Текст книги "Антоний и Клеопатра"

Октавиан улыбнулся.

– Как я знаю, – произнес он спокойно, – дряхлеющий Квинт Гортензий однажды пошел к Катону Утическому и спросил его, может ли он жениться на дочери Катона, в то время еще ребенке. Катон ответил «нет». Тогда Гортензий попросил племянницу Катона. Катон ответил «нет». Тогда он попросил жену Катона. И Катон ответил «да». Жены не состоят с мужьями в родстве, хотя я признаю, что в твоем случае это не так. Той женой была Марция, моя сводная сестра. Гортензий вынужден был заплатить за нее огромную сумму, но Катон не взял ни одного сестерция. Все деньги он отдал моему отчиму Филиппу, эпикурейцу, хронически нуждавшемуся в деньгах. Может быть, если бы ты рассматривал мою просьбу в том же свете, в каком Катон отнесся к просьбе Гортензия, тебе было бы легче ее выполнить. Если это тебе поможет, поверь, что мне, как и Гортензию, во сне явился Юпитер и повелел жениться на твоей жене. Катон посчитал это веской причиной. Почему ты не можешь посчитать так же?

Пока Нерон слушал Октавиана, ему пришла в голову новая мысль. У него в доме сумасшедший! Пока он довольно спокойный, но кто знает, в какой момент случится припадок.

– Я сейчас позову слуг и прикажу им вышвырнуть тебя вон, – сказал он, считая, что построенная таким образом фраза не будет звучать слишком провокационно и не вызовет буйства.

Но прежде чем он открыл рот, чтобы позвать на помощь, гость наклонился через стол и схватил его за руку. Нерон онемел, как мышь под смертоносным взглядом васелиска.

– Не делай этого, Нерон. Или, по крайней мере, дай сначала мне договорить. Я не сумасшедший, поверь мне. Разве я веду себя как сумасшедший? Я просто хочу жениться на твоей жене, а для этого надо, чтобы ты дал ей развод. Но не опозорил ее. Укажи религиозные причины, все это примут, и честь обоих не пострадает. В ответ на твое согласие отдать мне эту бесценную жемчужину я облегчу твои финансовые затруднения. Я изгоню их лучше самосского мага. Скажи, Нерон, разве это тебе не нравится?

Нерон вдруг отвел глаза, глядя куда-то за правое плечо Октавиана. На худом мрачном лице появилось хитрое выражение.

– Как ты узнал о моих финансовых затруднениях?

– Весь Рим знает, – холодно ответил Октавиан. – Тебе следовало вести дела с банками Оппия или Бальба. Наследники Флавия Гемицилла – хитрый народ, разве что дурак не понимает этого. К сожалению, так получается, что дурак – ты, Нерон. Я много раз слышал, как мой божественный отец это говорил.

– Что происходит? – крикнул Нерон, промокая носовым платком разлитую на столе воду, словно это занятие помогало ему скрыть замешательство, владевшее им последние пятнадцать минут. – Ты смеешься надо мной, да?

– Все, что угодно, только не это, уверяю тебя. Я лишь прошу, чтобы ты немедленно развелся с женой по религиозной причине. – Он сунул руку в складку тоги и вынул оттуда сложенный лист бумаги. – Эти причины здесь детально изложены, и тебе не нужно ломать голову и что-то придумывать. А тем временем я поговорю с коллегией понтификов и с коллегией пятнадцати относительно моего брака, который я намерен заключить как можно скорее. – Он поднялся. – Само собой разумеется, ты будешь воспитывать обоих своих детей. Когда родится второй ребенок, я сразу же отошлю его тебе. Жаль, что они не будут знать свою мать, но я далек от того, чтобы лишить отца права на воспитание сыновей.

– А-а-ах… а-а, – произнес Нерон, не в силах понять ту ловкость, с какой его обработали.

– Я думаю, ее приданое ушло безвозвратно, – презрительно произнес Октавиан. – Я оплачу твои огромные долги – анонимно, обеспечу тебе доход в сто талантов в год и помогу с взятками, если ты хочешь быть консулом. Хотя я не в том положении, чтобы гарантировать, что тебя изберут. Даже сыновья богов не властны над общественным мнением. – У двери он обернулся. – После развода ты сразу отошлешь Ливию Друзиллу в Дом весталок. Как только ты это сделаешь, договор вступит в силу. Твоя первая сотня талантов уже лежит в банке братьев Бальбов. Хорошая фирма.

И он ушел, тихо прикрыв за собой дверь.

Многое из сказанного тут же улетучилось, но Нерон все сидел и пытался понять смысл того, что имело отношение к его финансовым заботам. Хотя Октавиан не говорил этого прямо, здоровое чувство самосохранения подсказало Нерону, что выбор таков: рассказать всему миру или навеки сохранить все в тайне. Если он расскажет, останутся долги и не будет обещанного дохода. Если он будет молчать, то сможет занять в Риме подобающее ему положение в высшем обществе, а это он ценил больше, чем свою жену. Поэтому он сохранит секрет.

Он развернул лист бумаги, оставленный Октавианом, и внимательно изучил несколько строчек одной колонки. Да, да, это успокоит его гордость! С религиозной точки зрения безупречно. К тому же, подумал он, если заклеймить Ливию Друзиллу как неверную жену, он станет рогоносцем, над которым будут смеяться. Старик с привлекательной молодой женой, и вот появляется молодой человек… Ох, этого никогда не будет! Пусть мир думает что угодно об этом разводе. Что касается его, он будет вести себя так, словно ничего непристойного не случилось, но вот религиозные препятствия… Он взял лист бумаги и стал писать разводное письмо. Закончив, он послал за Ливией Друзиллой.

Никто даже не подумал сказать ей, что приходил Октавиан, поэтому она появилась, как всегда, покорная и скромная – образцовая жена. Красивая, подумал он, разглядывая ее. Да, она действительно красива. Но почему Октавиан воспылал именно к ней? Хоть он и выскочка, но мог выбирать. Власть привлекает женщин, как огонь мошек, а у Октавиана была власть. Что такого он разглядел в ней за одну встречу, а муж не сумел разглядеть за шесть лет брака? Слепой он, что ли, или это Октавиан заблуждается? Наверняка последнее.

– Да, domine?

Он протянул ей разводное письмо:

– Я немедленно развожусь с тобой, Ливия Друзилла, по причине религиозных препятствий к браку. Очевидно, коллегия Пятнадцати истолковала какой-то стих в последней Книге Сивиллы-прорицательницы как относящийся к нашему союзу, который должен быть расторгнут. Собери свои вещи и немедленно уходи в Дом весталок.

От потрясения она онемела и застыла, ничего не чувствуя. Но не упала в обморок, только лицо ее вдруг побледнело.

– Смогу я видеться с детьми? – спросила она, когда обрела дар речи.

– Нет, это будет кощунством.

– Значит, я должна отказаться и от ребенка, которого ношу.

– Да, как только он родится.

– Что со мной будет? Ты вернешь мне приданое?

– Нет, я не верну тебе приданого ни целиком, ни частично.

– Тогда на что я буду жить?

– На что ты будешь жить, меня не касается. Мне велели отослать тебя в Дом весталок. Вот и все.

Она повернулась и пошла в свои крохотные комнаты, заставленные ненавистными ей вещами, от ручной прялки до ткацкого станка, чтобы прясть нить и ткать полотно, которое никто никогда не носил, потому что она плохо делала и то и другое, да и учиться не хотела. В это время года в помещении стоял неприятный запах. Ее обязанностью было вязать пучки блошницы от паразитов, а она на восемь дней опоздала, потому что ненавидела это занятие. Ох, когда-то Нерон давал ей несколько сестерциев, чтобы она могла взять на время книги из библиотеки Аттика. А теперь все свелось к прялке и станку.

Ребенок стал усиленно толкаться – снова мальчик, по всем признакам. Пройдет, наверное, час, прежде чем он успокоится. Его упражнения дорого ей встанут. Скоро ее кишечник возмутится, нужно будет бежать в уборную и молиться, чтобы там никого не было и ее никто не услышал. Слуги считали возможным не замечать ее. Она не могла собраться с мыслями, села на табурет у станка и стала смотреть в окно на колоннаду и неухоженный сад перистиля за нею.

– Ну-ка уймись! – крикнула она ребенку.

Словно по волшебству, толчки прекратились. Почему она не делала так раньше? Теперь можно было и подумать.

Свобода, откуда никто и не ждал, а она – меньше всего. Стих в последней Книге Сивиллы! Ливия Друзилла знала, что пятьдесят лет назад Луций Корнелий Сулла поручил коллегии Пятнадцати искать по всему миру фрагменты частично сгоревших Книг Сивиллы, хотя было непонятно, откуда эти фрагменты могли появиться за пределами Рима? Но она всегда считала, что это собрание малопонятных двустиший и четверостиший не имеет никакого отношения к обычным людям и к обычным явлениям. В книгах пророчеств говорилось только о землетрясениях, войнах, вторжениях, пожарах, смерти могущественных людей и рождении детей, которые должны спасти мир.

Хотя Ливия Друзилла спросила Нерона, на что она будет жить, ее это не беспокоило. Если боги обратили на нее внимание – как явствовало из происходящего – и избавили ее от этого тоскливого замужества, то они не позволят ей опуститься до проституции у храма Венеры Эруцины и не дадут умереть от голода. Ссылка в Дом весталок явно временная. Весталками становились девочки шести-семи лет, которые должны были хранить непорочность в течение тридцати лет своего служения, ибо их девственность была залогом процветания Рима. Женщины весталками не становились. Значит, ее случай какой-то особенный! Она не могла догадаться, что ждет ее в будущем, да и не старалась. Достаточно того, что она свободна, что ее жизнь обретает наконец другое направление.

У нее был небольшой сундук, куда она укладывала свою немногочисленную одежду во время путешествий. Когда по прошествии нескольких минут пришел управляющий спросить ее, готова ли она совершить небольшую прогулку от Гермала, северо-западного склона Палатинского холма, до Римского форума, сундук был уже уложен, а Ливия Друзилла стояла в теплом плаще, защищавшем от холода и возможного снегопада. В туфлях на высокой пробковой подошве, чтобы не запачкать ноги грязью, она поспешала за слугой, который тащил ее сундук и громко жаловался всем и каждому на свою участь. Потребовалось какое-то время, чтобы спуститься по лестнице Весталок, после чего надо было пройти мимо небольшого круглого храма Весты к боковому входу на половину Государственного дома, где жили весталки. Там служанка передала ее сундук крепкой галльской женщине и провела ее в комнату, где стояли кровать, стол и стул.

– Уборные и ванны – по тому коридору, – сказала экономка, ибо это была экономка. – Ты не должна питаться вместе с весталками, еду и напитки будут приносить тебе сюда. Старшая весталка говорит, что ты можешь гулять в их саду, но не тогда, когда они сами там гуляют. Мне велено спросить тебя, любишь ли ты читать.

– Да, очень люблю.

– Какие книги тебе принести?

– Любые на латыни или греческом, одобренные святыми женщинами, – ответила хорошо вышколенная Ливия Друзилла.

– У тебя есть вопросы, domina?

– Только один: я должна делить с кем-то воду в ванне?

Прошли три нундины изумительного покоя, за окном, словно птичий пух, падал снег. Понимая, что присутствие беременной женщины против правил весталок, Ливия Друзилла не пыталась увидеть хозяек дома. Даже старшая весталка не приходила навестить ее. Ливия Друзилла проводила время за чтением, гуляла по саду и с удовольствием купалась в чистой, горячей воде. Весталки пользовались различными удобствами, которых не было в доме Нерона. Сиденья в их уборных были из мрамора, ванны сделаны из египетского гранита, а еда оказалась очень вкусной. Ливия Друзилла обнаружила, что в меню входит вино.

– Это Агенобарб, великий понтифик, отремонтировал атрий Весты шестьдесят лет назад, – объяснила экономка, – а потом великий понтифик Цезарь провел во всем доме отопление, даже в архиве. – Она прищелкнула языком. – В цокольном этаже хранятся завещания. Но великий понтифик Цезарь рассчитал, какое помещение нужно выгородить, чтобы устроить лучший в Риме гипокауст. Как нам не хватает Цезаря!

Спустя восемь дней после Нового года экономка принесла ей письмо. Развернув свиток и придавив края двумя порфировыми держателями, Ливия Друзилла принялась читать. Читать было легко, так как над первой буквой каждого нового слова стояла точка. Почему копиист Аттика не делал этого?

Приветствую тебя, Ливия Друзилла, любовь моей жизни. Это письмо свидетельствует о том, что я, Цезарь, божественный сын, не забыл тебя после нашей встречи во Фрегеллах. Потребовалось время, чтобы найти способ, как освободить тебя от Тиберия Клавдия Нерона без скандала. Я велел моему вольноотпущеннику Гелену читать последнюю Книгу Сивиллы, пока он не найдет стих, который можно применить к Нерону и к тебе. Но этого было недостаточно, ему надо было еще найти пророчество, которое можно было бы применить к тебе и ко мне, а это оказалось труднее. Он замечательный человек – я рад, что он снова со мной после годичного плена у Секста Помпея. Ученый из него много лучший, чем флотоводец или военачальник. Я так счастлив, что чувствую себя Икаром, взмывающим в небеса. Пожалуйста, моя Ливия Друзилла, не отвергай меня! Разочарование убьет меня.

 
Муж и жена, черные как ночь,
Соединенные вместе, – вред для Рима.
Должны быть разъединены, и незамедлительно,
Иначе Рим навсегда будет брошен на произвол судьбы.
 

По сравнению с этим стихом твой и мой стих – это розы Кампании.

 
Сын бога, светлый и золотоволосый,
Должен взять в жены мать двоих
Черных как ночь, из потерпевшей крах пары.
Вместе они заново построят Рим.
 

Нравится? Я весьма доволен. Гелен очень умен, он настоящий знаток древних писаний. Я сделал его старшим секретарем.

В семнадцатый день месяца января мы с тобой поженимся. Когда я принес эти два стиха в коллегию Пятнадцати, в которую вхожу и я, все единодушно согласились, что мое толкование верно. Ничто не помешало принять lex curiata, узаконивший твой развод с Нероном.

Старшая весталка Аппулея, моя родственница, согласилась приютить тебя, пока мы не сможем пожениться. Я пообещал, что, как только Рим встанет на ноги, я построю для весталок собственный дом, который им не придется больше делить с великим понтификом. Люблю тебя.

Ливия Друзилла сняла держатели – свиток снова свернулся, – затем встала и проскользнула в дверь. Каменная лестница, ведущая в цокольный этаж, была недалеко. Ливия Друзилла побежала к ней по коридору и незамеченной спустилась вниз. В атрии весталок все слуги были свободными женщинами, включая тех, кто колол дрова и клал их в печи, чтобы дрова превратились в угли. Да, ей повезло! В печах пылали дрова, но еще не наступило время класть раскаленные угли в гипокауст для обогрева верхнего этажа. Как тень, Ливия Друзилла подошла к ближайшей печи и бросила свиток в огонь.

«Почему я это сделала? – спросила она себя, уже находясь в безопасности в своей комнате и стараясь успокоить дыхание. – О, хватит, Ливия Друзилла, ты же знаешь почему! Потому что он выбрал тебя, и никто никогда не должен заподозрить, что он доверил тебе тайну. Это дом женщин, и все, что здесь происходит, интересует всех. Они не посмели сломать его печать, но, как только я отвернусь, они придут сюда и прочитают письмо.

Власть! Он даст мне власть! Он хочет меня, я ему нужна, он женится на мне! Вместе мы заново отстроим Рим! Книга Сивиллы говорит правду, кто бы ни написал это. Если судить по этим двум стихам, тогда и тысячи других стихов должны быть очень глупыми. Но никто никогда не требовал, чтобы боговдохновенный пророк был подобен Катуллу или Сапфо. Тренированный человек может мгновенно сочинить такую чепуху.

Сегодня ноны. Через двенадцать дней я буду женой Цезаря, сына бога. Куда уж выше. Поэтому я должна помогать ему, не щадя сил, ибо, если падет он, паду и я».

В день свадьбы она наконец увидела старшую весталку Аппулею. Этой внушающей благоговейный страх даме не было еще и двадцати пяти, но порой в общине весталок сразу несколько женщин заканчивали свое служение, достигнув тридцатипятилетнего возраста, и оставляли молодых весталок своими преемницами. Аппулее предстояло быть старшей весталкой еще лет десять, поэтому она старалась держать себя со всей строгостью. Ни одну симпатичную молодую весталку не смогут обвинить в нецеломудренном поведении, пока правит она! В противном случае наказание – быть заживо замурованной с кувшином воды и куском хлеба. Хотя прошло уже много лет с тех пор, как эта казнь приводилась в исполнение. Ибо весталки ценили свой статус, и мужчины для них были чем-то столь же далеким, как африканские полосатые лошади.

Ливия Друзилла подняла голову, потому что Аппулея оказалась очень высокой.

– Надеюсь, ты понимаешь, – сурово произнесла старшая весталка, – что мы, шесть весталок, подвергли Рим большой опасности, приютив беременную женщину.

– Я понимаю это и благодарю вас.

– Не надо благодарить. Мы принесли жертвы, и все обошлось, но мы согласились принять тебя только ради сына божественного Юлия. То, что ни с нами, ни с Римом ничего не случилось, говорит о твоей добродетели, но я успокоюсь только тогда, когда ты выйдешь замуж и покинешь это место. Если бы сейчас в резиденции находился великий понтифик Лепид, он мог бы отказать тебе в помощи, но Веста Очага говорит, что ты нужна Риму. Наши книги свидетельствуют о том же. – Она протянула дурно пахнущую рубаху светло-коричневого цвета. – Надень это сейчас. Маленькие весталки соткали это одеяние из шерсти, которую никогда не мыли и не красили.

– Куда я пойду?

– Недалеко. В храм в Государственном доме, который мы делим с великим понтификом. В этом храме не проводили публичных церемоний с тех пор, как там находилось тело понтифика Цезаря, погибшего ужасной смертью. Церемонию проведет Марк Валерий Мессала Корвин, старший жрец в Риме на данный момент, но там будут и фламины, и царь священнодействий.

Грубая волосяная рубаха больно кололась, Ливия Друзилла следовала за одетой в белое Аппулеей через огромные комнаты, где весталки трудились над завещаниями. В их ведении находилось семь миллионов завещаний римских граждан, раскиданных по всему миру, но в течение часа весталки могли найти любой документ.

Веселые маленькие весталки лет десяти сделали Ливии Друзилле прическу, разделив ее волосы на шесть прядей, и надели ей на голову корону, состоявшую из семи шерстяных жгутов. Поверх короны ее накрыли покрывалом, скрывшим ее от чужих взоров, настолько плотной и грубой была ткань. Никакой огненно-красной или шафрановой накидки, которую можно продеть в ушко штопальной иглы. Невеста была одета для вступления в брак с Ромулом, а не с Цезарем, божественным сыном.

В храме, где не было окон, царил мрак и желтели отдельные пятна света. Это священное место внушало страх. Ливии Друзилле представлялось, что здесь собрались тени всех, кто создавал религию Рима в течение тысячи лет, начиная с Энея. Нума Помпилий и Тарквиний Приск ходят здесь рука об руку с великим понтификом Агенобарбом и великим понтификом Цезарем, молча наблюдая из непроницаемой темноты каждой трещины.

Он уже ждал, один, без друзей. Она узнала его только по блеску волос – мерцающей точке под огромным золотым канделябром, в котором была, наверное, сотня фитилей. Разные люди в разноцветных тогах стояли далеко позади, некоторые одеты в шерстяные плащи, laena, островерхие шапки, apex, жрецов-фламинов и башмаки без шнурков или пряжек. У нее перехватило дыхание: она поняла, что это бракосочетание проводится по древнему обряду confarreatio. Он женился на ней навечно, без права развода. Их союз нельзя разорвать, как обычный брак. Аппулея усадила ее на двойное сиденье, покрытое овечьей шкурой. Верховный жрец усадил рядом Октавиана. Другие люди стояли в тени, но кто они были, она не могла разглядеть. Затем Аппулея, выполняя роль pronuba, накрыла их огромным покрывалом. Мессала Корвин, в великолепной тоге в пурпурную и алую полосы, связал их руки вместе и произнес несколько слов на архаичном языке, которого Ливия Друзилла никогда не слышала. Аппулея разломила пополам лепешку из mola salsa и дала половинки жениху и невесте, чтобы они их съели. Соль и полбяная мука.

Самым неприятным было последующее жертвоприношение: Мессале Корвину пришлось бороться с визжащей свиньей, которую, видимо, недостаточно предварительно опоили. Чья это была вина? Кто не хотел этого брака? Свинья убежала бы, если бы не служитель, который выскочил из-за занавеса и схватил свинью за заднюю ногу, тихо посмеиваясь про себя.

Жертву все-таки принесли. Свидетели подтвердили акт confarreatio – пять членов рода Ливиев и пять членов рода Октавиана – и растворились в темноте. В тяжелом воздухе, пропитанном запахом крови, раздался слабый возглас «Feliciter!».

Возле храма, на Священной дороге, ждал паланкин. Люди с факелами усадили Ливию Друзиллу в паланкин, ибо церемония затянулась до ночи. Она опустила голову на мягкую подушку и закрыла глаза. Такой длинный день для беременной на восьмом месяце! Подвергалась ли подобному испытанию еще какая-нибудь женщина? Наверняка это уникальный случай в анналах Рима.

Она задремала, пока паланкин взбирался вверх по Палатину, и уже крепко спала, когда занавески раздвинулись и в паланкине стало светло от пламени факелов.

– Что? Где? – смущенная, спросила она, почувствовав, что чьи-то руки помогают ей выйти.

– Ты дома, domina, – ответил женский голос. – Пойдем со мной. Ванна готова. Цезарь позже присоединится к тебе. Я – старшая среди твоих служанок, меня зовут Софонисба.

– Я очень хочу есть!

– Ужин подадут чуть позже, domina. Но сначала ванна, – сказала Софонисба, снимая с нее вонючие брачные одежды.

Это сон, думала она, направляясь в огромную комнату, где стояли стол и два стула, а по углам три старых, грузных ложа. Когда она села на один из стульев, вошел Октавиан в сопровождении нескольких слуг, несущих блюда, тарелки, салфетки, чаши для мытья рук, ложки.

– Я подумал, что мы поедим по-деревенски, сидя за столом, – сказал он, усаживаясь на второй стул. – Если мы будем возлежать, я не смогу смотреть в твои глаза.

Его глаза при свете ламп стали золотыми и сияли как-то сверхъестественно.

– Глаза темно-голубые, с тонкими желтовато-коричневыми прожилками. Удивительно! – Он взял ее руку, поцеловал. – Ты, наверное, умираешь от голода, так что ешь. О, это один из величайших дней в моей жизни! Я сочетался с тобой, Ливия Друзилла, по обряду confarreatio. До конца моих дней. Не убежишь.

– Я не хочу убегать. – Ливия Друзилла откусила от вареного яйца и заела кусочком хрустящего белого хлеба, предварительно обмакнув его в масло. – Я действительно голодна.

– Возьми цыпленка. Повар полил его медовой водой.

Они молчали, пока она ела. Октавиан тоже пытался есть, наблюдая за ней. Он заметил, что она ест аккуратно, манеры у нее изысканные. В отличие от его грубых рук, ее руки были идеальной формы, концы пальцев узкие, с ухоженными овальными ногтями. Они словно порхали. Красивые, красивые руки! Кольца, она должна носить кольца.

– Странная брачная ночь, – сказала она, когда уже не могла проглотить ни кусочка. – Цезарь, ты намерен спать со мной?

На лице его изобразился ужас.

– Нет, конечно! Я не могу даже придумать более возмутительную вещь для меня и для тебя. Времени достаточно, моя милая. Годы и годы. Сначала ты должна родить ребенка Нерона и оправиться от этого. Сколько тебе лет? Сколько лет тебе было, когда ты вышла замуж за Нерона?

– Мне двадцать один, Цезарь. Я вышла за Нерона в пятнадцать.

– Это отвратительно! Ни одна девушка не должна выходить замуж в пятнадцать лет! Это против римских законов. Восемнадцать лет – вот нормальный возраст для брака. Неудивительно, что ты была так несчастна. Я клянусь, что со мной ты не будешь несчастной. У тебя будет свободное время и любовь.

Лицо ее изменилось, она расстроилась.

– Цезарь, у меня было слишком много свободного времени, и это было моей самой большой бедой. Чтение и письма, прядение, ткачество – ничего серьезного! А я хочу какую-нибудь работу, настоящую работу! Нерон держал несколько служанок, но атрий Весты был полон женщин, которые плотничали, штукатурили, укладывали плитку, лечили, драли зубы. Была даже врач, следившая за любимой собачкой Аппулеи. Я им завидовала!

– Надеюсь, любимая собачка была сукой, – улыбнулся Октавиан.

– Конечно. Только кошки и суки. Думаю, им очень хорошо живется в атрии Весты. Мирно. Но весталки должны работать. Экономка сказала, что они много работают. Все достойные люди должны работать, если я не работаю, то никакой ценности не представляю. Я люблю тебя, Цезарь, но чем я буду заниматься в твое отсутствие?

– Тебе будет чем заняться, это я тебе обещаю. Почему, ты думаешь, я женился на тебе, выбрав из всех женщин? Потому что я посмотрел в твои глаза и увидел соратника. Мне нужно, чтобы рядом со мной был настоящий помощник, кто-то, кому я мог бы доверить даже мою жизнь. Есть так много вещей, на которые у меня нет времени и которые лучше подходят для женщины. И когда мы будем лежать с тобой в одной постели, я попрошу совета у женщины – у тебя. Женщины по-другому видят вещи, и это важно. Ты образованна и очень разумна, Ливия Друзилла. Даю слово, я намерен загрузить тебя работой.

Теперь улыбнулась она.

– Откуда ты знаешь, что у меня есть все эти качества? Единственный взгляд в мои глаза наводит на мысль о безосновательном предположении.

– Я увидел твою душу.

– Да, я понимаю.

Октавиан вдруг поднялся, затем опять сел.

– Я хотел провести тебя на то ложе. Ты, наверное, очень устала, – объяснил он. – Но на нем ты не отдохнешь, на нем неудобно лежать. Поэтому вот твоя первая работа, Ливия Друзилла. Обставь этот дворец, как подобает Первому человеку в Риме.

– Но покупать обстановку – это не женское дело! Это привилегия мужчины.

– Мне все равно, чья это привилегия. У меня на это нет времени.

В ее голове уже возникла идея цвета, стиля. Она засияла.

– Сколько денег я могу потратить?

– Сколько нужно. Рим обеднел, и я потратил довольно много из моего наследства, чтобы хоть немного облегчить его положение, но еще не разорился. Тетраклинис, золото со слоновой костью, черное дерево, эмаль, каррарский мрамор, – все, что хочешь.

Вдруг Октавиан о чем-то вспомнил и вскочил с места.

– Я сейчас вернусь.

Он возвратился, неся в руках что-то завернутое в красную ткань, и положил это на стол.

– Разверни, жена моя любимая. Это тебе свадебный подарок.

В ткани лежало ожерелье и серьги из жемчуга цвета лунного света. Семь ниток. Застежками служили две золотые пластинки. Каждая серьга – это семь жемчужных кисточек, прикрепленных к золотой пластинке с крючком.

– О, Цезарь! – прошептала она как завороженная. – Они великолепны!

Он улыбнулся, довольный ее реакцией.

– Поскольку я считаюсь слишком бережливым, я не скажу тебе, сколько они стоят, но мне повезло. Фаберий из портика Маргаритария только что выставил их на продажу. Жемчужины так идеально подобраны, что можно подумать, они предназначались для царицы Египта или Набатеи, поскольку жемчуг доставлен с Тапробаны – острова в Индийском океане. Но они никогда не украшали царскую шею или царские уши, потому что их украли. Вероятно, очень давно. Фаберий увидел их на Кипре и купил за… конечно, не за столько, сколько заплатил я, но недешево, во всяком случае. Я дарю это тебе, потому что Фаберий и я считаем, что до тебя их никто не носил. Ты будешь первой владелицей этого украшения, meum mel!

Ливия Друзилла позволила ему застегнуть ожерелье на ее шее, вдеть в уши серьги, потом встала и дала ему полюбоваться ею. Восторг переполнял ее, лишал дара речи. Жемчужина Сервилии размером с клубнику бледнела перед этим ожерельем – целых семь ниток! У старой Клодии было ожерелье из двух ниток, но даже Семпрония Атратина не могла похвастать более чем тремя нитями.

– Пора спать, – вдруг сказал Октавиан и взял ее под локоть. – У тебя будут свои комнаты, но если ты захочешь другие – я не знаю, какой вид из окна ты предпочитаешь, – просто скажи Бургунду, нашему управляющему. Тебе понравилась Софонисба? Она подойдет тебе?

– Я словно заблудилась на Елисейских полях, – сказала она, позволив ему направлять ее. – Столько трат на меня, столько беспокойства! Цезарь, я взглянула на тебя и полюбила. Но теперь я знаю, что с каждым днем, проведенным с тобой, моя любовь к тебе будет расти, вот увидишь.