Текст книги "Петр I"

Но чтобы Московское государство не осталось без главы, они решились освободить из монастыря царевну Софью и со временем, после принесения [ею] присяги и прилюдного обещания исполнить некоторые их требования или дать им вольности, возвести ее на престол, где ей должен помогать ad Gubernaculum respublicae <в управлении государством – лат> изгнанный князь Василий Голицын, а диакон Иван Гаврилович должен вступить в брак с царевной Марфой, каковой сразу должен быть признан перед стрелецким головой.

Для подкрепления всех вышеозначенных махинаций в недавнее время вышло решение, по которому разосланные доверенные люди стрельцов объявляли в ближних и отдаленных поселениях о смерти царя, как если бы она действительно произошла, простому народу, а также под предлогом угрожающего нападения сопредельных королей требовалось надежно перекрыть и охранять все дороги из Польши и Риги, чтобы их вел. не могли прибыть в страну до тех пор, пока люди высокого и низкого звания, а также светские и духовные лица не будут поставлены в ней по своим местам и пока царевна Софья тем самым не утвердится в своем правлении.

После полного розыска и узнав от допрошенных о столь опасных покушениях, царь велел ранним утром забрать из монастыря и дворца первую приближенную царевны Софьи, горничную девушку Fiera, и горничную царевны Марфы Schukowa, и привезти их для пытки в Bebraschensko; обе при первой же угрозе признались во всем, в том числе они показали, как и прочие, что бунт был вызван только великой ненавистью к Лефорту и множеству присутствующих здесь немцев. Тем временем ночью был схвачен диакон Иван Гаврилович и обер-лейтенант Karpakow. Первый из оных уже был допрошен, но пытке не подвергался. Второй же вынес кнут, дважды был пытан огнем и калеными щипцами, однако не сделал даже малого признания, более того, он, претерпев столь жестокие муки, почти испустил дух, так что по милостивому повелению царя срочно был доставлен в Bebraschensko доктор Карбонариус из моей свиты, дабы разными целебными средствами он привел умирающего в чувство и вернул ему силы, чтобы можно было пытать его в третий раз.

Однако вызванный Карбонариус, исполняя милостивое повеление, достиг лишь того, что по неосмотрительности оставил нож, использованный им при приготовлении лекарства, возле арестанта, и тот на другое утро нанес себе смертельный удар, ножом перерезав себе горло; многие пожелали истолковать это в неблагоприятном [для Карбонариуса] смысле, и особенно большие подозрения вызвало то, что Карбонариус, единственный из здешних лекарей, два-три раза в неделю направлялся князем Ромодановским в Новодевичий монастырь к царевне Софье по ее просьбе. Что, а возможно также и in odium religionis catholicae <ненависть к католичеству – лат поскольку его коллеги привержены кальвинистской и лютеранской сектам, способствовало discursus formirn формированию преднамеренных выводов – лат>, достаточных для сильнейшего предубеждения против Карбонариуса, однако он не может быть обвинен даже в самых малых изменнических помыслах. Царевич 3-го дня сего месяца отнят у царицы родной и любимой сестрой царя и, как говорят, его дальнейшее воспитание может быть доверено князю Борису Алексеевичу Голицыну. После того царицу, как говорят, строго расспрашивали о том, по каким причинам она не подчинялась неоднократно присылавшимся из Амстердама письменным царским повелениям удалиться в монастырь, или же кто-то ее удержал? Ее извинением и смиренным ответом было то, что она не исполнила с должным повиновением приказа удалиться в монастырь лишь потому, что хотела, чтобы несовершеннолетний царевич, дотоле вверенный ее материнской заботе, был отдан под присмотр, назначенный самим его вел. царем, а на нее впредь уже не возлагалась бы ответственность. Ей милостиво разрешено было назвать один из двух предложенных на выбор монастырей, и кроме того, не совершать постриг, не обрезать волосы, как это принято, и разрешалось носить светское платье; так что она незамедлительно, хотя и в сильнейшем огорчении, покинет дворец и отправится в суздальский монастырь⁸, за 36 миль отсюда. Царевну Софью, как говорят, отправят в другой, и, сказывают, она уже в третий раз затеянным мятежом так ожесточила и озлобила душу царя, что решение против нее принято бесповоротно.

Его царек, вел., услышав об этом едва ли вообразимом предательском покушении, сказал, что будет своей рукой казнить изменников в виду всего русского народа на построенных для сего помостах.

Между тем 10-го дня сего месяца из 300 приговоренных к повешению бунтовщиков 216, по-видимому, уже отвезли на маленьких московитских повозках и под охраной трех полков к месту последней казни, к вновь построенному эшафоту; при совершении правосудия его вел. не только лично прибыли верхом на коне, но также выслушали оглашение приговора, призвав слушать его всех стоявших в карауле солдат и простой народ. На этой казни столь многих приговоренных к смерти бунтовщиков должны были присутствовать также польский и датский посланники, генерал Лефорт, генерал Артемон и генерал-комиссар Carlowiz.

Накануне поздним вечером его царек, в. любезнейше и милостивейше через молодого Лефорта пригласил меня присутствовать на столь честном наказании. После исполнения приговора было устроено пышное угощение у генерала Лефорта, на котором по новому милостивейшему приглашению царя присутствовал я с находящимися здесь представителями короля и многими офицерами, и на которое несколько позднее его вел., прежде собственноручно казнив топором пятерых Perduellen, должен был вместе с некоторыми боярами прийти пешком; судя по внешнему виду, [царь] был вполне весел и выказывал милость всем присутствовавшим. Как говорят, завтра будет приведен в исполнение уже вынесенный приговор еще 500 бунтовщикам без ожидаемого помилования, часть их будет колесована, некоторых казнят топором, но большинство опять-таки повесят, и ни одному из остальных схваченных милости не будет.

Когда будет доведена до конца эта казнь, вызывающая опасения в городе как у знати, так и у простолюдинов, и проливающая много крови, его царск. вел. безотлагательно выполнят свое намерение поехать в Veronisch; при благоприятной погоде и не разбитой дороге царь, вероятно, направится далее, к Азову, чтобы на месте осмотреть укрепления и особенности дна планирующейся там морской гавани; его вел. выказывает сильнейшее желание улучшить ее состояние и не хочет слышать о предстоящих мирных переговорах с Портой. Напротив, все бояре, духовные и светские лица якобы истово этого желают и ежечасно молят о том Бога, однако, опасаясь высочайшей немилости, выказывают иное; как сообщили мне Лефорт и генерал-комиссар Карлович, папский нунций в Польше Дайса, на переговорах с царем в Замосце, твердо заверил, что страстное желание и святое намерение царя идти против турок будет донесено в письме его святейшеству папе и будет не только принято, но и таким образом, чтобы сотрудничать; что, когда и ваше имп. величество пожелают заключить мир с Портой, его святейшество папа несомненно поможет денежными средствами королю польскому и венецианцам, с тем чтобы эти два союзника самое меньшее еще год оставались с царем in foedere offensivo <в наступательном союзе – лат> и продолжающейся войне. Однако о последовавшем на 2-й день предложении и обещании папского нунция царь рассказал легату Головину, бывшему с Лефортом, и многим другим в своем окружении, добавив, что размышлять здесь много не приходится, так как все говорилось и решалось за вином, и есть большие сомнения в том, что сам папский нунций многое помнит – гораздо меньше того, что он осмелился бы написать папе; а так как он и de transitu <на пути – лат.> [из] р. р. Societatis Jesu⁹ через Сибирь и Персию в Китай много раз задерживался [при дворе] у царя, то, как говорят, царь теперь ответил ему неохотно, дескать, хотя он и согласен, что касается simpliciter <прямо – лат> его, но не может обещать безопасности, в случае если простой народ охватит преступная непримиримая ненависть к р. р. Societatis Jesu; этот ответ также стал известен в Вене П. Вольфу.

На сем остаюсь…

Москва, 17 октября 1698.

Дневник путешествия в Московию
И.-Г. Корб

Иоганн Георг Корб (1672–1741) родился в баварском городе Вюрцбурге, где и окончил университет. Очевидно, юный Корб выделялся своими способностями, так как вскоре после окончания университета был принят на ответственную дипломатическую должность в Москву – секретарем посольства императора Священной Римской империи.

Во главе посольства стоял Игнатий Христофор фон Гвариент. Это обстоятельство вызвало международный скандал, основанный на недоразумении.

Корб старательно и вполне объективно записывал свои впечатления. Он несколько даже простодушно фиксировал все, что видел. А поскольку это происходило сразу после возвращения Петра из Европы, в период большого стрелецкого розыска, то царь был раздражен и неуравновешен. Разумеется, некоторые сцены поражали простодушного немца, но он никак не комментировал происходящее. Возможно, такова была инструкция, данная ему многоопытным Гвариентом. Но и просто фиксация наблюдаемых Корбом сцен, как убедится читатель, была достаточно выразительна.

Помимо откровенных издевательств гневного царя над некоторыми весьма значительными персонами, Корб подробно описал массовые казни стрельцов и личное участие в них Петра. Этим содержание дневника отнюдь не исчерпывается. Корб с живым интересом наблюдал быт Москвы и придворного круга. Но стрелецкий розыск с его страшным финалом особенно его поразил, и, кроме описания в самом дневнике, Корб уделил ему специальное приложение.

Корб писал свой дневник на латыни. Поэтому для создания полноценного перевода издатель А. С. Суворин обратился к крупному ученому-античнику Александру Иустиновичу Малеину, который не только тщательно перевел текст, но и подробно его прокомментировал. «Дневник» вышел в свет в 1906 году и существенно отличался по уровню научной подготовки и точности перевода от первого издания 1867 года.

А. И. Малеин писал в предисловии: «Книга Корба была первым более обстоятельным сочинением, познакомившим Европу того времени не только с отдаленной Московией, о которой писали уже многие, но особенно с личностью ее молодого и энергичного государя. Желая сблизиться с Западом и приобщиться к его культуре, московское правительство, естественно, должно было дорожить европейским мнением, а поэтому книга, в которой описывались многие непривлекательные интимные стороны из жизни целого народа и его владыки, отнюдь не могла быть приятной ни царю, ни его приближенным. К этому надо прибавить и то почти болезненное самолюбие, с которым Московская Русь относилась к поддержке своей чести и достоинства среди иноземцев»[56]56
  Корб И. Г. Дневник путешествия в Московию. СПб, 1906. С. IV


[Закрыть].

Поэтому судьба книги, изданной при жизни Корба, была менее благополучной, чем изданной Сувориным.

Точное время издания в Австрии «Дневника путешествия в Московию» неизвестно, это произошло приблизительно в 1701 году. Таким образом, вышла она после катастрофы русской армии под Нарвой и падения престижа Московского государства в Европе.

После выхода книги и донесения о ней князя П. А. Голицына, исполнявшего в это время в Вене функции военного агента, московское правительство потребовало от венского двора запрета на ее распространение и на выпуск новых изданий. Поскольку Австрия была заинтересована в Москве как союзнике в борьбе с турками, то требование было удовлетворено. «Дневник путешествия в Московию» был изъят из продажи и никогда больше не переиздавался.

Между тем такой вполне патриотически настроенный историк, как Н. Г. Устрялов, настаивал на объективности Корба и «глубоком уважении к Петру».

Недоразумение, о котором было упомянуто, заключалось в том, что в Москве авторство дневника приписали главе посольства И.-Х. фон Гвариенту. Его объяснениям не поверили и категорически отказались принять его в качестве посла.

Мы можем оценить объективность сочинения Корба в контексте других публикуемых в настоящем издании источников. Сам Корб после возвращения из Москвы оставил дипломатическое поприще и сделал незаурядную государственную карьеру в Пфальц-Зульбахском герцогстве, где и умер в 1741 году в звании канцлера.

Публикуется по изданию: Корб И. Г. Дневник путешествия в Московию (1698–1699 гг.) СПб., 1906. Пер. и примеч. А. И. Малеина.

1698 год

Сентябрь

14. По случаю благополучного возвращения царя в католической церкви¹ пропет был при звуках тимпанов и труб гимн («Тебе Бога хвалим» и т. д.).

Его царское величество приказал пригласить на большой пир, устроенный на его средства генералом Лефортом, всех иностранных представителей, бояр и других лиц, выделяющихся достоинством своих должностей или пользующихся особым его расположением.

Так как датский посол неосторожно выдал на требование министерства² свою верительную грамоту, то он напрасно добивался у его царского величества отпускной аудиенции; все же он до такой степени вкрался в милость генерала Лефорта, что был допущен в его доме к целованию царской руки раньше, чем сесть за царский стол. Той же участи подвергся польский посол вследствие подобной же преждевременной выдачи верительной грамоты. Когда всякая надежда на аудиенцию для него исчезла, он просил по крайней мере допустить его к целованию руки; это желание его осуществилось в маленькой комнатке, где хранилась посуда в виде стаканов и кубков. Датский посол сильно гордился своею победою и хвастливо претендовал на высшее место, потому что ему раньше дарована была милость целования руки. <…>

19. 20. Представителям Польши и Дании было пожаловано царское угощение. Польский посол получил двадцать пять кушаний, а датский только двадцать два, причем каждому из них было дано, кроме того, по шести ведер разных напитков. Кажется, министерство хотело этим решить поднятый датским послом спор о первенстве перед польским, так как преимуществом польского посла было то, что он первый получил и почетное угощение, и большее количество кушаний. Больно было датскому послу, что он поставлен был ниже польского; не мог он перенести горя, что так далеко отстал от других разностью угощения.

Когда у патриарха спросили, почему царица все еще не заключена в монастырь и таким образом нарушено царское распоряжение, он свалил вину на других, которые осмелились обсуждать справедливость приказа. Его царское величество воспылал сильным негодованием по этому поводу и повелел своим солдатам посадить архимандрита и четырех попов, которых обвинял патриарх, на небольшие телеги (извозчичьи – Sboseck) и отвезти ночью в Преображенское. <…>

25. Полк Гордона привел для нового допроса мятежных стрельцов, которые до сих пор содержались под стражей в различных укрепленных местах в окрестности.

Далее в тайном совете было постановлено подвергать испытанию каждого из аптекарей, осматривать их свидетельства и оказавшихся пригодными оставлять в Москве, а остальных распределять по только что построенным кораблям.

26. 27. 28. Феодор Алексеевич Головин, бывший недавно вторым послом при цесарском дворе, устроил в честь его царского величества великолепное пиршество; для увеличения веселости были пущены в ход большие воинские орудия.

29. Сам царь допрашивал одного попа, участвовавшего в мятеже; все же тот ни в чем пока не сознался даже при угрозе дыбою.

30. Царевич посетил царя в Преображенском с любимейшею сестрою царя Наталией.

Октябрь

1. Пятнадцать из недавно приведенных и уличенных мятежников были подвергнуты колесованию, а затем те из них, которые остались в живых после этих мучений, были обезглавлены.

2. К нашему двору было прислано министерством двенадцать подвод, предназначенных для удобства гг. миссионеров и для перевозки их поклажи вплоть до границ Московии.

3. Царь поехал в Новодевичий Монастырь, чтобы подвергнуть допросу сестру свою Софью, заключенную в упомянутом монастыре. Общая молва обвиняет ее в недавней смуте, но говорят, что при первом взгляде их друг на друга у обоих градом хлынули слезы.

Так как уже вышеупомянутый поп упорно утверждал, что, насколько ему известно, все попы молились Богу за счастливое возвращение его царского величества, то он был подвергнут пытке; вынужденный острой ее болью, он признался, что воодушевлял упорство мятежников, хвалил их намерение и благословлял их начинания.

4. 5. Все друзья царицы призваны в Москву по неизвестной причине, но все же это считается дурным предзнаменованием, так как в городе распространился вполне определенный слух о расторжении брака с царицей.

Мятежников за упорное молчание подвергают пыткам неслыханной жестокости. Высеченных жесточайшим образом кнутами, их жарят на огне; опаленных секут снова, и после вторичного бичевания опять пускают в ход огонь. Таким образом чередуется московская пытка. Царь питает в душе такое недоверие к своим боярам, что, убежденный в том, что они ничего не делают справедливо, боится доверить им даже малую часть настоящего розыска. Мало того, он сам составляет допросные пункты, спрашивает виновных, доводит до сознания запирающихся, велит подвергать жестокой пытке особенно упорно хранящих молчание; с этой целью в Преображенском (месте этого в высшей степени строгого допроса) пылает ежедневно, как это всякий может видеть, по тридцати и боле костров.

6. 7. Гг. цесарские миссионеры Франц Ксаверий Лёффлер и Павел Иосиф Ярош, одаренные лисьими мхами, выехали на двенадцати подводах в Вену. Подполковник Карпаков <Колпаков> от жестокой и невыносимой пытки лишился способности говорить; поэтому он был поручен попечению царского врача с тем, чтобы быть вторично поднятым на дыбу, когда к нему вернутся чувства силою лекарств. Сегодня царь решил разжаловать всех тех, кого в его отсутствие воевода Шеин произвел в разные воинские чины, купленные теми за деньги. Молва о столь жестоких и ужасных пытках, производимых ежедневно, дошла до патриарха, который счел своим долгом обратить к кротости разгневанное сердце; он полагал, что наиболее пригодна для этой цели икона Пресвятой Девы, при взгляде на которую в дошедшую почти до озверения душу может проникнуть сознание человеческой участи и чувство естественной жалости; но проявление показного благочестия не могло изменить истинных основ правосудия, которыми его царское величество измерял огромность такого позорного деяния. Дело обстояло так, что о благе всей Московии приходилось заботиться мерами жестокости, а не благочестия. Впрочем, эта суровая расправа неудачно называется тиранией, так как иногда и для строгости существует справедливое основание, в особенности, если болезнь или неизлечимое гниение до такой степени усилились в членах государственного организма, что для общего оздоровления его не остается ничего другого кроме железа и огня, которыми больные члены отделяются от тела. Поэтому отповедь царя патриарху была вполне достойна его царского величия: «Зачем пришел ты сюда с иконой? Какая отрасль твоей должности призывает тебя в эти места? Уходи скорее и верни икону на место, посвященное поклонению ей. Знай, что я чту Бога и молюсь Пресвятой его Матери, может быть, усерднее тебя. Высшей своей обязанностью и долгом благочестия перед Богом я считаю охранять свой народ и публично карать преступления, клонящиеся к общей его гибели».

В этот же день одного московского певчего уличили в том, что четыре стрельца, виновные в оскорблении величества, тайно совещались в его доме; так как этот певчий был уже обвинен в другой измене, то его привлек к допросу сам царь в сопровождении князя Ромодановского и генерала Артемона <Автомона Михайловича Головина>.

Равным образом две постельницы пресветлейших сестер: Жукова – Марфы и Fiera <Вера> – Софьи были взяты в кремле самим царем и после угроз и нескольких ударов признались под пыткой, что ненависть, которую питают все москвитяне к генералу Лефорту и каждому немцу, была самой главной причиной преступного замысла. Природа создала большинство московитян такими варварами, что они не терпят доблести, внесенной иностранцами.

9. Царь восприял от купели первородного сына датского посла и дал ему имя Петра; совосприемниками были генерал Лефорт, генерал начальник стражи Карлович, датский поверенный Бауденан; из женщин: вдова покойного генерала Менезиуса, супруга полковника фон Блюмберга, Domicella Monsiana <девица Монс>. Во все время обряда его царское величество был весьма весел;

когда младенец, окропляемый святой водой, заплакал, он поцеловал его, милостиво принял табакерку, предложенную датским послом, и не погнушался обнять подарившего. Прибывшего туда вечером князя Бориса Алексеевича Голицына в знак особого расположения царь приветствовал поцелуем. Но, заметив, что фаворит его, Алексашка, танцует при сабле, он научил его обычаю снимать саблю пощечиной; силу удара достаточно показала кровь, обильно пролившаяся из носу. Та же комета коснулась бы и полковника фон Блюмберга, особенно за то, что он пренебрег царским наставлением и медлил снять саблю среди танцев. Но, когда тот стал усиленно просить о помиловании, царь отпустил ему его прегрешение. Через младшего Лефорта царь дал знать господину послу, что завтра он будет чинить расправу над мятежниками.

10. Царь сам покарал в Преображенском топором пять преступников за их злой умысел против него; при этом его окружали только его собственные солдаты, а из иностранцев не допустили никого. Двести тридцать других искупили свою вину повешением; зрителями этой ужасной трагедиии были царь, министры иностранных государей и московские вельможи, а также огромная толпа немцев.

Один стрелец, утверждавший, что генерал Лефорт подал повод к восстанию, был подвергнут допросу самим царем в присутствии Лефорта: царь спрашивал, знает ли он названного генерала, какими прегрешениями заслужил тот всеобщую ненависть, и признает ли стрелец действительными случайно возведенные на Лефорта преступления. Стрелец ответил так, что он не знает Лефорта и не может сказать, верно ли то, за что на него жаловались в народе. Он поверил письмам, да ему одному и нельзя было противиться общей жалобе всех. На дальнейший допрос царя, что сделал бы стрелец, если бы судьба помогла их начинаниям и если бы он захватил царя или самого Лефорта, преступник быстро возразил: «К чему ты об этом спрашиваешь? Сам можешь гораздо лучше сообразить это. Если бы счастье нас не покинуло и мы овладели бы Москвою, то, откинув подобные допросы, как излишние, расправились бы с боярами так, что всем было бы любо». Царь распорядился колесовать этого стрельца главным образом за то, что он осмелился назвать генерала Лефорта виновником царского путешествия.

Царь, облеченный в мантию в знак общественного траура, шел за гробом одного немецкого подполковника; за царем следовали четыре юноши из московской знати.

13. Наконец пятьсот стрельцов были избавлены от казни во внимание к их юному возрасту и слабости еще несозревшего рассудка; все-таки им были отрезаны носы и уши, и с этим вечным клеймом совершенного злодеяния они сосланы были в самые отдаленные из пограничных местностей³.

Постельница и наперсница всех тайн царевны Софьи, Вера, была подвергнута, при допросе ее царем, пытке; но, когда с нее сорвали платье и она, обнаженная, застонала под кнутами, обнаружилось, что она была беременна; на настоянии царя она призналась в преступной связи с неким певчим. Сознание в этом и многом другом, о чем ее спрашивали, освободило ее от дальнейших ударов.

14. Г. Франц Яковлевич Лефорт отпраздновал день своих именин великолепнейшим пиршеством, которое почтил своим присутствием царь с очень многими из бояр. Думный Емельян Игнатьевич Украинцев возбудил против себя за какую-то провинность царское негодование; встревоженный за свое колеблющееся благосостояние, он спустился до самой крайней степени унижения в мольбах о помиловании. Кроме того, все бояре, как бы сговорившись, каждый поочередно ходатайствовал за него; однако государь упорно от него отворачивался; наконец Лефорт, отозвав царя к окну, оправдал думного за денежное вознаграждение. Все же доселе не обнаружилось никаких признаков того, что царь вернул ему свое расположение.

15. 16. Упорное молчание главы мятежников Batska Girin <Васьки Зорина> не могло быть осилено самой острой болью от пытки, повторявшейся четыре раза; но при очной ставке со своим двадцатилетним слугою, которого он перехватил на границах Московии и насильно взял себе в услужение, Васька приступил к рассказу по порядку о своих провинностях. В этот вечер из Архангельской гавани прибыл вице-адмирал царского флота, голландец по происхождению.

17. Ходил упорный слух, что его царское величество сегодня вторично чинил всенародную расправу над несколькими преступниками. Непрерывно продолжавшиеся до сих пор жесточайшие пытки до такой степени истерзали подполковника Колпакова, что он одновременно утратил способность говорить и двигаться. Поэтому он был поручен искусству и особому попечению царского врача. Врач по небрежности оставил в тюрьме нож, которым, вероятно, он пользовался для приготовления лекарства. Колпаков пришел в негодование от того, что силою лекарств к нему, почти бездыханному, возвращаются жизненные силы только для того, чтобы вторично подвергнуть его новым и более жестоким мукам; поэтому он поднес нож к горлу, желая таким образом преградить себе путь к жизни и обрести смерть, могущую принести утешение и положить конец таким сильным страданиям, но у руки, почти уже преступной, не хватило сил, так как он оправился от этой раны и сегодня снова был подвергнут мучениям.

18. Царь обедал у генерала Лефорта.

19. Полковник Чамберс устроил роскошный пир, на котором был царь и очень много других гостей. Не знаю, что за вихрь омрачил радостное настроение, но его царское величество схватил господина Лефорта, поверг его на землю и топтал ногами. Кто ближе к огню, тот ближе и к пожару.

20. 21. Снова вокруг белой городской стены у каждых ворот ее были повешены двести тридцать преступников.

Сегодня царь решил выбрать из всех своих подданных: бояр, князей, офицеров, стольников, писцов, горожан и крестьян и отдельных общин по два человека с тем, чтобы предоставить собравшимся на правах Собора полную власть допросить, по его приказанию, Софью об ее преступных замыслах. Затем они должны были определить наказание, которого она заслужила, и всенародно объявить его⁴.

22. 23. Генерал Лефорт просил господина посла прислать ему кого-нибудь из своих чиновников, так как он <Лефорт> должен передать ему нечто по царскому приказу. К Лефорту послан был секретарь, которому тот объявил, что его царское величество решил отобедать у господина посла в ближайший воскресный день, но под тем непременным условием, чтобы не приглашать ни польского посла, ни цесарского пушечного дела полковника де Граге. Вторично несколько сотен мятежников повешены у белой московской стены.

24. 25. В эти дни приглашались гости и делались на широкую ногу приготовления того, что казалось необходимым для достойного приема будущего пресветлейшего гостя⁵.

26. Когда пробило десять часов, его царское величество приехал в тележке на роскошно устроенный пир; кто были остальные почетные гости, явствует из прилагаемого перечня: боярин Лев Кириллович Нарышкин, генерал Лефорт, князь Голицын, князь Апраксин, боярин Головин, датский посол, генерал Гордон, генерал Карлович, барон фон Блюмберг, родственник генерала Лефорта, полковник Чамберс, полковник Гордон, сын генерала Гордона, Адам Вейд, шведский поверенный Книппер, датский поверенный Бауденан, подполковник Менезиус, Эрхель, царские врачи Карбонари и Цоппот, вице-адмирал, полковой поп, царский фаворит Алексашка и, кроме того, много именитых москвитян. Женщины: госпожа Моне, ее дочь, вдова генерала Менезиуса с дочерью, генеральша Гордон, полковницы фон Блюмберг и Гордон с дочерью, полковница Чамберс и Duitte <Дюит>, госпожа Книппер, госпожа Бауденан, госпожа Palckin <Балк>, госпожа Colombin <Коломб>, супруга Адама Вейда, госпожа Эрхель, баронесса фон Боргсдорф, супруга Гваскони с дочерью, супруга господина de Rouel <де Руэль>, две дочери de Baltes <де Бальт>, дочь господина Келлермана, дочь господина de Hulst <ван дер Гюлста> Этот пир отличался изысканными произведениями кухни и драгоценностями погреба, изобилующего разными винами, ибо тут было токайское, красное будское, испанский сект, рейнское, французское красное, не то, которое обыкновенно называется мускат, разнообразный мед, различные сорта пива, а также, в довершение всего, неизбежная у московитян водка. Боярин Головин питает врожденное отвращение к салату и употреблению уксуса; царь велел полковнику Чамберсу возможно крепче сжать боярина и сам стал насильно запихивать ему в рот и нос салат и наливать уксус до тех пор, пока Головин сильно раскашлялся, и из носу у него хлынула кровь. Немного спустя у царя похолодел живот, и начались схватки в желудке; внезапная дрожь, пробегавшая по всем его членам, внушила опасение, не кроется ли тут какого злого замысла. Генерал Лефорт, особенно встревоженный нездоровьем государя, велит врачу Карбонари фон Бизенеггу пощупать пульс. Тот объяснил, что этот мимолетный озноб является следствием дурноты, и потребовал в качестве лекарства от болезни токайского вина, самый высокий сорт которого имелся на столе. Это удачное врачевание было приятно государю, и он не отложил надолго пользование столь целебным средством. Кроме того, он спросил у врача, почему тот решил продать жену. Врач, слегка засмеявшись, смело ответил: «Потому, что ты откладываешь уплату годового жалованья». Дело в том, что несколько дней тому назад Карбонари излагал свои стеснительные обстоятельства князю Ромодановскому и просил жалованья. На совет князя занять денег врач тотчас возразил, что, кроме жены, у него не остается никакого другого залога; но, если князь решится дать ему денег взаймы, то он готов ее заложить или продать. В общем, с лица его царского величества не сходило самое веселое выражение, что являлось признаком его внутренняго удовольствия.

27. Вышеназванные две постельницы зарыты живыми в землю, если только следует доверять распространенной молве. Все бояре и вельможи, присутствовавшее на совещании, на котором решено было бороться с мятежными стрельцами, были призваны сегодня к новому судилищу: перед каждым из них поставлено было по одному осужденному, и всякому нужно было привести в исполнение топором произнесенный им приговор. Князь Ромодановский, бывший до мятежа начальником четырех полков, по настоянию его величества, поверг на землю одним и тем же лезвием четырех стрельцов; более жестокий Алексашка хвастался, что отрубил двадцать голов; Голицын был несчастлив, так как неудачным ударом значительно усилил страдания осужденного. 330 человек были выведены за раз и вместе для смертельного удара топором, и все они обагрили широкое пространство открытой равнины своей, если и гражданской, то во всяком случае преступной кровью.