Текст книги "Лев Толстой в зеркале психологии"

– Жизнь можно представить как эволюционно-инволюционный поток, имеющий начальную и конечную точки, а также промежуточные этапы развития, зависящие от смены возрастов и относительно независимые от них. В какой точке этого долгого пути может возникнуть просветление?

– Я редко, и то большей частью в последний период своего творчества, приводил того или иного героя к его последнему состоянию. Как правило, мой герой – человек, все время ищущий себя, желающий уяснить свою собственную сущность, которая оказывается почти неуловимой для него, так как всякую минуту делается иной, хотя и остается той же самой.

– Нравственные ломки возникают в периоды утраты контроля воли, рассудка, что вызывает чувство вины?

– Человек может только двояко судить о себе: считать себя совсем правым или совсем виноватым. Считает себя совсем правым тот, кто не хочет изменять своей жизни и разум свой употребляет на оправдание того, что было. Считает себя виноватым тот, кто хочет совершенствоваться и разум свой употребляет на познание того, что должно быть.

– И подчиниться неизбежному? Измениться, исходя из ситуации?

– Да ведь нельзя же всегда оставаться одинаковыми. Надобно когда-нибудь и перемениться.

– Каждый период заканчивается окончательно и бесповоротно?

– Нет. Иногда в рамках одного периода возникают отголоски предыдущего. Например, на Катюшу Маслову находили периоды, в которые она лукаво и лениво улыбалась и как будто забывала все, что прежде считала истиной. Ей было просто весело и хотелось жить.

– Как поддерживать уверенность в себе в процессе совершенствования?

– Для успешности усилия надо поступить так, как будто ты уже имеешь те чувства, которые желал бы иметь.

– Но здесь возможны трагические ошибки…

– Да. Например, себялюбие, то есть когда любишь себя больше всего. Это – и величайшее заблуждение и высшее совершенство. Заблуждение, когда любишь больше всего свою личность, и высшее совершенство, когда любишь больше всего то духовное начало, которое живет и проявляется в тебе.

– Вы утверждаете, что человеческая жизнь человеку не принадлежит. Он лишь на некоторое время является ее носителем. Как же в таком случае можно решиться изменить ее?

– Нельзя спрашивать: переменить ли жизнь? Переменить надо жизнь только тогда, когда нельзя не переменять. И тогда нечего спрашивать. А для того, чтобы прийти в такое положение, надо внутренне, духовно измениться.

– Замкнутый круг получается. Как войти в него?

– Верить в Бога. Если только душа человека чиста, то Бог поселяется в ней.

– Человек обнаруживает в себе и в других частичку Бога, уясняет единство и целостность всего существующего на Земле. Именно это осознание выступает у вас критерием завершенности процесса вхождения в человечество?

– Зачем нужно, чтобы мы совершенствовались, я не знаю и не могу знать. Могу только догадываться, что это нужно для того, чтобы было осуществлено наибольшее благо как отдельных личностей, так и совокупности их, так как ничто так не содействует благу и тех и других, как стремление к совершенствованию. Но если я не знаю зачем, я точно знаю, что в этом закон и цель нашей жизни. Знаю я это по трем самым убедительным доводам: потому что, во-первых, вся наша жизнь есть стремление к благу, то есть к улучшению своего положения. Совершенствование же есть самое несомненное улучшение своего положения. И стремление к совершенствованию не есть предписание разума, а есть свойство, прирожденное человеку. Всякий человек всегда сознательно или бессознательно стремится к этому. Это первое. Во-вторых, это одна-единственная деятельность из всех человеческих деятельностей, которая не может быть остановлена и которая в стеснениях, страданиях, болезнях, самой смерти может совершаться так же свободно, как и всегда. Третье доказательство того, что это есть назначение человека, то, что для человека, сознательно поставившего себе эту деятельность целью, исчезает все то, что мы называем злом, или, скорее, претворяется в добро. Гонения, оскорбления, нужда, телесные страдания, болезни свои и близких людей, смерти друзей и своя, все это такой человек принимает как то, что не только должно быть, но что нужно ему для его совершенствования.

– Для этого нужен высокий уровень интеллекта?

– Не обязательно. Отчего дети и дурачки поднимаются на такую страшную высоту, выше большинства людей? Оттого, что разум их не извращен ни обманами веры, ни соблазнами, ни грехами. На пути к совершенству у них ничего не стоит. Тогда как у взрослых стоит грех, соблазн и обман. Первым надо только идти, вторым надо бороться.

– Что почувствуешь, когда достигнешь совершенства?

– Ничего, потому что его никто из людей достичь не может. Точно так же, как я читал в Иене вывешенное у немца, профессора математики изречение, что дорога не истина, а процесс ее открытия: дорога не степень нравственного совершенства, до которой достигаешь, а процесс совершенствования.

Беседа 11. Детей не обманешь, они умнее нас

– Вы много писали о детях, для детей и с позиции детей. Что, с вашей точки зрения, самое главное в детях?

– Человек родится совершенным и представляет собой первообраз гармонии правды, красоты и добра. Как бы ни неправильно было развитие ребенка, всегда еще остаются в нем первобытные черты гармонии. Еще умеряя, по крайней мере, не содействуя развитию, можно надеяться получить хоть некоторое приближение к правильности и гармонии. Но мы так уверены в себе, так мечтательно преданы ложному идеалу взрослого совершенства, так нетерпеливы к близким нам неправильностям и так твердо уверены в своей силе исправить их! Мы так мало умеем понимать и ценить первобытную красоту ребенка, что мы скорей, как можно скорей, раздуваем, залепляем кидающиеся нам в глаза неправильности, исправляем, воспитываем его.

– Мы корректируем его развитие. Разве это плохо?

– Учить и воспитывать ребенка нельзя и бессмысленно по той простой причине, что ребенок стоит ближе меня, ближе каждого взрослого к тому идеалу гармонии, правды, красоты и добра, до которого я, по своей гордости, хочу возвести его. Сознание идеала лежит в нем сильнее, чем во мне. Ему от меня нужен только материал для того, чтобы пополняться гармонически и всесторонне.

– Наиболее ярко вы раскрыли психологию детского возраста на примерах своих героев Николеньки Иртеньева, Сережи Каренина и детей Ростовых. Мы видим особенности личностных приобретений и потерь, развитие от пика до пика, когда происходит интенсивное самоизменение и осознавание себя. Но у детей нет таких резких поворотов в процессе самоизменения, как у взрослых. У них четко очерчены стадии в психическом и нравственном развитии, на каждой из которых ребенок выполняет определенную личностную задачу и подвергается определенным испытаниям. Что это за стадии?

– Их три: детство, отрочество и юность. Процесс развития идет наиболее интенсивно в детстве. Отрочество – период мрачный, наиболее сложный для ребенка. Это период, когда он еще не входит во взрослый мир, но уже вышел из детства. Юность – период возрождения человека.

– Николенька Иртеньев уже в детстве обладал хорошо развитыми умственными и нравственными качествами. Разве это характерно для ребенка такого возраста?

– Каждый ребенок обладает хорошо развитыми умственными и нравственными качествами. Он отличается тонкой наблюдательностью, благодаря которой замечает почти все, что происходит вокруг него, вплоть до мельчайших оттенков чувств и мыслей окружающих. Он быстро и резко реагирует на все внешние события; его чувства глубоки и сильны. Очень рано у него появляется критическое отношение к окружающим его людям. Он отличается большой восприимчивостью к внешним впечатлениям и потому переменчивостью настроения, развитым воображением. Порывы ласки и нежности иногда сменяются у него непонятной ему самому бессердечностью. Ребенку очень нравится быть первооткрывателем, касается ли это какого-либо явления или действия. Это может быть чай на чистом воздухе, мороженое и фрукты. Дети шумно радуются, потому что пить чай в лесу на траве и вообще на таком месте, на котором никто и никогда не пивал чаю, считается большим наслаждением. Должны быть хорошие, понимающие воспитатели.

– Еще у детей хорошо развито чутье, они различают правду и ложь.

– Да. Например, Сережа Каренин, несмотря на уверения отца и гувернантки, не верил в смерть матери. В числе любимых занятий Сережи было отыскивание Анны во время гулянья. Он не верил в смерть вообще и, в особенности, в ее смерть, несмотря на то, что Лидия Ивановна сказала ему, и отец подтвердил это, и потому и после того, как ему сказали, что она умерла, он во время гулянья отыскивал ее. Всякая женщина, полная, грациозная, с темными волосами, была его мать. При виде такой женщины в душе его поднималось чувство нежности, такое, что он задыхался, и слезы выступали на глаза. И он вот-вот ждал, что она подойдет к нему, поднимет вуаль. Все лицо ее будет видно, она улыбнется, обнимет его, он услышит ее запах, почувствует нежность ее руки и заплачет счастливо. Он вспомнил, что как однажды вечером лег ей в ноги, и она щекотала его, а он хохотал и кусал ее белую, с кольцами, руку. Потом он узнал случайно от няни, что мать его не умерла. Отец с Лидией Ивановной объяснили ему, что она умерла для него, потому что нехорошая. Этому он никак не мог верить, потому что любил ее, и он точно так же отыскивал и ждал ее.

– Наверное, потому что он еще не сталкивался со смертью?

– В смерть, про которую ему так часто говорили, Сережа не верил совершенно. Он не верил в то, что любимые им люди могут умереть, и в особенности в то, что он сам умрет. Это было для него совершенно невозможно и непонятно.

– Ребенок в сложных ситуациях действует спонтанно. Поэтому он часто ошибается?

– Спонтанный выбор не всегда неправильный. Разум способен делать ложные выводы даже из истинных посылок, но чувство, интуиция помогают правильно оценить ситуацию и людей, действующих в ней. Это обеспечивает и выживание, и эффективную деятельность. Приготавливаться, рассуждать, обдумывать вы будете, и молиться будете, а действовать будете только по инстинкту и без колебания, без выбора, а потому, что вы не в состоянии поступить иначе. Такое человеческое страстное влияние полезно, воспитательно действует на человеческих детей, а разумное, логическое влияние действует вредно. В воспитании всегда, везде, у всех была и есть одна ошибка: хотят воспитывать разумом, одним разумом, как будто у ребенка только и есть один разум. И воспитывают один разум, а все остальное, то есть главное, идет, как оно хочет. Но детей не обманешь, они умнее нас. Мы им хотим доказать, что мы разумны, а они этим вовсе не интересуются, а хотят знать, честны ли мы, правдивы ли, добры ли, сострадательны, есть ли у нас совесть, и к несчастью, за нашим старанием выказаться только непогрешимо разумными, видят, что другого ничего нет.

– В детстве формируется ощущение «правильности» и «неправильности». Есть ли здесь сходство между восприятием мира у детей и этническими стереотипами?

– У детей, как и у простолюдинов, есть одинаковое счастливое свойство насмешливости над привычками и обычаями, которые не похожи на них. Сколько раз я видел, как наши солдаты помирали со смеху над французами, оттого что они не понимали по-русски, и над татарами, которые снимали башмаки, входя в комнату.

– Как у подростков формируется чувство взрослости?

– Через изменение отношения окружающих и подкрепление этих изменений в каких-то атрибутах. Например, Николенька Иртеньев уверился, что раз у него нет гувернера, есть свои дрожки, имя напечатано в списке студентов, есть шпага на портупее, будочники могут иногда делать ему честь. Значит, он большой.

– «Большой» противопоставляется «маленькому»?

– Самое явное отличие – физический рост. Он дает изменение положения тела относительно привычных с детства вещей. Например, когда Николенька после долгого отсутствия приехал домой, то обнаружил всё то же, только всё сделалось меньше, ниже, а он как будто сделался выше, тяжелее и грубее.

– Кто более всего влияет на нравственное развитие ребенка?

– Мать, ее отношение. Например, для Агафьи Михайловны, для няни, для деда, для отца даже, младенец Митя, сын Константина и Кити Левиных, был живое существо, требующее за собой только материального ухода; но для матери он уже давно был нравственное существо, с которым уже была целая история духовных отношений.

– У ребенка есть представление о должном поведении, которое проявляется на разных возрастных этапах. Приписывание ему этапа более раннего, пусть даже в виде намека, обижает его?

– Обычно, да, особенно у мальчиков. Поэтому каждое выражение чувствительности доказывало ребячество и то, что тот, кто позволял себе его, был еще мальчишка.

– И подростки учатся быть сдержанными?

– Их учат быть сдержанными. Не пройдя еще через горькие испытания, которые доводят взрослых до осторожности и холодности в отношениях, они лишают себя чистых наслаждений нежной детской привязанности по одному только странному желанию подражать большим.

– Чувство взрослости проявляется и в одежде, в манере поведения?

– Естественно, и человек полностью отдает себе в этом отчет. Например, Петя Ростов рассчитывал на успех своего представления государю именно потому, что он ребенок (Петя думал даже, как все удивятся его молодости), а вместе с тем в устройстве своих воротничков, в прическе и в степенной медлительной походке он хотел представить из себя старого человека.

– Ребенок развивается, подражая взрослым?

– Подражает, конечно, но это не всегда хорошо. Многое дурное я делал, не желая этого делать, а только из подражания большим. А большие часто идеализируют свое детство и приводят его в пример. Мой друг детства, потерянный человек, пьяный, обжора, несчастный, ленивый, лживый, всегда, когда речь идет о детях, о воспитании, приводит в пример свое детство и свое воспитание, как бы подразумевая бесспорно то, что результат, который дало его воспитание, служит доказательством его успешности. И он делает это невольно и не видит комичности этого. Так сильна любовь, предилекция к себе всех людей.

– Дети по-разному ведут себя в присутствии других людей, и по-разному общается с ними: кого-то слушаются, кому-то грубят и кому-то льстят.

– Да, и я заметил, что совершенно неверно рассужденье, что хорошей матери должны бы меньше грубить, чем дурной. Грубить – желанье одинаковое – хорошей и дурной; а хорошей грубить безопаснее, чем дурной, поэтому ей чаще и грубят.

– Говорят, что если тебя любят дети, то ты – хороший человек.

– Верно. Например, дети Степана и Долли Облонских знали Левина очень мало, не помнили, когда видали его, но не выказывали в отношении к нему того странного чувства застенчивости и отвращения, которое испытывают дети так часто к взрослым притворяющимся людям и за которое им так часто и больно достается. Притворство в чем бы то ни было может обмануть самого умного, проницательного человека, но самый ограниченный ребенок, как бы оно ни было искусно скрываемо, узнает его и отвращается.

– Также они чувствуют, как относятся к пришедшему гостю родители или другие близкие люди?

– Да, например, дети Долли сразу приняли Анну Каренину. Оттого ли, что дети видели, что мама любила эту тетю, или оттого, что они сами чувствовали в ней особенную прелесть, но старшие два, а за ними и меньшие, как это часто бывает с детьми, еще до обеда прилипли к новой тете и не отходили от нее.

– Вы писали, что дети это увеличительные стекла зла.

– Стоит приложить к детям какое-нибудь злое дело и то, что казалось по отношению взрослых только нехорошим, представляется ужасным по отношению детей: несправедливость сословий, разврат, убийство…

– А если разные взрослые к кому-то относятся по-разному?

– Тогда ребенок будет колебаться в своих оценках. Например, Сережа Каренин чувствовал, что он не может понять отношения к Вронскому. С чуткостью ребенка к проявлению чувства он ясно видел, что отец, гувернантка, няня – все не только не любили, но с отвращением и страхом смотрели на Вронского, хотя и ничего не говорили про него, а что мать смотрела на него, как на лучшего друга.

– Дети чувствуют, чего хотят от них взрослые?

– Как правило, да. Например, блестящие нежностью и весельем глаза Сережи Каренина потухли и опустились под взглядом отца. Это был тот самый давно знакомый тон, с которым отец всегда относился к нему и к которому Сережа научился уже подделываться. Отец всегда говорил с ним – так чувствовал Сережа, – как будто он обращался к какому-то воображаемому им мальчику, одному из таких, какие бывают в книжках, но совсем не похожему на Сережу. И Сережа всегда с отцом старался притвориться этим самым книжным мальчиком.

– Как в отрочестве формируются отношения между мальчиками и девочками?

– В отрочестве между ними появляется преграда. Например, Николенька Иртеньев отмечал, что у девочек и у мальчиков были уже свои секреты; как будто девочки гордились перед нами своими юбками, которые становились длиннее, а мальчики своими панталонами со штрипками. Мими же в первое воскресенье вышла к обеду в таком пышном платье и с таким лентами на голове, что уж сейчас видно было, что они не в деревне и теперь все пойдет иначе.

– Тем не менее, в юности увлечение противоположным полом является признаком взрослости.

– Что, впрочем, не распространяется на старых знакомых. Например, Володя, брат Николеньки Иртеньева, уже два года был большой, влюблялся беспрестанно во всех хорошеньких женщин, которых встречал. Но, несмотря на то, что каждый день виделся с Катенькой, которая тоже уже два года как носила длинное платье и с каждым днем хорошела, ему и в голову не приходила мысль о возможности влюбиться в нее. Происходило ли это оттого, что прозаические воспоминания детства были еще слишком свежи в памяти, или от отвращения, которое имеют очень молодые люди ко всему домашнему, или от общей людской слабости, когда, встречая впервые на пути хорошее и прекрасное, обходят его, говоря себе: «Э! Еще такого я много встречу в жизни», – но только Володя еще до сих пор не смотрел на Катеньку, как на женщину.

– Есть ли различия в самооценке на возрастных этапах?

– Конечно. А в юности она очень противоречива. Восприятие себя и других каждого человека и каждого возраста имеют свой отличительный характер. В тот период времени, который Николенька Иртеньев считал пределом отрочества и началом юности, основой его мечтаний были четыре чувства. Первое – любовь к ней, к воображаемой женщине, о которой он мечтал всегда в одном и том же смысле и которую всякую минуту ожидал где-нибудь встретить. Эта она была немножко Сонечка, немножко Маша, жена Василья, в то время как она моет белье в корыте, и немножко женщина с жемчугами на белой шее, которую я видел очень давно в театре. Второе чувство было любовь любви. Ему хотелось, чтобы его все знали и любили. Ему хотелось сказать свое имя: Николай Иртеньев, и чтобы все были поражены этим известием, обступили его и благодарили бы за что-нибудь. Третье чувство было надежда на необыкновенное, тщеславное счастье – такая сильная и твердая, что она переходила в сумасшествие. Он так был уверен, что очень скоро, вследствие какого-нибудь необыкновенного случая, вдруг сделается самым богатым и самым знатным человеком в мире, что беспрестанно находился в тревожном ожидании чего-то волшебно счастливого. Он все ждал, что вот начнется, и он достигнет всего, чего может желать человек, и всегда повсюду торопился, полагая, что уже начинается там, где его нет. Четвертое и главное чувство было отвращение к самому себе и раскаяние, но раскаяние до такой степени слитое с надеждой на счастье, что оно не имело в себе ничего печального. Ему казалось так легко и естественно оторваться от всего прошедшего, переделать, забыть все, что было, и начать свою жизнь, со всеми ее отношениями, снова, что прошедшее не тяготило, не связывало его. Он даже наслаждался в отвращении к прошедшему и старался видеть его мрачнее, чем оно было. Чем чернее был круг воспоминаний прошедшего, тем чище и светлее выдавалась из него светлая, чистая точка настоящего и развивались радужные цвета будущего. Этот-то голос раскаяния и страстного желания совершенства и был главным новым душевным ощущением в ту эпоху его развития, и он-то положил новые начала его взгляду на себя, на людей и на мир Божий.

– Что главное в этом обновленном взгляде?

– Принятие достоинств и недостатков людей. Надо привыкнуть не быть недовольным друг другом, не иначе как так, как бываешь недоволен собой, – недоволен своим поступком, но не своей душой.

Н. Н. Гусев полагал, что психологический анализ в первой редакции «Детства» выражается, прежде всего, в самоанализе рассказчика. Этот самоанализ проявляется в конкретном раскрытии сложности и противоречивости его переживаний в различных случаях жизни. Рассказчик внимательно вглядывается в себя самого, особенно стараясь отметить в себе, наряду с мыслями чистыми и высокими, проявления мыслей и чувств мелочных и тщеславных. «Сколько незаметных для самого себя кроется в душе человеческой обманов!» — восклицает он. Чувство, которое мальчик испытал при отъезде из деревни в Москву, описано в следующих выражениях: «Мне стало жаль, очень жалко оставить maman; вместе с тем мысль, что мы стали большие и что я могу утешить maman, приятно пощекотала мое тщеславие».

– Николенька растет во вполне определенной жизненной среде, имеет статус хозяйского сына, будущего владельца крепостных. Это проявляется в его отношении к людям?

– Конечно. Несмотря на всю свою любовь к няне Наталье Савишне, мальчик все-таки не забывает, что эта старая почтенная женщина не кто иной, как просто «Наталья», крепостная его отца, обязанная к нему, как к сыну своего господина, относиться с известной долей почтительности. Также он позволяет себе, хотя и не без упреков совести, издеваться над своим гостем Иленькой Грапом только потому, что мальчик бедно одет и производит жалкое впечатление. Николенька не сообразил того, что бедняжка плакал, верно, не столько от физической боли, сколько от той мысли, что пять мальчиков, которые, может быть, нравились ему, без всякой причины, все согласились ненавидеть и гнать его. Николенька впоследствии решительно не мог объяснить себе жестокости своего поступка. Как он не подошел к Иленьке, не защитил и не утешил его? Куда девалось чувство сострадания, заставлявшее его, бывало, плакать навзрыд при виде выброшенного из гнезда галчонка или щенка, которого несут, чтобы кинуть за забор, или курицы, которую несет поваренок для супа? Он поразился: «Неужели это прекрасное чувство было заглушено во мне любовью к Сереже и желанием казаться перед ним таким же молодцом, как и он сам?»

– Этот вопрос появляется неоднократно: «…зачем я с насмешкой отзывался о Карле Иваныче? Неужели я потерял бы доброе мнение Сонечки, если бы описал ей его с теми любовью и уважением, которые я к нему чувствовал?»

– Я читал где-то, что дети от двенадцати до четырнадцати лет, то есть находящиеся в переходном возрасте, бывают особенно склонны к поджигательству и даже убийству. Под влиянием сверстников подросток может совершить ужасное преступление, без цели, без желания вредить, но так – из любопытства, из бессознательной потребности деятельности. Бывают минуты, когда будущее представляется человеку в столь мрачном свете, что он боится останавливать на нем свои умственные взоры, прекращает в себе совершенно деятельность ума и старается убедить себя, что будущего не будет, и прошедшего не было. В такие минуты, когда мысль не обсуживает вперед каждого определения воли, а единственными пружинами жизни остаются плотские инстинкты, я понимаю, что ребенок, по неопытности особенно склонный к такому состоянию, без малейшего колебания и страха, с улыбкой любопытства, раскладывает и раздувает огонь под собственным домом, в котором спят его братья, отец, мать, которых он нежно любит. Под влиянием этого же временного отсутствия мысли – рассеянности почти – крестьянский парень лет семнадцати, осматривая лезвие только что отточенного топора подле лавки, на которой лицом вниз спит его старик отец, вдруг размахивается топором и с тупым любопытством смотрит, как сочится под лавку кровь из разрубленной шеи. Под влиянием этого же отсутствия мысли и инстинктивного любопытства человек находит какое-то наслаждение остановиться на самом краю обрыва и думать: а что, если туда броситься? Или приставить ко лбу заряженный пистолет и думать: а что, если нажать гашетку? Или смотреть на какое-нибудь очень важное лицо, к которому все общество чувствует подобострастное уважение, и думать: а что, если подойти к нему, взять его за нос и сказать: «А ну-ка, любезнейший, пойдем»?

– Подобные мысли бывают проявлением если не нормального, то, по крайней мере, часто встречающегося состояния подростка?

– Стремление выйти за пределы должного, осознание своего «не-Я» представляет собой определенный этап в самопознании ребенка. Ребенок колеблется в своем эмоциональном насыщении. Иногда он находится в состоянии восторга, которым быстро пресыщается. Это состояние сменяется состоянием эмоционального голода, выражающегося в кажущейся недостаточности любви близких людей, которые должны любить ребенка.

– А если они не делают то, что должны?

– Значит, этому есть очень веская причина, которую человек понимает, но не принимает по отношению к себе.

Ощущения Николеньки Иртеньева, которого должны наказать: «Я не плакал, но что-то тяжелое, как камень, лежало у меня на сердце. Мысли и представления с усиленной быстротой проходили в моем расстроенном воображении; но воспоминание о несчастии, постигшем меня, беспрестанно прерывало их причудливую цепь, и я снова входил в безвыходный лабиринт неизвестности о предстоящей мне участи, отчаяния и страха. То мне приходит в голову, что должна существовать какая-нибудь неизвестная причина общей ко мне нелюбви и даже ненависти. (В то время я был твердо убежден, что все, начиная от бабушки и до Филиппа-кучера, ненавидят меня и находят наслаждение в моих страданиях.) „Я должен быть не сын моей матери и моего отца, не брат Володи, а несчастный сирота, подкидыш, взятый из милости“, – говорю я сам себе, и нелепая мысль эта не только доставляет мне какое-то грустное утешение, но даже кажется совершенно правдоподобною. Мне отрадно думать, что я несчастен не потому, что виноват, но потому, что такова моя судьба с самого моего рождения и что участь моя похожа на участь несчастного Карла Иваныча».

– Такие размышления одновременно и самопознание, и самозащита? Они могут способствовать развитию компенсаторного стиля поведения, когда человек поступает не так, как хочет, а в силу внутреннего протеста?

– Не обязательно.

– Часто подростку приходят в голову суицидные мысли: что произойдет, если меня не станет?

– Это зависит от конкретных условий жизни конкретного человека. Но в подростковом возрасте человек уже задумывается о последствиях своих поступков. А в детском возрасте даже суицидный поступок выступает как проба, не как окончательный вариант, за которым наступит ничто, а как один из поступков, который имеет целью оказать влияние на окружающих.

Николенька Иртеньев рассуждает: «…мысль о несправедливости провидения, пришедшая мне в голову в эту пору уединения, как дурное зерно, после дождя, упавшее на рыхлую землю, с быстротой стало разрастаться и пускать корни. То я воображал, что я непременно умру, и живо представлял себе удивление St.-Jerome’а, находящего в чулане, вместо меня, безжизненное тело. Вспоминая рассказы Натальи Савишны о том, что душа усопшего до сорока дней не оставляет дома, я мысленно после смерти ношусь невидимкой по всем комнатам бабушкиного дома и подслушиваю искренние слезы Любочки, сожаления бабушки и разговор папá с Августином Антонычем. „Он славный был мальчик“, — скажет папá со слезами на глазах. „Да, — скажет St.-Jerome, — но большой повеса“. — „Вы бы должны уважать мертвых, — скажет папá, — вы были причиной его смерти, вы запугали его, он не мог перенести унижения, которое вы готовили ему… Вон отсюда, злодей!“ И St.-Jerome упадет на колени, будет плакать и просить прощения».

– В жизни Николеньки обстоятельства сложились так, что мальчик был доведен до нервного срыва. После рассуждений о своей несчастной доле, он слышит от взрослых, что он является причиной сильнейшего переживания других, которое может даже кончиться их смертью. Агрессия, направленная против других, но выступившая в виде суицидных мечтаний, направляется на себя в виде протеста против других.

– Детская психика такого напряжения выдержать не может.

«Хотел ли я убежать совсем из дома или утопиться, не помню; знаю только, что, закрыв лицо руками, чтобы не видать никого, я бежал все дальше и дальше по лестнице.

– Ты куда? — спросил меня вдруг знакомый голос. — Тебя-то мне и нужно, голубчик.

Я хотел было пробежать мимо, но папа схватил меня за руку и строго сказал:

– Пойдем-ка со мной, любезный! Как ты смел трогать портфель в моем кабинете, — сказал он, вводя меня за собой в маленькую диванную. — А? Что ж ты молчишь? А? — прибавил он, взяв меня за ухо.

– Виноват, — сказал я, – я сам не знаю, что на меня нашло.

– А, не знаешь, что на тебя нашло, не знаешь, не знаешь, не знаешь, не знаешь, — повторял он, с каждым словом потрясая мое ухо, — будешь вперед совать нос, куда не следует, будешь? будешь?

Несмотря на то, что я ощущал сильнейшую боль в ухе, я не плакал, а испытывал приятное моральное чувство. Только что папа выпустил мое ухо, я схватил его руку и со слезами принялся покрывать ее поцелуями.

– Бей меня еще, — говорил я сквозь следы, — крепче, больнее, я негодный, я гадкий, я несчастный человек!

– Что с тобой? – сказал он, слегка отталкивая меня.

– Нет, ни за что не пойду, — сказал я, цепляясь за его сюртук. — Все ненавидят меня, я это знаю, но, ради Бога, ты выслушай меня, защити меня или выгони из дома. Я не могу с ним жить, он всячески старается унизить меня, велит становиться на колени перед собой, хочет высечь меня. Я не могу этого, я не маленький, я не перенесу этого, я умру, убью себя. Он сказал бабушке, что я негодный; она теперь больна, она умрет от меня, я… с… ним… ради бога, высеки… за… что… му… чат».

Слезы душили меня, я сел на диван и, не в силах говорить более, упал головой ему на колени, рыдая так, что мне казалось, я должен умереть в ту же минуту.

– Об чем ты, пузырь? — сказал папа с участием, наклоняясь ко мне.

– Он мой тиран… мучитель… умру… никто меня не любит! — едва мог проговорить я, и со мной сделались конвульсии».