Текст книги "Западная социология: современные парадигмы. Антология"

В социологии осуществлялись попытки анализировать рынки как комплексные социальные феномены с собственным правом на осуществление. Например, М. Вебер подчеркивал роль, которую конфликты и социальная регуляция играют в структурировании рынков. Более поздние социологи рассматривали в качестве своей первостепенной задачи обоснование того, что рынки не просто состоят из гомогенных пространств, где покупатели и продавцы вступают в обмен друг с другом, но что рынки представляют собой особые сети взаимодействия. Социологи пытались также обосновать роль юридических и политических факторов в функционировании рынков. Основные дебаты развернулись между социологами и авторами «Новой институциональной экономики» относительно степени, в которой эффективность может объяснять структуру частных рынков.

Даже при наличии значительного прогресса в понимании социальной структуры рынков пока еще существует очень сильная тенденция анализа рынков, как если бы они были всего лишь механизмами обмена. Это касается как социологов, так и экономистов и создает препятствие появлению полноценной теории рынков. Следуя М. Веберу, я полагаю, что в содержание рыночного феномена входят не один, а два элемента – обмен в комбинации с конкуренцией. Более точно – социальная структура рынка характеризуется особым типом взаимодействия, которое начинается как конкуренция между большим числом покупателей и продавцов, а кончается обменом между несколькими действующими лицами.

Концепция рынков как конкуренции в случаях обмена становится более интересной, если она включает в себя все, что происходит вне рынка, но в связи с ним: как конкуренцию производства, так и конкуренцию обмена. Конкуренция, возникая в случаях обмена, начинает пронизывать все общество за пределами непосредственного рынка, который благодаря рыночному прогрессу превращается из нединамичной в динамичную силу общества. Таким образом, конкуренция, возникающая в случаях обмена, ощущается во всем обществе и характеризует современное капиталистическое общество в целом.

Целесообразно обратить внимание на блестящую интерпретацию конкуренции, предложенную Г. Зиммелем. Конкуренцию, согласно Г. Зиммелю, можно охарактеризовать как форму «косвенного конфликта». Она отличается от обычных форм конфликта тем, что не оказывает непосредственного влияния на оппонента, а скорее содержит «параллельное усилие». Вместо того чтобы уничтожить оппонента, конкурент пытается превзойти его или ее. Это означает, что реализуется сверхэнергия и что общество выигрывает в результате всех этих усилий значительно больше, чем в результате только одной победы.

Г. Зиммель также подчеркивал, что даже если конкуренты мотивированы тем, что они ожидают получить от обмена, им, тем не менее, придется производить продукцию согласно желаниям партнеров по обмену. Конкуренция, иными словами, представляет собой «субъективные мотивы усилий как средства производства объективных социальных ценностей». Процесс конкуренции, по Г. Зиммелю, отображает то, что А. Смит называл «невидимой рукой рынка», и свидетельствует о том, что «основная цель для индивида» оказывается «средством для социальной группы или сообщества».

Многие из рассмотренных нами вкладов в развитие теории рынков, – как, например, идеи издержек внешнеэкономического (принудительного) характера и издержек на измерение стоимости товаров – могут быть легко включены в веберовскую теорию рынка как конкуренции в процессе обмена. И с помощью этой последней теории возможно развивать различные типологии рынков как социальных структур. Исторические рынки существенно отличались друг от друга в зависимости от степени, в которой конкуренция охватывала общество. Например, в средние века типичный городской рынок не оказывал особого влияния на остальное общество. Что же касается современного общества, то все наиболее важные рынки формально свободны и характеризуются как конкуренцией на рыночной площади, так и конкуренцией в производстве. Издержки внеэкономического характера и издержки на установление адекватной стоимости товаров (при отсутствии денег в качестве эквивалента) варьировали в ходе истории, но имели общую тенденцию к уменьшению и даже исчезновению с появлением современного государства и стандартизированных мер и весов. В качестве других элементов, введенных в типологии рынков для представления полной картины их социальной структуры, рассматривается количество покупателей и продавцов, а также уровень их организованности (индивиды, организации).

Творческие усилия как в современной экономике, так и в социологии развиваются в направлении замещения традиционного подхода к рынку как механизму обмена рассмотрением рынка как сложного социального феномена с правом на собственное существование. Пока что эти усилия находятся в ранней стадии своего развития, хотя в последние 50 лет наблюдается значительный прогресс в этом плане. Основная задача состоит в развитии аналитически интересной модели, которая может быть эффективно использована в эмпирических исследованиях. Предложение М. Вебера относительно того, что можно рассматривать рынок как форму взаимодействия конкуренции и обмена, является одним из способов выполнения этой задачи. Пока еще проблема понимания рынков как особых социальных структур не имеет адекватных средств своего решения. Несомненно, изучение названной проблемы должно быть одним из наиболее важных вопросов в повестке дня как экономической теории, так и экономической социологии.

Литература

Barber В. Absolutization of the Market // Markets and Morals / Washington D. C: Hemisphere Publishing Corporation, 1977. P. 15–31.

Barzel Y. Measurement Cost and the Organization of Markets // Journal of Law and Economics. 1982. Vol. 25. P. 27–48.

Baker W. Social Structure of National Securities Market // American Journal of Sociology. 1984. Vol. 89. P. 775–811.

Bonacich E. The Theory of Middleman Minority // American Sociological Review. 1973. Vol. 38. P. 583–594.

Burt R. Toward a Structural Theory of Action: Network Models of Social Structure Perception and Action. N.Y.: Academic Press. 1982.

Carlton D. The Theory and the Facts of How Markets Clear // Handbook of Industrial Organization. Amsterdam: North-Holland. 1989. P. 909–946.

Chamberlin E. The Theory of Monopolistic Competition. Cambridge, MA: Harvard University Press. 1933.

Coase R. The Firm, the Market and the Law. Chicago: University of Chicago Press. 1988.

Durkheim E. The Division of Labor in Society. N.Y.: The Free Press. [1893] 1984.

Granovetter M. Getting a Job: A Study of Contacts and Careers. Cambridge, MA: Harvard University Press. 1974.

Jevons W. S. The Theory of Political Economy. London: Macmillan and Co. [1871] 1911.

Keynes J. M. The General Theory of Employment, Percent and Money. London: Macmillan and Co. 1936.

Marshall A. Principles of Economics. London: Macmillan and Co. [1890] 1961.

Marshall A. Industry and Trade. London: Macmillan and Co. 1920.

Marshall A. Money, Credit and Commerce. London: Macmillan and Co. 1922.

Marx К. Capital: Critique of Political Economy. N.Y.: Modern Library. [1867] 1906.

Mason E. Price and Production Policies of Large – Scale Enterprises // American Economic Review. 1939. Vol. 29. P. 61–74.

Menger C. Investigations into the Method of the Social Sciences with Special Reference to Economics. N.Y.: New York University Press. [1883] 1985.

Mill J. S. Principles of Political Economy. London: Rout Ledge and Kegan Paul. [1871] 1965.

North D. Institutions, Institutional Change and Economic Performance. Cambridge: Cambridge University Press. 1990.

Parsons Т., Smelser N. Economy and Society. A Study in the Integration of Economic and Social Theory. London: Rout Ledge and Kegan Paul. 1956.

Polanui K. The Great Transformation. Boston: Beacon Press. [1944] 1957.

Ricardo D. On the Principles of Political Economy and Taxation. Cambridge; Cambridge University Press. [1817] 1951.

Shumpeter J. History of Economic Analysis. London: Georgian Allen and Unwind. 1954.

Simmel G. The Philosophy of Money. Boston: Rout Ledge and Kegan Paul. [1907] 1978.

Smith A. An Inquiry into the Nature and Causes of the Wealth of Nations. Oxford: Claredon Press. [1776] 1976.

Spence M. Market Signaling. The Informational Structure of Hiring and Related Processes. Cambridge: Harvard University Press. 1974.

Wallerstein I. The Modern World-System. NY: Academic Press. 1979.

WalrasL. Elements of Pure Economics. Homewood: Richard D. Irwin. [1926] 1954.

Weber M. Economy and Society: An Outline of Interpretive Sociology. Berkeley: University of California Press. [1922] 1978.

White H. Production Markets as Inducted Role Structure // Sociological Methodology. San Francisco: Jossey Bass Publishers. 1981. P. 1–57.

Williamson O. Markets and Hierarchies: Analysis and Antitrust Implications. NY: The Free Press. 1975.

Перевод с английского Г. Н. Соколовой.

2. Интеграционные парадигмы

Гидденс Энтони. Элементы теории структурации

ГИДДЕНС Энтони (GIDDENS Anthony) (р. 1938)

Энтони Гидденс (р. 18.01.1938, Лондон) – один из основных представителей социологической теоретической мысли современной Англии. В 1956–1959 гг. учился в университете Халла (Hull) на отделении социологии и психологии. Затем, с 1959 по 1961 год, посещал Лондонскую школу экономики по специальности «Социология», закончив ее с отличием. В 1976 г. в Кембридже получил степень доктора философских наук. На данный момент Гидденс является директором Лондонской школы экономики и политических наук (LSE). Он зарекомендовал себя как самый читаемый и цитируемый теоретик нашего времени.

На первом этапе своего творчества Гидденс внес существенный вклад в развитие теоретической социологии. В центре внимания Гидденса – проблемы теории действия, деятельности и структуры, а также способность социального деятеля к познанию. Решению этих проблем посвящена теория структурации Гидденса. На втором этапе своего творчества, который продолжается до нынешнего момента, Гидденс предлагает критику постмодернизма как теории общества, разрабатывая в качестве альтернативы идею рефлексивности эпохи модернизма и говоря о «высоком модернизме» как определенной стадии развития общества. Модернизм, в понимании Гидденса, – это социальная система, возникшая вместе с национальным государством и капиталистическим производством в постиндустриальную эпоху и переживающая сегодня бурное развитие. Одной из причин возникновения такой социальной системы является изменение системы ценностей человека, их переориентация с внешних на внутренние, с материальных на нематериальные. В последних работах Гидденс обосновывает необходимость нового (третьего) пути политического развития современных обществ. Основной акцент в теории третьего пути делается на сбалансировании мощи капитализма и усилении солидарности и гражданских ценностей, развиваемых социальной системой. Сейчас Гидденс обращается к теоретическому обоснованию проблемы глобализации, выделяя двух основных субъектов этого явления – «гиперглобализаторов» и «скептиков глобализации». Придерживаясь «золотой середины», Гидденс рассматривает глобализацию как противоречивый процесс, порождающий солидарность в одних социальных системах и разрушающий ее – в других. Он выделяет четыре события в истории человечества, приведшие к глобализации: информационная революция конца 1960-х; развитие экономики, состоящей из мировых финансовых, товарных и информационных рынков; падение советской коммунистической плановой системы; изменения, произошедшие на уровне повседневной жизни и приведшие к равноправию мужчин и женщин. Благодаря этим событиям, по Гидденсу, произошел переход к обществу, ориентированному на будущее.

Основные работы: «Капитализм и современная социальная теория: анализ работ Маркса, Дюркгейма, Вебера» (1971); «Политика и социология в учении Макса Вебера» (1972); «Классовая структура развитых обществ» (1973); «Эмиль Дюркгейм» (1978); «Политика, социология и социальная теория: встреча с классической и современной социальной мыслью» (1982); «Конституирование общества: основные принципы теории структурации» (1986), «Социальная теория и современная социология» (1991); «Последствие модернизма» (1991); «Новые правила социологического метода: позитивная критика понимающей социологии» (1993); «Влево или вправо: будущее радикальной политики» (1995); «Третий путь и его критика», «Третий путь: обновление социальной демократии» и «Глобальные споры о Третьем пути» (2001); «На грани: жизнь и глобальный капитализм» (2001); «Неудержимый мир: как глобализация меняет нашу жизнь» (2002); «Куда теперь новой рабочей силе?» (2002).

В предлагаемом тексте Э. Гидденсом рассматриваются основные элементы теории структурации, ключевым моментом которых является субъект, конструирующий социальную реальность в новых условиях постиндустриального общества.

Для пояснения основных понятий теории структурации удобно начать с разногласий, существующих, с одной стороны, между функционализмом (включая теорию систем) и структурализмом, а с другой – между герменевтикой и различными формами «интерпретативной» социологии. Функционализм и структурализм – направления, имеющие, несмотря на очевидные различия, некоторое сходство. Оба они исходят из натуралистических позиций и склонны к объективизму. Функционалистская мысль, начиная с Конта, опиралась на биологию как науку, наиболее приемлемую в качестве модели для социальных наук. Биология указала способ концептуализации структуры, функционирования социальных систем и анализа процессов эволюции через механизмы адаптации. Структуралистская мысль (что особенно проявилось в работах Леви-Стросса) отрицала идею эволюции и биологические аналогии. Гомологичность социальных и естественных наук здесь – прежде всего когнитивного плана, поскольку предполагается, что в каждой из них выражаются сходные черты общей структуры сознания. И структурализм, и функционализм особо подчеркивают преобладание социального целого над его индивидуальными частями (т. е. составляющими его актерами, социальными субъектами).

В герменевтических традициях социальные и естественные науки считаются радикально различными. Герменевтика стала пристанищем того «гуманизма», против которого настойчиво протестовали структуралисты. В герменевтической мысли, в том виде, в каком она представлена Дильтеем, разрыв между субъектом и социальным объектом максимален. Субъективность – это изначальный центр опыта культуры и истории, и в качестве такового служит основой социальных или гуманитарных наук. За пределами субъективного опыта, и чуждый ему, находится материальный мир, управляемый безличностными отношениями причины и следствия. В то время как для школ и направлений, которые тяготеют к натурализму, субъективность представляла собой некую загадку или даже остаточное явление, для герменевтики скрытым является как раз мир природы, который, в отличие от человеческой деятельности, можно понять только со стороны. В интерпретативной социологии приоритет в объяснении человеческого поведения отдается действию и значению: структурные концепции не особенно развиты, как и тема принуждения в целом. Для структурализма и функционализма, наоборот, структура (в различных смыслах, в зависимости от концепции) имеет приоритет над действием и акцентируются именно принуждающие качества структур.

Обычно считается, что различия между этими направлениями мысли в вопросе о социальных науках имеют эпистемологический характер, но в действительности здесь важны также и онтологические аспекты. Проблема заключается в том, как должны быть определены концепции действия, значения и субъективности и как их можно соотнести с понятиями структуры и принуждения. Если интерпретативная социология основана, так сказать, на империализме субъекта, то функционализм и структурализм предполагает империализм социальных объектов (все, в том числе социальные субъекты, становится социальным объектом. – прим. пер) Одна из принципиальных целей теории структурации – в том, чтобы положить конец этим имперским попыткам. Предметом социальных наук, в соответствии с теорией структурации, является не опыт индивидуального актора[7]7
  Актор – действующий индивид.


[Закрыть] и не существование какой-либо формы социетальной тотальности, а социальные практики, упорядоченные в пространстве и во времени. Социальная деятельность, подобно некоторым самовоспроизводящимся элементам природы, является повторяющейся. Это означает, что она не создается социальными актерами, а лишь постоянно воспроизводится ими, причем теми самыми средствами, которыми они реализуют себя как акторы. В своей деятельности и посредством этой деятельности агенты[8]8
  Агент – индивид, обладающий властными полномочиями и способный влиять на те или иные процессы.


[Закрыть] воспроизводят условия, которые делают ее возможной. Однако тип сознательности (knowledglability), проявляющийся в природе в форме закодированных программ, далек от познавательных навыков социальных агентов. Именно для концептуализации человеческой познавательной способности и включения ее в действие я собираюсь использовать достижения интерпретативной социологии. Герменевтическая точка зрения принимается в теории структурации в той степени, в которой признается, что для описания человеческой деятельности необходима осведомленность о тех формах жизни, в которых реализуется данная деятельность.

Структура, структурация

Позвольте мне теперь перейти к самой теории структурации, к концепциям структуры, системы и дуальности структуры. Понятие структуры (или социальной структуры) часто употребляется в сочинениях большинства функционалистов и положило начало названию традиции «структурализма». Однако нигде это понятие не было концептуализировано наиболее подходящим к запросам социальной теории способом. Авторы-функционалисты и их критики придавали гораздо больше значения идее «функции», чем идее «структуры», и, следовательно, последнее понятие использовалось как общепринятое. Однако же нет сомнений в том, что «структура» обычно понималась функционалистами и, пожалуй, всеми социальными аналитиками как разновидность «моделирования» социальных отношений или социальных явлений. Такое «моделирование» наивно воспроизводилось посредством визуальных образов, как, например, скелета или морфологии организма или же оснований здания, а такие концепции тесно увязаны с признанием дуализма субъекта и объекта: «структура» здесь оказывается «внешней» по отношению к человеческому действию, является источником принуждения свободной инициативы независимого субъекта. Более интересным представляется понятие структуры, концептуализированное в рамках структуралистской и постструктуралистской мысли. Здесь оно характерным способом определяется не как моделирование сущего или существующего, но как пересечение присутствующего и отсутствующего, когда необходимо различать коды, лежащие в основании поверхностных значений.

Эти две идеи структуры, как может показаться на первый взгляд, не имеют между собой ничего общего, однако на самом деле каждая включает в себя важные аспекты структурирования социальных отношений, аспекты, которые в теории структурации понимаются как различия между концепциями «структуры» и статистическую размерность моделирования социальных отношений в пространстве и времени, включая как воспроизводство ситуативных практик, так и парадигматическую размерность, включающую виртуальный порядок «способов структурирования», повторяющихся в таком воспроизводстве. В структуралистских традициях нет однозначного ответа на вопрос, относятся ли структуры к матрице допустимых трансформаций в системе или же к правилам трансформаций, управляющих матрицей. Я рассматриваю структуру, по крайней мере в ее наиболее элементарном значении, как относящуюся к таким правилам (и ресурсам). Неверно, однако, говорить о «правилах трансформации», потому что все правила имманентно трансформационны. Структура в социальном анализе, таким образом, относится к структурирующим качествам, позволяющим «связывать» время и пространство в социальных системах, качествам, которые обусловливают существование более или менее одинаковых социальных практик во времени и пространстве и которые придают им «систематическую» форму. Сказать, что структура есть «виртуальный порядок» отношений трансформации, значит утверждать, что социальные системы, будучи воспроизводящимися социальными практиками, не имеют «структур», а скорее демонстрируют «структурные качества», и что структура как пространственно-временная сущность существует только в своих проявлениях в таких практиках, а также в виде отпечатков в памяти, ориентирующих поведение агентов. Это не мешает нам рассматривать структурные качества как иерархически организованные, в терминах пространственно-временной протяженности практик, которые они периодически организуют. Наиболее глубокие структурные качества, присутствующие в воспроизводстве социетальных тотальностей, я называю структурными принципами. Практики, имеющие наибольшую пространственно-временную протяженность в рамках таких тотальностей, можно назвать институтами.

До сих пор наши рассуждения определяли лишь предварительный подход к проблеме. Как именно формула относится к практикам, в которых участвует социальный актор, и какие типы формул наиболее интересны для общих цепей социального анализа? Применительно к первой части вопроса мы можем сказать, что осознание социальных правил, выраженных прежде всего в практическом сознании, является стержнем той «сознательности», которая специфически характеризует агентов. Как социальные акторы все люди хорошо «обучены» тому знанию, которым они располагают и которое они применяют в производстве и воспроизводстве ежедневных социальных ситуаций: в основном такое знание является не теоретическим, а практическим по своему характеру. Как показал Шютц, акторы используют типичные схемы (формулы) в процессе ежедневной деятельности для ведения переговоров в самых рутинных ситуациях социальной жизни. Знание процедуры или владение техниками «делания» социальной деятельности является по определению методологическим. То есть, такое знание не специфицирует всех ситуаций, с которыми сталкивается актор, и не могло бы быть таковым, оно скорее обеспечивает общую способность реагировать и влиять на неопределенно большой спектр социальных обстоятельств.

Под правилами, которые являются интенсивными по своей природе, я подразумеваю формулы, которые постоянно возникают в ходе повседневной деятельности и обусловливают структурирование большей части происходящего в повседневной жизни. Правила языка – это правила как раз такого характера. Но таким же характером, например, обладают и все процедуры, применяемые акторами в организации обмена ролями в разговоре или во взаимодействии. Их можно противопоставить тем правилам, которые, несмотря на очень широкую распространенность, имеют лишь поверхностное влияние на происходящее в социальной жизни. Такое противопоставление очень важно, хотя бы потому, что среди социальных аналитиков широко распространено мнение, что наиболее абстрактные правила – т. е. кодифицированный закон – являются наиболее влиятельными в структурировании социальной деятельности. Я бы сказал, однако, что многие кажущиеся тривиальными процедуры, происходящие в повседневной жизни, имеют более глубокое влияние на общность социального поведения. Остальные категории в схеме, должно быть, более или менее самоочевидны. Большинство правил производства и воспроизводства социальных практик схватываются акторами только внутренне: они знают, как «продолжать». Дискурсивная формулировка правила уже является его интерпретацией и, как я уже отмечал, может изменять форму его применения. Типичным примером правил, которые не просто дискурсивно формулируются, но формально кодифицированы, являются законы. Законы, разумеется, являются наиболее сильно санкционированными типами социальных правил и в современных обществах имеют формально предписанные градации наказаний. Однако было бы серьезной ошибкой недооценивать силу неформально применяемых санкций в отношении всего многообразия ежедневных практик. Как бы ни были задуманы «эксперименты с доверием» Гарфинкеля, они показывают непреодолимую силу, с которой действуют кажущиеся незначительными черты организации разговора.

Структурирующие качества правил можно изучать прежде всего в отношении формирования, поддержания, прекращения и реформирования ситуаций. Хотя для конституирования и реконструирования ситуации агентами используется все многообразие процедур и тактик, вероятно, наиболее важными являются те, которые обеспечивают поддержание онтологической безопасности. «Эксперименты» Гарфинкеля очень важны в этом отношении. Они показывают, что предписания, структурирующие повседневное взаимодействие, гораздо жестче закреплены и обладают большей принуждающей силой, чем может показаться из-за простоты, с которой они обычно выполняются. Разумеется, это происходит потому, что отклоняющиеся ответы или акты, которые «экспериментаторы» исполняли по инструкции Гарфинкеля, подрывая понимаемость дискурса, нарушали чувства онтологической безопасности «субъектов». Нарушение или игнорирование правил не является, конечно, единственным способом, которым можно изучать конструктивные и санкционирующие свойства интенсивных правил. Но нет сомнений в том, что Гарфинкель чрезвычайно расширил горизонт изучения – ввел «социологическую алхимию», «преобразовал» всякую обычную социальную деятельность в некое проясняющее проявление.

Я отличаю общий термин «структура» от «структур» во множественном числе, а также от «структурных качеств социальных систем». «Структура» относится не только к правилам производства и воспроизводства социальных систем, но также и к ресурсам (на которых я пока не останавливаюсь подробно). В социальных науках термин «структура» обычно используется для наиболее устойчивых аспектов социальных систем, и мне бы не хотелось терять эту коннотацию. Самые важные аспекты структуры – это правила и ресурсы, относящиеся к институтам. Институты определяются как наиболее стабильные черты социальной жизни. Говоря о структурных качествах социальных систем, я имею в виду их институциональные черты, придающие «жесткость» во времени и пространстве. Я использую концепцию «структур», чтобы обозначить отношения трансформации и опосредования, которые являются «контурными переключателями», лежащими в основании наблюдаемых условий системного воспроизводства.

Позвольте теперь ответить на вопрос, который я поставил в самом начале: каким образом можно говорить о том, что индивидуальное поведение актеров воспроизводит структурные качества более крупных коллективов? Вопрос и легче, и сложнее, чем он кажется на первый взгляд. На логическом уровне ответ на него – не более чем трюизм. Он заключается в следующем: притом что существование больших коллективов или обществ, очевидно, не зависит от деятельности каждого индивида в отдельности, такие коллективы или общества сразу прекратили бы свое существование, если бы все составляющие их агенты приостановили свою деятельность. На сущностном уровне ответ на этот вопрос зависит от проблем, имеющих отношение к механизмам интеграции различных типов социетальной тотальности. Всегда происходит так, что повседневная деятельность социальных акторов воспроизводит и полагается на структурные черты более широких социальных систем. Но «общество» – как я попытаюсь показать – это не обязательно унифицированные коллективы. «Социальное воспроизводство» не нужно приравнивать к консолидации или социальной солидарности. Размещение акторов и коллективов в различных секторах или регионах более широких социальных систем сильно обусловливает влияние их привычного поведения на интеграцию социетальных тотальностей. Здесь мы подходим к границе использования лингвистических примеров для иллюстрации концепции дуальности структуры. Значительное прояснение проблем социального анализа может быть достигнуто благодаря изучению повторяющихся качеств речи и языка. Произнося грамматическое высказывание, я полагаюсь на те же синтаксические правила, которые воспроизвожу данным высказыванием. Но я говорю «на том же» языке, что и другие носители языка в моей языковой общности: мы все пользуемся одними и теми же правилами и лингвистическими практиками, выдавая или принимая относительно малые их вариации. Вышесказанное не обязательно верно для структурных качеств социальных систем вообще. Но это не относится к концепции дуальности структуры как таковой. Проблема здесь заключается в том, как должны быть концептуализированы социальные системы, и особенно «общества».

Дуальность структуры

Позвольте мне обобщить аргументы на данный момент. Структура, как регулярно организованные наборы правил и ресурсов, выходит за пределы времени и пространства. Она поддерживается, проявляется и координируется через «отпечатки» в памяти и характеризуется «отсутствием субъекта». Социальные системы, в которых структура постоянно присутствует и реализуется, наоборот, охватывают действия людей, расположенные и воспроизводимые во времени и пространстве. Анализ структурации социальных систем означает изучение способов, которыми производятся и воспроизводятся такие системы, основанные на сознательной (knowledgeable) деятельности акторов, которые полагаются на правила и ресурсы во всем многообразии контекстов действия. Центральной в теории структурации является теорема о дуальности структуры, которая логически вытекает из аргументов, приведенных выше. Строение агентов и структур нельзя представлять как два независимо заданных ряда явлений, т. е. как дуализм. Это дуальность. В соответствии с понятием дуальности структуры структурные качества социальных систем являются как средством, так и результатом практик, которые они регулярно организуют. Структура не является «внешней» по отношению к индивидам: как «отпечатки» памяти и то, что проявляется в социальных практиках; она в определенном смысле скорее «внутренняя», чем внешняя по отношению к деятельности индивидов (в терминах Дюркгейма). Структуру не нужно приравнивать к принуждению, она не только принуждает, но и дает возможности. Это, конечно, не ограничивает протяженности структурных качеств социальных систем во времени и пространстве, выходящих за пределы контроля индивидуального актора. Не ослабляет она и возможность того, что теории самих акторов о социальных системах, которые они помогают конституировать и реконституировать в своей деятельности, могут материализовать такие системы. Материализация социальных отношений, или дискурсивная «натурализация» исторически случайных обстоятельств и продуктов человеческого действия, – это одно из главных направлений идеологии в социальной жизни.