Текст книги "Исламские города в русской периодической печати. Том 1"

По Персии
Путевые заметки художника А. Н. Чикина

(Всемирная иллюстрация. 1893. Т. L. № 3, 5, 6. 10, 24, 31 июля)

VI

Спустившись с Корудского хребта, мы увидели с восходом солнца лежащий среди мертвой пустыни город Кашан. Садов вокруг него совсем-таки мало, тем не менее это очень значительный город. Приведенная у Реклю цифра его населения в 70.000 душ увеличена, правда, против истинной по меньшей мере в два раза, но все же Кашан город торговый и оживленный. На его обширном базаре я заметил особенно много, как нигде в Персии, медников. Физиономия города довольно своеобразна: Кашан – город не старый и чисто глиняный, но здесь персы показали, что при уменьи и из глины можно выстроить очень недурные дома, базары, стены, башни и проч. Все, что нам приходилось слышать относительно обилия здесь скорпионов и фаланг, оказалось совершенно справедливым. Эти ядовитые животные населяют чуть не каждую из безчисленных трещин в глиняных постройках, но жители утверждают, что своих людей они не трогают, а достается от них больше пришельцам.

Вид города Кашана – ВИ. 10 июля 1893 г. Т. L, № 3 (1277). С. 47.

Между Кашаном, из которого мы выехали 28-го августа, и следующим городом Кумом снова тянется ровная, безжизненная пустыня. Сянсян, первый мензаль от Кашана, состоящий из караван-сарая, совершенно похожего на бисутунский чанар-хане (почтовый домик), водоема и каких-то развалин, виден очень издалека. Мы двигались, подобно всем, обыкновенно ночью. Однако редко караваны пускаются в путь через пустыню во время жары. Несмотря на все однообразие пути, дорога от Испагани до Тегерана оставила у нас по себе очень приятные воспоминания. Мне нравились эти тихие звездные ночи в пустыне, нравились эти, полные жизни, караван-сараи. Приехав на стоянку в каравансарай и занявши в нем прохладную комнату, мы с наслаждением отдыхаем после длинного перехода. Лошади разседланы и жадно принимаются за саман (рубленную солому), к которому прибавлено чуть-чуть ячменя. Наш Гулам-Гуссейн не торопясь – он все делает не торопясь, – управившись с лошадьми, достает нам еды – кур, арбузов, хлебы, сыру – и затем его уж не отыщешь. Караван-сарай обыкновенно оживлен утром, когда в него приходят, и вечером, когда уезжают караваны. Вот, гремя звонками, вступают в его ворота мулы и лошади, неся тяжелые тюки товаров; верблюдов никогда почти не пускают во двор караван-сарая. Погонщики, крича и бранясь из-за мест, быстро развьючивают их и привязывают в ряд к протянутым на земле веревкам, причем не обходится без того, чтобы какой нибудь нетерпеливый мул не сбросил сам с себя тюков или, оторвавшись, не начал бы галопировать по двору, учиняя безпорядок среди жующих саман животных. Но вот все они развьючены, погонщики куда-то скрылись, и к полудню жизнь в караван-сарае замирает. Все в нем неподвижно, все спит. Лишь изредка слышатся отрывистые звонки отмахивающихся от мух мулов. Животные утолили голод и отдыхают стоя или лежа, только серые ослики задумчиво бродят по двору, на котором раскиданы вьюки товаров, перекидные корзины, в каких здесь ездят женщины, и мешки с соломой. Жарко… Выйдешь на крышу караван-сарая, и кругом, на сколько глаз хватит, дрожит в раскаленном воздухе пустыня; на юге все еще рисуются в синеве неба фиолетовые контуры Корудского хребта, а впереди, на севере, мерцает белое облачко над горизонтом – далекие снега Демавенда. Интересно смотреть на эту гору: на разсвете она ясно видна темным треугольником, с восходом же солнца она исчезает и к полудню снова появляется белым пятнышком. Но вот тени от каравансарая становятся все длиннее и длиннее, солнце уже близко к закату, горы загорелись чудным розовым пламенем, а с востока, из глубины пустыни, надвигается тихая ночь. В караван-сарае уже опять началось оживление, опять гремят звонки, трещат в ругах голосистых погонщиков скребницы, которыми они ежедневно чистят животных.

Все собирается в дорогу, укладывается, закусывает. Мы обыкновенно успеваем уже немного вздремнуть, когда наш чарвадар часов в 11 или 12 начинает нас будить. «Сахаб, сахаб (господин)!» говорит он своим безстрастным голосом.

«А провались ты совсем, ведь еще рано!» Но у Гулам-Гуссейна всегда есть причины выезжать пораньше: то до следующей стоянки больше 60 верст, то лошади уже давно успели поесть, то по пути воды нет. Зевая мы поднимаемся и медленно начинаем седлать коней при огне свечи. Караваны один за другим уже выходят со двора. Наконец, и мы готовы и, закурив трубки, выступаем из ворот караван-сарая. Нас обгоняют по дороге веселые попутные караваны: встречаться караваны начинают обыкновенно на середине пути между станциями. Мы едем больше одни среди величественного безмолвия ночи. Легкий ветерок освежает немного, но не разгоняет сна, и я еду слегка покачиваясь в седле и полудремоте. На душе так тихо и спокойно, как и в окружающей меня пустыне… Вот вдали слышны звонки, и на встречу нам тянется безконечная вереница верблюдов. Мерно и плавно шагают мимо эти стройные «корабли пустыни», неся на своих горбах тяжелые тюки и мелодично гремя своими большими и маленькими колокольчиками и бубенчиками. Откуда этот караван и куда держит он путь через эти мертвые пески и солончаки? Верблюды его уже потонули в ночной мгле, а хор звонков их еще долго-долго слышится. Целая сага, целая поэма в этих заунывных замирающих звуках, которым внемлют, словно колеблющиеся, яркие звезды высокого неба… Но вот Большая Медведица, погрузившаяся было за горизонт, опять поднимается; Сириус достиг уже высоты, равной его разстоянию от Ориона – значит скоро начнет светать. Серый треугольник в северо-восточной части неба становится шире, светлее и все ниже и ниже спускается к горизонту, теперь уже заметному. Восток белеет, потом становится зеленым и, наконец, переходит в розовый; звезды давно погасли, и вот из пустыни поднимается сверкающее солнце, разливая по ней золотые и пурпурные тоны.

После Сянсяна следует очень похожий на него город Пассангур и затем город Кум, где мы прожили два дня. Кум – город интересный, как и Кашан, он лежит тоже среди пустыни и по величине и числу жителей не уступает ему, если не превосходит даже последний. Но город этот гораздо стариннее и после Мешхеда считается самым священным в Персии. Здесь в его Имамзаде Массаму погребена сестра имама Али[33]33
  На самом деле Фатима Масуме (Непорочная) была сестрой восьмого шиитского имама Ризы. Автор путевых заметок, вероятно, путает её с дочерью Пророка Мухаммада Фатимой Захрой, женой первого имама Али ибн Аби Талиба (прим. ред.).


[Закрыть] – Фатьмя Непорочная, и сюда со всех уголков шиитского мира, даже из далекой Индии, стекаются богомольцы. Когда мы вышли из базара через ворота с изразцовым изображением на них Фет-Али-шаха к реке, над которой высится мост с пестрыми башенками и колонками, налево от нас открылся вид на эту замечательно красивую мечеть. Ее золотой, блещущий как солнце, купол опоясан широкой лентой темносиних узоров, выведенных по золотому полю, а ее минареты отливают серебристым блеском. Утром, при восходе солнца, мечеть эта имеет положительно сказочный вид. Кроме этой мечети в Куме любопытна еще большая мечеть Джамбаан и остатки какой-то старинной мечети с очень высокими минаретами. Через Кум идет дорога в Хамадан, Испагань и Тегеран, и потому базар его очень оживлен; он напоминает керманшахский. Здесь также много арабов – это все шииты-пилигримы. В Куме нам попалась первая персидская стекляная фабрика, в которой десяток рабочих, конечно, самым первобытным способом делает пузырьки.

VII

За Кумом пустыня становится еще мертвеннее, и все чаще и чаще попадаются солончаки. Перед нашей стоянкой Мензелие мы переехали через сухое ложе реки, ярко белеющее солью. Мензелие, как и все дальнейшие караван-сараи до самого Тегерана, иной постройки Али-Абад, второй мензиль. Это солидные новые здания, украшенные довольно аляповатыми изразцами и столь характеризующими новый персидский стиль пестрыми столбиками над воротами. Движение между Тегераном и Кумом очень большое, так что караван-сараи здесь всегда переполнены – точная копия с Мензелие. Отсюда до следующей станции Гассан-Абад около 60 верст, и пустыня в этом месте является во всем своем ужасном величии: почва сплошь представляет черные бугры, между которыми, как тающий весною снег, белеют поля соли. От Гассан-Абада до Тегерана всего 45 верст. Здесь дорога пересекает невысокий хребет и спускается с него замечательно плавно. На середине пути между Гассан-Абадом и Тегераном нам попались при дороге какие-то насыпи, освещенные палатки и довольно народа – это строят дорогу до Кума.

Имам-заде Маасуме в г. Куме – ВИ. 10 июля 1893 г. Т. L, № 3 (1277). С. 47.

Наконец на разсвете заблестел из-за садов золотой купол Имам-заде-шах-Абдул-Азем, и скоро мы увидели на равнине, у подошвы высоких Эльбруских[34]34
  Имеется в виду не Эльбрус, а Эльбурс (перс. Альборз) – горная цепь на севере Ирана (прим. ред.).


[Закрыть] гор, широко раскинувшийся Тегеран. Миновав кладбище, <…> мы через пестрые изразцовые ворота 4-го сентября вступили в столицу Персии. Весь город окружен земляным валом и довольно глубоким рвом. Народонаселение его превышает сто тысяч душ. Тегеран или Тигрун, как его зовут персы, город новый, выросший тогда, когда Персия уже стала приходить в упадок, и после Испагани мало представляет интересного, хотя при въезде в него мне понравились эти оживленные широкие улицы с живописными полотняными зонтиками, под которыми навалены груды арбузов, и под которыми продавцы выхваляют свой товар. В течение 9 дней, прожитых здесь, мы не нашли в нем никаких особенных достопримечательностей. Улицы в нем есть правда и недурные и вблизи неуклюжего шахского дворца засажены красивыми аллеями, но здания здесь не так солидны, как в Испагани. Здесь также есть площадь, маленькое подобие шах-мейдана, на которой разбит сквер с фонтаном и пушками по углам, и на которую ведут несколько разукрашенных изразцами ворот. Но мечетей здесь для такого большого города совсем мало, и они мизерны.

Южные ворота в Тегеране (Грав. Э. Даммюллер) – ВИ. № 244. С. 160.

Вид Тегерана (Грав. Э. Даммюллер) – ВИ. № 244. С. 160.

Теперь строится одна больших размеров, но изразцы ее, представляющие больше пейзажики, аляповаты, краски узоров – грязны и сами узоры бедны. Базар в Тегеране хоть и большой, но тесный. Зато здесь есть конка, вокзал железной дороги; здесь есть две-три гостиницы и столько же ресторанов, в которых персы так тянут водку, что, глядя на них, просто руками разводишь. Здесь уже часто встречаются на улицах подозрительного вида греки, немцы, итальянцы и прочие пионеры мнимой цивилизации.

Здешняя конка – очень прилична и бойко ведет свои дела; вагоны ее состоят из двух отделений, из которых закрытое предназначено для женщин. Почти вся прислуга на них говорит хоть немного по русски; это все больше закавказские татары. По причине узких улиц и тесноты на них в Тегеране буквально чуть не каждый день эта конка давит людей. Жертвой ее являются преимущественно дети и нам самим пришлось быть свидетелями раздирающей душу сцены, как отец и мать мальчика, только что раздавленного шедшим впереди нас вагоном, с отчаяния пытались также броситься под его колеса. Узкоколейная железная дорога, проведенная на протяжении 7-ми верст к Имам-заде-шах-Абдул-Азем – тоже плод стремления шаха приблизить свою столицу к европейским городам; вокзал ее и начало полотна охраняются солдатами. Вся поездная прислуга – тоже татары. Мы ездили в Шах-Абдул-Азем посмотреть лежащие в окрестностях его остатки Реи, древнего Ролеса. Здесь в одном месте, над светлым источником, в тени красивого дуба, есть любопытная барельефная картина, изображающая Фет-Али-шаха, сидящего на троне и окруженного своей свитой. Несмотря на то, что это относительно недавний памятник, он уже довольно попорчен временем.

В доме русской миссии, выходящем на базар, мы не застали никого – все были на даче в Заргяндо, и мы однажды утром отправились туда. От Тегерана дорога идет отличной аллеей вплоть до самых садов, темнеющих у подошвы Шимрана, в которых потонули дачи иностранных миссий и загородные дворцы разных ханов, и на всей этой аллее расположены, охраняющие дорогу, солдаты. В первую нашу поездку в Заргяндо, до которой считается всего только 12 верст, мы не попали на настоящую дорогу и, миновав краснокрыший монетный двор, объехали все дачи, прежде чем попали на русскую, спрятавшуюся в густом и тенистом саду на берегу высохшего каменистого потока.

Благодаря содействию некоторых лиц из миссии, мы продали здесь наших двух лошадей, которых мы купили во Владикавказе и которые с честью выдержали весь длинный и трудный путь от него до Тегерана, несмотря на отсутствие правильного ухода и часто скверную пищу, и при помощи гулям-баши, начальника русских курьеров, наняли себе чарвадара до Мешедиссера.

Западная сторона дворца шаха в Тегеране (Грав. Э. Даммюллер) – ВИ. № 244. С. 160.

«С Персией и воевать-то трудно», говорил наш испаганский знакомец Гельтцер, «потому что всякая армия тут помрет с голоду». Действительно Персия – страна бедная; в общем – это пустыня, в которой города и деревни являются оазисами. Но почва в ней не безплодна, и земледелие и торговля могли бы процветать в ней при лучших путях сообщения, а главное при перемене того образа правления, какой практикуется в Персии. Здесь каждый мир-пендж – царь своей провинции, каждый сартиб – своего города и так далее, и все это от самых высших до самых низших занято только одним – пополнением собственного кармана. Крестьянин вырабатывает лишь столько, чтобы еле прокормиться и уплатить подати, не заботясь ни о каких запасах. Не мудрено после этого, что здесь так часто случается голод. После голой и бедной Персии, в которой деревья мы видели только в садах, богатый лесистый Мазандеран с его джунглями и болотами, с его величественным эльбруским хребтом является совершенно новой страной. От Тегерана до Мешедиссера наш чарвадар обязался доставить нас в 6 дней, чтобы попасть к пароходу. По приблизительной промерке по карте разстояние это – около 250 верст, но всякий, кому случалось справляться с картой при езде по горам, знает каковы эти измерения верст на бумаге и на деле.

Так как наш товарищ П., спешивший в Россию, уехал раньше из Тегерана, то утром 12-го сентября я и Щ. с нашим чарвадаром Мешеди-Ибрагимом, плюгавым мужченкой, на трех мулах выехали через Шимранские ворота в Мешедиссер. От самого Тегерана дорога сперва гладкая, потом она постепенно поднимается и идет среди скучнейших, какие только могут быть, бугров на перевал через Эльбрус. Спустившись отсюда к красивой речке с маленькой деревушкой на ней, мы подвигались все время по убийственным камням. При дороге попадались кое-где караван-сарайчики и чайные, но мы проходили мимо них, надеясь достать все нужное в назначенной стоянке, в деревне Ах.

VIII

Дальше местность становилась пустыннее и красивее. Вечерело; верхушка Демавенда, видимая из-за отрогов хребта, горела как раскаленная при закате. Наконец она потухла, и полная луна выглянула из-за гор, а мы все шли и шли и теперь уже не по дороге, а прямо по полю, заросшему какими-то колючками. Наш чарвадар окликнул вдруг кого-то; послышались ответные возгласы, и скоро мы увидели кучу сложенного товара, десяток пасущихся мулов и хозяина их, курящего перед потухшим костром кальян; здесь, оказывается, мы будем ночевать. – Почему же не в деревне? Накинулся я на чарвадара.

– О, до Аха еще два агача, отвечал наш маленький Мешеди-Ибрагим. Напрасно я, плохо зная по татарски, бранился и негодовал, Мешеди Ибрагим притащил нам в утешение сыру, хлеба и дыню и невозмутимо принялся развьючивать мулов.

Чуть брежжило, когда мы поднялись и двинулись вместе с нашими попутчиками. Было прохладно. На разсвете мы миновали одну деревушку, переехав по мосту через порядочную реку, омывающую ее сады, и скоро увидели обширную и красивую деревню Ах, в конце которой мы встретили чайную и здесь вознаградили себя за вчерашний скудный ужин. Отсюда дорога поднимается на гору. Подъем этот так крут и дорога так камениста и утомительна, что мулы наши, пройдя шагов 20–30, все останавливались отдыхать. Наконец, мы достигли перевала, где оказалась широкая лужайка, на которой караван наш отдохнул минут 15. Спустившись затем немного в долину, с несколькими деревушками на ней, мы снова начали карабкаться на гору, к белевшему на синеве неба монастырю Имамзаде-Гашим. Имам-заде это расположено как раз на гребне перевала, так что, добравшись до него, мы опять начали спускаться по узкому, в самом начале очень красивому ущелью. Дальше ущелье это расширяется, и, когда мы прошли по нем версты две, перед нами вдруг открылся величественный Демавенд, ослепительно сверкая серебром своих вечных снегов, и, чем дальше мы подвигались, тем выше и выше выростала его громада. Наконец, выйдя из ущелья, мы увидели его всего от самой подошвы до вершины, огромного и сурового. Переехав через две речки, из которых последняя выбегает из мрачной разселины, дорога наша начала подниматься на Демавенд. Местность здесь носит дикий характер и удивительно живописна, особенно вечером. Справа от нас громоздятся каменные, освещенные закатом, горы, перед которыми где-то в глубине темной пропасти шумит невидимая река, впереди Демавенд, загородивший половину неба, и все это так величественно, грандиозно, что мулы нашего каравана издали кажутся черными точками, медленно ползущими по тропине, вьющейся по серым склонам горы. Взобравшись, наконец, очень-таки высоко, мы своротили с дороги и, пройдя с версту в сторону от нее, еще выше, остановились на поляне на ночлег. Я опять было накинулся на чарвадара – почему мы ночуем не в назначенном месте, но, не выдержав роли напускного гнева, вдруг круто оборвал свой выговор и принялся устраиваться – не мог я сердиться, когда кругом было так хорошо. Стоянка наша находилась на высоте – полагаю – около 9000 ф. Девственные снега Демавенда кажутся так близко отсюда, что, по-видимому, ничего не стоит добраться до них, но до них еще 9000 ф. Вечер был тихий и, благодаря высокой местности, прохладный. По счастью на поляне было множество какого-то сухого бурьяну, и, когда мы, натаскав его огромный ворох, развели костер и сварили чаю и пуншу, я не променял бы нашей стоянки на самую комфортабельную комнату. Еще сворачивая с дороги, я видел внизу, в ущелье, притаившуюся за скалами, тучу; теперь она, серебрясь в ярких лучах луны, подползла ближе и фантастическим белым чудовищем смотрела из-за края обрыва. Вершина Демавенда как-то таинственно и зловеще светилась на черном небе. Все было тихо, только изредка легонько потрескивал наш костер да кое-где звонко перекликались каменные куропатки.

Спать нам под грудами войлоков, которыми снабдил нас чарвадар, было тепло и, когда я проснулся, только что начало светать. Несмотря на то, что восток еще белел, снега на Демавенде уже были подернуты розовым отблеском невидимой зари; по ущелью дымились облака. На наших покрывалах и на всех вещах лежала такая роса, точно тут прошел дождь. Пока мы собрались и покормили мулов, солнце уже успело подняться из-за гор. Достигнув края того плоскогорья, где мы ночевали, мы увидели глубокую долину, в которой далеко, далеко внизу лежит большая деревня Ась; светлая речка Харас, извивающаяся среди камней, видна отсюда, как на карте. Отсюда начинается спуск и идет все время до самого конца эльбруских гор. Дорога здесь удивительно скверная, трудно проходимая даже для мулов, но зато местность замечательно красивая. За деревней Рейне, зеленеющие сады которой сбегают к самой реке, нам попались при дороге, высеченные в отвесных известковых скалах, пещеры, в роде тех, что находятся у нас в Крыму и на Кавказе в Уиллис-Цихе. Высечены они на скалах неприступной высоты и пробраться в этот пещерный город вряд ли можно даже и по веревке. Миновав деревушку Шангульды, ту самую, которая по словам чарвадара, должна бы быть нашим вторым мензилем, мы неподалеку от нее свернули с дороги к какому-то табору кочевников, расположившихся в своих палатках и остановились здесь на ночлег. Кочевники эти, курды, приняли нас радушно и женщины их принеся нам всякой провизии, с готовностью помогали нам в стряпне, которую мы затеяли. Окрестности и здесь тоже прекрасны. Против Шангульды, за рекой, над утонувшей в зелени деревней Шугундашт, на стене диких, недосягаемых утесов, разсеченных узкой, чернеющей щелью, из которой льется водопад, высятся сказочно живописные развалины какого-то замка или крепости. Дальше, с версту в сторону, от них поднимается одинокая башня. Вообще видно, особенно дальше, что по этому ущелью с незапамятных времен проходила дорога.

Здесь ночью уж не холодно. Поутру мы выехали большим караваном: к нам присоединилось много с ночевки. Довольно гладкая дорога, пройдя с версту не более и заворачивая влево, вступает в съузившееся вдруг ущелье. Страшные нависшие скалы его положительно загораживают небо, и под ними ревет между камнями и брызжет пеной зеленый Харас. Дарьяльское ущелье – долина по сравнению с этой горной трещиной; одно это ущелье вознаграждает за отсутствие, вообще, видов в Персии. Там и сям на нем видны следы древней очень солидной дороги и мостов, а в одном месте нам попалась большая барельефная картина, изображающая Наср-Эддина шаха на коне, окруженного десятью тоже конными генералами. Неволь улыбнешься, глядя на это подражание Дарию Гистаспу. Куда как было бы лучше, если бы шах вместо этого памятника хоть немножко позаботился о дороге, потому что она просто невозможна здесь: местами, например, мул проползает под камнями, приседая на все четыре ноги. Вообще по дороге то и дело приходится спешиваться и карабкаться по таким обрывам, что камни градом летят из-под ног. Сколько раз я уж думал, что багаж мой погибнет в волнах Хараса вместе с моим мулом, скользившим по краю обрыва. Но зато местность здесь удивительно хороша! Дальше дорога лепится по карнизу над рекой и, наконец, становится так узка, что навьюченный мул не может пройти по ней, и вот весь наш караван, мулов в 30, начинают развьючивать и переводить по одиночке на более широкое место, где опять навьючивают, и мы снова двигаемся.

После этой переправы дорога пошла опять невозможная; приходилось мне и ходить, и ездить по горам довольно, но по таким скверным дорогам еще никогда. Часа в 4 мы приблизились, наконец, к тому месту, дальше которого идти было нельзя: дорога здесь размыта рекой и перед нами высится отвесная скала. Цепляясь руками и ногами при помощи бревен, на которых сделаны зарубки, можно взобраться на разрушенный карниз ее и здесь по жидким бревнам же, положенным на выступы камней над самой шумящей внизу рекой, переползти это опасное место. Но переправа багажа и только наших трех мулов заняла часа полтора времени. Вьюки втаскивали наверх по веревкам, а мулов, связав вместе с риском перетопить их, спускали по течению реки, делающей здесь поворот. Начинало вечереть, когда мы, наконец, снова тронулись в путь. По потемневшему ущелью тянулись серые тучи, грозя дождем. Мы ехали теперь довольно бодро, так как дорога здесь уже лучше, но с наступлением ночи ехать по ней было все-таки не безопасно. Правда, ее можно было различить, но местами она все еще сильно попорчена и ее приходится объезжать по крутым тропинкам. Становилось сыро, и я с нетерпением ждал мензиля. Только часов в 10 увидели мы впереди сквозь дождливый туман несколько огоньков деревушки Шах-Зейд, но так как было уже поздно, то ночевать мы расположились, проехав ее, в каком-то зимнике.

Еще далеко не доезжая Шах-Зейда стали все чаще и чаще попадаться деревья, и, когда я проснулся на другой день, я увидел кругом целые леса, которыми были покрыты уже понизившиеся и разступившиеся горы. И все время отсюда дорога идет этими прекрасными лесами, чрезвычайно напоминая места на военно-грузинской дороге вниз по Арагве. Наконец долина стала еще шире, горы еще ниже, а леса еще великолепнее; лесные пейзажи здесь так же удивительно красивы. Скоро впереди, при размокшей от дождей дороге, показалось рисовое поле, обнесенное колючей оградой, и перед ним караван-сарайчик. Это небольшой грязный двор, окруженный десятком комнат, покрытых общей крышей из рисовой соломы. Так как в Мазандеране хлеба нет, а все питаются только рисом, то мы, остановившись здесь, должны были ждать, пока двое обитателей этого заброшенного здания не сварят нам плов, т. е. пилав. Странной казалась, после Персии, эта деревянная посуда, эти огромные поленья неугасимого костра посреди комнаты и яркая обильная зелень, смотрящая в просторную дверь. Переехав в брод широко разлившийся здесь на несколько рукавов Харас, мы вступили в настоящие джунгли камышей, и дорога наша превратилась в узенькую тропинку. Небо очистилось от облаков, и на нем ярко блистало солнце, освещая эти необозримые заросли, в которых действительно можно водиться и тиграм. Вечерело, когда мы, увязая в грязи и проваливаясь в ямы с водой, проехали в виду городка Амуля и невидимыми под водой тропинками уже при луне вступили в окруженную красивым лесом деревню Кята-Пошт.

Отсюда чарвадар наш, сопутствуемый одним из своих знакомых у которых мы ночевали, повел нас не на Бальфруш, как предполагал раньше, а в деревню Ферикямар. Выехав из КятаПошт часов в 7 утра, мы весело двигались через прекрасные леса по едва заметной тропинке и, где позволяла дорога, шли даже рысью. Леса сменялись рисовыми полями и густейшими зарослями ежевики, и снова тянулись рощи, в которых прятались хорошенькие деревушки.

Мазандеранские деревни по виду напоминают малороссийские: выбеленные деревянные хижины их крыты соломой, чуть не в каждом дворе непременно есть вышка, похожая на казачьи вышки на Кубани, только более солидной постройки – это летние спальни. Дорога наша шла все время вдоль подмытых берегов уже успокоившегося и широкого здесь Хараса, то удаляясь, то приближаясь к ним, и все время среди зарослей ежевики. Наконец мы въехали в обширную деревню с нефтяным складом и несколькими каменными домами, и здесь сквозь зелень деревьев перед нами засинел горизонт Каспийского моря. Отсюда дорога наша сразу круто повернула направо, т. е. пошла параллельно морскому берегу. Выехав из джунглей ежевики, мы опять попали в большую деревню, через которую протекает порядочная река с неуклюжим понтонным мостом на ней – это и есть Ферикямар. Я первым же делом отправился к морю, шум которого мы слышал все время, но видеть которого нельзя было за высоким песчаным валом, тянущимся вдоль его берега. До моря от деревни оказалось более версты, и, когда я пробрался между болот и перевалил через этот поросший лозняком вал, я увидел, наконец, широкий Каспий, тихо плещущий на песчаный, пестреющий заячьими следами, берег.

Русский рыболовный промысел в Мешедиссере – ВИ. 31 июля 1893 г. Т. L, № 6 (1280). С. 97.

Вид города Тавриза со стороны цитадели – ВИ. 29 мая 1893 г. Т. XLIX, № 23 (1271). С. 396.

От Ферикямара до Мешедиссера совсем не далеко. Утро было чудесное, когда мы бойко выехали отсюда. Дорога… но, строго говоря, дороги не было, и подвигались мы то по, еле протоптанным дровосеками на бархатном ковре травы, тропинкам, то прямо по болотам и под конец заехали в одно обширное болото, из которого выбрались только после того, как побродили по нем с версту, так как спутник нашего чарвадара не совсем хорошо знал местность. Но болото это с нежно-голубыми горами вдали, со снежной вершиной Демавенда, смотрящего из-за длинной полосы утренних туманов, с безконечными джунглями ежевики и стаями водяных птиц, летающих над его спокойным зеркалом, было так красиво, что я просто не мог налюбоваться. Но вот тропинка, на которую мы попали, увеличивается, становится суше, и мы выезжаем на дорогу, и перед нами желтеют уже домики Мешедиссера.

Мешедиссер – деревня, но деревня большая с таможней, складами, караван-сараем, лавками, агентством общества «Кавказ и Меркурий» и даже маленьким поселком русских рыбаков на самом берегу моря. Вступив в Мешедиссер, мы расстались, наконец, с нашими мулами и, переехав на большой плоскодонной лодке через реку, остановились у русских рыбаков; пришедший на другой день, т. е. 19-го сентября, пароход «В. К. Михаил» скоро унес нас далеко от персидских берегов.

Городские ворота в Тавризе (Грав. Э. Даммюллер) – ВИ. № 244. С. 160.

Развалины «Голубой мечети» в Тавризе – ВИ. 29 мая 1893 г. Т. XLIX, № 23 (1271). С. 397.