Текст книги "Лев Толстой в зеркале психологии"

– И на фоне этого благополучия вы поняли, что что-то нужно менять?

– Да. В это время появляются первые мысли поменять свою жизнь, уйти из этого дома, из этой страны.

– Как – «из страны»?

– Случилось вот что. Молодой бык в Ясной Поляне убил пастуха. По этому поводу против меня возбудили дело, посадили под домашний арест. Все это по произволу мальчика, называемого судебным следователем. Меня возмутил произвол властей, который, по моему мнению, может иметь место только в России. Я решился переехать в Англию навсегда или до того времени, пока свобода и достоинство каждого человека не будет у нас обеспечены.

– Но так и не уехали?

– Потихоньку прошло время, и желание уехать так и осталось нереализованным. После пережитого мной «арзамасского ужаса» я приехал домой и, когда стал рассказывать жене о выгодах именья, вдруг устыдился. Мне мерзко стало. Я сказал, что не могу купить этого именья, потому что выгода наша будет основана на нищете и горе людей. Я сказал это, и вдруг меня просветила истина того, что я сказал. Главное, истина того, что мужики так же хотят жить, как мы, что они люди – братья, сыны Отца, как сказано в Евангелии. Вдруг как что-то давно щемившее меня оторвалось у меня, точно родилось. Жена сердилась, ругала меня. А мне стало радостно. Это было начало моего сумасшествия. Но полное сумасшествие мое началось еще позднее, через месяц после этого. Оно началось с того, что я поехал в церковь, стоял обедню и хорошо молился и слушал, и был умилен. И вдруг мне принесли просвиру, потом пошли к кресту, стали толкаться, потом на выходе нищие были. И мне вдруг ясно стало, что этого всего не должно быть. Мало того, что этого не должно быть, что этого нет, а нет этого, то нет и смерти, и страха, и нет во мне больше прежнего раздирания, и я не боюсь уже ничего. Тут уже совсем новый свет осветил меня, и я стал тем, что есть. Если нет этого ничего, то нет, прежде всего, во мне. Тут же на паперти я роздал, что у меня было, тридцать шесть рублей, нищим и пошел домой пешком, разговаривая с народом.

– Как физически ощущается измененное состояние сознания?

– Анна Каренина чувствовала, что нервы ее, как струны, натягиваются все туже и туже на какие-то завинчивающиеся колышки. Она чувствовала, что глаза ее раскрываются больше и больше, что пальцы на руках и ногах нервно движутся, что в груди что-то давит дыханье и что все образы и звуки в этом колеблющемся полумраке с необычайною яркостью поражают ее. Или вспомним Константина Левина, который вдруг из того таинственного и ужасного, нездешнего мира, в котором он жил эти двадцать два часа, мгновенно почувствовал себя возвращенным в прежний, обычный мир, но сияющий теперь таким новым светом счастья, что он не перенес его. Натянутые струны все сорвались. Рыдания и слезы радости, которых он никак не предвидел, с такою силой поднялись в нем, колебля все его тело, что долго мешали ему говорить.

– Измененные состояния сознания могут возникать на фоне тяжелого расстройства здоровья человека?

– Могут.

«Талантливый музыкант Альберт стучался в дверь дома, где его раньше принимали, но сейчас отказывают. Больной, он сел на пол, прислонился головой к стене и закрыл глаза. В то же мгновение толпы несвязных, но родственных видений с новой силой обступили его, приняли в свои волны и понесли куда-то, в свободную и прекрасную область мечтания. «Да, он лучший и счастливейший!» — невольно повторялось в его воображении. Из двери слышались звуки польки. Эти звуки говорили тоже, что он лучший и счастливейший! В ближайшей церкви слышался благовест, и благовест этот говорил: «Да, он лучший и счастливейший». «Но пойду опять в залу, — подумал Альберт. — Петров еще много должен сказать мне». В зале уже никого не было, и вместо художника Петрова на возвышенье стоял сам Альберт и сам играл на скрипке все то, что прежде говорил голос. Но скрипка была странного устройства: она вся была сделана из стекла. И ее надо было обнимать обеими руками и медленно прижимать к груди, для того чтобы она издавала звуки. Звуки были такие нежные и прелестные, каких никогда не слыхал Альберт. Чем крепче прижимал он к груди скрипку, тем отраднее и слаще ему становилось. Чем громче становились звуки, тем шибче разбегались тени и больше освещались стены залы прозрачным светом. Но надо было очень осторожно играть на скрипке, чтобы не раздавить ее. Альберт играл на стеклянном инструменте очень осторожно и хорошо. Он играл такие вещи, которых, он чувствовал, что никто никогда больше не услышит. Он начинал уже уставать, когда другой дальний глухой звук развлек его. Это был звук колокола, но звук этот произносил слово: «Да, — говорил колокол, далеко и высоко гудя где-то. — Он вам жалок кажется, вы его презираете, а он лучший и счастливейший! Никто никогда больше не будет играть на этом инструменте».

– А что испытывал князь Андрей после ранения?

– Душа его была не в нормальном состоянии. Здоровый человек обыкновенно мыслит, ощущает и вспоминает одновременно о бесчисленном количестве предметов, но имеет власть и силу, избрав один ряд мыслей или явлений, на этом ряде явлений остановить все свое внимание. Здоровый человек в минуту глубочайшего размышления отрывается, чтобы сказать учтивое слово вошедшему человеку, и опять возвращается к своим мыслям. Душа же князя Андрей была не в нормальном состоянии в этом отношении. Все силы его души были деятельнее, яснее, чем когда-нибудь, но они действовали вне его воли.

– Так же и душа Анны Карениной была в ненормальном состоянии, когда Анна приняла решение покончить с собой?

– Ее подтолкнуло воспоминание о раздавленном человеке в день ее первой встречи с Вронским, и она поняла, что ей надо делать.

«Быстрым, легким шагом спустилась по ступенькам, которые шли от водокачки к рельсам, она остановилась подле мимо ее проходящего поезда. Она смотрела на низ вагонов, на винты и цепи и на высокие чугунные колеса медленно катившегося первого вагона и глазомером старалась определить середину между передними и задними колесами и ту минуту, когда середина эта будет против нее.

«Туда» — говорила она себе, глядя в тень вагона, на смешанный с углем песок, которым были засыпаны шпалы, — туда, на самую середину, и я накажу его и избавлюсь от всех и от себя».

Она хотела упасть под поравнявшийся с ней серединою первый вагон. Но красный мешочек, который она стала снимать с руки, задержал ее, и было уже поздно: середина миновала ее. Надо было ждать следующего вагона. Чувство, подобное тому, которое она испытывала, когда, купаясь, готовилась войти в воду, охватило ее, и она перекрестилась. Привычный жест крестного знамения вызвал в душе ее целый ряд девичьих и детских воспоминаний, и вдруг мрак, покрывавший для нее все, разорвался, и жизнь предстала ей на мгновение со всеми ее светлыми прошедшими радостями. Но она не спускала глаз с колес подходящего второго вагона. И ровно в ту минуту, как середина между колесами поравнялась с нею, она откинула красный мешочек и, вжав в плечи голову, упала под вагон на руки и легким движением, как бы готовясь тотчас же встать, опустилась на колена. И в то же мгновение она ужаснулась тому, что сделала. «Где я? Что я делаю? Зачем?» Она хотела подняться, откинуться; но что-то огромное, неумолимое толкнуло ее в голову и потащило за спину. «Господи, прости мне все!» — проговорила она, чувствуя невозможность борьбы. Мужичок, приговаривая что-то, работал над железом. И свеча, при которой она читала исполненную тревог, обманов, горя и зла книгу, вспыхнула более ярким, чем когда-нибудь, светом, осветила ей все то, что прежде было во мраке, затрещала, стала меркнуть и навсегда потухла. «Смерть!» — подумала она. И такой ужас нашел на нее, что она долго не могла понять, где она, и долго не могла дрожащими руками найти спички и зажечь другую свечу вместо той, которая догорела и потухла».

– К измененным состояниям сознания можно отнести и негативные пристрастия человека?

– Нет, это характер, хотя человек оправдывает себя тем, что есть нечто, что сильнее его. Например, Позднышев утверждает, что он стал тем, что называют блудником. А быть блудником есть физическое состояние, подобное состоянию морфиниста, пьяницы, курильщика. Как морфинист, пьяница, курильщик уже не нормальный человек, так и человек, познавший нескольких женщин для своего удовольствия, уже не нормальный, а испорченный навсегда человек – блудник.

– Если я правильно поняла, измененные состояния сознания лишены символичности – они конкретны и вызывают состояние наслаждения. Они бывают по-своему благоприятны, ибо предоставляют возможность организму справиться со своими внутренними проблемами, иногда радикальными способами. Это может быть алкогольное и наркотическое опьянение, интенсивная мышечная активность, влюбленность, умиление, близость опасности и наличие патологических действий, например, убийства.

– Или гнева, который изменяет восприятие человека в той или иной ситуации. Например, князь Нехлюдов совсем озлился той кипящей злобой негодования, которую он любил в себе, возбуждал даже, когда на него находит, потому что она успокоительно действует на него и дает ему хоть на короткое время какую-то необыкновенную гибкость, энергию и силу всех физических и моральных способностей.

«Пьер хотел что-то сказать, взглянул на нее странными глазами, которых выражение она не поняла, и опять лег. Он физически страдал в эту минуту: грудь его стесняло, и он не мог дышать. Он знал, что ему надо что-то сделать, чтобы прекратить это страдание, но то, что он хотел сделать, было слишком страшно.

– Нам лучше расстаться, — проговорил он прерывисто.

– Расстаться, извольте, только ежели вы дадите мне состояние, — сказала Элен. — Расстаться, вот чем испугали!

Пьер вскочил с дивана и, шатаясь, бросился к ней.

– Я тебя убью! — закричал он и, схватив со стола мраморную доску и неизвестной еще ему силой, сделал шаг к ней и замахнулся на нее.

Лицо Элен сделалось страшно; она взвизгнула и отскочила от него. Порода отца сказалась в нем. Пьер почувствовал увлечение и прелесть бешенства. Он бросил доску, разбил ее и, с раскрытыми руками подступая к Элен, закричал: «Вон!» — таким страшным голосом, что во всем доме с ужасом услыхали этот крик. Бог знает, что бы сделал Пьер в эту минуту, ежели бы Элен не выбежала из комнаты».

– Иногда человека как будто что-то толкает к безрассудным поступкам?

– Позднышев тоже так считал. Он рассказывал, что ему дьявол подсказал: «Ты плачь, сентиментальничай, а они спокойно разойдутся, улик не будет». И тотчас чувствительность над собой исчезла, и явилось странное чувство радости, что кончится теперь его мученье, что теперь он может наказать ее, может избавиться от нее, что он может дать волю его злобе. И он дал волю злобе – сделался зверем, злым и хитрым зверем.

– Могут ли подобные действия быть организованными и целенаправленными?

– Вполне.

«Только бы не вышли теперь», — думал я… Егор надел свое пальто с астраханским барашком и вышел. Я выпустил его и запер за ним дверь, и мне стало жутко, когда я почувствовал, что остался один и что мне надо сейчас действовать. Как — я еще не знал. Я знал только, что теперь все кончено, что сомнений в ее невинности не может быть, и что я сейчас накажу ее и кончу мои отношения с нею. Я боялся только одного, как бы они не разбежались, не придумали еще нового обмана и не лишили меня тем и очевидности улики, и возможности наказать. И с тем, чтоб скорее застать их, я на цыпочках пошел в залу, где они сидели, не через гостиную, а через коридор и детскую».

– Позднышев распалял себя, представляя жену вместе с Трухачевским, реакцию детей, слуг?

– Это было нужно, чтобы начать что-то делать. Он рассказывал, что хотел встать, но не мог. Сердце так билось, что он не мог устоять на ногах.

«Да, я умру от удара. Она убьет меня. Ей это и надо. Что ж, ей убить? Да нет, это бы ей было слишком выгодно, и этого удовольствия я не доставлю ей. Да, и я сижу, а они там едят и смеются, и… „И зачем я не задушил ее тогда“, — сказал я себе, вспомнив ту минуту, когда я неделю тому назад выталкивал ее из кабинета и потом колотил вещи. Мне живо вспомнилось то состояние, в котором я был тогда; не только вспомнилось, но я ощутил ту же потребность бить, разрушать, которую я ощущал тогда. Помню, как мне захотелось действовать, и всякие соображения, кроме тех, которые нужны были для действия, выскочили у меня из головы. Я вступил в то состояние зверя или человека под влиянием физического возбуждения во время опасности, когда человек действует точно, неторопливо, но и, не теряя ни минуты, и все только с одною определенною целью».

– То есть, мышление, как таковое, работало, а способность к разумным действиям – нет?

– Он был под влиянием аффекта – сильной эмоциональной реакции, при которой человек сохраняет способность думать, но эта способность уже практически не влияет на его поведение. Первое, что он сделал, он снял сапоги и, оставшись в чулках, подошел к стене над диваном, где у него висели ружья и кинжалы, и взял кривой дамасский кинжал, ни разу не употреблявшийся и страшно острый. Он вынул его из ножен. Ножны завалились за диван, и он сказал себе: «Надо после найти их, а то пропадут». Потом он снял пальто, которое все время было на нем, и, мягко ступая в одних чулках, пошел туда.

– Мошенники часто испытывают «восторг надувательства», когда удается обмануть простака, а испытывает ли подобное чувство убийца?

– Возможно.

«Подкравшись тихо, я вдруг отворил дверь. Помню выражение их лиц. Я помню это выражение, потому что выражение это доставило мне мучительную радость. Это было выражение ужаса. Этого-то мне и надо было. То же самое бешенство, которое я испытывал неделю тому назад, овладело мной. Опять я испытал эту потребность разрушения, насилия и восторга бешенства и отдался ему.

Я бросился к ней, все еще скрывая кинжал, чтобы он не помешал мне ударить ее в бок под грудью. Я выбрал это место с самого начала. В ту минуту, как я бросился к ней, он увидал, и, чего я никак не ожидал от него, он схватил меня за руку и крикнул:

– Опомнитесь, что вы! Люди!

Я вырвал руку и молча бросился к нему. Его глаза встретились с моими, он вдруг побледнел как полотно, до губ, глаза сверкнули как-то особенно, и, чего я тоже никак не ожидал, он шмыгнул под фортепиано, в дверь. Я бросился было за ним, но на левой руке моей повисла тяжесть. Это была она. Я рванулся. Она еще тяжелее повисла и не выпускала. Неожиданная эта помеха, тяжесть и ее отвратительное мне прикосновение еще больше разожгли меня. Я чувствовал, что я вполне бешеный и должен быть страшен, и радовался этому.

Я размахнулся изо всех сил левой рукой и локтем попал ей в самое лицо. Она вскрикнула и выпустила мою руку. Я хотел бежать за ним, но вспомнил, что было бы смешно бежать в чулках за любовником своей жены, а я не хотел быть смешон, а хотел быть страшен. Несмотря на страшное бешенство, в котором я находился, я помнил все время, какое впечатление я произвожу на других, и даже это впечатление отчасти руководило мною. Я повернулся к ней. Она упала на кушетку и смотрела на меня. В лице ее были страх и ненависть ко мне, к врагу, как у крысы, когда поднимают мышеловку, в которую она попалась. Я, по крайней мере, ничего не видел в ней, кроме этого страха и ненависти ко мне. Это был тот самый страх и ненависть ко мне, которые должна была вызвать любовь к другому. Но еще, может быть, я удержался бы и не сделал бы того, что я сделал, если бы она полчала. Но она вдруг начала говорить и хватать меня рукой за руку с кинжалом.

– Опомнись! Что ты? Что с тобой? Ничего нет, ничего, ничего… Клянусь!

Я бы еще помедлил, но эти последние слова ее, по которым я заключил обратное, то есть, что все было, вызывали ответ. И ответ должен был быть соответствен тому настроению, в которое я привел себя, которое все шло crescendo77
  Нарастая (итал.).


[Закрыть] и должно было продолжать так же возвышаться. У бешенства есть тоже свои законы.

– Не лги, мерзавка! — завопил я и левой рукой схватил ее за руку, но она вырвалась. Тогда все-таки я, не выпуская кинжала, схватил ее левой рукой за горло, опрокинул навзничь и стал душить. Какая жесткая шея была… Она схватилась обеими руками за мои руки, отдирая их от горла, и я как будто этого-то и ждал, изо всех сил ударил ее кинжалом в левый бок, ниже ребер».

– В припадке бешенства понимает ли человек, что делает?

– Когда люди говорят, что они в припадке бешенства не помнят того, что они делают, – это вздор, неправда. Позднышев все помнил и ни на секунду не переставал помнить. Чем сильнее он разводил сам в себе пары своего бешенства, тем ярче разгорался в нем свет сознания, при котором он знал, что он делает. Всякую секунду он знал, что делает. Не могу сказать, чтобы он знал заранее, что будет делать. Но в ту секунду, как делал, даже, кажется, несколько вперед, он точно знал, что делает. Как будто для того, чтобы возможно было раскаяться, чтоб он мог себе сказать, что мог остановиться. Он знал, что ударяет ниже ребер, и что кинжал войдет. В ту минуту, как он делал это, он знал, что делает нечто ужасное, такое, какого никогда не делал, и которое будет иметь ужасные последствия. Но сознание это мелькнуло как молния, и за сознанием тотчас же следовал поступок. И поступок сознавался с необычайной яркостью. Он слышал и помнил мгновенное противодействие корсета и еще чего-то, и потом погружение ножа в мягкое. Она схватилась руками за кинжал, обрезала их, но не удержала. Он долго потом, в тюрьме, после того как нравственный переворот свершился в нем, думал об этой минуте, вспоминал, что мог, и обдумывал это. Помнил, что на мгновение, только на мгновение, предварявшее поступок, возникло страшное сознание того, что убивает и убил женщину, беззащитную женщину, его жену. Ужас этого сознания он помнил и даже вспоминал смутно, что, воткнув кинжал, тотчас же вытащил его, желая поправить сделанное и остановить. Он секунду стоял неподвижно, ожидая, что будет, можно ли поправить. Она вскочила на ноги, вскрикнула: «Няня! Он убил меня!»

Беседа 10. Человек переживает три фазиса

– Развитие человека включает несколько периодов. Вся жизнь человеческая – это смешанный эволюционно-инволюционный процесс: что-то развивается, что-то угасает. Не отмирает за ненужностью, но угасает, иногда даже вопреки усилиям по его сохранению. Когда вы почувствовали на себе влияние этой периодичности?

– Очень рано. 3 июля 1855 года я написал брату Сергею: «…может быть для тебя будет интересно то, как я их (идет речь о „похождениях с Кишинева“) рассказываю, а поэтому ты узнаешь, в какой фазе я нахожусь – так уж видно моя судьба всегда находиться в какой-нибудь фазе».

– Сколько основных периодов в развитии личности?

– Человек переживает три фазиса. Первый фазис: человек живет только для своих страстей (еда, питье, веселье, охота, женщины, тщеславие, гордость). Так у меня было лет до тридцати, до седых волос (у многих это раньше гораздо), потом начался интерес блага людей, всех людей, человечества (началось это резко с деятельности школ, хотя стремление это проявлялось, кое-где вплетаясь в жизнь личную, и прежде). Интерес этот затих было в первое время семейной жизни, но потом опять возник с первой и страшной силой при сознании тщеты личной жизни. Все религиозное сознание мое сосредоточивалось в стремлении к благу людей, в деятельности для осуществления царства божия. И стремление это было так сильно, так же наполняло всю жизнь, как и стремление к личному благу. Потом я почувствовал ослабление этого стремления: оно не наполняло мою жизнь, оно не влекло меня непосредственно; я должен был рассудить, что это деятельность хорошая, деятельность помощи людям материальной, борьбы с пьянством, с суевериями правительства и церкви. Во мне, я чувствовал, вырастала новая основа жизни, – не вырастала, а выделялась, высвобождалась из своих покровов, новая основа, которая заменит, включив в себя стремление к благу людей, так же как стремление к благу людей включило в себя стремление к благу личному. Эта основа есть служение Богу, исполнение его воли по отношению к той его сущности, которая поручена мне.

– Большинство ваших произведений представляют собой истории духовного роста, совершенствования, развития людей. Какой период больше всего подходит для всестороннего совершенствования человека?

– Всякий человек всегда находится в процессе роста, и поэтому нельзя отвергать его.

– Но значит ли это, что всякий человек и всегда находится в процессе роста? Этот рост основан на волевых усилиях, и человек может свободно регулировать данный процесс?

– Рассматривая нашу жизнь во времени как прошедшее и будущее, мы невольно связываем ее в цепь причин и следствий, и с этой точки зрения мы, разумеется, не свободны. Но в настоящем, вневременном, внепричинном нет и не может быть этого вопроса. Жизнь человека есть постепенное освобождение духовного «я» от телесной оболочки. Мне вся жизнь человека представляется в виде такого рисунка.

– Рождаясь, мы наиболее телесно сильны – все впереди. Духовно мы бесконечно малы. Дальнейшая жизнь – постепенное телесное умирание и духовный рост – освобождение. Жизнь телесная, бесконечно уменьшаясь, в смерти равна нулю. Духовная – растет и окончательно освобождается только в смерти. Всякий человек, став на известную точку духовного роста, не может одновременно стоять на высшей и поэтому не подлежит осуждению. Когда приходишь к такому выводу, становится как-то легко и свободно, как будто нет в людях добра и зла, за которое можно осуждать их. Человек не может быть выше своего миропонимания. Не судить его нужно, а стараться освободить его духовное «я» от телесных уз. И в этом бесконечном освобождении духовного «я» и есть смысл жизни. Оно и есть жизнь.

– Страшновато как-то…

– В детстве и отрочестве развиваются, расширяются, растут пределы физического человеческого существа – быстрее, чем растет духовное существо. В молодости и зрелости духовное существо догоняет физическое и идут почти вместе. Потом пределы физические перестают расширяться, а духовное растет, расширяется, и, наконец, духовное, не вмещаясь, разрушает физическое все больше и больше, до тех пор, пока совсем разрушит и освободится.

– Получается, что наше стремление к самосовершенствованию есть стремление к смерти?

– Так рассуждают неверующие люди. Ведь что такое я (организм)? Я – какой-то центр, в котором обменивается материя. Быстрота, энергия этого обмена материи совпадает с радостью жизни. Энергия эта все ослабевает, обмен все замедляется, замедляется и, наконец, прекращается, и центр переходит в другое место.

– Тогда человек потеряет свое «Я»?

– Человек рождается, это значит, что он индивидуализируется – получает способность видеть все индивидуально. Он живет. Это значит – он больше и больше стирает свою индивидуальность и перестает быть один и сливается со всем. Человек умирает (медленно иногда – старость), он перестает быть индивидуумом. Индивидуальность тяготит его.

– Почему?

– Естественный ход жизни такой: сначала человек (ребенок, юноша) только действует. Потом уже, когда он узнал, что есть добро, начинает любить это добро: действовать, познавать, любить. Дальнейшая жизнь (также и наша теперешняя жизнь, которая есть продолжение предшествующей) есть прежде деятельность во имя того, что любишь, потом познавание нового, достойного любви, и, наконец, любовь к этому новому, достойному любви. В этом круговорот всей жизни.

– То есть, в разные периоды жизни человек должен сосредоточиться на решении разных задач?

– Это происходит даже помимо его воли. Человек течет, как река. И человек между 15 и 16 годами, и другой между 25 и 30, и третий между 40 и 50, и четвертый между 4 и 5 часом на последнем году своей жизни и так далее – несоизмеримые величины. Мало того, им трудно понять друг друга. Между старыми и молодыми, если оба нормальны, происходит странное недоразумение. Человек 20 лет, обращаясь к 5-летнему, знает разницу понимания и сообразно с этим обращается. Но человек 50 лет не так уже обращается с 35-летним и даже с 20-летним. А разница та же. Та же даже и между 80-летним и 65-летним. От этого-то надо уважать старость и старикам уважать самих себя и не становиться на одну ногу с молодыми – спорить. Недоразумению этому помогает еще и то, что все человечество идет вперед, и молодой человек, усвоив то, что свойственно его времени, думает, что он сам впереди старика и что ему нечему учиться у него.

– Это заблуждение естественно. Развивается наука, и люди нового поколения знают больше.

– Отсюда и рассуждение о значении времени для каждого человека: если он идет в ногу с общим ходом развития, у него есть шанс на познание истины и время для этого. Но если он хочет задержаться в молодости, то это ведет к преждевременному старению и духовной смерти.

– Но сохранить душу молодой очень важно…

– Зачем? Впрочем, нормой, которую навсегда должен сохранить в себе человек, является детство. Я далек от того, чтобы видеть только отрицательные стороны в последующих этапах развития человеческого духа. Но дети эгоистичны без лжи. Жизнь учит бесцельности, гибельности эгоизма. И потому старики достигают неэгоистичности без лжи. Два предела.

– Если рассматривать проблему «человек и мир» в философском плане, то что более важно?

– Мир. Живя, человек неминуемо вступает в связи с окружающим его миром, и, в конце концов, мир «поглощает» его, освобождая от бремени индивидуальности.

– Вы утверждаете, что процесс социализации заканчивается не в молодом возрасте со вступлением в общество, а продолжается до старости и заканчивается нахождением своего места в человечестве? В подчинении конечного – бесконечному? В осознании не того, что человек – член общества, выполняющий определенные общественные роли и вынужденный подчиняться общественным требованиям, а частичка огромной массы, выполняющей миссию, человеку не открытую? Зачем тогда нужны предыдущие периоды, если они не имеют самостоятельную ценность?

– Человек сознает себя, как весь мир, неиндивидуально, но сознает себя как человека – индивидуума. Из этого строится все. Человек сознает больше или меньше все или Я, смотря по возрасту. И есть только один возраст (40—50 лет), когда он может помирить оба сознания. Мне кажется, что как есть критический половой возраст и многое решается в этом возрасте, так есть критический духовный возраст – около 50 лет, когда человек начинает серьезно думать о жизни и решать вопрос об ее смысле. Обыкновенно решение этого времени бесповоротно. Беда, если оно ошибочно.

– Можно понять смысл жизни, общаясь с людьми?

– Поддержка важна, но она должна быть правильной. Например, в юности я всей душой желал быть хорошим; но я был молод, у меня были страсти, а я был один, совершенно один, когда искал хорошего. Всякий раз, когда я пытался выказывать то, что составляло самые задушевные мои желания: то, что я хочу быть нравственно хорошим, я встречал презрение и насмешки; а как только я предавался гадким страстям, меня хвалили и поощряли. Честолюбие, властолюбие, корыстолюбие, любострастие, гордость, гнев, месть – все это уважалось. Отдаваясь этим страстям, я становился похож на больного, но я чувствовал, что мною довольны.

– Периоды в жизни совпадают по времени у людей из разных социальных слоев?

– Одна из главных причин ошибок богатого класса состоит в том, что они не скоро привыкают к мысли, что они большие. Вся их жизнь до двадцати пяти, а иногда и больше лет противоречит этой мысли. А в крестьянском классе, парень в пятнадцать лет женится и становится полным хозяином.

– В пятнадцать лет – рановато…

– Обыкновенно думают, что самые обычные консерваторы – это старики, а новаторы – это молодые люди. Это не совсем справедливо. Самые обычные консерваторы – это молодые люди. Молодые люди, которым хочется жить, не думают и не имеют времени подумать о том, как надо жить, и поэтому избирают себе за образец ту жизнь, которая была.

– Где взять силу для постоянного самосовершенствования?

– В вере. Теперь, вспоминая то время, я вижу ясно, что сначала вера моя – то, что, кроме животных инстинктов, двигало моею жизнью, – единственная истинная вера моя в то время была вера в совершенствование. Но в чем было совершенствование, и какая была цель его, я бы не мог сказать. Я старался совершенствовать себя умственно, – я учился всему, чему мог, и на что наталкивала меня жизнь. Я старался совершенствовать свою волю – совершенствовал себя физически, всякими упражнениями изощряя силу и ловкость и всякими лишениями приучая себя к выносливости и терпению. И все это я считал совершенствованием. Началом всего было, разумеется, нравственное совершенствование, но скоро оно подменилось совершенствованием вообще, то есть желанием быть лучше не перед самим собою или перед Богом, а желанием быть лучше перед другими людьми. И очень скоро это стремление быть лучше перед людьми подменилось желанием быть сильнее других людей, то есть славнее, важнее, богаче других.

– Ницше назвал это «стремлением к превосходству».

– Он был безумен.

– Но, помимо основных жизненных периодов, свойственных разным людям и сориентированных по времени, есть и другие, индивидуальные периоды, границами которых являются экстремальные точки, или духовные кризисы.

– Конечно. Жизнь все время движется, развивается через духовные кризисы человека. Какая бы острая ситуация ни развертывалась перед нами, она, как правило, не исчерпывает себя, ибо таит в себе предпосылки зарождения в нас новых качеств. Сталкиваясь с другим, человек думает не только, а часто и не столько о том, что вот сейчас происходит, сколько о том, к каким последствиям это приведет, что ему в дальнейшем предстоит делать. Столкновения между людьми естественны и необходимы, так как являются одновременно и следствиями и предпосылками внутреннего развития.

– Именно поэтому Платон Каратаев должен был умереть?

– Но ведь мы видим Каратаева не в процессе жизни, а в ее завершении. Мы не знаем, кем был Каратаев, как он достиг такого понимания жизни. Мы видим его жизненную философию соответствующей образу жизни, так сказать, законченный образ. Каратаев подошел к пределу, за которым могла быть только смерть, которая и не замедлила появиться. Он выполнил свою жизненную задачу. Более ничего он не мог сделать.

– Поэтому его миссия оказалась выполненной, и он перешел в другое качество?

– Все на свете растет, продолжительно изменяется, делая спиральные круги. Так, по крайней мере, нам кажется. Жизнь людей – круг спирали завершается в этой жизни. Так же происходит с животными, растениями, планетами.