Текст книги "Нейропсихолог в реабилитации и образовании"

9. Механизмы деятельности мозга человека. Ч. 1. Нейрофизиология человека. – Л.: Наука, 1988.

10. Сантана Роландо Амадор. Нейропсихологический анализ школьной неуспеваемости в начальных классах: Дис. …канд. психол. наук. – М.: Изд-во МГУ, 1991.

11. Симерницкая Э.Г. Нейропсихологическая методика экспресс-диагностики «Лурия–90». – М., 1991.

12. Симерницкая Э.Г. Мозг человека и психические процессы в онтогенезе. – М.: Изд-во МГУ, 1985.

13. Симонов П.В. Мотивированный мозг. – М.: Наука, 1987.

14. Системогенез и проблемы генетики мозга / Под ред. Н.П. Дубинина. – М.: Наука, 1983.

15. Функции лобных долей мозга / Под ред. А.Р. Лурии, Е.Д. Хомской. – М.: Наука, 1981.

16. Barat M. Maturation cerebrale et ontogeneze du Langage // Bordeaux Med. 1986. V. 19. No. 15–16. P. 287–291.

17. Child neuropsychology. Clinical practice / Eds Y. E. Obrcot, G. W. Hind. N. Y.: Acad. Press, 1986. V. 2.

18. Habid M., Galaburda A. M. Determinants biologiques de la dominance cerebrale // Rev. neurol. 1986. V. 142. No. 12. P. 869–894.

Опубликовано в сб. «Нейропсихология сегодня». – М.: Изд-во МГУ, 1995.

Проблема мозговой организации психических процессов в онтогенезе многие десятилетия является объектом изучения для широкого круга научных дисциплин. Лавинообразно нарастает поток эмпирических данных и объясняющих гипотез. Вместе с тем до настоящего времени нет исчерпывающей концепции, которая бы описывала всю сложную драматургию развития церебральной репрезентации психических функций. Характерно, что многие экспериментальные и теоретические построения подчас прямо противоречат друг другу, что неудивительно, коль скоро разрабатываются они в рамках принципиально различных научных парадигм.

Представляется, что подход, предложенный и разрабатываемый в школе А.Р. Лурии, может стать наиболее продуктивным, так как основные его постулаты, в первую очередь системность и историзм, позволяют максимально полно описать закономерности онтогенеза мозговой организации психики человека, что существенно расширяет возможности и границы интерпретации.

Обзор многочисленных общеизвестных литературных источников с неотвратимостью приводит к мысли о том, что проблема (в том числе и онтогенетическая) церебральной репрезентации любой психической функции может быть решена, очевидно, в трехмерной системе координат с фронтальной внутриполушарной, латеральной межполушарной и вертикальной подкорково-корковой осями. Несколько перефразируя центральное положение луриевской нейропсихологии, можно сказать, что каждая психическая функция осуществляется благодаря специфическому вкладу в ее реализацию различных зон левого, правого полушарий мозга, субкортикальных структур и их межсистемных связей. Нейропсихологическая интерпретация в этой трехмерной системе – это фиксация основных параметров мозговой организации психической функции (в норме) или ее нарушения (при патологии) с опорой на факторный луриевский анализ. Именно в такой системе и происходят становление частных психологических функций и их взаимодействия, которые в совокупности и образуют целостный психический онтогенез.

Анализ межполушарного взаимодействия позволяет установить наличие (или отсутствие) функциональных локусов контроля: лево– и правополушарного, детерминирующих «вербально-невербальный» и «пространственно-временной» паттерны, контролирующих и закрепляющих в значительной мере инвариантные межполушарные отношения и базисную матрицу (многоуровневую по своим функциям, структуре, динамике), в рамках которой протекает психическая деятельность. Остальные дихотомии, традиционно рассматриваемые при обсуждении вопроса о функциональной асимметрии, по-видимому, зависят от этих центральных, и отражают лишь межполушарные различия при обработке различной информации.

Остановимся подробнее на оси Z – на участии корково-подкорковой системы в опосредовании дихотомии «произвольность–непроизвольность». Этот вопрос представляется принципиальным, так как классическим является обсуждение его в межполушарном аспекте: постулируется функциональный примат левого полушария в противовес правому (Лурия, 1973; Симерницкая, 1975; и др.). Собственные наблюдения позволяют высказать суждение о том, что каждое полушарие актуализирует в ходе взаимодействия свой специфический аспект произвольной регуляции, который обусловлен действием более генерализованных законов его функционального статуса. Для левого это прежде всего вербализация, абстрагирование и сукцессивность, для правого – образность, конкретизация, структурализация и симультанность. Произвольное управление структурно-топологическими синтезами в рамках любого психического процесса (памяти, речи, счета, конструктивной деятельности, мышления и проч.), по-видимому, осуществляется и правой мозговой гемисферой. Наконец, если бы справа не было собственных ресурсов произвольного контроля, полушарие не могло решать многие из тех задач, которые подвластны ему в условиях изоляции (при каллозотомии, пробах Вада и т.п.).

Исследования произвольной и непроизвольной памяти на вербальном и зрительно-образном материале также подтверждают высказанную гипотезу. В отношении словесного материала при дисфункции левого полушария страдают как произвольный, так и непроизвольный уровни мнестической деятельности; патология правого полушария приводит к дефекту лишь непроизвольного запоминания, что близко к данным Э.Г. Симерницкой (1978). Но в отношении зрительных стимулов картина обратная: при правосторонних очагах нарушены и произвольная, и непроизвольная зрительная память, а при левосторонних – только произвольная (причем в несопоставимо менее грубой и редкой форме). Таким образом, в контексте межполушарных прерогатив диаду «произвольно–непроизвольно» более адекватно анализировать как рядоположенную (естественно, с неоспоримым преимуществом лобных отделов левого полушария в отношении произвольного аспекта), зависимую от общей парадигмы функциональной специализации мозговых гемисфер.

Иное дело, вертикальная, корково-подкорковая организация психических функций. Именно здесь, очевидно, следует говорить об истинных, иерархизированных непроизвольном и произвольном уровнях регуляции психической деятельности. Известно, что субкортикальные структуры обеспечивают ее базальный пласт, энергетику, пластичность, в целом – фон для оптимального протекания любого психического процесса (Адрианов и др., 1987; Батуев, 1981; Лурия, 1969, 1973; Хомская 1972; и др.).

Но, и это главное, субкортикально-кортикальные связи – это высшие интегративные функциональные системы мозга (Андрианов и др., 1987; Симонов, 1987; и др.), гарантирующие адекватность поведения человека в условиях постоянного стимулирования его извне и изнутри. В них отчетливо просматривается более низкий уровень непроизвольного регулирования (со стороны базальных эмоций, потребностей и проч.) и высший – произвольный (обеспечиваемый когнитивными, в первую очередь речевыми процессами). Взаимодействие их в онтогенезе способствует полноценному становлению среднего звена – уровня упроченных навыков, автоматизмов, приобретаемых по мере взросления и позволяющих актуализироваться в окружающем без привлечений дополнительных осознаваемых средств. Этот функциональный пласт психики регулируется в значительной мере непроизвольно, но генетически, очевидно, происходит из высшего, произвольного. Он формируется в онтогенезе и действует благодаря ансамблю корковых зон, совокупность, модификация и функциональная включенность которых в ходе развития ребенка постоянно изменяются (Лебединский, 1985; Лурия и др., 1973; Симерницкая, 1985; Child Neuropsychology, 1986; и др.). Он возникает благодаря свертыванию сложных произвольных действий, может иметь обратимый характер (Выготский, 1969; Лурия, 1969; и др.) и, безусловно, является одним из важнейших адаптивных механизмов.

Акцент на подробном анализе основ мозговой организации психических процессов не случаен, так как это базис, над которым надстраивается вся многоликая феноменология, которая повсеместно обнаруживает себя в психологической практике. Необходимо также добавить, что церебральная репрезентация психологических факторов не просто одна из важнейших характеристик человека. Главное заключается в том, что к определенному возрасту, вероятно в 2–3 года (Механизмы…, 1988; Симерницкая, 1978, 1985; Barat, 1986 и др.), она складывается окончательно и неизменно. Функциональная организация человеческого мозга детерминирована глобальными эволюционными и нейробиологическими закономерностями (Симонов, 1987; Симерницкая, 1985; я др.). Поэтому коренное нейропсихологическое отличие ребенка от взрослого состоит в том, что в протекании одной и той же функции на разных стадиях онтогенеза меняется удельный вес конкретного фактора, имеющего определенную мозговую отнесенность. В результате перестраивается функциональная активность всех мозговых зон, обеспечивающих целостную психическую деятельность. Индивидуально могут быть подвижными отдельные показатели функциональной асимметрии – ведущая рука, ухо и т.п. Но фундаментальные параметры мозгового «факторного статуса» остаются неизменными; они постоянны даже после таких травмирующих обстоятельств, как опухоль или оперативная деструкция; и это справедливо уже для достаточно раннего возраста (Симерницкая, 1985; Аскоченская, 1990).

Развитие идет по определенным канонам (Голод, 1986; Симерницкая, 1978, 1985), включающим перестройки, перераспределения функциональной активности мозговых структур, но основное направление его инвариантно – вектор психического онтогенеза стремится к закреплению основных межгемисферных и субкортикальных дихотомий – в этом залог его надежности. Нельзя изменить мозговую организацию психических функций, присущую данному индивиду. Можно лишь путем, к примеру, коррекционных или фармакологических воздействий активизировать функционально те или иные зоны головного мозга, заставить их включиться в обеспечение «безразличных» им психических параметров специфическим для них образом, т.е. направленно сформировать новые межфакторные связи. Но основы церебрального функционального статуса (по всем направлениям предложенной выше 3-мерной системы координат) – исключительно постоянное «качество индивида».

Отметим, что существуют два основных типа мозговой организации психических процессов, соответствующих взрослым правшам и левшам (строго говоря, лицам с наличием фактора левшества). Общим для обоих является наличие всех перечисленных аспектов церебральной организации и континуальная (в разной степени) репрезентация любой психической функции в мозге (Семенович, 1991).

У правшей это сочетается с высокой степенью внутри– и межполушарной дифференцированности, функциональной специализации; наличием строго фиксированных полушарных локусов контроля, гарантирующих взаимодействие полушарий в оптимальном режиме; устойчивыми механизмами управления психикой за счет вертикальных иерархизированных уровней ее регуляции. У левшей имеет место внутри– и межполушарная функциональная диффузность, амбилатеральность; отсутствие устойчивых локусов контроля – тенденция к относительной «функциональной автономии» мозговых гемисфер; несформированность прочного вертикального баланса тонизирования психической деятельности, отсутствие стабильного уровня автоматизмов (Семенович, 1991; и др.). В контексте данной работы столь подробное обсуждение представлений о мозговой организации психических процессов оправдано: должны иметься ориентиры, к которым стремится психический онтогенез, и одновременно – точки отсчета, единицы анализа, каковыми в нейропсихологии и являются, с одной стороны, представления о функциональной роли различных мозговых структур, с другой – понятие фактора как психической структурно-функциональной основы деятельности, соотносимой с работой мозга.

Психический онтогенез в нейропсихологическом ракурсе можно представить как созревание отдельных психологических факторов, интра– и интерфакторных ансамблей, на которых базируются:

– частный функциогенез;

– формирование межфункциональных связей;

– становление функциональных локусов контроля в рамках центральных межполушарных дихотомий: стабилизация ведущего по речи полушария и образование пространственно-временного векторного фундамента протекания любой психической функции;

– построение вертикальной уровневой системы регуляции, ее иерархии и приоритетов в балансе, тонизирования поведения.

Вся эта схема буквально пронизана гетерохронией как в целом, так и в каждом отдельном пункте. Перечисленные параметры имеют различные циклы развития (по длине, скорости, начальным точкам и проч.), детерминированы как внутренними законами, так и спецификой влияния социальных факторов, особенно системы воспитания и обучения; некоторые могут начать развиваться, но, не получив надлежащего подкрепления извне (в норме), так и остаются в зачаточном состоянии и т.д.

В совокупности своевременное поступательное формирование и закрепление перечисленных нейропсихологических аспектов и есть нормальный онтогенез. Его пути, этапы и закономерности, а также аномалии (в рамках иных научных парадигм) многократно описаны в классических трудах А. Валлона, Л.С. Выготского, П.Я. Гальперина, А.В. Запорожца, Р. Заззо, Б.В. Зейгарник, Б. Инельдера, В.В. Лебединского, Ж. Пиаже, Д.Б. Эльконина и других. Феноменология развития и нарушений психических функций у детей с мозговыми поражениями также широко обсуждается в научных кругах – известны взгляды М. Газзаниги, О. Зангвилла, М. Кинсбурна, Э. Леннеберга, Э.Г. Симерницкой, X. Экаэна.

Однако практически вне исследовательских интересов осталась та часть детской популяции, которая, не демонстрируя абсолютно никаких патологических знаков, отчетливо отстает от своих сверстников по готовности к обучению. Точнее, имеет место тенденция причислять их к индивидуумам с мозговыми поражениями, дефектами психической деятельности, что явно несправедливо (Семенович и др., 1992).

Как правило, это дети 6–10 лет с проблемами школьной неуспеваемости и трудностей обучения, хотя до определенного времени все текло в рамках возрастной нормы. Социальный заказ (а подобное в последнее время, к прискорбию, охватывает в массовых школах до 40% учащихся), а также осознание того факта, что именно такие «пограничные» феномены позволят проанализировать скрытые черты онтогенеза, предопределили основную направленность данного исследования. Всего нейропсихологически, по А. Р. Лурии (с некоторыми модификациями) было осмотрено 350 детей – учеников массовых московских школ с трудностями обучения; дифференциально-диагностический анализ позволил исключить невротические, социальные или иные причины школьной дезадаптации как первичные. В итоге была разработана типология онтогенеза.

Трудности обучения весьма многообразны и детерминированы рядом важнейших факторов. Вместе с тем оказалось реальным сформулировать единое нейропсихологическое основание с опорой на приведенную выше схему, позволяющее классифицировать и интерпретировать эту разноплановую и далеко не явную феноменологию.

Типология психического онтогенеза

Существует четыре типа онтогенеза.

1. Нормальный тип онтогенеза правшей.

2. В рамках нормального онтогенеза определенная часть правшей демонстрирует несформированность, незрелость отдельных составляющих психической деятельности.

3. Около 5–10% правшей (по данным обследования более чем 800 учащихся младших классов) имеют аномальный психический онтогенез, обусловленный наличием скрытой минимальной мозговой дисфункции (ММД).

4. У левшей или правшей с парциальным и/или семейным левшеством имеет место атипия (по В.И. Голоду) онтогенеза.

Ясно, что возможны комплексные варианты указанных типов; например, атипия, аномальное развитие и т.п. Однако настоящее описание, по понятным причинам, ограничено анализом «чистых» случаев, отличных от нормального. Кроме того, сочтено возможным сократить описание самой феноменологии, более широко и иллюстративно представленной в других публикациях авторов (Семенович и др., 1992; Семенович, Цыганок, 1992).

Дети с несформированностью отдельных параметров психической деятельности, связанной и обусловленной закономерностями гетерохронного морфофункционального созревания мозга, занимают по численности первое место среди правшей с трудностями обучения.

Как известно, церебральный онтогенез гетерохронен по самой своей сути: одни системы мозга формируются очень рано, другие – лишь к 9–12 годам; к последним относятся лобные, ТРО-отделы, мозолистое тело и ряд других. Морфофункциональное становление лобных структур, внутри– и межполушарных, субкортикально-кортикальных связей преодолевает самый длинный и сложный путь, сопровождающийся комплексными интра– и интерсистемными перестройками (Андрианов и др., 1987; Батуев, 1981; Симонов, 1987; Системогенез… 1983; и др.). Эти процессы – не только всеобщая закономерность; они весьма вариативны от человека к человеку. Следовательно, у одного ребенка зрелость, например, корково-подкорковых ассоциативных систем может наступить раньше, чем у других. При этом оба – абсолютно нормальные дети, что и констатируют объективные клинические обследования.

По нейропсихологической логике развитие психической функции не может не коррелировать с созреванием церебральных механизмов, эту функцию обеспечивающих, что и подтвердилось при настоящем экспериментальном исследовании. Ни в одном случае не встречалось несформированности психических звеньев, опирающихся на работу мозговых зон, уже принципиально завершивших свой рост. С другой стороны, несформированность какого-либо фактора или функции всегда наблюдалась не как их повреждение. Она актуализировалась лишь в их неготовности участвовать в принципиально новой психологической реальности. В определенном смысле каждый такой случай может быть соотнесен с преодолением «примитивной» стадии развития психической функцией по Л.С. Выготскому (1983). В приведенной выше схеме это всегда сбой на достаточно высоком этапе оформления межфункциональных связей (во фронтальном, латеральном или вертикальном ракурсе).

Первый синдром несформированности (отнесен за счет неполной зрелости лобных структур) проявляется в элементах недостаточности функций программирования, контроля, управляемой системой активации и т.п. У таких детей обнаруживается несформированность регуляторного звена собственной речи ребенка; по сути, фиксируется этап, когда она еще не достигла предела, на котором может стать организатором его произвольной деятельности. Все это проявляется не в виде дефектов, а как склонность к упрощению программы, отвлекаемости, к стремлению привлекать множество внешних опор для выполнения того или иного задания. Любой, даже минимальный контроль со стороны экспериментатора – удивленный жест или мимика, намек на возможность разбиения целостной программы на части – неизменно приводит к успеху. Синдромный анализ показывает, что все частные функции (речь, память, гнозис, праксис, мышление.) при этом интактны.

Второй синдром – несформированность уровней регуляции психики – очевидно, связан с отсутствием устойчивых морфофункцио-нальных отношений между субкортикальными и кортикальными мозговыми субстратами. Несбалансированность, явная диссоциация деятельности «верхних» и «нижних» этажей психики актуализируется прежде всего в четкой диспропорции: великолепно развитая речь, понятийное мышление и т.п., одновременно чрезмерные флуктуации активности, истощаемость, эмоциональная лабильность. У таких детей постоянные аффективные срывы, тенденция к неврозоподобным комплексам. Эта разновидность несформированности психической деятельности особенно бурно проявляет себя именно в 7–10 лет – период, изначально сензитивный, так как, приступая к школьному обучению, изрядно перегружают оба уровня. При этом, как и в описанном ранее случае, все когнитивные функции полностью сохранены.

Третий синдром, по всей видимости, должен быть отнесен на счет недоразвития внутри– и межполушарных мозговых систем. Во-первых, за этим стоит несформированность пространственно-временного локуса контроля, что, прежде всего, приводит к недоступности полноценного освоения математики из-за незрелости практически всех форм пространственных и квазипространственных представлений. Это же обстоятельство, а также явное отсутствие устойчивых функциональных связей внутри левого полушария приводит у этих детей к нестабильности звуко-буквенного анализа, несформированности межмодальных отношений в устной и письменной речи, нестойкости образа слова как гештальта, жестко упорядоченной структуры элементов (звуков или букв): отсюда многочисленные параграфии, пропуски букв, их перестановки и т.п. При этом все базисные, первичные параметры письма; фонетико-фонематическое, кинестетическое, кинетическое звено и проч. – достаточны. Акцентируется тот факт, что, если счет или письмо на каком-то этапе начинают приближаться к нормативным, в более старших классах, когда эти функции сами должны стать инструментом овладения знаниями, проблемы встают с новой силой.

Итак, описаны три основных нейропсихологических радикала несформированности определенных параметров психической деятельности у 6–10-летних правшей с трудностями обучения. Это явление – закономерность психического онтогенеза, который связан с высокоиндивидуализированными процессами системогенеза мозга и служит примером одного из возможных путей нормального онтогенеза.

Атипия психического развития – одна из особенностей лиц с наличием фактора левшества. Выше были констатированы основные специфические характеристики мозговой организации психических процессов у левшей. Многочисленные нейробиологические, нейрофизиологические данные также подтверждают, что церебральный онтогенез их обладает разнообразными специфическими чертами: не дифференцируются внутри– и межполушарные связи, они менее избирательны, выявляется отставание в развитии биоэлектрической ритмики мозга и т.д. (Леворукость…, 1985, 1987; Barat, 1986; и др.).

А. Субирана (1980) сказал: «Левши были созданы с целью опровергнуть все концепции, которые превалировали… в связи с патологией и физиологией двух полушарий». Атипия психического развития актуализирует себя именно в том, что у детей-левшей предложенная нейропсихологическая схема онтогенеза, если не рассыпается, то существенно видоизменяется. Поскольку, по-видимому (Семенович, 1991), конкретный психологический фактор у левши может быть «совмещен» с абсолютно неадекватной ему зоной мозга (например, оптико-гностический с левой височной областью, а фонематический слух – с теменными структурами), можно с большой долей уверенности говорить, что его становление в онтогенезе идет не непосредственно, а опосредованно и многоканально. Соответственно выстраиваются психические функции и межфункциональные связи. Кроме того, если для правшей естественна определенная последовательность факторо– и функциогенеза, у левшей она менее предсказуема.

Реальность такова, что практически все дети-левши изыскивают самые немыслимые внешние и внутренние средства, позволяющие альтернативно, без опоры на первичный (в традиционном понимании) фактор, решать проблемы, прямо связанные с его актуализацией. Например, пренебрегая фонетико-фонематическим фактором (несформированность которого была объективно констатирована), мальчик 9 лет, ввиду вопиющей безграмотности, решил заучивать слова наизусть, а потом просто воспроизводил их по памяти. Иными словами, ребенок сконструировал у себя письмо как систему, опирающуюся на оптико-мнестические синтезы, – отчасти повторил в индивидуальном развитии рождение письма у первобытного человека.

Наиболее впечатляюще выглядит то, как на фоне явной незрелости фактора у левшей развивается психическая функция, требующая его как первичного, базисного. Феноменологически это – функциогенез ниоткуда. Однако анализ показывает, что базисным для левши стал иной фактор, который подчас у правшей вообще не актуален. Так, в 6 лет при полном отсутствии координатных и квазипространственных представлений (зато прекрасно разработанном структурно-топологическом факторе, который в онтогенезе правшей формируется едва ли не последним, а часто так и остается в зачаточном состоянии) мальчик с легкостью овладел математическими приемами 2–3-го класса, решал сложнейшие головоломки и т.д. Как он объяснил, сочетания цифр и уравнений кажутся ему необычайно красивыми. По всей видимости, счет для него не связан генетически с традиционным фактором; пространственные, в том числе математические, манипуляции подчиняются здесь законам гештальта, красоты, т.е. производны от институции (по А.Н. Уайтхеду), эйдоса (по А.Ф. Лосеву).

Однако власть детей-левшей над собственным факторогенезом обрывается там, где в психическую деятельность должны включаться процессуальные, динамические параметры, что также обусловлено их мозговой организацией. Здесь нет дополнительных возможностей для формирования фактора: кинетика в широком смысле либо актуализируется плавно, сукцессивно, в заданном направлении, либо, напротив, «буксует» на каждом шагу. Отсюда столь типичный для левшей неблагополучный, сравнительно поздний дебют моторных компонентов любой функции; обнаруживающие себя в течение всей их жизни чисто динамические трудности в речи, памяти, движениях и т.п. (Семенович, 1991; Семенович, Цыганок, 1992).

Становление полушарных локусов контроля весьма проблематично при атипии. Вследствие этого традиционны для левшей задержки речевого развития, овладения письмом, чтением: ведь все это требует организованных межгемисферных отношений. У них изначально и пожизненно отсутствует упроченная пространственно-временная система координат, что и проявляется в феноменах «зеркальности», «эффектах времени» и т.п. (Леворукость…, 1985, 1987; Семенович, 1991; Симерницкая, 1978, 1985; и др.).

Самое сильное впечатление от контакта с ребенком-левшой – отсутствие у него пространственных навыков и во внешнем, и во внутреннем плане, на макро– или микроуровне. В его мире читать, писать, рисовать, считать, вспоминать, интерпретировать сюжетную картинку можно начать с любой стороны. Когда необходимо сканирование большого перцептивного поля – это усугубляется хаотичностью и фрагментарностью. Нельзя не отметить, что ребенок очень сориентирован на подстраивание внешнего мира под свой уровень; нигде больше вы не увидите таких упорных попыток аутокоррекции, как у левши.

Очевидно, что при атипии онтогенеза не формируется полноценно средний уровень психической регуляции – уровень автоматизмов, адаптации (Семенович, 1991). Эти дети в течение длительного срока привлекают максимум внешних, осознаваемых средств для овладения теми психологическими навыками, которые у правшей формируются и закрепляются независимо от их желания, просто по определенным законам психического развития. Левша как бы всякий раз изобретает свой способ овладения миром правшей. Исследования в лонгитюде откровенно фиксируют, что самоактуализация на уровне не операций, но действий – специфическое качество левшей, не зависящее от их возраста. Недаром, по Кеттелу, один из самых высоких рангов у левшей – самоконтроль.

Безусловно, опора на богатый арсенал средств на порядок увеличивает количество степеней свободы для достижения той или иной цели, что и констатируется постоянно в леворукой популяции как повышенная креативность, способность к нетривиальным решениям и проч. Но это и свидетельство слабости, ненадежности адаптивных механизмов, изнашиваемости нервной системы, что и наблюдается у левшей, в том числе и в онтогенезе – частые аффективные срывы, склонность к эмоционально-личностной несостоятельности, психосоматическим пароксизмам и т.п. (Леворукость…, 1985, 1987; Семенович, 1991; и др.).

Аномальный онтогенез в исследуемой выборке был следствием скрытой минимальной мозговой дисфункции (ММД). К сожалению, надо подчеркнуть, что скрытой эта патология была лишь до тех пор, пока ребенка (по результатам нейропсихологического обследования) не направляли в специализированное учреждение, где клинически фиксировалось повреждение той или иной мозговой структуры; основные, специфические для ММД клинические параметры известны (Голод, 1986; Лебединский, 1985; Симерницкая, 1991; и др.).

Отметим сразу, что при ММД могли наблюдаться самые разнообразные нейропсихологические синдромы, связанные с дисфункцией соответствующей области головного мозга, т.е. имели место специфические нарушения гнозиса, праксиса, памяти, речи, которые были сопоставимы с таковыми при локальных поражениях мозга в этом возрасте (Симерницкая, 1985; Child Neuropsychology, 1986).

Аномальный онтогенез обнаруживает себя в первую очередь в выпадении первичного психологического фактора, опосредование которого связано с пораженным участком мозга. Естественно, страдают все интра– и интерфакторные констелляции, с этим дефектным фактором связанные; «снизу вверх» дефицитарны психические функции, исходно опирающиеся на данный фактор.

Но главное, что обращает на себя внимание, по всей вероятности данный возрастной срез (6–10 лет) – начальный период формирования межфункциональных связей. Нейропсихологически это раскрывается в том, что фиксируется своеобразная ситуация – изолированный очаговый симптомокомплекс. Особенно иллюстративны в этом отношении синдромы ММД глубинных и лобных отделов мозга. Дефект в этих случаях как бы капсулируется в чисто «глубинной» или «лобной» симптоматике, не нося генерализованного характера.

Так, при наличии очаговой нейропсихологической симптоматики, патогномоничной для поражения глубинных отделов мозга, ни разу не отмечалось модально-неспецифических нарушений частных функций (например, памяти). А при поражении префронтальных структур левого полушария отвлекаемость, соскальзывания на побочные ассоциации, дефекты программирования и контроля ни в одном случае не достигали уровня «полевого поведения», аспонтанности и т.п. Классическая лобная симптоматика распространялась лишь на те функции, которые опосредуются именно данными отделами левого полушария, и нивелировалась по мере увеличения функциональной дистанции от них. В частности, достаточно ярко проявлял себя дефицит динамического праксиса, существенно меньше – кинестетического; все частные функции, опирающиеся на работу височных, теменных, затылочных областей, остались интактными. Иными словами, в данном возрасте при ММД не наблюдается распада памяти, гнозиса, речи или двигательных функций как деятельности, что обычно имеет место при лобных поражениях у взрослых (Лурия, 1969, 1973; 1982; и др.).