Текст книги "Петр I"

Бояре, разойдясь по домам, получили весть от своих родичей при дворе – спешить с отъездом до прихода стрельцов, кои должны были их стеречь. Так они и сделали, немедля вскочив на коней и велев везти свою кладь следом. Посему поднялась большая суета, ибо каждый кричал, что те спасаются бегством, и высланы гонцы, дабы узнать, куда они отбыли. Кое-кому из них, обогнавших князя Вас., было заявлено князем Борисом Алекс., который их провожал, что они должны вернуться и сказать тем, кто их послал, что они на пути к месту заключения, а он пребывает с ними.

Достойно замечания, что хотя князь Вас. Вас. был главным столпом и опорой сторонников принцессы и, как прекрасно известно, обо всем осведомлен, если не зачинщик умысла на жизнь младшего царя, его все же не осудили как изменника и не объявили виновным в измене, каковую он совершил в высшей степени – хотя бы путем сокрытия [заговора]. Сие было сделано властью и влиянием, что его кузен, князь Борис Алексеевич Голицын, имел в то время на царя и его совет.

Князь Вас. Вас. держал в руке небольшой свиток, где были кратко записаны 17 пунктов – достижения, коих он добился для их величеств и державы во время руководства государственными делами. Сие он намеревался изложить или прочесть, если бы было дозволено предстать перед царем и его советом, но после приговора он предложил [свиток] думному дьяку, который не дерзнул принять оный. Однако впоследствии он нашел способ добиться его вручения, хотя пользы это не принесло.

Князь Борис Ал. был доселе главным и единственным начальником всего этого дела и своим руководством привел оное к такому исходу, а ревностными трудами и увещаниями добился, чтобы измена не вменялась в вину его брату (так здесь называют кузенов). Он сделал это, дабы настолько не запятнать их род: ведь здесь не так, как в других странах, где карают только личность, а прочих из того же рода, кто не замешан, не обвиняют и не чернят; здесь же – вечное пятно на целом роде, если в оном есть хоть один изменник. Посему князь Борис не жалел трудов и средств, дабы приговор вынесли без упоминания об измене. Тем самым он навлек на себя большую ненависть простого люда, а также родичей и союзников младшего царя, ибо теперь, когда все приведено к желанной цели, они делали все возможное, дабы от него избавиться.

Между тем одно обстоятельство дало большой повод для подозрений, а именно: после того, как Шакловитого истязали и угрожали отвести на пытку вновь, он обещал дать царю правдивый отчет обо всем, если ему позволят сделать это письменно. Посему князю Борису было велено идти к нему и снабдить пером и чернилами, что тот и сделал. Итак, Шакловитый все написал на 8 или 9 полулистах бумаги, что заняло несколько ночных часов, и царь отправился в постель. Князь Борис унес документ к себе, намереваясь предъявить оный на другое утро. За это быстро ухватились его противники, и царю донесли, что князь Борис забрал с собой письмо или показания Шакловитого, дабы можно было прочесть, и если что-либо там касается его кузена – утаить оный лист. Тогда царь немедля послал к Шак. узнать, написал ли он, что обещал; тот подтвердил, что отдал [показания] князю Борису, как было велено. Тем временем князь Борис, предупрежденный другом, поспешил к царю с бумагой. Царь сперва был с ним весьма резок и спросил, почему он сразу же не принес письмо Шак. к его величеству. Тот оправдывался поздним ночным часом, что едва ли сошло для всех, и ближайшие придворные лелеяли прежнее подозрение, что его ревностные усилия ради кузена не лишены таинственности; он по меньшей мере не может не знать обо всем, что замышлялось другой партией. Однако царь хранил к нему твердую приязнь, отчуждение было лишь со стороны матери и ее родных.

Две старые женщины, кои прислуживали юному царю в детстве, обвинены, допрошены и пытаны и, сознавшись кое в чем, отправлены в ссылку.

Сентября 10-го. Гетману было велено следовать дальше, и для него поставлены богатые шатры при въезде в село. Он был принят после полудня, явившись со всей казачьей старшиной, [и] привез драгоценные дары, среди коих саблю, украшенную каменьями, ценою 2000 рублей. Он был милостиво встречен, сверх его ожидания, и отпущен, что подавило все слухи и старания тех, кто составлял клику желающих другого гетмана.

Вечером многие из простых дворян, прослышав, что Шак. будет казнен без новых пыток, собрались в монастыре и отправились (из усердия, как они говорили, ко благу его величества) с прошением, дабы его снова публично пытали с целью объявления сообщников в измене. Им было сказано, что его величество удовлетворен показаниями Шак. и они не должны вмешиваться.

Сентября 11-го, среда. Прошлым вечером сбор и прошение дворян помешали казни Шакл. сегодня, но поскольку [ныне] все спокойно, решено казнить его завтра.

Сентября 12-го, четв. Около 10 часов Фед. Шакл., полковника Семена Резанова и нескольких стрельцов вывели под сильной охраной к месту казни, где сперва Фед., затем полк., и наконец стрельцам зачитали обвинение, или приговор, и так, безмолвно, они приняли страдание. Фед. Шак. и 2 стрельцам отсекли головы топором; полковник положил голову на плаху, но ему велели подняться, дали несколько ударов кнутом, отрезали часть языка и отправили в ссылку.

Юного царя с великим трудом убедили согласиться на казнь и не прежде, чем его уговорил патриарх.

Сим вечером стрельцам объявили сказку, или декларацию, в которой, после милостивой благодарности за добрую службу, их уведомили, что жалованье будет им увеличено на рубль в год, а затем они были отпущены. Солдатам было объявлено то же.

Были распределены некоторые приказы и вакантные должности, как то: князю Петру Ивановичу Прозоровскому – Казна, Тихону Никитичу Стрешневу – Разряд, Петру Василь. Шереметеву – Поместный, или Земельный, [приказ], князю Ивану Борис. Троекурову – Стрелецкий, Петру Абр. Лопухину – Ямской, или почтовых лошадей, князю Михаилу Никитичу Львову – Земский, князю Федору Семеновичу Урусову – Иноземский; Посольский на время доверен Емельяну Игнат. Украинцеву с указом осведомлять Льва Кирилловича Нарышкина о делах высшей важности; Дворец не был отдан никому, ибо князь Б. Ал. ждал этого в качестве награды за свои услуги, а господствующие клики не желали, чтобы оный был дарован ему.

Казначей Алексей Иванович Ржевский был допрошен и призван к отчету за свое хозяйство. Он заявил: что до счетов, их можно найти в приказе Казны; он все делал по указу их величеств и ничего не ведает о том, что вершилось или замышлялось против блага их величеств. Ему было велено ехать в Самару губернатором новостроенного города, а 5000 его рублей, обнаруженных в монастыре, конфискованы.

Казначей Семен Федор. Толочанов был отправлен на губернаторство в Переяслав, и многие другие младшего звания были пожалованы и произведены, либо понижены.

Сентября 13-го, пяти. Гетман принят для прощания, милостиво наставлен и отпущен.

14. Иноземцы были допущены к целованию руки его величества и с обычными церемониями отпущены; им обещано месячное жалованье. Я имел особый указ остаться.

15. После полудня его величество со всем двором отправился из Троицы и ночевал в селе Слятине, верстах в 15[-ти]. Мне было велено пребывать при аптеке.

Гетман со своими казаками уехал к Москве.

16. Прибыли в Александрову Слободу, за 20 верст. Здесь есть женский монастырь, где ведут весьма строгую жизнь и не допускают в монастырь мужчин никакого звания. Здесь царь Иван Васильевич (обычно именуемый иноземцами Тираном) имел резиденцию, находя великую усладу в сем уединенном месте. Тут у него был большой дворец, возведенный из камня, или, вернее, из кирпича, окруженный широким и высоким земляным валом; речка на южной стороне оного доставляет большое удобство для прудов и лугов. Здесь, как и в Слятине, царь имеет деревянный дом.

Сентября 17-го, втор. Я получил довольствие из шести блюд, 3 возов сена и бочки овса в день.

Я был вызван к его величеству и обучал 8 шеренг солдат перед его величеством; имели долгую беседу; пожалован Дамаском³⁶ и атласом на два кафтана.

18. Я был призван для выезда верхом и со многими другими вел учение и стрельбу посредством пикировки.

19. Его величество и двор отправились в Лукьянову Пустынь, или келью отшельника, ныне сделанную монастырем. Здесь его величество изволил снова обучать конницу. Мой конь, порвав узду, понесся и причинил мне жестокое падение, отчего я сильно ушиб правую руку. Его величество подошел ко мне, осведомился о здравии и казался весьма озабочен, что заставило меня не обращать на это внимания. Мы вернулись в Алекс, слободу, за 7 верст. Я велел перевязать рану и чувствовал себя нехорошо целую ночь.

Сентября 20-го, пяти. Мы снова были в поле с его величеством и имели всевозможные конные учения.

21. Мы были в поле и упражнялись до очень позднего часа.

22. Мы уехали из Алекс, слободы и ночевали в Слятине.

23. Мы прибыли в Троицу, где я нашел письма от м-ра Меверелла [и] моего кузена Александера, датированные в Лондоне 26 июля и посланные через Архангельск.

Ноября 23-го, субб. Слуга Юрий отпущен. У моей дочери Кэтрин уже несколько недель держалась простудная опухоль на деснах, что путем окуривания было остановлено. Но затем она ощущала столь жестокие боли в правом ухе и с той же стороны головы, что тяжко занемогла. Я послал за доктором Карбонари и лекарем, кои прописали припарку из malv. flores cam. и проч. и головные пилюли для приема завтра утром.

24.

25. Я обедал у итальянских вельмож.

26. Я принял лекарство, что имело ожидаемое действие.

27. Получив весть о прибытии их ц. величеств в Хорошево, я поехал туда и имел честь поцеловать руку его величества царя Петра Ал.; после обеда он отправился в Преображенское, а мы – в Слободу.

Ноября 28-го, четв. Я был в Бутырках, обучал регимент и обедал у князя Фед. Семен. Урусова.

29. Схватив простуду, я не выходил за двери.

30.

Декабря Нго, воскресенье. Андр. Артам. нанес мне визит. Итальянские вельможи пришли проститься; им ранее объявили, что им надлежит ожидать возвращения его величества, но теперь передумали и велели отправляться – наиболее учтивые были этим весьма недовольны.

2. Князь Борис Алексеевич Голицын нанес мне визит, а затем – польский резидент и другие.

3. Не имея возможности проводить итальянских вельмож, я послал свои извинения и еще кое-что для них в дорогу. <…>

Пять стрелецких полков отряжены в разные места.

13. Мы известились о грамоте, посланной к римскому императору, где также есть кое-что касательно патеров, кои были отпущены отсюда.

14. Я ездил в Потешный дворец и видел его величество; он был ко мне весьма милостив.

Декабря 16-го. Я получил письмо от м-ра Том. Лофтуса из Нарвы по почте.

17. Один малый был нанят или подкуплен Андреем Ил[ьичем] Безобразовым, дабы снискать ему расположение его величества, и дело вышло на свет. За помянутым Андреем послали, и он, старый и больной, был привезен в санях на пытку. Сперва истязали человека, который на него донес, и поскольку он упорствовал в своем утверждении, устроили очную ставку с Андреем – тот отрицал, что его знает или имел с ним какие-либо дела. Когда это не помогло, его раздели и подвесили для пытки. При первом ударе он попросил спустить его для признания, но, спустившись, отказался что-либо признать. Посему его подвесили снова и, получив 4 удара, он вскричал, что виновен. Когда его спустили, он признал все обвинения и поведал, что ввиду немилости к нему его величества при его отправке на столь дальнее губернаторство, как Терки, он применял все средства, дабы вернуть благосклонность его в.; его обвинитель явился к нему и сказал, что знает искусный способ, дабы примириться и передать приязнь от одного лица к другому, что он успешно кое с кем ранее проделал; итак, [Безобразов] нанял его, дабы ехал в Москву и применил сие; он отправил с ним слугу – указать на его величество царя Петра. Когда у того малого спросили, каков его способ, он сказал: становясь между человеком, чью привязанность надо снискать, и ветром, он может пустить воздух или ветер, что произведет желанное действие. За сим Безобразов был отправлен в ссылку, его имущество конфисковано³⁷, а его обвинитель […]³⁸

Декабря 18-го. Я обедал у князя Бориса Алексеевича Голицына, а вечером подал прошение, дабы иметь здесь священников, его величеству; он прочитал оное и обещал на это милостивый указ.

19. Я посетил его величество вечером, но не имел удобной возможности получить ответ на наше прошение или поговорить об этом.

20. Получил указ о полумесячном жалованье из Большой казны. <…>

Записки о пребывании Петра Великого в Нидерландах в 1697–1698 гг
Я.-К. Номен

С записками Яна Корнелиссона Номена в их полном виде русского читателя познакомил историк, библиограф, основоположник исторической картографии Украины – Вениамин Александрович Кордт, выпускник Дерптского университета, сорок лет научной деятельности которого прошло в Киеве.

В своем предисловии В. А. Кордт писал: «Сведения наши о Иомене весьма скудны. Известно только, что он был членом деревенской управы в Зандаме, а по профессии купцом, торговавшим сукном. <…> Записки свои Номен вел в хронологической последовательности, описывая при этом не только пребывание Петра Великого в разных городах и местностях Нидерландов, но и поездки его в Англию, Австрию, и Францию. Так как он не сопровождал царя в путешествиях, то уж отсюда ясно, что он пользовался не только своими личными наблюдениями, но и другими источниками».

Здесь, по возможности, выделены именно те эпизоды, свидетелем которых был сам Номен, или те, о которых он слышал от заслуживающих доверия свидетелей. Но эпизоды эти, описанные бесхитростно и с явным почтением к странному московскому властелину, представляют несомненный интерес, ибо являют нам бытовую картину жизни Петра в этот период.

История записок своеобразна. Хранившаяся в семье потомков Номена тетрадь с ними в 1781 году оказалась в руках князя Дмитрия Алексеевича Голицына, крупного дипломата времен Екатерины II, эрудита, либерала в политике и экономике, который был в это время послом в Гааге. Князь на некоторое время отправил тетрадь в Россию. Затем записки были возвращены их владельцам. Скорее всего, в России они скопированы не были.

На них обратил внимание голландский историк Якоб Схелтема, который широко использовал их в своем очерке о пребывании Петра в Зандаме. Именно благодаря сочинению Схелтемы, который ссылался на Номена, записки стали известны и русским историкам. Но впервые их ввел в научный оборот в полном виде именно В. А. Кордт.

Публикуется по изданию: Номен Я. К. Записки о пребывании Петра Великого в Нидерландах в 1697–1698 и 1716–1717 гг. Киев, 1904. Пер. и примеч. В. Кордта.

<…> В 1697 году его царское величество решил предпринять большое путешествие и отправился в дорогу с большою свитою, состоявшею, между прочим, из разных князей и вельмож его государства, двух или трех послов, священников и других должностных лиц. Некоторые из них ехали в Германию и в Вену к германскому императору, другие же в Италию и в Рим к папе (но ни один во Францию, ибо французов великий царь недолюбливал); сам же он со многими из вышеупомянутых господ отправился в Голландию и в Англию. Но в газетах не смели сообщить о том, что он самолично участвует в этом путешествии; а писалось всегда: «великое московское посольство», или «некоторые князья из великого посольства его царского величества» были здесь или там.

Итак, он приехал со своими спутниками в Эммерик и нанял там шкипера, который должен был отвезти его и некоторых из его свиты на маленьком аке, т. е. очень невзрачной лодке, в Зандам. Но шкипер согласился везти его только до Амстердама, так как не знал, найдет ли он дорогу в Зандам; но решили расспросить о дороге, приехав в Амстердам. Так они и поплыли на этой лодке вниз по Рейну и к вечеру приехали в Амстердам¹. Отсюда собрались плыть дальше в Зандам; но, прибыв к Ост-Занскому Офертому, решили тут же ночевать. В воскресенье, 18 августа, поплыли далее и приехали на том же плохом судне в шесть часов утра в Форзан, или Керкрак, где как раз в это время некий Геррит Кист, который одно время был кузнецом в Московии, сидел в челноке и ловил угрей. Русские увидали и узнали его и закричали: «Кузнец, кузнец, поди сюда»! Кист удивился, увидев странное и жалкое судно; но каково было его изумление, когда он вошел в него и заметил там, между другими, его царское величество, который его принял очень дружелюбно. После некоторых переговоров они условились, что будут жить в доме кузнеца; так они и сделали. Этот дом находится на Кримпенбурхе и представляет из себя смиренную хижину; впрочем, и сам Кримпенбурх – одна из самых неважных частей Зандама. И здесь-то поселился один из самых великих государей христианского мира. Поэтому жители Кримпенбурха и говаривали после: нашу местность теперь нужно переименовать в Кейзерсграхт или Форстенбурх².

Его царское величество строго-настрого запретил Герриту Кисту, кузнецу, сообщать кому-либо, кто он именно. Он посетил Антония фан Каувенгоофе, нашего деревенского сторожа, дочь которого побывала в Архангельске, между тем как сын его в то время еще жил в Московии в качестве мастера на лесопильной мельнице (впоследствии он помогал при постройке мельниц). В то время как великий князь находился в доме Каувенгоофе, пришел туда домине³ Иоанн Фергер, здешний пастор в Вест-Зандаме, вместе с одним из старшин, чтобы навестить его, и Каувенгоофе сказал им незаметно: «Обратите хорошенько внимание на самого высокого или самого большого среди них, когда они уедут, я вам сообщу, что это за знатный господин; пока же они находятся здесь, в наших краях, нам о том говорить нельзя».

Его царское величество купил на Высоком Зедейке, в доме вдовы Якова Омеса, разные плотничьи инструменты, которые отправил в свою скромную царскую квартиру на Кримпенбурхе. Затем он, сбросив верхнее платье, стал работать до пота. Он хотел изготовить себе ванну и сделать разные другие вещи. Его свита говорила, что они, вероятно, останутся здесь всю зиму до марта месяца, чтобы усовершенствоваться в кораблестроении и других ремеслах, надеясь одновременно познакомиться со страной, а в особенности, с этой деревней и с ее промышленностью.

Его царское величество осматривал с большим вниманием корабельные верфи и лесопильные мельницы и, между прочим, отправился на мельницу под названием De Кок («Повар»), чтобы видеть, как изготовляется белая бумага. Мельницу остановили, и он спросил, зачем они, когда мельница уже почти остановилась, снова немного подняли тормоз. Получив объяснение, он ответил: «Это хорошо». Он осматривал все очень подробно и спрашивал об устройстве отдельных частей. На этой же мельнице один из мастеров, а именно черпальщик, был занят черпанием из чана в форму той массы, из которой изготовляется белая бумага; этою работой великий князь особенно заинтересовался и просил разрешить ему сделать опыт. На это охотно согласились, и, зачерпнув, он подарил рабочему рейхсталер, несмотря на то, что у нас он нечасто бывал щедрым, а напротив, показывал себя очень экономным.

Обедать он отправился к жене Яна Ренсена, которая жила на Зейддейке. Ян Ренсен служит тоже в Московии корабельным плотником, и царь очень любит его.

Он обедал и у вдовы вышеупомянутого Класа Виллемсона Меса. Она хотела поблагодарить его за щедрый подарок, посланный ей после смерти мужа, но не посмела сделать этого, так как он не желал, чтобы было известно, что он высочайшая особа. Поэтому, следуя данному ей доброму совету, она сказала ему, что не в состоянии выразить ту благодарность, которую питает к его царскому величеству за милость, оказанную ей, когда она овдовела, и просила его, чтобы он, когда увидит его царское величество, передал ему от ее имени искреннюю и сердечную признательность. На это он ответил, что она может быть вполне уверена в том, что это будет доложено его царскому величеству.

Он навестил и Марию Гитманс, бедную женщину, сын которой тоже служит в Московии плотником. В этот домик как раз зашла и Антье, жена вышеупомянутого Арейана Метье. Они выпили вместе по рюмке еневра⁴. Мария Гитманс, показывая на Антье, сказала: «Ее муж тоже плотничает в Московии». Он спросил: «Кто он такой?» Она объяснила ему это, и он тогда ответил: «Я хорошо знаю его, потому что он строил корабль недалеко от моего корабля». Она продолжала: «Разве ты тоже умеешь плотничать?» Он ответил: «Да, я тоже плотник».

Ему весьма понравилась зандамская одежда; поэтому он отправил одного из своей свиты вместе с портным Ремметом в Амстердам с поручением купить материи, чтобы сшить платье его величеству по зандамскому образцу. Также и другие здешние портные шили платье ему и его свите.

Между тем обо всем этом много толковали. Одни говорили: «Это непременно великий царь, ведь это видно и из того, что он постоянно трясет головой и размахивает правой рукой». Другие говорили: «Не может быть, чтобы такой великий государь жил здесь в деревне, притом еще на такой плохой улице, как Кримпенбурх, и в таком невзрачном домике», и приводили еще столько доводов, что их и перечислить нельзя. Чтобы разъяснить эти сомнения, жители неоднократно обращались к вышеупомянутому кузнецу Герриту Кисту и к А. Каувенгоофе и упрашивали их сообщить им сущую правду. Обращались и к вышеупомянутым женщинам, у которых он обедал; но все они хранили тайну, в особенности же Геррит Кист, так что однажды его жена Нель Макс сказала: «Геррит, я терпеть не могу, когда ты говоришь неправду».

Он сам иногда порядком дурачился и, между прочим, устроил следующую шутку: 19 или 20 августа он купил себе слив на Горне, положил их в свою шляпу, взял ее под мышку и начал их есть на улице, проходя через Дам к Зейддейку; а за ним следовала толпа мальчишек. Заметив нескольких детей, которые ему понравились, он сказал: «Человечки, хотите слив?» и дал им несколько штук. Тогда подошли другие и сказали: «Господин, дай нам тоже что-нибудь»; но он этого не хотел исполнить. Его, видимо, забавляло, что он часть детей обрадовал, других же волновал. Но некоторые мальчуганы рассердились так сильно, что начали бросать в него гнилыми яблоками и грушами, травою и разным мусором; более того, один мальчик на Зейддейке попал ему в спину даже камнем, который причинил ему боль, и это уж вывело его из терпения. У шлюза на Горне, наконец, комок земли с травой попал ему прямо в голову, а тогда он сильно рассердился и сказал: «разве здесь нет бургомистров, которые смотрели бы за порядком?»

21 августа он был в кофейне De drie Zvanen («Три лебедя»). Некий шкипер, который часто плавал в Московию, стоял тут же на Даме среди многих знатных особ и говорил: «Я его отлично знаю, и если только увижу, то уж скажу вашим благородиям, он ли это или нет». Затем шкипер вошел в кофейню, увидел царя, который как раз пил чай, вышел на улицу и сказал: «Я знаю его отлично и ручаюсь вам жизнью, что это сам царь».

Теперь скрытность других уже не помогала. На многих это произвело сильное впечатление, и они старались вести себя осторожнее в присутствии и вблизи великого князя.

Того же 21 августа, в среду, вернулся на очередном амстердамском судне один из бургомистров, а именно Алевейн Виллеме Нор, и узнал от почетных граждан о случившемся. Он распорядился сейчас о том, чтобы запретить посредством публичного воззвания подобные бесчинства, и отправился с этою целью в книжную лавку близ Офертома, чтобы написать там объявление для деревенского глашатая. Встретив тут в доме члена управы, Яна Корнелиссона Номена, он сообщил и ему о случившемся; а в виду того, что это был случай, который мог вызвать самые прискорбные и печальные последствия и не терпел отлагательства, а требовал принятия всех возможных мер, то они совещались о содержании воззвания, которое надо было поручить глашатаю; ведь необходимо было при этом принять во внимание и то обстоятельство, что великий князь не желал, чтобы о нем упоминали. Поэтому они дали глашатаю публикацию следующего содержания: «Бургомистры, узнав с прискорбием, что дерзкие мальчишки осмелились бросать камнями и разною дрянью в некоторых знатных особ, которые здесь иностранцы, строжайше запрещают это всем и каждому под угрозою наибольшего наказания, которое установлено, причем виновные будут выданы благородному господину бальи⁵. Пусть каждый будет предупрежден и остерегается позора и убытков». Это выкрикивал деревенский глашатай, ударяя в медный таз, по всем улицам, начиная от шлюза на Горне, перед и за Дамом, до реформатской церкви Креста, и на многих это произвело сильное впечатление.

В тот же вечер магистрат поставил двух стражников к квартире великого государя, которые там сторожили двенадцать ночей. Вечером того же дня он был в доме Корнелиса Михильса Калфа, который просил его остаться у него ужинать; но так как туда собралось много почетных лиц, чтобы видеть великого князя, то он отказался от приглашения, и тогда его угостили лишь вареньем и хорошими напитками. Тут присутствовали бургомистр Алевейн Виллемсон Пор и член управы Клас А. Блум, которые просили переводчика передать своему повелителю, что бургомистры покорнейше просят его оказать им честь и откушать с ними рыбы по-зандамски. Но приглашение не было принято, и переводчик, между прочим, ответил им: «У нас здесь нет повелителя, наш повелитель еще приедет», подразумевая под этим, так по крайней мере казалось, великое посольство.

Кажется, переводчик сообщил тоже царю, что Алевейн Пор один из бургомистров; во всяком случае, он посмотрел на Пора и снял свою шляпу, приветствуя его. Когда Пор и Блум удалились, пришел в этот дом член управы доктор Клас Корнелиссон Мелькпот; но что там происходило, этого я не знаю.

Мейндерт Арентсон Блум пригласил великого князя поселиться со свитой в его доме с садом в Ост-Зандаме, так как там было много удобных помещений, в саду же много фруктовых деревьев. На это ему ответили: «Нет, мы не знатные господа, а простые люди; поэтому будем довольствоваться нашей теперешней квартирой».

Маляр Виллем Гарменсон, после долгого торгу, продал великому князю лично (так как последний настолько [хорошо] владел немецким языком) свою гребную лодку за 40 гульденов с придачею кружки пива. Затем они отправились в герберг⁶, который находился близ Офертома в доме Пита Гафера, и выпили там это пиво.

Он купил также у Дирка Стоффельсона буер-яхту с принадлежностями за 425 гульденов наличными деньгами. Приняв эту яхту, он усердно работал над ней и собственными руками приделал бугшприт, вышедший так удачно, что те, которые имели случай его видеть, удивлялись тому, что такой знатный господин так усердно трудился в поте лица и так искусно работал.

Молва обо всем этом распространилась скоро по всему нашему отечеству. На Амстердамской бирже все интересовались этим, и люди ставили большие деньги и бились об заклад, действительно ли это великий царь или же один из его послов.

Чтобы узнать несомненную правду, г. Гаутман (именитый купец, торговавший с Московией, живший даже сам там много лет и принимавший и угощавший неоднократно обедом великого князя) обратился с просьбой к Якову Исбрантсу, т. е. амстердамскому маклеру, который много лет плавал шкипером в Московию) и часто угощал великого князя на своем корабле, а потому хорошо его знал – не желает ли он немедля, т. е. утром 22 августа, поехать в Зандам, чтобы взглянуть на ту особу, о которой теперь так много говорят. С этой целью упомянутый маклер приехал сюда, где увидел, действительно, его царское величество, и так как он хорошо узнал царя, то они оба посмотрели друг на друга, но Яков Исбрантс не посмел с ним заговорить. Однако же это его так взволновало, что он, когда уходил, был бледен, как мертвец, ноги его тряслись, окружавшим же его он сказал с большим удивлением: «Это, конечно, великий князь, я не ошибся; но какими судьбами он здесь?» Затем он уехал опять в Амстердам, чтобы сообщить об этом г. Гаутману. Последний отправился в Зандам в тот же день после обеда с судном, которое отходит в два часа.

Он явился к великому князю, чтобы засвидетельствовать ему великое и глубокое почтение, и сказал ему, между прочим, следующее: «Ваше миропомазанное величество, вы ли это?» Он ответил: «Как видите». Они долго беседовали. Итак, все сомнения, его ли царское величество это или нет, теперь сразу были рассеяны.

Господин Де Йонг из Амстердама, который тоже хорошо знал царя, приехал также навестить его. С глубоким благоговением пал он перед ним на колени, называя его не иначе, как «ваше миропомазанное величество». Он имел с ним продолжительный разговор, однако ж не смел смотреть ему прямо в лицо, хорошо зная, что это очень рассердило бы царя; ведь он терпеть не мог, чтобы смотрели ему прямо в глаза. Был такой пример:

Корнелис Альдертсон Блок (он же Корнелис Мартсен) посмотрел как-то на улице весьма дерзко царю прямо в глаза; за это великий князь ударил его рукою по лицу, так что К. Мартсен почувствовал сильную боль и, пристыженный, убежал, между тем как над ним смеялись: «Браво, Марсье, ты пожалован в рыцари».

Вест-Зандамские бургомистры вторично почтительнейше просили его величество через его переводчика удостоить их чести отобедать у них и получили от самого великого князя ответ: «Право, не на этой неделе, а на следующей».

22 августа, в 4 часа утра, он, сопровождаемый немногими из свиты, отправился кататься на своей буер-яхте по заливу Эй и сам правил рулем. За ним последовали многие зандамские буер-яхты. Остановившись на полдороге между Амстердамом и Гарлемом, он показал свое проворство и ловкость, перепрыгивая и перебегая красиво и легко через несколько буеров, чтобы скорее попасть на берег. Никто из присутствовавших не мог ему подражать, и, чтобы народ его не видел, он только вечером возвратился назад.

24-го Корнелис Михильс Калф велел перетащить свой корабль через Офертом, чтобы доставить великому князю удовольствие и показать ему, как это делается; а чтобы собравшийся народ ему не мешал, то, по распоряжению бургомистров, были сделаны деревянные барьеры: один у дома Трейна Симонсона Бомса, другой за Дамом у дома Дирка Питерсона Поса, третий на Даме у дома Корнелиса Финка, четвертый на мосту на улице Дампат и пятый у дома аптекаря Петра Финка, и у каждого из них было поставлено от трех до четырех сторожей, чтобы останавливать толпу и чтобы великий князь имел простор и мог все видеть подробно и удобно. Однако все эти старания, которые приложил магистрат, достигли своей цели лишь на первых порах. Из Амстердама и окрестных деревень и местечек собралось столько народу, что все здесь кишело людьми, и удержать их за перилами оказалось невозможным.