Текст книги "Бессмертный полк. Истории и рассказы"

Фотография в альбоме

Симпатичный молодой солдат щурит глаза под лучами яркого майского солнышка. На руках у солдата – улыбчивый ребенок, похоже очень довольный с виду. На старой фотографии – старшина Яков Кравченко, 22 лет от роду, празднует Победу над фашизмом вместе с жителями освобожденной Праги в мае 1945 года.

На обороте карточки надпись: «Дорогая мамочка, сохраните этот снимок до моего прихода – пусть останется память. Яша». Домой Яков вернулся только в 1948 году.

Яков Кравченко

До войны Яков Кравченко жил в Щербатках, смолоду освоил «престижные» по тем годам профессии комбайнера и тракториста. И поэтому, когда началась война, на парня наложили так называемую бронь, оставив его трудиться в родном поселке.

В 1942 году, приписав себе лишний год для солидности, Яков получил-таки возможность стать в ряды защитников Отечества.

Воевал в артиллерийском полку, был разведчиком. Дошел до Берлина, уже в его предместьях полк перенаправили в Чехословакию. Оттуда – в Туркменистан.

Вернувшись в 1948 году домой, женился и переехал жить в Экибастуз. Строил 1-й угольный разрез («Центральный»). Освоил в 1957 году профессию водителя, устроился на работу в автобазу «Экибастузугля», где и трудился до пенсии. Однако на заслуженном отдыхе тоже не мог сидеть без дела и работал в бойлерной «Горводоканала».

Фотографию отца бережно хранит его сын Григорий Яковлевич Кравченко.

– Отец не любил вспоминать о войне. А когда мы, двое братьев и сестра, настаивали, говорил: «Бегайте, играйте, зачем вам такое знать?»

Мария Гонтарь

Праздничная ночь

Инзарцев Николай Аркадьевич (1908–1990)

Всё больше времени проходит со дня окончания Великой Отечественной войны, все меньше и меньше остается в живых её свидетелей и участников. Наверное, целое поколение уже выросло, вошло в свою взрослую жизнь и знает об этой войне исключительно по художественным фильмам, снятым в последние годы. Ничего не хочу сказать – ни плохого, ни хорошего об этих фильмах и об их авторах, тем более, это не тема моих сегодняшних размышлений. Просто считаю, что мне очень повезло в жизни, потому что в моем детстве и юности у меня был дед – ветеран Великой Отечественной войны, защитник Советского Заполярья, который мне много рассказывал о войне и о том лихолетье.

А повидать на своем веку ему пришлось многое. Мой дед, Инзарцев Николай Аркадьевич, кстати я тоже Инзарцев Николай Аркадьевич, чем очень горжусь, родился 5 декабря 1908 года в Нижнем Новгороде. На его детство пришлась и революция, и Гражданская война, и послевоенная разруха. В 1928 году по комсомольскому набору и зову сердца попал служить на Балтийский флот, где после окончания электро-минной школы был распределен на подводные лодки. В 1933 году перешел с кораблями на самый молодой в те времена Северный флот, в его главную базу Полярный. Там же его и застала война. Сначала война с белофиннами, а через несколько лет и Великая Отечественная.

С первых дней войны мой дед помощник командира, а с сентября 1941 года – командир 181-го Особого добровольческого разведывательного отряда штаба Северного флота.

Много дерзких разведывательных, диверсионных, десантных операций провел отряд за годы войны, и не только в Заполярье, но и на Тихом океане при освобождении Северной Кореи от японских войск в 1945 году под командованием моего деда, а впоследствии и других не менее героических командиров. Нелегкий и опасный труд разведчиков, тяжелые физические испытания, испытания силы воли и смелости до самопожертвования выпали на долю моего деда и бойцов его отряда.

Дед закончил войну на Тихоокеанском флоте в звании подполковника, а ушел в отставку в звании полковника уже в пятидесятых годах.

Уже после войны разными авторами по воспоминаниям очевидцев, в том числе и моего деда, много было написано о разведчиках 181-го Особого добровольческого разведывательного отряда штаба Северного флота, об их вкладе в общую победу, но и у моего деда была мечта опубликовать свои воспоминания о том славном героическом времени, о людях, с которыми свела судьба, в память о своих боевых товарищах.

Свои мемуары дед завещал мне с надеждой, что, может быть, мне удастся их опубликовать.

Вот один из его рассказов я и хочу предложить вам. Хочу сразу сказать, что это не мой вольный пересказ когда-то услышанного рассказа, а непосредственно собственноручно записанные воспоминания моего героического деда – полковника Инзарцева Николая Аркадьевича.

* * *

Как-то в первых числах ноября 1941 года в кабинете у офицера разведотдела штаба Северного флота Марка Юрьевича Людена я встретил незнакомого мне майора. Марк Юрьевич нас представил друг другу. Незнакомый майор оказался военным корреспондентом Константином Симоновым. Я назвал себя, и у нас завязалась оживленная беседа. Симонов интересовался деятельностью нашего отряда, проведенными ранее походами, его интересовало все: как живут, как готовятся разведчики, но больше всего интересовала боевая деятельность отряда и история 181-го Особого разведывательного отряда штаба Северного флота, его люди, добровольцы, в большинстве своем моряки-подводники и лучшие спортсмены флота, студенты ленинградских институтов.

Так в задушевной беседе, а это редко бывает, когда разведчики откровенничают, незаметно подошло время обеда. Симонов поблагодарил нас с Марком Юрьевичем за интересную беседу и обещал написать о людях отряда и об их опасной и благородной работе.

За обедом в кают-компании разговор велся вокруг октябрьских и ноябрьских московских событий. Мы все вполне понимали, разделяли и переживали, конечно, каждый по-своему эти события.

Начальник отдела разведки капитан II ранга Павел Визгин коротко информировал нас о событиях на фронтах, и, в частности, он остановился на нашем направлении. В Мотовском заливе на подходе к Озеркам наш мотобот «Север» потоплен фашистской батареей с мыса Могильный. Разведчики выплыли на берег, им оказал помощь наш патруль. Потерь не было, и все здоровы.

Фашисты опять восстановили свою батарею на мысе Пикшуев, которая после налета нашей авиации более двух месяцев бездействовала.

Есть приказание командующего Северным флотом уничтожить батарею и сжечь на мысе все, что может гореть. Главное, все маячные здания и хозяйственные постройки, которыми фашисты пользуются частично для жилья, а главным образом, отапливают свои землянки, разбирая свои постройки, так как по близости нет даже кустарника и дрова на маяк завозились. И здесь же в кают-компании приказал нам с Марком Юрьевичем готовить операцию, срок проведения не назвал.

Я попросил разрешения выйти из-за стола и ушел в отряд, который занимал четыре квартиры в этом же доме.

Вечером, когда я явился с докладом о готовности отряда к походу к майору Людену, у него, удобно развалившись в кресле с курительной трубкой, сидел и что-то записывал в свой блокнот товарищ Симонов.

Марк Юрьевич занимался составлением плана операции. Когда я ознакомился с планом предстоящей операции, предложил ему тактику действия отряда на побережье противника, походный порядок и охранение. Марк Юрьевич полностью согласился с моими предложениями.

Нерешенным оказался вопрос, брать ли с собой товарища Симонова или нет? Он очень просился у товарища Визгина, чтобы тот разрешил ему сходить с нами на боевую операцию, но Визгин ответил ему, что это не входит в его компетенцию. Дать «добро» на участие фронтового корреспондента Симонова в боевой операции разведчиков в тылу врага может только командующий флотом Головко.

Товарищ Симонов пытался пробиться к командующему, но без успеха, потому что командующий убыл к летчикам и вернется поздно вечером в районе 23 часов.

Ночью командующий флотом Головко утвердил план нашей операции. Визгин доложил о желании Симонова участвовать в высадке отряда на побережье противника, и командующий дал «добро».

Когда я поздно ночью зашел к майору Людену, то застал его сидящим с Симоновым за столом. На столе кроме стаканов чая стояла открытая бутылка портвейна. Наливая мне портвейн, Марк Юрьевич Люден сказал, что командующий разрешил сходить с нами Константину Михайловичу, вот он с радости и извлек из своего ранца заветную бутылочку, предназначенную к празднику – Дню Великой Октябрьской социалистической революции, но я уговорил распить портвейн раньше, а то может быть – да все может быть, лучше выпить сейчас – и, понимаешь, убедил его. А если все будет в порядке, то праздник мы встретим и так как положено.

Поздно ночью я ушел к себе, Марк Юрьевич и Константин Симонов легли здесь же в кабинете. Утром рано я принес Симонову походное обмундирование и белый маскировочный халат. Примерить эту одежду он мог только в ночь с 6 на 7 ноября 1941 года. С 3 по 5 ноября стояла отвратительная штормовая погода, и выход в море катерам «МО» – «морским охотникам» – не разрешали. Отряд находился в часовой готовности.

Вечером 6 ноября 1941 года, в 17 часов получен приказ следовать на посадку в губу Кислая, где нас уже ждали два катера «МО», которыми командовал старший лейтенант Василий Лозовский. Командиром второго катера был мой земляк – горьковчанин Гущин. Отряд уже разместился на катерах, когда на пирсе появились капитан II ранга Визгин в сопровождении майора Людена и Константина Симонова в походном снаряжении.

«Можно представить себе, что сейчас переживает военный корреспондент» – прошептал мне на ухо разведчик Вася Кашутин. Я присутствовал при разговоре Визгина с Симоновым, когда он доложил о своей готовности к предстоящему походу. Вид у него был чрезвычайно воинственный. Визгин посмотрел на него и остался доволен внешним видом и сразу с места потребовал, чтобы он сдал все документы и, на всякий случай, если не вернется живым из похода, оставил свой домашний адрес и письмо близким. Нам, стоящим рядом, сразу бросилось в глаза: после монолога товарища Визгина лицо товарища Симонова сразу вытянулось и куда-то сразу девалось большая половина его молодцеватости. Он нехотя достал свои документы и передал их Визгину. Скажи сейчас Визгин, что обстановка изменилась и он не может взять в поход Симонова, то он не стал бы настаивать на своем участии. Правда, это мое личное мнение, но, основываясь на моем небольшом в то время опыте работы с личным составом на этой опасной работе, я сделал такой вывод.

Через несколько минут мы отошли от причала, развернулись и, взяв курс на север, пошли к выходу из Кольского залива. Погода, как назло, стояла хорошая и Люден нервничал, все время посматривая на часы, ворчал, что следовало бы отложить операцию до того, как луна пойдет на убыль, чтобы быть менее заметными. Действительно, луна светила во всю свою мощь. Можно было различить на снегу человека на расстоянии ста метров, а в море – до 4–5 кабельтовых.

Мало того, весь горизонт занимало северное сияние, переливающееся всеми цветами радуги. К тому времени я уже почти семь лет служил на Севере, но ещё ни разу не видел более светлой ночи.

«Морской охотник» – очень небольшой кораблик и когда на него вторгаются двадцать человек, то, куда их ни засунь, все равно будет тесно. Катера шли на порядочной волне, которая изредка перехлестывала через борт катера, обдавая брызгами ходовую рубку.

Разведчики разместились в кают-компании в коридоре. Между каютами было тесно, но тепло и уютно. Большинство из них спали после сытного ужина. Воздух был сперт, несмотря на работу вентилятора, но это мало действовало на разведчиков. Они периодически по два-три человека выходили на верхнюю палубу и курили на корме, сидя около глубинных бомб. Это было, конечно же, запрещено, но разведчикам негласно разрешали на это короткое время в присутствии вахтенного комендора осторожно курить.

Катер шел с погашенными огнями, и только за кормой вспененная винтами вода фосфоресцировала. Качка усиливалась, и некоторые «моряки» чувствовали себя не очень хорошо, но держались, старались разговаривать и шутить. Словом, говорили о чем угодно, кроме предстоящего похода.

Когда катера вошли в Мотовский залив, качка заметно уменьшилась, и они прибавили ход и прижались к берегам полуострова Рыбачий, взяли курс на Озерки. Слева по курсу вырисовывался на фоне черной воды контур мыса Пикшуев – цель нашего похода. Справа по борту тянулось южное побережье полуострова Рыбачий, на котором время от времени мелькали огни фар проходивших вражеских автомобилей.

На траверзе губы Эйна резко положили руль лево на борт, убавили обороты дизелей и с приглушенными двигателями подошли к северному берегу Мотовского залива, занятому фашистами в первые дни войны. Катер лейтенанта Гущина несколько отстал. Ему было приказано прикрывать, обеспечивая высадку разведчиков.

Старший лейтенант Лозовский хорошо знал побережье и не один раз высаживал нас в этом районе. Удачно и на этот раз подошел, несмотря на небольшой накат. В воду спрыгнули два матроса из экипажа катера, одетые в легководолазные костюмы. Им на плечи положили другой конец трапа, а первый конец был закреплен на носу катера.

Не прошло и трех минут, как вся группа была уже на берегу. Неудачно прыгнули только Константин Симонов и майор Люден. Оба они, надо сказать честно, были мало подготовлены к подобному упражнению. Личный отряд был хорошо подготовлен физически, и для разведчиков прыгнуть с полной боевой выкладкой с вибрирующего трапа на 2–2,5 метра никакого труда не представляло. Для грузного майора Людена это было очень тяжело. Да и для Симонова этот трюк окончился неудачно. Оба они оказались на берегу в мокрой обуви и в мокром маскировочном халате.

Николай Аркадьевич Инзарцев. 1942 г.

Командир отделения Алексей Радышевцев первым со своим отделением сошел на берег и сразу же бегом по расщелине выбрался на большие прибрежные хаотически наваленные обломки скал, где и занял оборону и вел наблюдение.

В это время катер Гущина подошел к борту нашего катера и так же быстро высадил вторую группу разведчиков под командованием старшего лейтенанта Геннадия Карпова. Командирами отделений были опытные разведчики Степан Мотовилин Василий Кашутин. Сейчас было уже нестрашно быть обнаруженными фашистами Катера стоявшие под защитой прибрежных скал были совершенно незаметными с берега а берег был уже не наш.

Спустя 15–20 минут, когда отряд был уже в метрах в пятистах от уреза воды, катера отошли. Шума моторов совершенно не было слышно, а через несколько минут катера совсем исчезли во тьме залива. Залив начал парить. Это означало, что температура воздуха была меньше минус 10 градусов.

Я, как было условлено, дал сигнал электрическим фонариком (три длинные вспышки), что у нас все в порядке, и мы не видим катера. Они ответили одной вспышкой в направлении губы Эйна, где они будут отстаиваться до нашего вызова.

Отряд в это время, неся охранение, осторожно двигался по направлению к маяку Пикшуев. Несмотря на маскировочные халаты, людей было хорошо видно даже издали, так как ночь была очень светлой. По мню, что тогда я невольно подумал, что если фашисты нас заметят, то постреляют, как куропаток. Предложил майору Людену подняться выше и идти под скалами, прячась в их тени. Идти стало труднее, но безопасней.

В головном охранении шли прирожденный разведчик Степан Мотовилин, Николай Лосев и Иван Пляков. За ними метрах в 30 шли Люден и Симонов. Я шел вместе с отделением Радышевцева, обеспечивая тыловое охранение.

Шли мы эти двенадцать километров с небольшими привалами около трех часов, и то из-за Людена и Симонова. Люден по очереди с Симоновым часто скатывались вниз метров на двадцать – тридцать; когда их с помощью разведчиков возвращали назад – мы все отдыхали, а к концу пути они так устали, что, где они падали, там и был привал. Правда, нам некуда было спешить. Нужно было прибыть к месту часам к двум-трем ночи – время самого сна у фрицев. Лучше всего в это время не будить или не дать проснуться и отправить на тот свет.

Это, конечно, время рекордное, ибо мы пробирались под самым берегом по очень крутым скатам. Перепрыгивать со скалы на скалу, с камня на камень было делом нелегким даже для тренированных разведчиков. Хуже всего приходилось там, где прибрежные сопки были занесены снегом и образовывался наст, а это абсолютно гладкие, твердые, как асфальт, довольно крутые скалы, и разведчикам даже в специальных горных ботинках было трудно порой удержаться и не скатиться вниз. Мне все же пришлось форсировать марш и не давать отдыхать больше десяти минут на привалах, опять же из-за Константина Симонова и майора Людена, так как они промочили ноги при высадке, а их халаты стояли колом и раздражали своим хрустом идущих за ними разведчиков, заставляли их напрягать слух.

Но вот остался позади этот тяжелый участок пути. Мы перешли замерзшее русло небольшого ручья и спустились на покатый его берег.

Головное охранение заметило следы. Все насторожились. Следы были похожи на человеческие, но какие-то странные. При ветре, дувшем нам в лицо, следы не могли оставаться на снегу более пяти минут. Потом подошел Степан Мотовилин и просто сказал, что здесь только что прошла росомаха.

Спустя минут десять охранение слева заметило тянувшиеся по снегу телефонные провода – это была линия, соединяющая опорный пункт со штабом дивизии, который находился в Титовке. Разведчик Гриша Хорабрин перерезал провод и один конец стал наматывать на локоть. Намотав так метров пятьдесят, опять отрезал, а пройдя небольшое расстояние, пробил наст и спрятал в яму отрезанный провод, а яму замаскировал.

Идущий впереди Иван Поляков указал Мотовилину на две сопочки, заваленные в беспорядке голыми грядами камней.

– Это Пикшуев, подходим, – сказал Степан и послал связного Рыжечкина доложить майору Людену. Было светло. Луна продолжала исправно нести свою службу, не считаясь с нашими желаниями. Отряд развернулся и тремя группами пошел, охватывая сопочки. Оружие держали наготове, так как не было уверенности, что немцы нас не обнаружили.

Головное охранение подошло вплотную к сопке и стало ползком забираться наверх, а отделение старшины первой статьи Радышевцева в это время уже было на вершине второй сопки, где обнаружило две землянки.

Подошедший связной из отделения Радышевцева доложил, что землянки жилые, но фрицев в них нет, а двери подперты досками.

Когда мы подошли к землянкам и вошли в одну из них, там было ещё тепло. На полу землянки лежали колотые дрова и пружинный матрац и ещё какое-то тряпье. В землянке свободно могли разместиться пять-шесть человек.

В другую землянку зашли Люден и Симонов. Антураж землянки был аналогичный.

Чувствовалось, что это не брошенная землянка, что в ней совсем недавно жили и, очевидно, ещё собираются жить. Стояли котелки и другая посуда. На стене висела лампа с исправным фитилем.

Две другие группы, возглавляемые главным старшиной Чинговатовым и Лосевым, обследовали всю местность вокруг маячных построек и тоже не обнаружили немцев.

Через некоторое время после доклада командиров групп нам стало ясно, что в настоящее время на мысе Пикшуев фрицев нет.

А спустя две недели нам удалось выяснить у пленного немецкого егеря, что этими землянками пользовались патрули для отдыха в дневное время суток, так как днем все побережье Мотовского залива просматривалось наблюдательными постами, связанными телефонами, и на это время патрули отдыхают, а ночью, наоборот, отдыхают наблюдательные посты, а патрули выходят с мыса Могильный, там у немцев большой опорный пункт, и следуют к мысу Пикшуев. В условной точке они встречаются и возвращаются обратно.

То, что немцы здесь обитают, было ясно с первого быстрого осмотра.

Землянки находились в полном порядке, в них были оставлены разные бытовые вещи. В двух сарайчиках и в одном домике был сосредоточен склад продовольствия – бочки с яичным порошком, мешки с мукой, консервы и т. д. В одном из сараев штабелями лежали баллоны с ацетиленом, предназначенные для освещения маяка, то есть запасы еще мирного времени. Невдалеке от сараев мы обнаружили изуродованные лафеты и одно поврежденное горное орудие.

Судя по тому, в каком состоянии находилась эта батарея, можно было судить, что наша авиация хорошо поработала.

Все запасы доставлялись сюда немцами с большим трудом на вьюках. Наши радисты по приказу Людена связались с катерами Лозовского, которые отстаивались в губе Эйна и ждали сигнала, чтобы подойти и снять нас.

Через 15 минут они уже были у берега, подали сходню. На берег сошел капитан II ранга Визгин и старший лейтенант Лозовский. Осмотрев все что было на мысе Пикшуев, Визгин приказал все облить бензином и сжечь. А когда принесли бензин, то сам вместе с Константином Симоновым тоже принялся обливать строения и пристройки маяка.

Землянки, которые находились в некотором удалении от маячных построек, главный старшина Чиговатов тоже подготовил к уничтожению, и у каждого объекта остался разведчик. Охранение было снято, и все, кроме отделения Радышевцева, которому было приказано произвести подрыв и поджог объектов, были уже на катерах. А Радышевцев получил сигнал – в строну моря взметнулась красная ракета, взорвал и поджег объекты.

С катера хорошо было видно, как сквозь ставни и двери просачивались изнутри красные языки пламени. Катера отошли и взяли курс на Полярный.

Сильно качало. Были большие баллы. Мы стояли в рубке и делились своими впечатлениями и предположениями с товарищем Визгиным. Прошло минут двадцать-тридцать, когда на мысе Пикшуев раздался сильный взрыв, и нашим глазам открылось любопытное зрелище: мыс весь горел, над ним стоял огромный столб пламени. Взрывы уже были не слышны, но по промежуткам, с которыми то пропадало, то поднималось пламя, было совершенно ясно, что там что-то рвется. Возможно, в одном из складов всё-таки были снаряды.

Ещё более часа свирепствовал на мысе Пикшуев огонь. Его видели наши наблюдательные посты с Рыбачьего.

Рано утром, когда стояла все та же полярная ночь, мы вернулись на базу. Визгин и Люден отправились докладывать командующему флотом Головко о выполнении задания. Я же отдал приказ старшине отряда Петру Гарбузу, чтоб отряд сдал оружие и боезапас и отдыхал.

Вечером у нас в столовой отряда состоялся небольшой банкет по случаю награждения наших товарищей за предыдущие операции, на банкет были приглашены Константин Симонов и поэт Жаров.

На этом банкете Константин Симонов впервые прочитал нам свое стихотворение «Жди меня». Всем нам оно очень понравилось, потому что всех нас кто-нибудь ждал, а многих наших товарищей так и не дождались их матери и жены, а некоторых ждут до сих пор.

Банкет прошел очень весело и оживленно, выступила самодеятельность отряда. Марк Юрьевич Люден на бис исполнял арию Германа из «Пиковой дамы». Но вот подошло время и нам разойтись на отдых.

Я уже знал, что получено согласие командования на уничтожение автобатальона немцев в расположении бывшего нашего рыбного совхоза «Титовка», и шуткой предложил Константину Симонову пойти с нами на настоящее дело, а он мне ответил: «Я свою судьбу испытываю один раз».

А отряд через несколько дней уже хозяйничал в Титовке.

Николай Аркадьевич Инзарцев