Текст книги "Труды по россиеведению. Выпуск 2"

Не допустить другой крайности!

В теперешних российских условиях важно не впасть в другую крайность – в государственный экспансионизм, грозящий прийти на смену безбрежному либерализму 90-х.

Эта опасность представляется вполне реальной, так как в российском социуме явно зреет идея некой величественной мобилизационной программы, осуществление которой якобы вернет стране статус великой державы. У меня есть большие сомнения по поводу желания нашего народа активно участвовать в выполнении такого проекта, какая бы благородная цель при этом ни преследовалась. Очередная попытка «принуждения народа к счастью», скорее всего, провалится.

Конечно, в российском обществе широко распространены ностальгические чувства, раздражение и т.п. в связи с распадом великой державы и плачевными результатами реформ. Однако эти явления следует рассматривать как «месть» за массовые иллюзии и эйфорию конца 80-х – начала 90-х. Тогда «народ и партия» были, как уже отмечалось, едины. Все хотели не хлеба, а свободы, но полагали, что хлеб прибавится как бы автоматически. И «верхи», и «низы» почему-то считали, что к «преимуществам социализма» присоединятся «прелести» рынка и демократии, и все мы довольно быстро устроимся на солнечной стороне жизни, где уже обитает «золотой миллиард».

Сегодняшнее разочарование в идеалах рынка и демократии (хочется надеяться, временное) совсем не обязательно означает, что в обществе зреет тоска по реваншу или существует коллективная готовность включиться в строительство чего-то величественного. Скорее, надо согласиться с теми социологами, которые утверждают, что освоение россиянами индивидуалистических ценностей состоялось. Правда, связано это не с эволюцией массового сознания в духе протестантской этики, а с атомизацией социума, или, проще говоря, с разобщением людей, в большинстве своем занятых исключительно выживанием.

Реализация всех великих «телеологических» государственных проектов в России – независимо от того, были они совершенно утопичны или хотя бы отчасти реализуемы, – как правило, сопровождалась ужасающим угнетением и подавлением личных свобод. И наоборот, как только раскрепощалась личная инициатива и человек получал право выбора, государство начинало стремительно утрачивать свое величие, а подчас и суверенитет. Совсем не обязательно, что и сегодня перед нами та же фатальная дилемма. У истории нет сослагательного наклонения, но всегда есть альтернатива. Практическое заключение из сказанного очевидно: следует укреплять государство, не жертвуя демократическими ценностями. Звучит почти как банальность. Но, как точно заметил Ницше, «дороже всего нам приходится платить за пренебрежение банальностями». Добавлю только, что так же дорого нам обходятся невыученные уроки.

Кризис: опасности и возможности

За время системной трансформации мы сумели растранжирить запас прочности, созданный не только в советские времена, но и в постдефолтные «тучные» годы. Сознавая это, и теперь продолжаем терять силы и возможности – как от нерасчетливых действий, так и в результате странного бездействия. Сейчас самое время понять: для нас мировой финансово-экономический кризис – не только испытание, но и новый шанс, посылаемый судьбой.

Перед нами стоит крайне важная задача – перестройка технологической основы экономики. От этого никуда не деться: без диверсификации производства, без модернизации реального сектора Россия вряд ли выживет как крупная цивилизованная держава. И именно кризис может сыграть в каком-то смысле положительную роль – заставит пересмотреть прежние установки.

Предприятия многих европейских стран в результате кризиса резко снизили производство машин и оборудования новейших образцов, устойчивого спроса на которые нет и, по-видимому, долго еще не будет. Это и есть питательная среда для необходимой нам модернизации. На сохранившиеся (пока) нефтедоллары мы могли бы заключить с целым рядом стран крупнейшие в истории взаимовыгодные сделки на поставку подешевевших машин и оборудования, а также «ноу-хау». Вместе с тем возможно восстановить едва сейчас дышащую систему профтехобразования. Фактически кризис подарил нам шанс не очень дорого провести реиндустриализацию страны – не по-сталински, а на нормальной, рыночной основе.

Синтез российских научных достижений и коммерческого потенциала Европейского союза способен «породить» конкурентные мировые продукты. Сделки со старыми и новыми членами ЕС могут стать основой не только диверсификации экономики, но и нормализации отношений России и Евросоюза. Конечно же, противников у таких сделок предостаточно, а саморегулируемому рынку они и вовсе противопоказаны. Необходимо приложить немалые усилия, чтобы с толком использовать благоприятную возможность. Иначе и эта улыбка фортуны останется безответной.

Спасение – в культуре

Почти нет тех, кто не связывал бы будущее России с инновационной экономикой, необходимостью скорейшего перехода к «инновационному, социально ориентированному типу развития». При этом особое, если не сказать ритуальное, внимание уделяется приоритетному развитию науки и образования. Но качество «человеческого потенциала» – этой движущей силы инновационной экономики – зависит не только от уровня образования, опыта и профессионализма, но и от духовности и ментальности человека, его психологических и поведенческих характеристик. А это уже прерогатива культуры в широком ее понимании – ведь именно культура формирует духовно-нравственную основу личности. В инновационной же экономике резко возрастает не только личная, но и социальная ответственность человека. Принцип «не навреди» должен быть положен в основу процессов производства и трансляции новых знаний, информации, внедрения инноваций в репродуктивную сферу.

Российская же действительность демонстрирует невостребованность потенциала культуры, в том числе в системе общественного жизнеустройства. Культура не попала в перечень приоритетных национальных проектов. Упоминание о культуре впервые появилось в Послании Президента РФ Федеральному Собранию только в 2007 г. На словах культура рассматривается как важнейший ресурс развития, однако расходы на нее до сих пор не являются защищенной статьей бюджета. Более того, в условиях кризиса именно эта часть бюджетных расходов одной из первых попала в разряд подлежащих секвестированию.

Между тем многие общественные проблемы не урегулируются традиционными методами и решаемы только в культурном «ключе». В свете культуры приобретают принципиально иной вид проблемы национальной безопасности, а также бюрократизации и коррупции, важнейшие для современной России.

Традиционно решение проблем национальной безопасности связывают с военным присутствием, мощью взятых на вооружение единиц боевой техники, силовым воздействием и т.п. Однако современная реальность такова, что внешние и внутренние угрозы выходят за рамки чисто экономических или политических противостояний, все чаще возникают на основе ценностных противоречий, что напрямую затрагивает социокультурную сферу. Ксенофобия, национализм, шовинизм, религиозный сепаратизм – звенья одной цепи; для их преодоления необходимо «перековать мечи на орала», так как насилие порождает только насилие. Разделяет людей внешняя обрядовость, в то время как культура в своем истинном значении содержит в себе широчайшие возможности объединения, сглаживания противоречий.

В современной России едва ли не самыми опасными внутренними угрозами, подтачивающими основы государственности, являются бюрократизация и коррупция. Решение проблемы бюрократизации в широком культурном аспекте связано с преобразованием духовной основы труда. Мотивацией человека не могут быть занятость и трудоустройство любой ценой ради получения заработка или занятие «доходного места» – только потребность в творческой самореализации, обретении профессии, соответствующей возможностям и способностям человека. Необходимо создать такие социальные условия, в которых он мог бы относиться к труду как ценности, а не обреченности. Только это позволит избежать иллюзии деятельности, многократного дублирования функций, ничем не оправданного усложнения согласовательных процедур и т.п. во всех общественных сферах.

«Разбюрократизация» неизбежно приведет и к снижению коррупции. Если рассматривать проблему в культурном аспекте, то ее решение оказывается связано не с применением наказания, насильственных или запретительных мер, а с восстановлением такой утраченной в нашем обществе ценности, как доверие. То есть искоренение коррупции возможно только с активизацией социокультурных механизмов, устраняющих причины ее возникновения.

Среди внутренних угроз также следует отметить высокую смертность населения (из-за сердечно-сосудистых заболеваний, алкоголизма и наркомании, усиления психических расстройств, суицидов, а также вследствие роста преступности), существенно опережающую рождаемость. Решение этой проблемы медицинским или даже силовым путем – это лишь борьба со следствием, но не устранение причины. Причина же одна, причем культурно-ментального характера – духовное неблагополучие российского общества.

Каким же образом можно активизировать социокультурные механизмы, способные противостоять деструктивным общественным процессам? Только широким культурным просвещением – и не ради приобщения к культурным ценностям широких слоев населения, что, конечно, важно само по себе, а для предотвращения дегуманизации общества, полного нивелирования духовного начала. И здесь не обойтись без разработки «идеи», имеющей не национальный, а широкий наднациональный характер. Ведь Россия как многонациональное и поликонфессиональное государство не может, создавая «проект» развития, руководствоваться культурными приоритетами одной только титульной нации.

Национальная идея неизбежно вызывает ассоциации с идеологией. Это понятие оказалось дискредитировано в советское время тесной связкой с «марксистско-ленинской пропагандой». Однако это не означает, что следует обходиться вовсе без идеологии. Видимо, это невозможно. Показателен пример Японии: там в 60-е годы ХХ в., реализуя концепцию культурного государства, «запустили» вполне идеологический процесс «производства ценностей». Мы сталкиваемся с тем же вызовом, но реагируем на него неадекватно. Совершенно очевидно, что в основу нашей наднациональной идеи должны быть положены универсальные жизненные ценности – такие, как семья и детство. Основным ориентиром культурного просвещения является подрастающее поколение; будущее страны во многом зависит от той системы ценностей, на которой базируются его воспитание и образование.

Большая ответственность по актуализации и активизации культурного просвещения лежит на интеллигенции. В России, к сожалению, понятие элиты в настоящее время дискредитировано; она ассоциируется исключительно с миром денег, роскоши, гламура и пр. В неискаженной же действительности элиту создает прежде всего ориентация на высокие стандарты поведения, образа жизни. Поэтому запустить механизмы культурного просвещения возможно только через поднятие авторитета и усиление влияния деятелей науки, образования, культуры (творцов в подлинном смысле этого слова), значимости интеллектуального труда, используя весь имеющийся арсенал новых информационно-коммуникационных технологий, возрождая систему публичных лекций и т.п.

Не следует забывать о том, что российское общество расколото на две части, причем именно по идеологическому основанию. С одной стороны, – миллионы людей, своими корнями сросшиеся с советским прошлым, усвоившие антииндивидуалистическую установку и воспринимающие как норму практику подавления коллективом личности, а государством – общества. С другой – миллионы людей среднего возраста и молодежи, воспитанных «лихими» 90-ми с их «идеологией» верховенства индивидуализма как движущей силы рыночной экономики. Заметим: речь идет не о противоречивости мировоззренческих позиций «отцов и детей», что, кстати сказать, абсолютно нормально и естественно, а о разрыве межпоколенческой преемственности. Этот идеологический по сути своей разрыв породил коллапс самой системы передачи информации. Разрушена связь «учитель – ученик» – не только в образовании и науке, но и во всей системе передачи опыта от одного поколения к другому. Сплочение общества, преодоление его резкой поляризации, достижение разумного сочетания личного и общественного в человеке возможны только через культурное просвещение.

На рубеже XX–XXI вв. шел поиск императива социально-экономического развития. На исходе первой декады XXI в. следует задуматься о культурном императиве, который составил бы сердцевину политики разумного сосуществования. Когда-то Пушкин сказал устами своего героя: «…лучшие и прочнейшие изменения суть те, которые происходят от улучшения нравов, без всяких насильственных потрясений» («Капитанская дочка»). Инициировать такие изменения должны «элиты», социальные управляющие, представители властных структур. Им следует наконец-то заняться своими прямыми организационно-административными обязанностями, в т.ч. в экономической сфере. Отказ от регулирования экономики, терпеливое ожидание «магии рынка» создают условия для насильственных потрясений.

Метафоры современного Российского государства: «Дворец»

И.И. Глебова

В работе ставится цель – понять, как в 1990–2000-е годы трансформировалось государство в России. Для уяснения сути трансформации используются политические метафоры. Одна из наиболее известных и вполне, на первый взгляд, адекватных – государство-корпорация (или корпорация-государство): современные национальные государства (среди прочих – и Российское) действительно напоминают – по целям, управленческим методам – крупные бизнес-организации1717
  О явлении западного государства-корпорации см., напр.: 23, с. 79. Автор делает важное замечание: «Если в отношении транснациональных корпораций разработаны ограничительные механизмы, которые не позволяют им вести себя слишком рискованно, то в отношении национальных государств такие механизмы отсутствуют». Речь прежде всего идет об игре государств-корпораций на мировых рынках. Однако это в равной степени может быть сказано и о «внутренних» бизнес-играх такого государства.


[Закрыть]. Однако сходство в основном внешнее: по существу, по генезису (и, можно предположить, по последствиям) эти явления (западное государство-корпорация и государство в России) резко различаются. Следовательно, нам необходимо выявить российскую специфику. Здесь возможен поиск понятий в том «словаре» терминов, которые возникли в истории Российского государства и в историографии для описания этого государства.

«Дворцовое государство» В.О. Ключевского

С моей точки зрения, вполне релевантно использовать метафору, имеющую исторические «корни», – «дворцовое государство» (или «государство-Дворец»). Она принадлежит В.О. Ключевскому; в этой формуле зафиксирована («схвачена» и выражена словами) природа послепетровского государства. Конечно, Ключевский не ставил перед собой задачи создания концепции – налицо размышления, замечания, наблюдения и само определение («дворцовое государство»). Это лишь материал для теории. На него я, собственно, и опираюсь, пытаясь выявить смысл современного государства в России. Причем использую своего рода инверсионный исследовательский ход: говорю о современности «старыми» словами. (Историки, как правило, новый концептуальный аппарат применяют для изучения «старого» государства.) Но учитываю полное изменение контекста: XVIII и XXI вв. по самым существенным параметрам – люди, тип общества, технологии, культура – несопоставимы. И в то же время связаны – как разные этапы реализации в истории одной социальности. Надо только обнаружить эту связь.

Собственно, вся послепетровская история XVIII в. у В.О. Ключевского связана с государством, рассматривается с точки зрения его эволюции (19, с. 101–140, 144–186, 294–296, 310–319). При этом выделяется несколько ключевых (концептуальных) характеристик.

1. О динамике государства.

Петр «действовал деспотически; но, олицетворяя в себе государство, отождествляя свою волю с народной, он яснее всех своих предшественников сознавал, что народное благо – истинная и единственная цель государства. После Петра государственные связи, юридические и нравственные, одна из другой порываются, и среди этого разрыва меркнет идея государства, оставляя по себе пустое слово в правительственных актах» (19, с. 170)1818
  Здесь и далее выделено мною. – И.Г.


[Закрыть].

«Немецкие правители превратили преобразованную Петром Россию в торговую лавку, даже в вертеп разбойников» (19, с. 110).

«Правительствам после Петра было не до коренных вопросов, не до начал и задач реформ: они едва справлялись и с первыми встречными затруднениями» (19, с. 147).

«Придворные интриги заменяли политику, великосветские скандалы составляли новости дня. Умственные интересы гасли в жажде милостей и увеселений» (19, с. 506).

«Петру не удалось укрепить свою идею государства в народном сознании, а после него она погасла и в правительственных умах. Законным преемникам Петра… была недоступна его государственная идея… Государство замкнулось во дворце. Правительства, охранявшие власть даже не как династическое достояние, а просто как захват, которого не умели оправдать перед народом, нуждались не в народной, а в военно-полицейской опоре» (19, с. 195).

Мысль о том, что «без уставно-церковной подтяжки и полицейского страха невозможны никакая благопристойность, никакой общественный порядок», воспитана «всем складом русского быта» (19, с. 113).

2. О явлении «дворяновластия».

«Крупный общий факт, выработавшийся из всей неурядицы той эпохи: это – начало дворяновластия… В сословии, бывшем доселе привычным орудием правительства в управлении обществом, зародилось стремление самому править обществом посредством правительства». Формировался порядок «должностного кормления сословия» (19, с. 177).

Произошли «резкое юридическое обособление и нравственное отчуждение потомственного дворянства от прочих классов общества» (19, с. 163).

«Правительство, прежде взыскательное к дворянам, как обязанным своим слугам, теперь старалось щадить их, как своих вольных агентов» (19, с. 167).

Дворянство «к моменту воцарения Екатерины II… составило народ в политическом смысле слова, и при его содействии дворцовое государство преемников Петра I и получило вид государства сословно-дворянского. Правовое народное государство было еще впереди и не близко» (19, с. 196).

3. Об экономическом измерении государственного порядка.

Екатерина I «распустила управление, в котором, по словам одного посла, все думают лишь о том, как бы украсть» (19, с. 106).

«При разгульном дворе, то и дело увеселяемом блестящими празднествами… стая <иноземцев> кормилась досыта и веселилась до упаду на доимочные деньги, выколачиваемые из народа. Недаром двор при Анне обходился впятеро-вшестеро дороже, чем при Петре I, хотя государственные доходы не возрастали, а скорее убавлялись. “При неслыханной роскоши двора, в казне, – писали послы, – нет ни гроша, а потому никому ничего не платят”. Между тем управление велось без всякого достоинства… Все казавшиеся опасными или неудобными подвергались изъятию из общества… Между тем народное, а с ним и государственное хозяйство расстраивалось… Источники казенного дохода были крайне истощены, платежные силы народа изнемогали… Устроена была доимочная облава на народ; снаряжались вымогательные экспедиции». Так действовали «разнузданные народным бессилием пришельцы» (19, с. 137, 138, 139).

«Правительство иногда не знало, сколько у него денег и где они находятся… Единственным деятельным и добросовестным контролером и будильником наклонных к дремоте правительств был постоянный дефицит. Он заставлял правящие верхи заглядывать вниз, в глубь управляемой ими жизни, и способные наблюдать люди увидали там полный хаос… Пособницей дефицита была сама верховная власть. Елизавета лично для себя копила деньги, как бы собираясь бежать из России, и забирала текущие казенные доходы, предоставляя министрам изворачиваться, как умеют» (19, с. 148, 151).

Собственно «дворцовое государство» Ключевского следует понимать как результат раскрепощения (эмансипации) «элит» от деспотизма верховной власти, утраты ими этоса службы и обособления от остального населения в привилегированное сословие, «приватизации» ими государства, подчинения государственной идеи узкокорыстным сословным интересам. Верховная власть была встроена в модель «Дворца», что сопровождалось мутацией ее природы (в направлении к ограниченной, «договорной»). В отношении государства речь также шла об абсолютизации им экономических интересов, его сосредоточении на «получении денег», «быстрых прибылей», конвертируемых в доходы дворцовых «акторов» – в том числе персонификаторов верховной власти и их ближайшего окружения («семьи»).

Фактически Ключевский считал, что «дворцовое государство» заинтересовано почти исключительно в обогащении тех, кто его составлял. То есть понимал его как сословное, нацеленное на удовлетворение чрезвычайно узких социальных интересов. И оценивал как своего рода «изъян», исторический «вывих», случайное «отклонение» от «правильной» тенденции, обозначенной петровским государством «всеобщей службы», где «воспитательная диктатура» власти распространялась на все сословия «без изъятия». Уравнение в обязанностях Ключевский рассматривал в качестве гарантии последующего уравнения в правах1919
  Логика Ключевского такова: в «определении сословных отношений» Петр «не был чужд уравнительных стремлений именно на почве государственных повинностей. Он распространил некоторые специальные классовые повинности на несколько классов, какою была, например, податная, положенная им на все виды холопства, а воинская повинность стала даже всесословной. Это обобщение повинностей со временем должно было лечь в основу и правового уравнения общественных классов. Приступить к этому уравнению предстояло снизу, законодательной установкой крестьянских повинностей, особенно платежей и работ крепостных крестьян на господ» (19, с. 171–172).


[Закрыть]. То есть русский путь к «правовому государству», по мнению великого историка, прокладывало деспотическое «служилое» государство, основанное на равенстве в бесправии, крепостном праве.

«Разгосударствление» по-постсоветски

Одна из причин постсоветского «перехода» (транзита) заключается в кардинальном изменении отношений «общество/личность–государство». Они активно трансформировались с послесталинских (точнее, с послевоенных) времен; сейчас мы находимся на пике этих изменений. Нормативная советская модель отношений, в которой личные (а также коллективные, корпоративные, профессиональные и др.) интересы полностью поглощались государством (модель тотального огосударствления), в постсоветские времена сменилась моделью «разгосударствления».

Ее обычно характеризуют односторонне – как тотальное «бегство от государства», т.е. поиск населением «теневых» ниш, независимых способов существования и минимизацию связей с государством (прежде всего требующих исполнения социальных обязательств – уплаты налогов, службы в армии и т.п.). При этом представление о государстве как раздаточной и репрессивной инстанции в обществе сохранилось, более того, оно доминирует. Однако это, скорее, остаточное явление, навязчивый образ советского прошлого.

«Разгосударствление» включает в себя и обратный процесс: «бегство» государства от граждан, т.е. сворачивание им своих социальных функций, обязательств, и его «минимизацию», замыкание в себе2020
  Собственно, в описаниях российского общества эти процессы фиксируются: «В обществе сложился своеобразный замкнутый круг. Власть, чиновничий аппарат часто игнорируют интересы и права граждан. Значительная часть общества отвечает власти той же монетой, стремясь обходить стороной легальные и легитимные способы решения своих насущных проблем и свести общение с государственными органами к минимуму, обращаясь к ним только тогда, когда нет иных способов решения» (4, с. 102).


[Закрыть]. Причем речь идет не о частичном уходе государства из некоторых сфер, минимизации мелочной опеки им социальной среды, характерных для развитых стран, а о переориентации государства с общесоциальных интересов на «узкосословные». На смену тотальному, всепоглощающему советскому государству – террористу, модернизатору, морализатору, монопольному распорядителю «общенародной» собственностью – пришел «Дворец». Демонстрируемые им технологическое несовершенство и концептуально-идеологическая слабость создают у населения ощущение «дефицита» государства – его неэффективности, несправедливости, неспособности или нежелания исполнять свои обязанности2121
  По социологическим данным 2008 г., на вопрос, способна ли административная система эффективно оказывать услуги обществу и отдельным гражданам, 18,9% респондентов ответили «в основном способна», а 59,6% дали отрицательный ответ (см.: 45, с. 21).


[Закрыть]. Эксперты отмечают, что это государство не может обеспечить реализацию курса на модернизацию экономики, политики, инновационное развитие и т.п.2222
  С.П. Перегудов еще в 1994 г. писал о феномене бюрократического корпоративизма (32). Сейчас исследователи говорят о «криминально-клановом государстве», напоминающем «институциональную анархию» (30, с. 129). Расхожим стал тезис об административно-социальной неэффективности Российского государства (см., напр.: 3).


[Закрыть] Результировать и концептуализировать массовые ощущения и экспертные оценки можно, на мой взгляд, в определении современного государства в России как «дворцового».

«Дворец» – это не отклонение от «до́лжного» государства (советского «общенародного» или западного правового, социального и т.д.) и не его извращение/«ухудшение», которое при желании можно исправить. Это вполне самостоятельная форма правления, обусловленная новыми условиями и старыми государственными традициями. Здесь следует сделать две оговорки. Разумеется, современное «дворцовое государство», воспроизводя некоторые характерные черты «классического» (уже являвшегося в нашей истории), обладает и иными измерениями. Что связано и с другой исторической эпохой, и с иными потребностями современного социума и кратоса. Кроме того, предлагаемый концептуальный аппарат не отменяет все остальные. Это лишь одна из призм, через которую может рассматриваться современность.

«Дворец» как «сословие»

«Дворцовое» государство – не институты и процедуры (вся административно-управленческая система) и даже не бюрократический слой (при всей его влиятельности и представительности2323
  «По данным Федеральной службы государственной статистики, только общая численность гражданских государственных служащих на начало 2005 г. составила 1 млн. 316 тыс. человек. И это не считая армии «обслуживающего» персонала, которая заметно превосходит численность самих чиновников. Для сравнения – в 1990 г. в СССР общее число бюрократов насчитывало 663 тыс. человек, а их «привилегии» были гораздо скромнее по сравнению с теми возможностями, которыми располагает нынешнее чиновничество» (4, с. 90). По другим данным, численность российского чиновничества с 1991 по 2007 г. выросла почти вдвое – с 950 тыс. до 1,75 млн. человек, а содержание госмашин обходится стране в треть ее бюджетных расходов, или почти в 10% ВВП (16, с. 64). Замечу, что и население СССР было многочисленнее российского, что меняет соотношение чиновного и нечиновного элементов; в результате увеличивается непроизводительная нагрузка на социальную среду.


[Закрыть]). «Дворец» – это форма (или организация), в которую отлилась постсоветская «цивилизация верхов», старые и новые господствующие группы, обособившиеся от населения в привилегированное «сословие» (1,5–2% населения)2424
  Это слово, от которого отдает архаикой, так и просится в лексикон нашего постмодерного времени. Оно лучше всего подходит для характеристики высшего слоя российского общества – владельцев-распорядителей власти/собственности. Все они, конечно, вышли из народа, но уже перестали им быть, создав особый мир, закрытый, непроницаемый, живущий по своим правилам, – вне массы народонаселения, но за ее счет. Потому что их цель – вобрать в себя все ресурсы и возможности, отпущенные этому социуму. Количественные данные о «сословии» см.: 18, с. 77; 24, с. 77. Один из главных признаков «сословия» – богатство. По социологическим замерам, разрыв в душевых доходах между богатыми и обездоленными слоями российского населения – 30-кратный и даже больше (12, с. 12). Категория богатых и сверхбогатых стремительно растет: в 2007 г. в России было 60 миллиардеров (в 1997 г. – всего 6, в 2005 г. – 36) и более 500 тыс. миллионеров. И это только по официальным данным – в действительности их гораздо больше (5, с. 135). Доходы бедных растут в три раза медленнее, чем богатых. В 2006 г., по данным Института экономики РАН, доходы половины граждан страны снизились или остались на прежнем уровне, а практически весь рост (11%) пришелся на высокодоходные группы (там же).


[Закрыть]. Государственные интересы сейчас в основном редуцированы к интересам его представителей, т.е. «дворцового сообщества».

Конечно, фактически «Дворец» – это более широкая социальная среда. Ее составляют не только «дворцовое сообщество», но и тяготеющая к нему и его обслуживающая прослойка. Если принять для описания современного Российского государства метафору «государства-корпорации», «сословие» следует рассматривать в качестве аналога узкого круга ее собственников и руководителей («работодателей»). Так как корпоративные интересы сведены в основном к интересам этого круга, можно говорить о торжестве в наших условиях «олигархического корпоративизма». Функции «персонала» («корпорации работников») выполняет прослойка «обслуги». При этом только «работодатели» обладают признаками «сословности»: четко осознают свои интересы, противопоставляют их всему обществу и нацелены на сохранение и дальнейшее наращивание социального влияния2525
  Очевидно, что это не только бюрократия и не вся бюрократия. Тем не менее постсоветское перерождение государства принято связывать исключительно с эволюцией бюрократии: по мнению исследователей, она «использует рычаги государства для достижения сугубо партикулярных (групповых) задач, целей в противовес общегосударственным» (8, с. 35). Основываясь на данных социологических опросов, исследователи говорят о феномене сформировавшегося «классового сознания» бюрократии как особой социальной группы (см., напр.: 4, с. 100–101). На мой взгляд, точнее было бы говорить о корпоративной (или, скорее, кланово-групповой) солидарности, учитывая, что она ограничена иерархичностью устройства этой «корпорации» и различием потребительских возможностей ее разных «эшелонов». Чиновничество среднего и нижнего уровней относится, скорее, к прослойке между «высшим сословием» и остальным населением. При этом ментально в основном «совпадает» с «патронами» и действует по единой «дворцовой» схеме: все – только для себя.


[Закрыть]. Но самое главное: ощущают себя не в структуре социума, а над ним. К этому мировоззрению тяготеют и «работники», стремящиеся укрепить связи с «Дворцом» и как можно дальше оторваться от массы2626
  Показательно, что именно эти, самые благополучные в материальном отношении группы в социологических опросах демонстрируют наибольшую лояльность по отношению к государству, власти и госслужащим (4, с. 93).


[Закрыть]. При этом свои отношения с ней строят по «дворцовым» принципам.

«Верхи» современного российского общества – уже не элита «условного держания» (на время «службы»), как советская, а элита «наследственного владения», перераспределившая в свою пользу «общенародную собственность». Это закрытое сословно-статусное сообщество, «сбродное» по составу. В нем смешались выжившие кланы «фамильных людей», т.е. советской номенклатуры; «новики» («новые худые люди»), «случайно выплывшие наверх» в «смутные» времена, – «новые русские», разрушившие номенклатурный порядок и давшие язык, «прикид», организацию правящему слою (среди них – «народные избранники», бизнесмены, государственники и интеллигенты нового типа); повязанные с первыми и вторыми советские «теневики» и верхушка советско-постсоветского криминала – создатели «финансового рынка», «серых» бизнес-схем, особой «деловой» культуры, силовой фактор российской экономики; новая «культурная элита» – духовные «генералы», творцы и властители «масскультовых дум» (зрения/слуха), мастера высокого искусства, спорта, авторитеты медицины, образования, даже науки и проч.

У представителей этого «сословия» высокие потребительские запросы, постоянно растущие аппетиты, удовлетворяемые в разных социальных сферах. Одни хотят больше власти, другие – больше денег (показательно, что Москва, где находится «дворцовая Ставка»2727
  Кстати, одно из главных противоречий Дворца в том, что Москва, являясь политическим центром государства, не стала центром обширного хозяйства «самодержца» (как центром частной вотчины являлся хозяйский двор). Это показатель трансформации природы «Дворца»: страна-территория уже не является больше монопольным владением персонификатора верховной власти. Москва, имеющая некоторые черты большой усадьбы, не есть исключительно «княжеско-царское» хозяйство – в ней «работают» разные «хозяйствующие субъекты». Кстати, результаты хозяйствования одного из субъектов (не моно-, но все же) в июне 2010 г. зафиксировал журнал «Forbes»: в рейтинге богатейших бизнесвумен мира третье место с состоянием в 2,9 млрд. долл. заняла Е. Батурина.


[Закрыть], заняла при Путине– Медведеве второе место в мире по числу миллиардеров, а само это число в последние годы едва ли не удвоилось); одни нацелены на самую престижную в мире собственность, другие собирают русское/советское/современное (или какое-то другое) искусство; одни ведут борьбу за души, другие – за бюджет и месторождения, за право «постмодернизировать» реальность или «поддавать» в нее оптимизм, быть «в экране», светской хронике, международных новостях и т.д. И все получают желаемое, чтобы потом хотеть бо́льшего.

Собственно, всему «сословию» (а не только высшему чиновничеству) можно адресовать определение В.В. Путина – «надменная каста». Это «сословие» счастливчиков, «субъективных материалистов»-победителей, вполне удовлетворенных своим положением, профессиональной и жизненной успешностью и через эту (счастливую) призму воспринимающих внешний (для них) мир. «Корпорация победителей» обременена жаждой большого (чтобы «грохнул» на весь мир) успеха, желанием побеждать. Именно это (и ничто другое) – двигатель модернизационных проектов, причина государственных вложений в разного рода победы страны (внешнеполитические, спортивные, исторические и др.). Национальные успехи (если они случаются) рассматриваются как «дворцовые» (корпоративные) победы, служащие самоутверждению «Дворца». В то же время любой «нацуспех» «работает» на его легитимацию, оптимизируя социальный фон и заглушая (шумом: «Ура, Россия!») ропот недовольных «надменностью» «сословия» и «сословностью» социума.

Главный принцип жизни «сословия» – устроиться в стране, как за границей, в обеспеченном, комфортном, безопасном евроатлантическом мире. (При этом, конечно, устроиться и за границей – лучше заграничных.) Причем жить так в стране должны только они, – высокий социальный статус поддерживается ощущением избранности. «Дворец» явился вследствие торжества «сословного» эгоизма, игнорирования «сословием» интересов большинства. Разрыв «русского мира» на победителей и проигравших – во всеобщей схватке за «доходное место» – вот основной итог постсоветского транзита2828
  Именно здесь проходит фундаментальная «линия напряжения» в российском обществе. Как показывают социологические данные, к числу основных межгрупповых противоречий россияне относят противоречия между богатыми и бедными (отмечают 63,4% опрошенных), между олигархами и остальным обществом (39,1%), между чиновниками и рядовыми гражданами (34,9%) (4, с. 96). Достаточно очевидно, что все эти оппозиции могут быть сведены в одну: богатые, олигархи, чиновники(победители)/бедные, остальное общество, рядовые граждане (проигравшие). Причем, социальную успешность меряют соответствием ближайшим богатым и властным, а также обобщенному массмедийному образу «победителя», сконструированному в 2000-е.


[Закрыть]. И в этом смысле, выйдя на рубеже 80–90-х из точки «А», мы не вернулись к прежнему, а явно попали в какую-то другую точку.

Вопрос о собственности: «кормящееся» государство

Оформление «дворцового» государства непосредственно связано с решением вопроса о собственности. На переходе от советской эпохи к постсоветской «общенародная» (или государственная) собственность была превращена в ограниченно-коллективное («дворцовое») доходное владение. Владельцы и составили «Дворец». Они живут переделом и эксплуатацией «дворцовых» владений.

Интересы «Дворца» по существу «сословны»: он создан для управления «сословной» собственностью. К «сословным» владениям относятся как старые (советские, прежде всего ресурсные: топливно-энергетическая, золото-алмазная, а также химико-металлургическая, военно-промышленная), так и новые доходные отрасли: банковско-финансовая система, сфера обслуживания, информсреда (компьютерные сети, мобильная связь и др.). «Дворцовая» экономика и есть современная российская экономика; только то, что в ней работает, принося прибыль, и имеет будущее. Она предельно и очень своеобразным образом интернационализирована2929
  Вот некоторые данные на этот счет: «По состоянию на начало 2010 г., Россия – единственное из постсоветских государств, инвестиции которого за рубеж практически равны накопленным иностранным инвестициям внутри страны, а с учетом неофициально выведенных денег превышают последние как минимум вдвое; даже сейчас инвестиции КНР за рубежом меньше накопленных в китайской экономике иностранных инвестиций в 16 раз. Около 56% российского ВВП создается в компаниях, которыми владеют собственники, зарегистрированные в офшорных юрисдикциях; этот показатель соизмерим с данными по самым неблагополучным странам Африки» (17, с. 13–14).


[Закрыть].

«Дворец» – структура по преимуществу властесобственническая, направленная на перераспределение львиной доли общественного продукта в пользу господствующих групп. Главное назначение «дворцовой» экономики – обогащение; она нацелена не на всемерное умножение ресурсов страны, а на рост индивидуальных и коллективных доходов «дворцовых» акторов. И в рамках этих задач «Дворец» достаточно эффективен. От населения, живущего за пределами замкнутого «дворцового» мирка («не-Дворца»), требуется лишь определенная сумма «налога». Можно сказать, что политическая власть в рамках «Дворца» в основном понимается как привилегия – право «налагать дань». При этом плательщикам «дани» не указывают, как им жить, – они являются вольноотпущенными людьми. В этом принципиальная новизна постсоветской системы.