сам Поллион обладал глубоким умом и сумел стать одним из приближенных Цезаря. Хороший солдат и отличный командир, он возвысился после того, как Цезарь стал диктатором, и хранил ему верность, пока Цезаря не убили. Слишком здравомыслящий и неромантичный, чтобы встать на сторону наследника Цезаря, он знал только одного человека, к кому хотел примкнуть, – Марка Антония. Как и многие представители его класса, он считал восемнадцатилетнего Гая Октавия несерьезным, он не понимал, что разглядел великий Цезарь в этом миловидном мальчике. К тому же Поллион думал, что Цезарь не рассчитывал умереть так скоро – он был крепок, как старый армейский сапог, – и сделал Октавия временным наследником, просто уловка, чтобы держать в узде Антония, пока не станет очевидно, что Антоний утихомирился. А также чтобы посмотреть, как со временем изменится маменькин сынок, который ныне отрекся от матери, считая ее мертвой. Затем Судьба и Фортуна не дали Цезарю сделать окончательный выбор, позволив группе озлобленных, ревнивых, близоруких людей убить его. Поллион очень сожалел об этом, вопреки своей способности фиксировать события беспристрастно и объективно. В то время он и не представлял, что Цезарь Октавиан неожиданно поднимется на такую высоту. Как можно было предвидеть наличие стального стержня и дерзости в неопытном юноше? Цезарь был единственным, кто догадался, из чего сделан Гай Октавий. Но когда Поллион понял, каков Октавиан, для человека чести было уже поздно следовать за ним. Антоний не лучший военачальник, он просто альтернатива, которую позволила Поллиону выбрать его гордость. Несмотря на многочисленные недостатки, Антоний был, по крайней мере, зрелым мужчиной.

Так же мало, как Октавиана, Поллион знал и его главного посла, Гая Мецената. Внешне – ростом, сложением, цветом кожи и волос, чертами лица – Поллион не выделялся из своего окружения. Как и многие интеллектуалы, он настороженно относился к тем, кто всеми силами стремился обратить на себя внимание. Если бы Октавиан не был таким красивым и тщеславным (башмаки на трехдюймовой подошве, только подумайте!), он после убийства Цезаря мог бы набрать больше очков в глазах Поллиона. Так же было и с Меценатом, пухлым, некрасивым, с выпученными глазами, богатым и испорченным. Меценат жеманно улыбался, соединял пальцы в пирамидку, складывал губы гузкой, делал хорошую мину при плохой игре. Позер. Крайне неприятная характеристика. И, несмотря на это, Поллион выразил желание вести переговоры с этим позером, так как знал, что, успокоившись, Антоний назначит своим представителем Квинта Деллия. Этого нельзя было допустить. Деллий слишком корыстный и жадный для такого деликатного дела. Возможно, Меценат тоже корыстный и жадный, но, насколько было известно Поллиону, до сих пор Октавиан не часто ошибался, подбирая себе ближайшее окружение. С Сальвидиеном, правда, просчитался, но его дни сочтены. Жадность всегда вызывала неприязнь у Антония, который без всяких сожалений уберет Деллия, как только тот станет ненужным. Но Меценат ни с кем не заигрывал, и он обладал одним качеством, которым Поллион восхищался: он любил литературу и покровительствовал нескольким многообещающим поэтам, включая Горация и Вергилия, лучшим стихотворцам со времен Катулла. Лишь это вселяло в Поллиона надежду, что удастся достичь соглашения, удовлетворяющего обе стороны. Вот только как желудок простого солдата переварит ту еду и напитки, которыми будет потчевать такой гурман, как Меценат?

– Я надеюсь, ты не против простой еды и вина, разбавленного водой? – спросил Меценат Поллиона, едва тот прибыл в удивительно скромный дом в окрестностях Брундизия.

– Спасибо, я предпочитаю именно такую еду, – ответил Поллион.

– Нет, это тебе спасибо, Поллион. Прежде чем мы приступим к нашему делу, позволь сказать, что мне очень нравится твоя проза. Я говорю это не для того, чтобы польстить тебе, – сомневаюсь, что лесть тебе нравится, – я говорю это, потому что это правда.

Смущенный Поллион тактично пропустил комплимент, повернувшись, чтобы приветствовать третьего члена команды, Луция Кокцея Нерву. Выбрал нейтральную позицию? Разве от такого бесцветного человека можно ждать чего-то иного? Неудивительно, что он под каблуком у жены.

За обедом, где подавались яйца, салаты, цыплята и свежий хлеб с хрустящей корочкой, Поллион вдруг понял, что ему нравится Меценат, который, похоже, прочел все на свете – от Гомера до латинских историков, таких как Цезарь и Фабий Пиктор. Если чего-то и не хватало Поллиону в любом военном лагере, так это глубокого разговора о литературе.

– Конечно, Вергилий пишет в эллинистическом стиле, но ведь это относится и к Катуллу. О, какой поэт! – вздохнул Меценат. – Знаешь, у меня возникла теория.

– Какая?

– Что в лучших лириках есть галльская кровь. Или они сами происходят из Италийской Галлии, или их предки были оттуда. Кельты – лирический народ. И музыкальный тоже.

– Я согласен, – сказал Поллион, с облегчением заметив отсутствие сладкого в меню. – За исключением поэмы «Iter» – замечательное произведение! – Цезарю чужда поэтичность. Латинский безупречен, да, но слишком энергичный и строгий. Авл Гирций пробыл с Цезарем достаточно долго, чтобы хорошо имитировать его стиль в последней части «Записок», которую он не успел закончить, но в этой части нет мастерства, присущего Цезарю. Гирций упускает детали, о которых Цезарь никогда бы не забыл. Например, что заставило Тита Лабиена переметнуться к Помпею Магну после Рубикона.

– Во всяком случае, читать не скучно, – хихикнул Меценат. – О боги, а какой же нудный Катон Цензор! Это все равно как если бы тебя заставили слушать детский лепет какого-нибудь подающего большие надежды юнца, забравшегося на ростру.

Они засмеялись, чувствуя себя непринужденно в компании друг друга, в то время как Нерва тихо дремал.

Утром они приступили к делу в довольно унылой комнате, где стоял большой стол, два деревянных стула со спинками и курульное кресло из слоновой кости. Увидев его, Поллион удивился.

– Оно для тебя, – сказал Меценат, заняв деревянный стул и указав Нерве на другой, напротив. – Я знаю, ты еще не вступил в должность, но твое положение младшего консула года требует, чтобы ты председательствовал на наших встречах, и ты должен сидеть в курульном кресле.

«Приятный и довольно дипломатичный ход», – подумал Поллион, садясь во главе стола.

– Если ты хочешь, чтобы присутствовал секретарь для ведения протокола, у меня есть человек, – продолжил Меценат.

– Нет-нет, мы сделаем это сами, – ответил Поллион. – Нерва будет секретарем и будет вести протокол. Нерва, ты умеешь стенографировать?

– Благодаря Цицерону – да.

Довольный, что у него будет какое-то дело, Нерва положил под правую руку стопку чистой фанниевой бумаги, выбрал перо из дюжины других и увидел, что кто-то предусмотрительно развел чернила.

– Я начну с того, что кратко обрисую ситуацию, – решительно начал Поллион. – Во-первых, Марк Антоний недоволен тем, как Цезарь Октавиан выполняет свои обязанности триумвира. Он не обеспечил бесперебойного снабжения Италии зерном. Не сумел покончить с пиратской деятельностью Секста Помпея. Не расселил всех ушедших со службы ветеранов. Крупные торговцы страдают из-за неблагоприятной ситуации. Землевладельцы сердятся из-за драконовских мер, которые он принял, чтобы забрать у них земли для ветеранов. Более чем дюжина городов по всей Италии незаконно лишены их общественных земель, опять-таки ради расселения ветеранов. Он очень сильно поднял налоги. Наполнил сенат своими приспешниками. Во-вторых, Марк Антоний недоволен тем, что Цезарь Октавиан захватил наместничество и легионы в одной из провинций Дальней Галлии. И власть, и легионы принадлежат Антонию, которого следовало известить о смерти Квинта Фуфия Калена и дать возможность назначить нового наместника, а также распорядиться одиннадцатью легионами Калена по его усмотрению. В-третьих, Марк Антоний недоволен развязыванием гражданской войны в пределах Италии. Почему, спрашивает он, Цезарь Октавиан не разрешил мирным путем разногласия с Луцием Антонием? В-четвертых, Марк Антоний недоволен тем, что ему не позволяют ступить на землю Италии через Брундизий, ее главный порт на Адриатическом море, и сомневается, что Брундизий откажет в этом Цезарю Октавиану. Марк Антоний считает, что Цезарь Октавиан приказал Брундизию не пускать своего коллегу, который имеет право не только ступить на землю Италии, но и привести свои легионы. С чего Цезарь Октавиан решил, что эти легионы предназначены для войны? Они могут просто возвращаться для демобилизации. В-пятых, Марк Антоний недоволен тем, что Цезарь Октавиан не разрешает ему вербовать новое войско в Италии и Италийской Галлии, если по закону он имеет на это право. Это все, – закончил Поллион, ни разу не заглянув в записи.

Меценат равнодушно слушал, пока Нерва записывал, явно справляясь со своими обязанностями, поскольку ни разу не попросил Поллиона повторить сказанное.

– Цезарь Октавиан встретился с очень большими трудностями, – произнес Меценат спокойным, приятным голосом. – Ты прости меня, если я не буду говорить по пунктам, как это делал ты, Гай Поллион. Я не наделен такой беспощадной логикой – мой стиль более повествовательный, мне лучше даются истории. Когда Цезарь Октавиан стал триумвиром Италии, островов и обеих Испаний, он нашел казну пустой. Он должен был конфисковать или купить землю для расселения ста тысяч солдат-ветеранов, закончивших службу. Два миллиона югеров земли! Поэтому он конфисковал общественные земли восемнадцати городов, которые поддерживали убийц божественного Юлия. Справедливое решение. И каждый раз, получая какие-либо деньги, он покупал землю у владельцев латифундий, ссылаясь на то, что эти люди неправильно используют обширные территории, на которых когда-то выращивалась пшеница. У тех, кто выращивал зерно, землю не отнимали, ибо Цезарь Октавиан планировал получить большой урожай местного зерна, после того как эти латифундии будут разделены между ветеранами. Безжалостный разбой Секста Помпея лишил Италию пшеницы, выращенной в Африке, на Сицилии и Сардинии. Сенат и народ Рима ленились запасать пшеницу, считая, что Италия всегда сможет прокормиться заморским зерном. А Секст Помпей доказал, что страна, которая надеется на ввоз основного продукта питания, уязвима и с нее можно потребовать выкуп. У Цезаря Октавиана нет денег или кораблей, чтобы прогнать Секста Помпея с моря или вторгнуться на Сицилию, его базу. По этой причине он заключил соглашение с Секстом Помпеем, даже женился на сестре Либона. Если он поднял налоги, это потому, что у него не осталось выбора. Пшеница этого года, за каждый модий которой Секст Помпей запросил тридцать сестерциев, уже куплена и оплачена Римом. Цезарь Октавиан должен был находить каждый месяц сорок миллионов сестерциев – вообрази! Почти пятьсот миллионов сестерциев в год, заплаченных Сексту Помпею, обычному пирату! – крикнул Меценат с горячностью, и его лицо налилось кровью от редкой для него вспышки гнева.

– Более восемнадцати тысяч талантов, – задумчиво проговорил Поллион. – И конечно, ты сейчас скажешь, что серебряные рудники обеих Испаний только начинали разрабатываться, когда вторгся царь Бокх, так что сейчас они опять закрыты, а казна пуста.

– Именно, – подтвердил Меценат.

– Если принять это объяснение, о чем дальше говорится в твоей истории?

– Еще со времен Тиберия Гракха Рим дробит наделы, чтобы расселить на них бедных, а позднее – ветеранов.

Поллион прервал его:

– Я всегда считал самым большим грехом сената и народа Рима, что они отказались платить демобилизованным ветеранам Рима пенсию сверх той суммы, которую кладут для них в банк из их жалованья. Когда консуляры Катул и Скавр отказали в пенсии неимущим солдатам Гая Мария, Марий наградил их землей от своего имени. Это было шестьдесят лет назад, и с тех пор ветераны ждут награды от своих командиров, а не от Рима. Ужасная ошибка. Она дала военачальникам власть, которую нельзя было давать.

Меценат улыбнулся:

– Ты рассказываешь историю за меня.

– Прошу прощения, Меценат. Продолжай, пожалуйста.

– Цезарь Октавиан не может избавить Италию от разбоя Секста в одиночку. Он много раз просил помощи у Марка Антония, но Марк Антоний то ли глухой, то ли неграмотный, ибо он не отвечал на письма. Затем началась внутренняя война – война, которая никоим образом не была спровоцирована Цезарем Октавианом. Он считает, что истинным инициатором поднятого Луцием Антонием мятежа – именно так все представлялось нам в Риме – был вольноотпущенник Маний из клиентуры Фульвии. Маний убедил Фульвию, что Цезарь Октавиан, э-э-э, украл у Марка Антония то, что принадлежало ему по праву рождения. Очень странное обвинение, но она в него поверила. В свою очередь она убедила Луция Антония использовать легионы, которые он вербовал от имени Марка Антония, и пойти на Рим. Думаю, дальше развивать эту тему необходимости нет. Марка Антония следует уверить, что его брат не был казнен, ему разрешили поехать в Дальнюю Испанию с полномочиями проконсула и управлять ею.

Порывшись в свитках, лежавших перед ним, Меценат нашел один и развернул.

– У меня здесь письмо, которое сын Квинта Фуфия Калена написал не Марку Антонию, как следовало бы, а Цезарю Октавиану.

Он передал свиток Поллиону, и тот прочитал его со скоростью очень грамотного человека.

– Цезарь Октавиан был обеспокоен этой новостью, ибо письмо свидетельствовало о слабости младшего Калена, который не знал, что делать. Как ветерану Дальней Галлии, Поллион, мне не надо говорить тебе, насколько вероломны длинноволосые галлы и как быстро они распознают неуверенного наместника. По этой причине, и только по этой, Цезарь Октавиан действовал поспешно. Зная, что Марк Антоний за тысячу миль, он сам немедленно поехал в Нарбон, чтобы назначить временного правителя Квинта Сальвидиена. Одиннадцать легионов Калена находятся там, где и были: четыре в Нарбоне, четыре в Агединке и три в Глане. Разве Цезарь Октавиан поступил неправильно? Он поступил как друг, триумвир, ответственный правитель.

Меценат вздохнул с печальным видом:

– Осмелюсь сказать, что Цезарю Октавиану можно вменить в вину только то, что он не сумел добиться подчинения от Брундизия, которому было приказано позволить Марку Антонию высадиться с его легионами, сколько бы их он ни привез с собой, будь это для отдыха или для демобилизации. Брундизий бросил вызов сенату и народу Рима – все очень просто. Цезарь Октавиан надеется, что он сможет убедить Брундизий перестать сопротивляться. И это все, – заключил Меценат, приятно улыбаясь.