Текст книги "Стандарты справедливого правосудия. Международные и национальные практики"

В связи с распространением на Россию юрисдикции ЕСПЧ проблема оптимизации сроков судебного разбирательства привлекает к себе особое внимание, в том числе на высшем государственном уровне.

Необходимость изменения целей и концепции реформ, направленных на оптимизацию сроков рассмотрения дел

Прежде всего необходимо изменить цель осуществляемых в данной области реформ. Сегодня она формулируется как «ускорение рассмотрения споров судами», «сокращение сроков рассмотрения дел» или «обеспечение рассмотрения дел в установленные законом сроки». С точки зрения обеспечения баланса критериев качества правосудия, а именно полноты рассмотрения дела, правильности и обоснованности выносимого решения и продолжительности судебного разбирательства, более оправданным является рассмотрение каждого дела в течение такого срока, который учитывал бы индивидуальные особенности дела и обеспечивал бы полное и всестороннее изучение всех его обстоятельств. Лишь при этом условии возможно говорить об эффективности правосудия не только по форме, но и по существу, поскольку одно лишь стремление любой ценой сократить сроки судебного разбирательства, как показывает в том числе предшествующий исторический опыт, неизбежно приводит к конфликту качественных и количественных параметров правосудия.

Названной цели должен соответствовать концептуальный подход к регламентации сроков рассмотрения гражданских дел. Выше было показано, что сегодня в мировой процессуальной науке существует два таких основных подхода, основанных на признании срока судебного разбирательства одним из неотъемлемых критериев качества последнего. Но при этом в соответствии с одним подходом объективно необходимая продолжительность судебного разбирательства определяется индивидуально для каждого конкретного дела на основе принципа соразмерности, позволяющего затратить на рассмотрение дела такое количество ресурсов (в том числе временных), которое оправдано его сложностью, составом субъектов процессуальных отношений и надлежащих доказательств, а также его социальной значимостью (этот подход в общем виде отражен в требовании разумного срока судебного разбирательства). Второй подход предполагает установление сроков рассмотрения дел в самом законе, с небольшой дифференциацией для различных видов судопроизводства и дел с различной родовой подсудностью, изначально без учета индивидуальных особенностей дела, но с возможностью «приостанавливать» исчисление срока в тех случаях, когда эти особенности требуют совершения каких-либо дополнительных действий (повторный вызов сторон, истребование доказательств, изменение субъектного состава и т. д.). При этом соблюдение сроков судьей, рассматривающим дело, фактически стимулируется возможностью дисциплинарных санкций за их нарушение.

В пользу перехода российской правовой системы к концепции разумного срока судебного разбирательства говорят несколько соображений.

Прежде всего, обеспечение внутригосударственных средств правовой защиты от нарушения разумного срока, предусмотренного статьей 6 Конвенции о защите прав человека и основных свобод, уже предполагает введение данного понятия и обосновывающей его концепции в правовой оборот. Очевидно, что одновременное существование и применение в законе двух таких понятий, как разумный срок и установленный законом срок рассмотрения дела, вряд ли возможно. Если нарушение установленных законом сроков само по себе не означает нарушения разумного срока, эти сроки не могут быть содержательно значимыми. Следовательно, целесообразно ли сохранять их в российском судопроизводстве?

Преимущества концепции разумного срока разбирательства в отличие от установленного законом

Вторым соображением в пользу перехода к концепции разумного срока судебного разбирательства является уже отмеченная выше необходимость обеспечения баланса между такими важнейшими параметрами правосудия, как вынесение правильного и обоснованного решения и быстрота (оперативность) разрешения спора. С одной стороны, дело не должно рассматриваться бесконечно долго, с отсутствием временных ограничений на представление доказательств сторонами, но с другой – стремление суда во что бы то ни стало уложиться в предусмотренные законом временные границы, невзирая на объем вопросов и доказательств, которые ему предстоит рассмотреть, может существенно снижать качество судебного разбирательства. Не говоря уже о том, что фактическое применение дисциплинарных санкций за несоблюдение установленных законом сроков негативно отражается на независимости судей.

Выбор критерия разумного срока как определяющего допустимую продолжительность судебного разбирательства также будет способствовать выявлению реальной картины длительности рассмотрения гражданских дел, поскольку при оценке разумности срока – согласно практике Европейского суда по правам человека – принимается во внимание именно фактическая календарная продолжительность процесса.

Изменение роли суда в контроле за продолжительностью судебного процесса

Принятие в качестве концептуальной основы регулирования сроков судебного разбирательства требования разумного срока рассмотрения дела потребует пересмотра сложившихся подходов к роли суда и его полномочиям по управлению ходом движения дела исходя из индивидуальных особенностей последнего.

В отсутствие у суда четкого ориентира в виде срока, установленного законом, он должен будет определять этот срок самостоятельно, и, таким образом, при дифференцированном подходе к срокам рассмотрения дел от суда потребуются дополнительные усилия по оценке обстоятельств дела в целях прогнозирования графика его рассмотрения. Отдельные полномочия суда по контролю за ходом судебного разбирательства вытекают из положений процессуальных кодексов и реализуются в судебной практике (особенно это справедливо для арбитражных судов). Например, можно рассматривать в качестве контрольного полномочия указание суда в определении о назначении предварительного судебного заседания на необходимость представления сторонами определенных документов и обязательность явки в судебное заседание. Иногда в таких определениях указывается и на возможность наложения штрафа за невыполнение предписаний суда. Конечно, применение подобных мер не может противоречить принципу диспозитивности, не должно приводить к неоправданным ограничениям автономии воли сторон. Задача процессуальной науки и практики состоит и в том, чтобы, руководствуясь объективными потребностями, находить баланс при решении таких задач. Пока ресурсное обеспечение судебной системы этому не способствует. В условиях, когда за половину рабочего дня (с 9 до 14 часов) судья должен рассмотреть более 90 дел (такие списки судебных дел приходилось видеть, например, в Арбитражном суде Санкт-Петербурга и Ленинградской области), поиск мер, позволяющих судье максимально сокращать продолжительность рассмотрения дел, становится вопросом выживания для судебной системы в целом и отдельных ее представителей.

Существующие в законе и сложившиеся в практике полномочия суда по управлению ходом движения дела требуют систематизации и расширения, в том числе на основе изучения опыта стран, таких, например, как Англия и Франция, где уже успешно работают различные процедуры составления графиков движения дел с различной степенью наполнения их планируемыми процессуальными действиями.

Перераспределение активности суда и сторон в целях обеспечения разумного срока разбирательства

В современных процессуальных системах обеспечение разумного срока судебного разбирательства связано также с определенным перераспределением активности между судом и сторонами. Сравнительно-правовой анализ демонстрирует тенденцию установления во многих системах модели, в соответствии с которой суд контролирует и регулирует поступательное движение дела, в то время как стороны определяют предмет рассмотрения дела и его пределы. В результате усиливается конвергенция процессуальных систем. В системах общего права, изначально отличавшихся доминирующей ролью сторон в процессе, все больше внимания уделяется роли суда в управлении ходом судебного разбирательства. При этом на судью возлагается ответственность за организацию процедуры судебного разбирательства в соответствии с особенностями конкретного дела для обеспечения ее максимальной эффективности. В то же время страны континентального права не только подтверждают свою приверженность состязательному процессу, но и придают ему новые черты, заимствуя типичные для стран общего права институты, такие как перекрестный допрос, свидетели-эксперты, раскрытие доказательств и др.[178]178
  См.: Trocker N., Varano V. Concluding remarks // The Reforms of Civil Procedure in Comparative Perspective. Р. 244.


[Закрыть]

Безусловно, решение проблемы сроков рассмотрения дел невозможно без принятия мер общего характера, направленных на развитие внесудебных способов защиты права и примирительных процедур, на уменьшение нагрузки судей, улучшение технологического и информационного обеспечения судопроизводства и др.[179]179
  В частности, в выступлении председателя ВАС РФ 21 сентября 2009 года были названы следующие меры, направленные на уменьшение количества дел, поступающих в арбитражные суды, и усовершенствование процедуры рассмотрения споров: развитие упрощенного производства; противодействие злоупотреблению процессуальными правами; сокращение возможностей обжалования судебных решений по делам незначительного характера; ограничение судебного контроля над решениями налоговых органов о взыскании недоимок, штрафов и пеней по налоговым платежам; стимулирование внесудебного разрешения споров (http://arbitr.ru/press-centr/news/24663.html).


[Закрыть] Однако необходимо определить и те точки, в которых возможно развитие уже существующего потенциала процессуальных норм и судебной системы, что также может способствовать оптимизации деятельности суда.

Управление движением дела

Усиление роли суда в осуществлении контроля за ходом движения дела может предотвратить многие нарушения разумного срока судебного разбирательства, которые, по заключению Европейского суда[180]180
  См., в частности, постановления ЕСПЧ по делам «Marchenko v. Russia» от 5 октября 2006 года, «Glazkov v. Russia» от 12 октября 2006 года, «Volovich v. Russia» от 5 октября 2010 года и др.


[Закрыть], являются следствием ненадлежащей организации процесса и отсутствия должного руководства движением дела со стороны суда и обусловлены в том числе непринятием адекватных дисциплинирующих мер в отношении ответчиков, в первую очередь государственных органов, в связи с неоднократной неявкой их представителей в судебное заседание; непредставлением отзывов и иных затребованных судом документов; непринятием мер по устранению задержек в проведении экспертизы и т. д.

Отдельные элементы системы управления движением дела, которая получила в современной процессуальной науке название case-management и активно используется в процессуальных системах как общего, так и континентального права, появились в российском, французском и германском судопроизводстве уже во второй половине XIX века[181]181
  См.: Виноградова Е.А. Процессуальные сроки и истина… С. 30.


[Закрыть]. В современной же российской процессуальной науке комплексному исследованию системы управления движением судебного дела посвящены лишь работы Л.А. Прокудиной (в том числе в соавторстве с Дж. Сесил), представившей обзор основных характеристик системы управления движением дела в США, а также исследование перспектив внедрения системы управления движением дела в низовом звене арбитражных судов РФ, проведенное в 2002 году[182]182
  См.: Прокудина Л.А., Сесил Дж. С. Система управления движением дела – фактор повышения эффективности отправления правосудия // Вестник ВАС РФ. 2003. № 10. С. 157–172; Прокудина Л.А. Перспективы использования в российских судах системы управления движением дела // Заметки о современном гражданском и арбитражном процессуальном праве. С. 115–127.


[Закрыть]. В этом исследовании управление движением дела рассматривается не только как фактор, позволяющий минимизировать задержки в ходе процесса или избежать их, но и как концептуальная основа организации управления деятельностью суда в целом, так как полномочия суда по управлению движением дела служат реализации его основной задачи – своевременному отправлению правосудия[183]183
  См.: Прокудина Л.А., Сесил Дж. С. Система управления движением дела… С. 158.


[Закрыть].

Кроме того, усиление контроля суда за ходом судебного разбирательства должно сопровождаться повышением ответственности сторон за нарушение своих процессуальных обязанностей, что обусловливает модернизацию концепции гражданско-правовой ответственности и теоретическую разработку проблемы злоупотребления процессуальными правами[184]184
  Об этом см., в частности: Юдин А.В. Злоупотребление процессуальными правами в гражданском судопроизводстве. СПб.: Изд-во СПбГУ, 2005; Гражданское процессуальное правонарушение и ответственность. СПб.: Изд-во СПбГУ, 2009.


[Закрыть].

§ 5. Неисполнение судебных решений

Толкование статьи 6 Конвенции как включающей исполнение судебных решений в право на суд

Самый большой блок нарушений статьи 6 Конвенции со стороны России связан с неисполнением судебных решений внутригосударственных судов, вынесенных в пользу заявителей. В большинстве случаев это решения по искам против государства или его публичных агентов. Жалобы данной категории составляют 35 % всех российских жалоб, зарегистрированных Судом[185]185
  См.: Ковлер А.И. Постановления, принятые Европейским судом по правам человека в отношении Российской Федерации в 2009 году // Российское правосудие. 2010. № 2 (46). С. 4.


[Закрыть].

В своей практике Суд исходит из понимания права на исполнение судебных решений как неотъемлемого элемента «права на суд» по смыслу статьи 6 Конвенции. Основные концептуальные подходы к данному вопросу были сформулированы Судом в постановлениях по делу «Di Pede v. Italy» от 26 сентября 1996 года, когда Суд прямо указал, что исполнительное производство должно рассматриваться как второй этап судебного разбирательства (п. 24), и по делу «Hornsby v. Greece» от 19 марта 1997 года.

В последнем дана следующая развернутая характеристика права на исполнение судебного решения:

«34. Суд вновь напоминает, что пункт 1 статьи 6 Конвенции закрепляет за каждым право обращаться в суд в случае любого спора о его гражданских правах и обязанностях; таким образом, она заключает в себе «право на суд», одним из аспектов которого является право на доступ к правосудию, представляющее собой право возбуждать исковое производство в судах по вопросам гражданско-правового характера. Однако такое право было бы иллюзорным, если бы правовая система государства – участника Европейской Конвенции допускала, чтобы судебное решение, вступившее в законную силу и обязательное к исполнению, оставалось недействующим в отношении одной стороны в ущерб ее интересам. Немыслимо, чтобы пункт 1 статьи 6 Конвенции, детально описывая процессуальные гарантии сторон – справедливое, публичное и проводимое в разумный срок разбирательство, не предусматривал бы защиты процесса исполнения судебных решений; толкование статьи 6 Конвенции исключительно в рамках обеспечения лишь права на обращение в суд и порядка судебного разбирательства, вероятней всего, привело бы к ситуациям, несовместимым с принципом верховенства права, который государства – участники Европейской Конвенции обязались соблюдать, подписав Конвенцию. Исполнение судебного решения, принятого любым судом, должно, таким образом, рассматриваться как составляющая «судебного разбирательства» по смыслу статьи 6 Конвенции…».

Данный вывод Суда, безусловно, имеет огромное значение для обоснования соотношения исполнения судебного решения со стадиями собственно гражданского судопроизводства[186]186
  Различные точки зрения по данному вопросу широко представлены в российской правовой литературе. Подробный их обзор дал, в частности, С.Ф. Афанасьев. См.: Афанасьев С.Ф. Указ. соч. С. 288–299.


[Закрыть]. Отнесение же права на исполнение судебного решения к сфере регулирования статьи 6 преследовало сугубо практические, а не теоретические цели, а именно обеспечение, в рамках предоставленного Конвенцией инструментария, конечного результата правосудия – восстановления нарушенных прав, без которого правосудие немыслимо. Эта позиция Суда, разумеется, не лишает стадию исполнения всех присущих ей самостоятельных признаков, в первую очередь связанных с иным субъектным составом правоотношений, возникающих в ходе исполнения. Однако для целей правового регулирования важен вывод о распространении на исполнение судебных решений общих стандартов статьи 6 Конвенции, в том числе в части разумного срока исполнения, и признание обязательства государства в рамках данной статьи обеспечить реальный результат правосудия.

В деле «Di-Pede v. Italy» Суд прямо указал, что он не включается в теоретическую дискуссию (ведущуюся в итальянской доктрине) относительно того, является ли исполнительное производство самостоятельным процессом или же частью судопроизводства. По смыслу высказываний Суда для него является важным, было ли реализовано право заявителя, установленное судебным решением, и тем самым каков был реальный, практический результат судебного процесса (см. п. 22 постановления по делу «Di-Pede v. Italy»).

Дело по жалобе «Burdov v. Russia»

Первым российским делом, касающимся неисполнения судебных решений, стало дело по жалобе гражданина Бурдова против России (постановление от 7 мая 2002 года), связанной с тем, что решение, вынесенное российскими судами по иску заявителя о взыскании компенсации вреда здоровью, причиненного в результате участия заявителя в ликвидации последствий аварии на Чернобыльской АЭС, не исполнялось российскими властями (органами социальной защиты населения) в связи с отсутствием финансирования.

В данном деле Европейский суд применил ранее сформулированные им в постановлении по делу «Hornsby v. Greece» подходы, касающиеся исполнения судебных решений как неотъемлемого элемента права на суд и обеспечения процесса исполнения в рамках процессуальных гарантий, предоставляемых статьей 6.

Недопустимость оправдания неисполнения решения суда отсутствием ресурсов

Еще один важный вывод Суда в данном постановлении касается возможности оправдать неисполнение судебного решения, вынесенного против государства (или муниципального образования), отсутствием финансирования (бюджетных средств) для его исполнения. В этом вопросе Суд сослался на постановление Большой палаты Европейского суда по делу «Immobiliare Saffi v. Italy»), указав следующее: «35. Орган государства-ответчика не волен ссылаться на недостаточное финансирование в оправдание неуплаты долга, установленного решением суда. Предполагается, что та или иная задержка исполнения судебного решения при определенных обстоятельствах может быть оправдана. Однако задержка не может быть такой, что она нарушала бы саму суть права, гарантируемого пунктом 1 статьи 6 Конвенции…»[187]187
  Перевод на русский язык: СПС «Консультант-Плюс».


[Закрыть].

Этот вывод был подтвержден и в последующей практике Суда: «Государственный орган не может ссылаться на отсутствие средств или других ресурсов, таких как жилье, в качестве основания для невыплаты присужденного долга (Malinovsky v. Russia; Plotnikov v. Russia); это также касается и трудностей, которые испытывают государственные правоприменительные органы, и сложности бюджетных взаимоотношений (Vasserman v. Russia)»[188]188
  Перевод на русский язык: Аппарат Уполномоченного РФ при ЕСПЧ… Цит. по: «Mizuik v. Russia», постановление от 12 апреля 2007 года.


[Закрыть].

Подтвержденное судебным решением право требования как право на уважение собственности

В российских делах данной категории начиная с «дела Бурдова» Суд, как правило, наряду с нарушением статьи 6 Конвенции констатирует также нарушение статьи 1 Протокола № 1 к Конвенции, гарантирующей право лица на уважение своей собственности. В данном случае право требования, установленное судебным решением, рассматривается Судом как имущество, на что Суд также указал в постановлении по «делу Бурдова» со ссылкой на базовый прецедент по этому вопросу – постановление Европейского суда по делу «Stran Greek Refineries and Stratis Andreadis v. Greece» от 9 декабря 1994 года: «40. Суд вновь напоминает, что «требование» может пониматься как «собственность» по смыслу статьи 1 Протокола № 1 к Конвенции в случае, если в достаточной мере установлено, что оно может быть юридически реализовано…»[189]189
  Перевод на русский язык: СПС «Консультант-Плюс».


[Закрыть].

Соответственно, Суд признает длящееся неисполнение судебного решения, вынесенного в пользу заявителя, нарушением права на доступ к суду и препятствием к получению заявителем причитающегося ему имущества, на получение которого он обоснованно рассчитывал; такая позиция была воспроизведена в делах «Vasserman v. Russia», «Gerasimova v. Russia», «Gizzatova v. Russia» и многих других.

Общие черты российских дел о неисполнении судебных решений

Практика Суда по данной категории российских дел на редкость монолитна, что объясняется чрезвычайной схожестью фактических обстоятельств этих дел. Как правило, позиция Суда, которая была сформулирована в самых первых постановлениях по делам данной категории – «Burdov v. Russia», «Vasserman v. Russia» и др., здесь не подвергается какой-либо значительной корректировке от решения к решению. Поэтому в постановлениях по указанным делам чаще всего Суд констатирует нарушение статьи 6 и статьи 1 Протокола № 1 к Конвенции, указывая, что «правительство не предоставило никаких объяснений или аргументов, которые могли бы убедить его принять другое решение в данном деле» (см., например, среди многих других постановления по жалобам «Korolev v. Russia» и «Miziuk v. Russia» от 12 апреля 2007 года, «Stivich v. Russia» от 31 июля 2007 года).

Что касается фактической стороны указанных дел, то в подавляющем большинстве из них речь идет о неисполнении судебных решений, вынесенных по искам против государства или иных публичных образований. Сам факт наличия такого большого количества дел, в которых неисполнение решений происходит по вине самого государства в лице его органов или иных публичных субъектов, является именно российской особенностью (возможно, присущей до некоторой степени также практике некоторых стран Восточной Европы).

Государство и его агенты – бюджетные учреждения, муниципальные образования – как субъекты неисполнения судебных решений

Пристальное внимание Суда к неисполнению решений, вынесенных против государства, объясняется тем, что страны, подписавшие Конвенцию, несут особую ответственность за исполнение своих обязательств, предусмотренных статьей 6. Если субъектом неисполнения выступает само государство, против которого вынесено решение, то это с точки зрения Суда усиливает негативный аспект последствий такого неисполнения для заявителя, поскольку подрывает доверие к государству. Таким образом, в повышенной требовательности Суда к государству, четко прослеживающейся в делах данной категории, проявляется особая защитная философия Конвенции в отношении индивида.

Необходимо отметить, что Европейский суд рассматривает ответственность России как государства – ответчика по данным делам чрезвычайно широко, устанавливая эту ответственность за неисполнение решений не только собственно государственными органами (министерствами, ведомствами и т. д.), но и муниципальными образованиями, бюджетными и казенными предприятиями и учреждениями.

Согласно позиции Суда государство как ответчик по судебным решениям выступает не только в лице казны или государственных органов, но и в лице субъектов, не являющихся с точки зрения права государственными, но рассматриваемых Судом как агенты государства, выполняющие публичные функции (см., в частности, постановления ЕСПЧ по делам «Bakharev v. Russia» от 19 июля 2007 года – о неисполнении судебного решения по иску к администрации муниципального образования о предоставлении жилого помещения; «Yavorivskaya v. Russia» от 21 июля 2005 года – о длительном неисполнении судебного решения по иску к муниципальной больнице о взыскании компенсации вреда, причиненного ненадлежащим лечением; «Ayrapetyan v. Russia» от 14 июня 2007 года – о неисполнении судебного решения по иску к командованию воинской части о выплате задолженности; «Vydrina v. Russia» от 29 марта 2007 года – о длительном неисполнении судебного решения по иску к органам муниципального образования о выплате пособия на ребенка; «Korolev v. Russia» от 12 апреля 2007 года – о длительном неисполнении судебного решения по иску к отделу связи Уральского военного округа о взыскании денежных средств). В указанных и многих других делах ЕСПЧ пришел к выводу, что именно государство несет ответственность за неисполнение судебных решений публичными субъектами.

Данная позиция Суда последовательно прослеживается в его практике. В постановлении по делу «Kletzkova v. Russia» от 12 апреля 2007 года отмечается: «Власти РФ не продемонстрировали, что муниципальное предприятие пользовалось достаточной институциональной и оперативной независимостью от государства, чтобы последнее не несло ответственность за его действия или бездействие в соответствии с Конвенцией (“Mikhailenko and Others v. Ukraine”; “Lisiansky v. Ukraine”)»[190]190
  Перевод на русский язык: Аппарат Уполномоченного РФ при ЕСПЧ.


[Закрыть].

Аналогичную позицию Европейский суд подтвердил и в постановлении «Grigoriev and Kakaurova v. Russia» от 14 апреля 2007 года, сочтя, что государство должно нести ответственность за долги ФГУП «Восток»: «Суд заново повторяет, что государство несет ответственность за принадлежащие органам местного самоуправления организации в том смысле, что они управляются государственными законами и исполняют государственные функции, возложенные на них (“Gerasimova v. Russia”). Унитарные предприятия, такие как муниципальное предприятие по техническому обслуживанию, не обладают достаточной институциональной и оперативной независимостью от государства (“Grigoriev and Kakaurova v. Russia”)»[191]191
  Перевод на русский язык: Аппарат Уполномоченного РФ при ЕСПЧ. Цит. по: «Liatzkaya v. Russia», постановление от 18 сентября 2008 года.


[Закрыть].

Постановление по делу «Zhuk v. Russia» от 14 ноября 2008 года: «Правительство снимает с себя всякую ответственность… если речь идет о долгах муниципальных предприятий, поскольку владелец муниципального предприятия отвечает за долги предприятия только тогда, когда оно обанкротилось в результате действий государства. Суд отмечает, что Правительство не доказало того, что муниципальное предприятие пользовалось достаточной учрежденческой и рабочей независимостью от его владельца, чтобы государство не несло ответственности по Конвенции за свои действия или бездействие»[192]192
  Перевод на русский язык: Аппарат Уполномоченного РФ при ЕСПЧ.


[Закрыть].

В этих и многих других делах ЕСПЧ пришел к выводу, что именно государство несет ответственность за неисполнение судебных решений публичными субъектами. Так, в деле «Yavorivskaya v. Russia» ЕСПЧ указал, что «муниципальные учреждения являются публичными организациями в том отношении, что их деятельность регулируется нормами публичного права и они осуществляют общественно значимые функции, которыми они наделены в соответствии с Конституцией Российской Федерации и другими нормативными правовыми актами», и напомнил, что понятие «государственная организация» распространяется не только на центральные органы государственной власти. В государствах с децентрализованной системой управления данное понятие распространяется на любые органы власти, которые осуществляют общественно значимые функции (см. решение по делу «Gerasimova v. Russia», постановления по делу «Zhovner v. Ukraine», «Piven v. Ukraine» и др.).

Возложение на государство ответственности за неисполнение судебных решений публичными субъектами, не являющимися органами государства, но финансируемыми из бюджетных средств, в подобных случаях обусловливается Судом еще и тем, что в соответствии с нормами Бюджетного кодекса РФ взыскание на средства бюджетов всех уровней выведено из сферы принудительного исполнения, что предполагает совпадение должника и лица, ответственного за исполнение. Таким образом, государство несет ответственность за ненадлежащую организацию процедуры исполнения.

Отличие российского подхода, не признающего государственную ответственность за действия других субъектов публичной власти, от позиции ЕСПЧ

Для российской правовой системы такая позиция была весьма необычной, поскольку, в силу устоявшихся в российском праве подходов, государство не несет ответственности за действия субъектов, не входящих в структуру органов государственной власти. Так, в соответствии со статьей 12 Конституции РФ органы местного самоуправления не входят в систему органов государственной власти. Российское гражданское право дифференцирует ответственность за вред, причиненный органами государственной власти и органами местного самоуправления: в зависимости от причинителя вреда последний возмещается за счет соответственно казны Российской Федерации, казны субъекта РФ или казны муниципального образования. Европейский суд, однако, не вдается в детали дифференциации статуса того или иного органа, результатом действий (бездействия) которых явилось нарушение Конвенции, и возлагает эту ответственность на государство как субъекта обязательств по Конвенции.

Еще интереснее обстоит дело с ответственностью за неисполнение судебных решений, вынесенных против государственных и муниципальных унитарных предприятий. Основы правового статуса этих лиц и их взаимоотношений с собственником переданного имущества устанавливаются Гражданским кодексом РФ. В соответствии с п. 7 статьи 114 ГК РФ собственник имущества, основанного на праве хозяйственного ведения, не отвечает по обязательствам предприятия, за исключением случаев, предусмотренных п. 3 статьи 56 ГК РФ (т. е. в случае банкротства предприятия, вызванного обязательными указаниями собственника). Согласно п. 5 статьи 115 Кодекса собственник имущества казенного предприятия несет субсидиарную ответственность по обязательствам такого предприятия при недостаточности его имущества.

Как видно из практики Суда по российским делам данной категории, подобные нюансы российского правового регулирования его не смущают и Суд исходит из общего принципа ответственности государства за исполнение судебных решений теми субъектами, которые находятся в организационной и финансовой зависимости от него.

Неответственность государства за невозможность взысканий по судебному решению с субъектов частного права

Совершенно иной подход у Суда к ситуациям неисполнения судебных решений в отношении частных компаний. Согласно его практике ответственность государства в этих случаях сводится только к надлежащей организации процедуры принудительного исполнения, но при этом государство не может нести ответственность за невозможность взыскания, присужденного судебным решением, с частноправовых субъектов.

«В отношении же неисполнения решения, вынесенного в отношении частной компании (закрытого акционерного общества), Суд указал, что неплатежеспособность ЗАО не может повлечь за собой ответственность государства в отношении Конвенции и протоколов к ней, оно может быть привлечено к ответственности только в результате действий или бездействия председателя ликвидационной комиссии или представителя, назначенного судом» (решение о приемлемости жалобы «Shestakov v. Russia» от 18 июня 2002 года).

Суд указал также, что какой бы то ни было недостаток в действиях участвующих в исполнительном производстве органов, выявленный национальными судебными органами, не является достаточным для того, чтобы констатировать нарушение Конвенции. Для такой констатации действие или упущение, которое может быть вменено в вину государству, должно было существенным образом негативно повлиять на исполнительное производство в целом (решение о приемлемости жалобы «Krivonogova v. Russia» от 1 апреля 2004 года)[193]193
  Перевод на русский язык: СПС «Консультант-Плюс».


[Закрыть].

В более поздних делах, в частности в деле «Bobrova v. Russia», Суд отметил, что согласно Конвенции государство не отвечает по долгам частных компаний и не ответственно за долги частных лиц. Принцип своевременного исполнения судебного решения не может быть интерпретирован как принцип, обязывающий государство исполнить судебное решение вместо частного лица в случае банкротства последнего. По таким делам обязательство государства должно быть реализовано посредством представления заявителю возможности требовать от службы судебных приставов исполнения судебного решения, принятого в его пользу. То обстоятельство, что по настоящему делу судебный пристав был безуспешен, не свидетельствует о нарушении Конвенции (п. 16 постановления от 17 ноября 2005 года), Указанная позиция была подтверждена также в постановлении по делу «Reibah v. Russia» от 29 сентября 2005 года и в постановлении по делу «Liudmila Smirnova v. Russia» от 3 июля 2008 года.