Текст книги "Маргиналы в социуме. Маргиналы как социум. Сибирь (1920–1930-е годы)"

Тем не менее лишение избирательных прав по пункту «эксплуатация наемного труда» в сельской местности происходило, как правило, с грубейшими нарушениями избирательного законодательства. Крестьяне лишались прав незаконно, поскольку при отсутствии документальных подтверждений все обвинения строились на свидетельских показаниях.

Восстановиться в избирательных правах крестьянам, причисленным к категории «кулаков», было достаточно сложно. К середине 1930-х гг. были удовлетворены лишь 30,2 % ходатайств.

К какой категории «лишенцев» относились владельцы сельскохозяйственных «предприятий»? В ст. 69 Конституции РСФСР 1925 г. имелся пункт «б» о лишении прав «лиц, живущих на нетрудовой доход, как то: проценты с капитала, на доходы с предприятий». Но можно ли владельцев мельниц, крупорушек, маслобоек относить к этой категории? Очевидно, что на этих предприятиях должен был применяться наемный труд, и тогда их владельцы могли лишаться прав как «лица, прибегающие к наемному труду», т. е. по ст. 69, п. «а» Конституции РСФСР 1925 г. До 1926 г. избирательные инструкции не проясняли этого вопроса. Разработчики инструкции 1926 г., хотя и не уточнили его, но ввели в ст. 15 формулировку об «отдельных категориях граждан, которые не могут пользоваться избирательными правами». В ст. 15, п. «б» интересующая нас группа оговаривалась особо: «Земледельцы, имеющие наряду с земледельческим хозяйством собственные или арендованные промысловые и промышленные заведения и предприятия (мельницу, крупорушку, маслобойку и т. п.), ведущиеся с применением постоянного или сезонного наемного труда»[258]258
  СУ РСФСР. 1926. № 75. Ст. 577. Гл. II, ст. 15, п. «б».


[Закрыть]. В 1930 г. эта категория была причислена к «кулакам». Положение о едином сельскохозяйственном налоге от 23 февраля 1930 г., принятое постановлением ЦИК и СНК СССР, наличие в хозяйстве мельницы, крупорушки, маслобойни, шерсточесалки трактовало как признак «кулацкого» хозяйства[259]259
  См.: Политика раскрестьянивания в Сибири. Новосибирск, 2000. С. 19.


[Закрыть].

Выше мы говорили о тонкой грани, разделявшей категории «эксплуататоров наемного труда», владельцев «предприятий», живших на нетрудовые доходы, и торговцев. Владельцы сельскохозяйственных «предприятий» представляли своего рода промежуточную категорию между «кулаками» и владельцами промышленных предприятий. Следует, однако, иметь в виду, что сельскохозяйственные «предприятия» по их размерам и получаемому доходу нельзя в полной мере считать предприятиями.

В изучаемой нами группе сельских «лишенцев» владельцы сельскохозяйственных «предприятий» составляли 14,3 %. В кампанию 1926/27 г. лишили прав 6,2 % представителей этой категории, в 1928 г. – 44,3, в 1929 г. – 33, в 1930 г. – 10,3, в 1931 г. – 4,1, в 1932 г. – 1, в 1934 г. – 1 %. По сути, еще в 1920-е гг. такой дискриминации подверглись все, кто имел хотя бы небольшую долю в сельскохозяйственном «предприятии». В 1930-е гг. лишали прав за выдуманные избирательными комиссиями «предприятия». В группу владельцев «предприятий» включали крестьян, делавших валенки, – как владельцев пимокатных мастерских, или имевших сепаратор – как хозяев «маслобойных заводов» и т. д.

Среди «владельцев», в отличие от большинства категорий сельских «лишенцев», не было ни одной женщины. Хозяевами мельниц, крупорушек, шерсточесалок являлись исключительно мужчины. По основным изучаемым социально-демографическим характеристикам владельцы сельскохозяйственных «предприятий» в целом мало отличались от «кулаков». Обе категории были близки по возрастному составу. Среди владельцев сельскохозяйственных «предприятий» преобладали люди среднего возраста – 63,9 %, хозяев старше 50 лет было 27,7 %, молодых хозяев до 30 лет – 8,2 % (см. табл. 10).

Можно было бы предположить, что среди «владельцев» окажется больше, чем среди представителей других категорий, сибиряков не в первом поколении, ведь чтобы построить мельницу или другое «предприятие», нужны капиталы, которых не было у бедных переселенцев. Однако в группе указавших место своего рождения коренные жители составили около трети, т. е. не больше, чем среди «кулаков». В данной категории, как и в других, наибольшей была доля выходцев из Европейской России (29,8 %) и западных регионов (из Украины – 10,3 %, Белоруссии – 3 %). Следует иметь в виду, что примерно 25 % «владельцев» не указали места своего рождения, поэтому мы не можем точно установить, кого было больше в этой группе – старожилов или мигрантов. По национальному составу данная категория не имела особой специфики. В ней преобладали русские – 87,6 %, украинцы составляли 9,3 и белорусы – 3 % (см. табл. 11).

Представители категории «владельцы» принадлежали к самому массовому дореволюционному сословию – крестьянству. Их реальное социальное положение до революции неизвестно. Применительно к «владельцам» власти категорически настаивали на формулировке «исторически богатый», имея в виду, что они и ранее являлись зажиточными крестьянами. Однако, по анкетам большинства «владельцев», они обзавелись «предприятиями» в годы советской власти и вообще были середняками или даже бедняками.

По уровню грамотности «владельцы» выделялись на фоне представителей других «крестьянских» категорий. Так, среди «владельцев» неграмотные составляли 16,5 %, тогда как среди «кулаков» и торговцев – около 25 %. Большинство «владельцев» просто имели навыки чтения и письма. Начальное образование получили 24,7 % (см. табл. 12).

На протяжении рассматриваемого периода владельцы сельскохозяйственных «предприятий» занимались тем же, что и обычные крестьяне. До революции, судя по ходатайствам, все они трудились на земле, часть переселенцев до обзаведения собственным хозяйством работала по найму. Лишь пятеро владели мельницами еще до революции. С началом Первой мировой войны «владельцы», как и другие крестьяне, оказались на фронте (12,4 %). В Гражданской войне участвовали 17,5 % представителей данной категории. Трудно сказать, каким было доминирующее отношение этой группы крестьян к новой власти в 1917–1920 гг. Как утверждали позже сами «владельцы», они поддержали новую власть, хотя избирательные комиссии, напротив, обвиняли их в изначальной враждебности к Советам. Власти подозревали «владельцев» в «контрреволюции» значительно чаще, чем всех остальных крестьян, и здесь логика власти очевидна: раз крестьянин богатый, значит, должен выступать против советской власти. Действительно, среди «владельцев» численность служивших в армии Колчака и участвовавших в Колыванском восстании была выше, чем среди других «крестьянских» категорий. Однако все не столь однозначно. Среди «владельцев» доля тех, кто сражался на стороне Колчака, составляла 5,1 %, участвовал в Колыванском восстании – 4,1 %. При этом в Красной армии служили 12,4 % и участвовали в партизанском движении 4,1 % отнесенных к рассматриваемой категории. Поэтому говорить о резком неприятии советской власти «владельцами» не приходится.

После окончания Гражданской войны «владельцы» вернулись к своим хозяйствам, именно в этот период большинство обзавелось мельницами, маслобойнями, шерстобитками и прочими «предприятиями». В годы нэпа 12,4 % «владельцев» занимали различные выборные должности. Свое не очень активное участие в общественной жизни преобладающая часть представителей категории объясняла постоянной занятостью на мельнице или другом «предприятии».

Во второй половине 1920-х гг. большая часть владельцев сельскохозяйственных «предприятий» была лишена прав. В 1928–1929 гг. у них конфисковали имущество (одно– и двухпоставные мельницы и часть других предприятий). Не дожидаясь дальнейшего развития событий, некоторые «владельцы», распродав оставшееся имущество, предпочли уехать в город. Многим из них не удалось устроиться на предприятия, и они стали работать извозчиками, плотниками и т. д. Как ни парадоксально, но конфискация «предприятий» в конце 1920-х гг. спасла часть «владельцев» от тюрем и спецпоселений. Этой участи не избежали те представители категории, кто остался в деревнях: в 1930 г. они первыми попали под «раскулачивание». Очень многие были арестованы, а их семьи высланы на спецпоселение (затем глав семей отправляли из лагерей в спецпоселки для соединения с семьями); некоторых выслали вместе с семьями. Такая же судьба была у всех «владельцев», вновь выявленных в 1930-е гг.

До 1928 г. в одной семье «владельцев» в среднем насчитывалось 6,07 едока и 2,12 работника; они засевали 6,21 дес., имели 1,9 лошади и 1,6 коровы (см. табл. 13–17). Таким образом, это были типично середняцкие хозяйства[260]260
  Сибирский край. С. 314.


[Закрыть]. По уровню они достаточно сильно различались: 16 % хозяйств имели лишь одного взрослого работника, 28,9 % сеяли менее 4 дес., 39,2 % имели одну корову и 34 % – одну лошадь. Однако 66 % хозяйств «владельцев» имели двух взрослых работников, 60,8 % «владельцев» засевали в среднем 4,1–10 дес., 43,4 % имели две коровы, 44,3 % – две лошади. Были и более зажиточные хозяйства: 12 % имели трех и 1 % – четырех работников, 10,3 % «владельцев» засевали свыше 10 дес., 16,4 % – имели трех коров и более, 20,6 % – трех лошадей и более. Для значительной части хозяйств, владевших сельскохозяйственными «предприятиями» (особенно тех, кому принадлежала лишь часть, или это «предприятие» было небольшим), доход от сельского хозяйства был главным источником средств. Однако были хозяйства, для которых количество посевной площади или коров и лошадей не являлось основными показателями их благосостояния. Для определения уровня состоятельности этих хозяйств важнее выяснить получаемый ими доход от «предприятий».

В изучаемой группе мельники составляли 63 %, владельцы шерсточесалок и кожевенных «предприятий» по 9,3, маслобоек (маслобойные заводы) – 8,2, крупорушек, кирпичных заводов, смолокуренно-скипидарных производств – по 2, пимокатных мастерских – 3 %, 1 чел. имел паточный завод. При этом 64 % имели «предприятия» в единоличном владении, а 36 % – в совместном.

Доходы от сельскохозяйственных «предприятий» у большинства крестьян были небольшими, и их скорее можно считать дополнительной, а не основной статьей дохода в хозяйстве. Так, 59 % имели доход от «предприятий» менее 500 руб., при этом 5 % – до 100 руб., 36,1 % – от 101 до 300 руб., 19,6 % – от 301 до 500 руб., около 25 % – от 501 до 1 000 руб. (при этом 9,3 % – от 501 до 600 руб., 7,2 % – от 601 до 700 руб., 2 % – от 701 до 800 руб., 3 % – от 801 до 900 руб., 2 % – от 901 до 1000 руб.). Больше 1 тыс. руб. дохода получали немногие «владельцы» – 6,2 %, при этом всего у четырех мельников доход составлял около 1,5 тыс. руб. Например, двухпоставная мельница М.С. Крутских (Черепановский р-н) приносила дохода 1420 руб.[261]261
  ГАНО. Ф. Р-489. Oп. 1. Д. 648. Л. 16.


[Закрыть], мельница О.И. Кузнецова (Черепановский р-н) – 1 440 руб.[262]262
  Там же. Д. 661. Л. 23.


[Закрыть] В изучаемой группе самый большой доход (3530 руб.) в 1927 г. получал от своего маслодельного завода Ф.В. Кияница (Кочковский р-н)[263]263
  Там же. Ф. Р-440. Oп. 1. Д. 752. Л. 6.


[Закрыть]. Доход 9,3 % «владельцев» неизвестен, что объясняется, возможно, «недоработками» в данном вопросе властей, как правило приписывавших или значительно завышавших доходы крестьян-владельцев от «предприятий».

Еще одно основание для лишения избирательных прав представителей этой категории – применение наемного труда «предприятием». Постоянное использование наемного труда признавали 11,3 % «владельцев» (в основном на больших мельницах и маслобойных заводах). Категорически отвергали обвинение в этом 14,4 % «владельцев», не отрицали, что привлекали на свои «предприятия» сезонных рабочих, – 21,6, отрицали даже временный наем (они утверждали, что работу выполняли силами своих семей) – 18,6 %. Не использовали наемный труд 8 % «владельцев», о трети других «владельцев» в делах сведений нет.

Около половины «владельцев» признавали применение наемного труда в той или иной степени (от нескольких дней до лет). Многие мельники писали, что не могли обойтись без наемных рабочих по «природным» условиям (затопило мельницу или, напротив, высохла река и нужно было делать запруду и т. п.). О.И. Кузнецов (Черепановский р-н) писал в ходатайстве: «Нанимал работников по необходимости, поскольку подтапливало берег и его нужно было укреплять»[264]264
  Там же. Ф. Р-489. Oп. 1. Д. 661. Л. 17.


[Закрыть]. И.В. Космынин (Черепановский р-н) отмечал: «Нанимал рабочую силу из-за того, что река высохла и было нужно делать запруду»[265]265
  Там же. Д. 626. Л. 8.


[Закрыть].

Причисляя крестьян к «кулакам», власти иногда испытывали сомнения в правильности своего решения, но они уверенно делали это, когда речь заходила о «владельцах». В расчет не принималось, что по доходам от хозяйств и «предприятий» около половины «владельцев» представляли середняцкие хозяйства. Приведем характерный пример «семейного предприятия». Пятеро братьев Мазаловых (Кочковский р-н) в наследство от отца получили мельницу: доля каждого составляла пятую часть от этой мельницы; младший брат уехал в город учиться еще в 1926 г. и передал свою долю старшему брату, в результате доход каждого из владельцев составлял от 110 до 220 руб. Хозяйства братьев, за исключением старшего, относились к маломощно-середняцким. Суммарный доход от сельского хозяйства и мельницы Мазаловых колебался в пределах 267–487 руб.[266]266
  Там же. Ф. Р-440. Oп. 1. Д. 596, 597, 598, 599, 600.


[Закрыть], т. е. они не попадали в группу зажиточных[267]267
  Н.Я. Гущин относил к среднеобеспеченным хозяйства с доходностью до 400 руб. – Гущин Н.Я. «Раскулачивание»… С. 49.


[Закрыть].

Восстановиться в избирательных правах владельцам сельскохозяйственных «предприятий» было значительно сложнее, чем «кулакам» или торговцам. Власти были уверены, что все ставшие «лишенцами» «владельцы» имели зажиточные хозяйства, и переубедить их в обратном в конце 1920-х гг., а тем более в 1930-е гг. было невозможно. Удалось восстановиться 9,7 % «владельцев», в частности, в Мошковском р-не, где либеральнее всего относились к этой группе, – 17, в Кочковском – 10,7 %. В Черепановском р-не не восстановили ни одного «владельца» (см. табл. 6).

Достоверно узнать о поведении, жизненной стратегии, взаимоотношениях с окружающими и представителями власти людей, причисленных последней к числу неполноправных граждан, чрезвычайно сложно. Очевидно, что проникнуть в сознание, понять мотивы поведения тех, кто добивался своего восстановления в правах 70–75 лет назад, нам не удастся. Проанализировав ходатайства и жалобы «лишенцев», мы постараемся выяснить, насколько удачной была их адаптация к новой социальной действительности, как складывалась судьба, какова была тактика поведения разных категорий и групп «лишенцев» при обращении в избирательные комиссии, какие факторы влияли на восстановление в правах городских и сельских «лишенцев». Для подробного рассмотрения жизненных перипетий нами выбраны две самые массовые категории городских и сельских «лишенцев»: «эксплуататоры наемного труда» и «торговцы, торговые посредники» и категории с наиболее драматичной судьбой – священнослужители и бывшие белые офицеры. Дети «лишенцев» вызывают особый интерес, поскольку им предстояло сделать сложнейший жизненный выбор: остаться с родителями и обречь себя на прозябание или отречься от них и попытаться адаптироваться к советской действительности.

Как сложились судьбы крестьян, причисленных советской властью к числу изгоев – «кулаков»? Большинство т. н. кулаков основную часть жизни занимались хлеборобством. Судя по ходатайствам, тяжелым испытанием для части этих крестьян явилось переселение в Сибирь. Многие не ожидали тех трудностей, с которыми они столкнулись на новом месте: непростые отношения со старожильческим населением, другая климатическая зона (для приехавших с Украины, из Центрально-Черноземного региона), нехватка хорошей пахотной земли, отсутствие сельскохозяйственного инвентаря и проч. Поэтому далеко не все смогли сразу адаптироваться на новом месте, некоторые нанимались батраками. Результатом огромного трудолюбия и желания работать на земле стало обзаведение переселенцев хозяйствами. Мирное хозяйствование прервалось войнами: сначала Первой мировой, затем Гражданской. В годы Первой мировой войны 14 % будущих «кулаков» сражались на фронтах, некоторые получили увечья, попали в плен. Во время Гражданской войны в Красной армии служили 10,3 % (одного из крестьян, будущего «лишенца» П.П. Можарова даже наградили орденом Красного Знамени[268]268
  ГАНО. Ф. Р-489. Oп. 1. Д. 839. Л. 8.


[Закрыть]), в армии Колчака – 1,4, в партизанском движении участвовали 4,2 и в Колыванском восстании – 1,1 %. После окончания Гражданской войны участники сражений вернулись к своим хозяйствам, занялись землепашеством. К тому времени хозяйства пришли в упадок и, как писали сами крестьяне, только к 1923–1924 гг. они начали «вставать на ноги». В 1920-е гг. некоторые крестьяне стали «культурниками». Один из крестьян Мошковского района А.А. Базуев так описывал причины, по которым занялся внедрением новых методов в сельское хозяйство: «Во время империалистической войны мне пришлось побывать в Австрии и Румынии и познакомиться с заграничной культурой сельского хозяйства. Когда вернулся, стал развивать культуру в своем хозяйстве»[269]269
  Там же. Ф. Р-400. Oп. 1. Д. 30. Л. 4.


[Закрыть]. До 1927 г., когда Базуева впервые лишили избирательных прав, он расширял и внедрял многопольный посев, испытывал новые сорта, выписывал журналы, сотрудничал с «Крестьянской газетой». Все «культурники» были лишены избирательных прав в первую очередь, уже в 1927–1928 гг. Многие крестьяне, хотя и не являлись «культурниками», активно участвовали в кооперативном движении. В основном они были рядовыми членами товариществ и артелей, но около 2 % из них вошли в руководство разных кооперативных организаций (чаще всего маслоартелей). Например, С.П. Денисенков сначала был председателем правления Алексеевского общества потребителей, затем работал председателем правления Алексеевского кредитного товарищества, в 1928 г. избран членом правления Новосибирского окружного союза сельскохозяйственных кредитных кооперативов[270]270
  Там же. Д. 151. Л. 16.


[Закрыть].

Начиная с 1928 г. часть крестьян, лишенных избирательных прав, в надежде обрести их вновь начала сокращать свои хозяйства. В 1929 г., когда были лишены прав более трети представителей группы, этот процесс приобрел массовый характер, свыше 40 % сельских «лишенцев» сократили свое хозяйство. Одни крестьяне (самые дальновидные) уже в 1929 г. перебрались в город к детям или купили там дома и устроились на работу. Другие, стремясь восстановить справедливость, чаще всего писали ходатайства в разные избирательные комиссии. Третьи, как И.А. Абраменко и Л.А. Абраменко (Мошковский р-н), пытались расправиться с председателем сельсовета (сельизбиркома), который, по их мнению, неправильно лишил их избирательных прав, за что и были осуждены в 1929 г.[271]271
  ГАНО. Ф. Р-400. Oп. 1. Д. 8. Л. 4.


[Закрыть]

В 1930 г. крестьяне, лишенные избирательных прав в 1927–1930 гг., подверглись «раскулачиванию». Около 7 % крестьян рассматриваемой группы были осуждены, а их семьи высланы на спецпоселение. Остальные вместе с семьями были отправлены на спецпоселение, часть из них сбежала по дороге или в первый год высылки. Некоторым, скрыв свое прошлое, удалось устроиться в городах, на новых стройках.

В 1931 г. крестьяне изучаемой группы, не попавшие под «раскулачивание», продолжали вести единоличное хозяйство, но чаще были вынуждены вступить в колхозы. В 1931–1934 гг., в условиях продолжавшихся поисков «кулаков» власти лишали избирательных прав в первую очередь крестьян, не желавших вступать в колхозы. Немало оказалось тех, кто, проработав в колхозах один-два года, был отнесен к «кулакам». Причины причисления к «кулакам» были порой нелепые: вспоминали всех дальних родственников крестьян, «раскулаченных» ранее, отдаленные (дореволюционные) события (например, «нанимал бороноволока в 1909 году»). Случались и казусы: Г.К. Еремина лишили избирательных прав за то, что он якобы в 1928 г. держал батрака; при проверке выяснилось, что это был его внук[272]272
  Там же. Ф. Р-489. Oп. 1. Д. 178. Л. 11.


[Закрыть]. Из колхозов «кулаков» исключали по надуманным обвинениям, с формулировками «за вредительство колхозу», «злостное нежелание работать», «воровство»[273]273
  Там же. Ф. Р-440. Oп. 1. Д. 614. Л. 8.


[Закрыть] и т. д.

Большая часть крестьян, лишенных избирательных прав в 1931–1934 гг., была выслана на спецпоселение. Некоторые смогли опровергнуть принадлежность к «кулакам»; другие уехали в города; судьбы многих неизвестны.

В первой половине 1930-х гг. основная масса крестьян изучаемой группы продолжала оставаться на спецпоселении. Немногие из них по разным причинам были возвращены со спецпоселений; позже они работали в колхозах, но чаще предпочитали устраиваться на предприятия, в шахты, поскольку возможности вернуть конфискованное имущество у них не было.

Адаптация к советской действительности горожан, причисленных к категории «торговцев и торговых посредников», протекала очень сложно. Лишь для немногих в исследуемой группе торговля была профессией (Прил. I, табл. 8–12). При том что группа была весьма разнородной и включала самые разные слои нэповского общества – демобилизованных красноармейцев и домашних хозяек, рабочих, оставшихся без работы, бывших служащих государственных учреждений и инвалидов, входивших в нее отличало одно – отсутствие постоянной работы. До занятия торговлей причисленные к «торговцам или торговым посредникам» поменяли много занятий: работу по найму, на предприятиях, иногда даже в советских учреждениях, кустарный и единоличный труд. Большинство представителей категории, получив патент, но не имея оборотных средств, занималось очень мелкой торговлей. Как писали многие «лишенцы», «торговля была не для прибыли, а лишь чтобы прокормить семью». Многих в торговле постигала неудача, поэтому они сдавали патенты и вновь начинали искать работу.

Для крестьян, оказавшихся в городе, торговля также не была основным занятием. Судя по имеющимся в делах окладным листам, в их хозяйственной жизни торговля носила вспомогательный, сезонный характер (в зимний период) и служила дополнительным источником существования. Она велась чаще всего в течение небольшого срока без выборки патента.

В рассматриваемой группе были горожане, для которых торговля (или «получение нетрудовых доходов») являлась вспомогательным занятием. Чаще всего они работали на предприятиях или в советских учреждениях, но, стремясь улучшить материальное положение семьи, организовывали торговлю или, чаще, сдавали свободные помещения (комнаты, дома). При этом торговлей, которая была беспатентной и, за редчайшим исключением, мелочной, занимались свободные члены семьи (жены, родители, дети).

Лишь незначительная часть представителей изучаемой категории занималась торговлей или предпринимательством не от случая к случаю, а на протяжении нескольких лет. Одни из них до революции имели отношение к торговле, они были служащими или приказчиками торговых предприятий, продавцами, портными и т. п. Например, И.А. Шалыгин до революции был приказчиком, затем стал членом товарищества по аренде столовой «Деловой клуб»[274]274
  ГАНО. Ф. Р-1347. Oп. 1 а. Д. 1807. Л. 1–6.


[Закрыть]. К.П. Монсаров также начинал приказчиком, в начале 1920-х гг. он уже владелец аптеки, в 1930-е гг. – продавец в магазине[275]275
  Там же. Д. 1024. Л. 2–8.


[Закрыть]. А.Г. Чурапанов до революции продавал фрукты, в начале 1920-х гг. стал владельцем небольшой лавки с незначительным оборотом, в 1926 г. – заведующим складом[276]276
  ГАНО. Ф. Р-1347. Oп. 1 а. Д. 1801. Л. 3–12.


[Закрыть]. И.С. Лазебников до революции был учеником в аптеке, в начале 1920-х гг. открыл собственную аптеку и был ее владельцем вплоть до своего разорения в 1930 г.[277]277
  Там же. Д. 926. Л. 4–6.


[Закрыть] Другие (крестьяне, наемные работники, извозчики и т. п.), напротив, до революции не имели никакого отношения к торговле, но, начав торговлю в начале 1920-х гг., со временем смогли ее расширить. Это занятие оставалось для них основным на протяжении 1920-х гг. Приведем несколько характерных примеров: И.П. Порховников до революции был портным (наемным работником), в начале 1920-х гг., продолжая быть портным, открыл торговлю, а в 1924 г. уже имел магазин готового платья в Новосибирске, в 1928 г. ему пришлось закрыть дело[278]278
  Там же. Д. 1256. Л. 7–8.


[Закрыть]. Е.Г. Готовцев, будучи до революции гончаром, в начале 1920-х гг. продавал собственную продукцию, затем расширил дело и обзавелся магазином, где уже продавал другие товары[279]279
  Там же. Д. 407. Л. 2–14.


[Закрыть]. Значительно реже встречалось, что бывшие предприниматели в 1920-е гг. возобновляли свою дореволюционную деятельность. Так, Д.Я. Сухих до революции имел небольшую гостиницу, в 1920-е гг. он был владельцем постоялого двора[280]280
  Там же. Д. 1574. Л. 5.


[Закрыть]. М.А. Хавкин, в прошлом крупный торговец (с отцом имели несколько магазинов, в т. ч. в городском торговом корпусе), в 1920-е гг. владел магазином[281]281
  Там же. Д. 1728. Л. 2–15.


[Закрыть].

Некоторые представители анализируемой категории в советские годы никакого отношения к торговле не имели, они были лишены избирательных прав исключительно за дореволюционную деятельность. Эту группу составляют преимущественно бывшие управляющие, владельцы магазинов и небольших заводов, которые, будучи научены горьким опытом национализации своих предприятий, в 1920-е гг. предпочли не восстанавливать свое дело. Они сочли за благо работать в советских или кооперативных учреждениях бухгалтерами, налоговыми инспекторами и т. п.

Судьбы людей, причисленных к категориям т. н. бывших (в первую очередь бывшие белые офицеры), представляют особый интерес в силу их яркости и незаурядности. Поскольку в основном это были люди высокообразованные, то в своих ходатайствах они зачастую высказывали отношение к власти, окружающим, меняющейся действительности и т. д.

Как ни парадоксально, но большинство бывших служащих карательных органов царской России, живших в городе, вполне вписалось в постреволюционное советское общество, хотя, казалось бы, у этих людей в связи с их прошлой деятельностью должны были возникнуть проблемы и с трудоустройством, и вообще с адаптацией к новому строю. Даже несмотря на сделанное ВЦИК в 1921 г. предупреждение о необходимости соблюдать осторожность при предоставлении этим людям более или менее ответственной работы («каждая ошибка в этом отношении будет дискредитировать советскую власть в глазах широких трудящихся масс»[282]282
  СУ РСФСР. 1921. № 62. Ст. 440.


[Закрыть]), бывшие полицейские продолжали работать в советском аппарате. Возможно, это объясняется тем, что они занимали лишь низшие посты в полиции и жандармерии.

Судьбы бывших полицейских были очень разными. Некоторые, оставившие службу в карательных органах еще до революции, позже работали по найму, рабочими на заводах, занимались кустарным или единоличным трудом. Те же, кто служил в полиции и жандармерии до 1917 г., сразу после революции или в годы Гражданской войны устроились в советские учреждения, на предприятия или служили в Красной армии. Отдельные представители изучаемой категории работали в советской пенитенциарной системе. Например, М.А. Росляков до революции был урядником, при Колчаке – милиционером, при советской власти – волостным милиционером, а затем агентом уголовного розыска, в 1930-е гг. – сотрудником для наблюдений за порядком в магазине № 1 «Сибторга»[283]283
  ГАНО. Ф. Р-1347. Oп. 1 а. Д. 1404. Л. 8.


[Закрыть], Н.О. Юряев с 1911 по 1922 г. работал в тюрьме надзирателем, затем стал кондуктором на транспорте[284]284
  Там же. Д. 807. Л. 3–4.


[Закрыть]. Некоторые устраивались сторожами, писарями, почтальонами, машинистами, завхозами и т. п. П.И. Филатов до 1917 г. был унтер-офицером жандармерии, затем – десятником на лесозаготовках, раздатчиком топлива, отличившись на работе, стал заведовать работами лесоучастка[285]285
  Там же. Д. 1704. Л. 2.


[Закрыть]. Встречались люди, которые не меняли мест работы на протяжении всей жизни, и хотя формально они не служили в карательных органах, власть лишила их прав «за то, что были осведомителями». В подтверждение сказанного приведем следующий пример: Н.И. Трудолюбов проработал на телеграфе 42 года, начал работать рассыльным, а кончил заведующим складом Сибпочтеля; в 1928 г. его лишили избирательных прав за то, что в 1911 г. он, выполняя служебное поручение, передал три письма в особый отдел[286]286
  ГАНО. Ф. Р-1347. Oп. 1 а. Д. 1651. Л. 3–5.


[Закрыть].

Среди сельских «лишенцев» большая часть бывших полицейских советскую власть не воспринимала враждебно, двое в годы Гражданской войны даже служили в Красной армии[287]287
  Там же. Ф. Р-489. Oп. 1. Д. 812; Ф. Р-400. Oп. 1. Д. 542.


[Закрыть], никто из них не воевал в белых армиях. Во время Гражданской войны и в годы нэпа все бывшие служащие полиции и жандармерии занимались сельским хозяйством. К сожалению, неизвестно, что стало с этими людьми в 1930-е гг. Достоверные сведения имеются лишь о судьбах двух бывших полицейских. Так, В.С. Ивашутин после ранения в Первой мировой войне начал слепнуть, в 1930-е гг. находился на иждивении у дочери[288]288
  Там же. Ф. Р-400. Oп. 1. Д. 195. Л. 3.


[Закрыть]. В.И. Енин был осужден в 1930 г., семью выслали в Нарым[289]289
  Там же. Д. 436. Л. 12.


[Закрыть]. С достаточной степенью уверенности можно сказать, что судьбы остальных также сложились трагически, поскольку уже в 1928–1929 гг. «бывшие», будучи обложенными индивидуальным налогом, не смогли его уплатить. В дальнейшем их имущество конфисковали, самих либо судили, либо выслали на спецпоселение.

Адаптация к новой действительности в Сибири в 1920-е гг. у многих бывших белых офицеров проходила довольно успешно, но, к большому сожалению, мы не знаем, что произошло с бывшими белыми офицерами в изучаемой группе в 1930-е гг., кто из них пострадал при «чистке» советского аппарата, кто подвергся репрессиям. Однако мы можем проследить их жизненный путь до момента лишения избирательных прав – в дореволюционный период, во время Гражданской войны и 1920-е гг. До Первой мировой войны они, являясь типичными представителями интеллигенции того времени, либо учились в гимназиях, реальных училищах, университетах (некоторые за границей), либо работали в государственных учреждениях, частных фирмах, занимались частной практикой. Эти люди, как правило, не были кадровыми военными. Многие из них попали на фронт по мобилизации, некоторые же во время войны продолжали работать на прежних местах. Наиболее молодые по возрасту были призваны в 1915–1917 гг.: из-за нехватки младшего командного состава сразу после окончания учебных заведений их отправляли в школы прапорщиков; здесь они становились офицерами военного времени. Известны и те, кто до войны работал учителем, агрономом, врачом, бухгалтером, инженером. В 1914 г., будучи мобилизованными, они оказались на фронте, прошли всю войну. В конце 1917 г., после выхода России из войны их постепенно начали демобилизовывать, однако многие, так и не успев устроиться на работу, были практически сразу мобилизованы вновь, теперь уже в белые армии. Чиновники, ранее работавшие в государственных учреждениях, с установлением белых режимов становились либо чиновниками военного времени, либо мобилизованными в армии. Показательно, что в рассматриваемой группе почти не было добровольно вступивших в белые армии (этот факт приводили сами бывшие белые офицеры, а также он подтверждался ОГПУ при выдаче справок с характеристикой и заключением о желательности восстановления в избирательных правах). После мобилизации в белые армии некоторые из рассматриваемой группы, не желая участвовать в Гражданской войне, дезертировали либо добровольно перешли на сторону Красной армии. Иногда в Красной армии служили и те, кто был пленен красными. Бывшие красноармейцы составляли около 51 % от всей группы. Формально эти люди не подлежали лишению избирательных прав, но поскольку инструкция 1926 г. не разъясняла, что следует понимать под «активным участием в защите Советской республики», в 1927 г. местные власти посчитали необходимым отнести их к «лишенцам», но позже исправили свою ошибку. Участие бывших белых офицеров в защите Советской республики можно было назвать активным лишь условно, поскольку большинство из них не было на фронте и прослужило в Красной армии от трех месяцев до одного года. Часть бывших белых офицеров не служила в Красной армии из-за болезней (эпидемий) и наказание не отбывала.