Текст книги "Труды по россиеведению. Выпуск 2"

Тотальное (советское «общенародное», ставшее в новых условиях «избыточным») государство ужалось до пределов «дворцового» хозяйства, управляемого на основе – вновь скажу метафорически – «владельческого» (частного, а не публичного) права3030
  Используя термин «владельческое» право, я понимаю, что он в той же мере условен и метафоричен, что и «сословие», «дворцовое государство». Повторю, речь не идет о прямом заимствовании понятий из прошлого и смешении разных эпох в некую вневременную реальность. Обращение к «историческому словарю» было необходимо, чтобы указать на сущностное сходство некоторых явлений настоящего времени с прошедшим и несовременность этого настоящего. В том смысле, что оно явно не согласуется с евро-американским настоящим, куда мы себя упорно относим. Это темпоральное несовпадение объясняется не отставанием (а, значит, непреодолимо бегом вдогонку), а действием каких-то важных социокультурных механизмов.


[Закрыть]. Частный характер «дворцового» владения, организованного по «путям», пришел в противоречие со всеобщим характером государства. Управление за пределами «дворцово-вотчинного» хозяйства сведено до минимума – постольку, поскольку существует необходимость отправлять определенные публичные функции. Поэтому все внешние коммуникации «Дворца» приобретают, скорее, частный (хозяйственный), чем публичный (т.е. собственно политический в классическом понимании) характер.

С этим связан и «владельческий» подход к политической власти; «владельческое» мировоззрение пронизывает сейчас все ее институты. Современные «элиты» не различают политические и экономические интересы; точнее, делают акцент на вторых. Этим объясняется и подавление публичной сферы; она сведена к одной из функций «Дворца», к области «дворцового обслуживания». Народонаселение понимается «Дворцом» как объект политической власти, а не субъект политических прав. (Справедливости ради следует признать, что оно и само себя так понимает.) И именно в этом качестве – объекта – оно и используется «Дворцом».

Административная деятельность все больше походит на «кормление» с доходов от выделенного «участка» («наказа», «пути») «дворцового» хозяйства. Каждый администратор – «сам себе» частный «теневой» предприниматель (взятки, «откаты», «разборки» и т.п. – его ежедневная «деловая» жизнь). При этом включен в систему легальной (собственно социально-управленческой) деятельности. Каждый «дворцовый» актор ведет такую же двойную жизнь; причем, легально-процедурная – только оболочка («прикрытие») подлинной, неформально-теневой, покрытой бизнес-тайной. В целом «Дворец» противоречит современным политико-правовым представлениям, в соответствии с которыми имущество и права государства имеют публичный характер и не могут являться ничьей вотчиной.

«Дворец» как случай государственно-монополистического капитализма

В момент разрушения советского мира речь шла о выводе из-под контроля государства всех сфер, о возбуждении и полном раскрытии хозяйственной активности граждан. Однако цивилизованного «размежевания» государства и общества в экономической жизни не произошло. Напротив, социально-экономические интересы заставили эффективные государственные и общественные элементы слиться в «Дворец», подчиненный уже не воле первого лица, а хозяйственным интересам всего «сословия».

«Дворец» обслуживает интересы «высшего сословия» за счет собственности и ресурсов, находящихся в распоряжении государства или переданных им в распоряжение других экономических «акторов» (финансово-промышленных групп/кланов с разной степенью самостоятельности). Последние вносят установленную плату за пользование «участками» дворцовых владений. Причем, пользование монопольное – это соответствует «владельческой» природе «Дворца». В рамках «Дворца» слиты госмонополии/госкорпорации и монополии различных форм смешанной собственности с участием государства3131
  Вот только один пример: на долю четырех нефтяных компаний – ТНК-ВР, «Газпром нефть», «Роснефть» и «Лукойл» – приходится 73,44% российского рынка бензина и 80% авиационного керосина. Приоритеты наших монополистов известны: прибыль – все, отечественные потребители – ничто. Новые примеры действия этой стратегии дал экономический кризис. По оценке Федеральной монопольной службы (ФАС), цена на бензин в мире с середины лета по октябрь 2008 г. упала на 15–20%, а в России практически не изменилась. В 2008 г. В. Путин дал ФАСу команду «фас!»: возмутившись взлетом цен на авиационный керосин, приказал «наконец проснуться и активно исполнять свои функции». ФАС начал судебные тяжбы с нефтяниками и добился определенных успехов. Общий размер претензий ФАС к нефтяным монополиям превышал 26 млрд. руб. Но 8 июня 2010 г. на коллегии ФАС первый вице-премьер И. Шувалов фактически отменил старый приказ. Назвав естественные монополии «крупными движущими силами» экономики, призвал ФАС бороться с нарушениями на рынке, а не с самими компаниями. Посыл был принят адекватно (см.: 15, с. 34–35). Общую стратегию наших монополистов очень точно определил венгерский социолог П. Тамаш: национальные нефтяные, газовые, торгующие алмазами и т.д. фирмы функционируют не как отечественные капиталисты, а по логике межнационального концерна, занимающегося добычей сырья в чужой стране» (42, с. 120. Выделено мною. – И.Г.). Этой же логикой руководствуется весь «Дворец», в том числе правительство как «дворцовый» актор. Правда, стратегия его продвижения основана на сокрытии такой логики – ведь оно все-таки правительство.


[Закрыть]. (Это не только бизнес-структуры, но и медиа, спортивные, культурные и т.п. институции.) В целом правовой статус монополий не ясен, что открывает простор произволу, манипуляциям и т.п. действиям, не регулирующимся правом. Монополии, пришедшие на смену советским ведомствам, позволили структурировать сложное экономическое пространство. В то же время господство монополий приводит к диспропорциям в экономике, ее дезинтеграции. Но правительство/государство не борется с монополистами и другими капиталистами потому, что оно и есть монополист/капиталист – не единственный, но один из главных3232
  Государство не превращается, как бывает на Западе, в инструмент проведения интересов крупных корпораций (правда, в условиях их конкуренции между собой). У нас государство само стало такой корпорацией. По оценкам экономистов, «будучи регулятором рынка, государство одновременно является, в том числе из-за гипертрофированной системы госмонополий и госкорпораций, активным его игроком, что создает на нем совершенно нездоровую обстановку, в которой фактически игнорируются подлинные нужды и не только потребителей, но и огромного числа производителей разного рода благ» (46, с. 111). Ярчайший пример: «Продолжается активный вывоз за рубеж зерна, молока, сыра, хотя значительная часть той же товарной номенклатуры встречным потоком импортируется, почему и внутренние цены на них продолжают расти – при тревожном… падении доходов и потребления граждан» (там же).
  Для оценки эффективности «дворцовых» монополистов важен такой факт: «к 2008 г. корпоративный внешний долг российской экономики достиг 500 млрд. долл. (против 30 млрд. к началу кризиса 1998 г.)… Даже “Газпром” имеет долгов чуть ли не на 50 млрд. долл.» (34, с. 92). По оценкам специалистов, «внешний корпоративный долг составляет в настоящее время около 32% ВВП России, тогда как доля внешнего государственного долга… около 4% ВВП. Уровень совокупного внешнего долга составляет около 36% ВВП, а его объем осенью 2008 г. оказался сопоставим с величиной официальных валютных резервов Центрального банка РФ. Преобладающая часть внешнего корпоративного долга сформирована государственными корпорациями за 2005–2008 гг. В числе этих корпораций “Роснефть”, “Газпром”, “Русал”, “Лукойл”, РЖД, “Норильский никель” и др. Поэтому этот долг является, по существу, превращенной формой внешнего государственного долга РФ, обслуживание которого в условиях глобального кризиса эти корпорации не смогли бы осуществить без финансовой помощи правительства и ЦБ» (2, с. 27). Фактически внешний долг стал не государственным, а «дворцовым» («сословным»), но расплачиваться за «Дворец» будет то, что мы называем государством (из бюджета, резервов и т.п.).


[Закрыть].

Здесь следует отметить: «Дворец» – это прежде всего неформальные связи, личные отношения3333
  В этой «сетевой» среде и решается все в стране – «дворцовые» вопросы, общесоциальные проблемы. Только в этом смысле можно принять положение С. Кордонского: представители «титульного сословия», «оказывая друг другу услуги даже в пределах должностной компетенции, связываются в прочнейшую и невидимую сеть неформальных связей административного рынка, которая по факту и представляет наше гражданское общество. Существует множество институтов этого гражданского общества, таких как совместная охота, рыбалка, ресторан, баня или “открытый дом для своих”… Это общество… единственная реальность, так как любые ведомственные интересы и амбиции, планы государственного развития, инновационные проекты и бизнесы должны быть в первую очередь согласованы – “протерты” в банях, ресторанах, на рыбалке или охоте. Иначе их ждет печальная судьба» (21, с. 138, 139).


[Закрыть]. Именно эти сети стали основой, на которой сформировался «Дворец»; сохранение неформально-непубличного типа управленческой деятельности, вообще ведение дел способствовало воспроизводству советских клановости и патрон-клиентельных отношений в новых, постсоветских условиях. Постсоветские кланы и клиентелы, связанные деловыми и личными отношениями, «зачастую опираются на государственные корпорации или отдельные ведомства и соперничают между собой в борьбе за распоряжение ресурсами» (45, с. 16). Патронклиентельные, клановые сети имеют и пространственное измерение: они не укладываются в простейшую дихотомию «центр–регионы»; в качестве «дворцовых» акторов выступают «вертикально интегрированные» группы интересов и группы давления, включающие участников как федерального, так и регионального уровней (представителей органов власти, финансово-промышленных групп, политических партий и движений, СМИ) в формате политико-финансовых кланов» (9, с.171). «Клановость» же соответствует «дополитическому» состоянию власти, когда она еще не способна выразить общий (публичный) интерес, а «политика» сводится к примитивной борьбе кланов за ресурсы (30, с. 129. Выделено мною. – И.Г.). Видимо, это состояние у нас устойчиво воспроизводится. Точнее, речь идет об определенном типе самоорганизации «высшего класса» поздне– и послесоветского времени. Поэтому сущность власти следует определять как неполитическую; она вообще не способна выразить общий интерес.

Постсоветский «Дворец» – это еще и институты; государственные учреждения его организуют, структурируют, придавая ему современную форму. В то же время государственные структуры (в том числе выборные, соответствующие демократической современности) суть крупнейшие экономические предприятия – прежде всего по освоению бюджетных денег. (Вообще, высшее «сословие» так или иначе связано с бюджетом: им управляет и/или пользуется. Иначе говоря, имеет административно-экономическую подоснову.) В них встроены лоббистские сети; многие их связи – как внутренние, так и внешние – не вполне законны или вовсе нелегальны. То есть речь идет о фактическом удвоении неправовой среды: неформальные сети накладываются на неформальную активность институтов.

Собственно, в случае «Дворца» мы имеем дело с государственно-монополистическим капитализмом, лишенным главного измерения капитализма – свободной конкуренции на правовой основе. Видимо, наш бизнес с такой нагрузкой не справляется; свобода экономической деятельности вызывает у него, скорее, опасения (неопределенность и риски оцениваются как слишком высокие). Свобода предполагает поиск самим бизнесом продуктивного варианта взаимного сотрудничества в рамках существующего права. У нас же нет традиций такого взаимодействия; зато в советские времена сложилась привычка работать в «тени» и под покровительством (защитой/«крышей»). А это требует больших денег; поэтому в теневой экономике, большая часть которой связана с уклонением от налогов, хорошо себя чувствуют только крупные компании (см. об этом, напр.: 6, с. 23–67). В силу этих причин и склонности к монополизации доступного пространства наш большой и очень большой бизнес (а это, собственно, и есть русский бизнес) соглашается на ограничение своей свободы «сверху».

С нагрузкой свободы/конкуренции не справляется и правительство/государство: для него естественно подавление плюральности как в экономике, так и в политике. Правительство разрешает или организует конкуренцию (можно говорить об «управляемой конкуренции»), сохраняя при этом «монополизм» как основополагающий принцип функционирования «Дворца». Тем самым, кстати, придает конкуренции по-русски более или менее цивилизованный вид, минимизируя применение насилия внутри бизнес-сообщества. Репрессивно-контрольная функция в целом принадлежит государству. Но главная задача правительства как «дворцового» актора состоит не в регулировании таким образом экономики и социальных отношений, а в получении прибыли от процесса «управления конкуренцией».

В целом наши бизнес-гиганты не только симулируют конкуренцию (хотя внутри страны большей частью происходит именно так3434
  В рамках симулятивной конкуренции у монополистов рождаются странные (но только на первый взгляд) инициативы. Вот один, но яркий пример. На всероссийском совещании Федеральной службы по тарифам 1 апреля 2010 г. глава РЖД Владимир Якунин пожаловался, что железнодорожный и автомобильный транспорт находятся в неравных конкурентных условиях. Чтобы ликвидировать преимущество последнего, он предложил сделать автодороги платными. В железнодорожный тариф, по его словам, включена «инфраструктурная составляющая», т.е. плата за поддержание и развитие железнодорожной сети. «Возникает вопрос, почему такой платы нет для пользователей услуг автомобильного транспорта, – возмущался Якунин. – У нас дороги бесплатные, и с конкуренцией с железнодорожным транспортом порядок нужно наводить» (27, с. 24). Это обращение («челобитье») одного из конкурирующих между собой «дворцовых» монополистов к верховному арбитру – правительству: даешь «добро» на максимизацию прибыли? Оно в очередной раз подтверждает заинтересованность «Дворца» лишь в собственных доходах. При этом, заметим, «если в мире расходы на транспортировку в экспортной цене товара составляют в среднем не более 7–8%, то в России, из-за монопольного положения… РЖД, – все 30–40%» (46, с. 111). Такова же логика других «дворцовых» акторов. «Газпром», например, «затевает все новые экспортные проекты, хотя совершенно ясно, что собственную промышленность и ЖКХ ожидает скорый и острый дефицит газа, не говоря уже о позорной для нас статистике негазифицированности домашних хозяйств» (там же). Российские энергетические монополии провоцируют (требуют) выравнивания внутренних и мировых цен на энергоносители (17, с. 17). И т.п.


[Закрыть]), но и участвуют в реальной конкурентной борьбе – прежде всего на международной арене. Однако в любом случае главным конкурентным преимуществом крупнейшего российского бизнеса оказывается принадлежность к «Дворцу», гарантирующая разного рода «дворцовые помощи». Последнее тому подтверждение – экономический кризис, когда выживание «равноудаленных» корпораций было обеспечено правительством3535
  Основные средства антикризисной программы были направлены на поддержку банковской системы (более 1355 млрд.) и государственных или окологосударственных компаний типа ОАО РЖД или АвтоВАЗа (776 млрд.). При этом на усиление социальной защиты и борьбу с безработицей в 2009 г. намечалось выделить около 500 млрд. руб. (44, с. 69). Правительство рассматривало и персональные дела: с его помощью главный неудачник кризиса О. Дерипаска вышел из него, не потеряв ни одного ключевого актива. Особый интерес представляют следующие данные: «Если в 1998 г. часть издержек по стабилизации экономики после кризиса была профинансирована негосударственным сектором, то в 2008–2009 гг. это бремя в основном принял на себя государственный сектор, чьи денежно-кредитные издержки, а также бюджетные и квазибюджетные расходы значительно возросли. При этом непосредственные бюджетные затраты на антикризисные меры оцениваются всего лишь на уровне 0,58% ВВП России 2007 г., тогда как доля квазифискальных издержек стабилизации экономики может составить около 14,7% от его объема… В результате возрастает степень неопределенности возможных эффектов от принятых мер, а уровень прозрачности (транспарентности) бюджетно-налоговой и денежно-кредитной политики государства уменьшается» (2, с. 25). Собственно, речь идет о том, что выход «негосударственного сектора» из кризиса в «государственные» 2000-е был обеспечен «дворцовым» государством за счет бюджета, в отличие от «олигархических» 90-х.


[Закрыть]. «Дворец» помог «Дворцу».

В определенном смысле «Дворец» можно считать корпорацией, так как он преследует не общественные цели (не работает на «народное благо»), а собственные экономические выгоды. «Дворец» проявляет явный интерес к «зарабатыванию денег», действуя на внутреннем и внешнем рынках в качестве экономического игрока. При этом нацелен на минимизацию издержек (т.е. общесоциальных программ развития) и максимизацию прибыли, львиная доля которой распределяется в пределах «Дворца» же. То есть функционирует по законам частнокапиталистического предприятия. Однако природа «Дворца» прямо противоположна капиталистической: она – «владельческая», предполагающая монопольную эксплуатацию, а не собственническая, т.е. плюралистическая, конкурентная, договорная и открытая. Корпорация явилась у нас в совершенно ином историческом контексте и привела к другим, чем в исходных условиях, результатам. Перенесение на советское государство корпоративных методов управления (иначе говоря, модернизация государства за счет заимствования новейших технологий) активизировало его «дворцовую» природу, спровоцировав явление «Дворца».

«Дворцовая» система против общества и против субъектности «дворцовых»

В основе «Дворца» лежат две «неправильности», придающие ему некую изначальную ущербность. Первая («большая») является «неправильностью» с общесоциальной точки зрения: «дворцовые» владения попали в распоряжение (управление) формально негосударственных и частных хозяйствующих субъектов не в результате открытой конкуренции, помимо и в отрицание любых правовых норм. Фактически они были распределены между «своими» («номенклатурными» и «деловыми») и/или захвачены, присвоены, что исключает соблюдение принципа социального партнерства (и в настоящем, и в будущем).

Вопрос о собственности был решен традиционным (т.е. неправовым и примитивным) способом: «общенародное достояние» заняли как никому не принадлежащее (пустое) пространство (напомню: занятие «пустошей» долго было господствующим способом приобретения земельной собственности на Руси). Это означает, что «дворцовые» субъекты не признавали (и не признают сейчас) за населением («не-Дворцом») право осуществлять контроль над производительным богатством страны. А значит, постсоветский строй изначально не был нацелен на формирование общества – перераспределение в 1990–2000-е годы советской собственности предполагало появление привилегированного владельческого «сословия», распоряжающегося материальными ресурсами страны, но не обеспеченного в полной мере правовой, «моральной» легитимностью, общественным с ним согласием.

Другая («малая») «неправильность» вредит в основном «Дворцу», ограничивая его возможности, т.е. имеет узкосоциальное измерение. Особое своеобразие «дворцовому» типу хозяйствования придает то, что его определяющая черта – временность, условность: формально вре́менной является политическая власть, фактически условна власть экономическая – отказ от участия в «дворцовой» системе или нарушение правил «дворцовой игры» могут повлечь наказание, т.е. запрет хозяйствовать. А потому характер «дворцового» владения близок к условному (поместному) держанию – только не земли, а имущества и ресурсов. Безусловно, до сих пор только владение личным имуществом; собственнические права в любой момент могут быть оспорены. Не случайно «дворцовые» акторы просто зациклены на преумножении имущества, переводе средств, полученных от эксплуатации «дворцовых владений», в особняки, драгоценности, яхты и т.п. Показательно, как мутирует под влиянием ограничения прав владения определенным сроком владельческая психология верховной власти: идея государства воспринимается ею даже не сквозь «вотчинную», а через «поместную» призму. Все это сформировало «в верхах» своеобразное «поместное умонастроение», окончательно вытеснившее представления об общем интересе, национальном благе. «Дворец» живет ограниченными, краткосрочными целями – погоней за сверхприбылями, хищнической («до истощения») эксплуатацией «дворцовых владений», громкими внутри– и внешнеполитическими PR-акциями.

«Сословие», представители которого не желали быть только распорядителями (временными держателями), с момента своего появления боролось за собственнические права. В 1990-е годы оно их добилось, следствием чего (среди прочего) стало стирание грани между государственными и негосударственными (коммерческими) структурами. Баланс сместился в сторону последних, как бы «пожиравших» государство3636
  Об интеграции институтов власти (прежде всего высших) и крупных корпоративных структур (как и о действии тенденции к «сверх-(супер)-корпоративизму» в экономике) см.: 31; 36. Процесс «олигархической минимизации» государства был по существу, как показывает Ю.С. Пивоваров, переделом/дележом: «предметом передела стало государство». То, что выглядит как восстановление государства 2000-х, является следующим этапом передела (см.: 33, с. 58–61).


[Закрыть]. Но тогда же выяснилось, что для самореализации (прежде всего вне страны) и защиты от страны («не-Дворца») «сословию» крупнейших собственников все-таки необходим какой-то вариант государства. Выбор был сделан в пользу «Дворца», в рамках которого примиряются «сословные» и национальные противоречия, бизнесмены становятся государственниками, а бюрократия коммерциализируется. То есть образуется mixt, единая социальная среда, «повязанная» одной целью – «обогащение».

Однако создание «Дворца» потребовало от «новых собственников» жертвы – нужно было поделиться собственностью с новым государством. Наверное, процесс частичной деприватизации/национализации (а по существу, второго «большого передела») начала 2000-х, сопровождавшийся перераспределением денежных потоков в пользу «новых государственников», выделением им доли «дворцового имущества», прошел нелегко. Достижению «консенсуса» помогло то, что договаривались советские (по генетике, ментальности, инстинктам, навыкам) люди, приученные в позднесоветские времена, пользуясь государством, мыслить в категориях «большой государственности». Сработало и старое политическое мышление, «заквашенное» на страхе и привычке подчиняться власти/государству. Наконец, делились «старые» собственники тем, что «урвали» и присвоили в 90-е, а не наследовали по праву и не создали как «пионеры»-первооткрыватели. Легко пришло – не задержалось.

Итогом «передела»/«сговора» «нулевых» явилось не только то, что персонификаторы государства получили свой экономический плацдарм, а государство стало новым мощным коллективным бизнес-игроком, членом мирового бизнес-сообщества. В результате такого усиления государства произошло окончательное слияние государственной идеи с частным экономическим интересом, сращивание государственников с «олигархами» (в единый светский бизнес-культурно-политический бомонд), т.е. окончательное оформление постсоветского «Дворца»3737
  В рамках «Дворца» действуют тенденции и к национализации, и к приватизации. Правда, первоначальный смысл этих явлений меняется: речь и в том и в другом случае идет о переделах «дворцового» хозяйства. На последние годы пришелся процесс очередной приватизации. Так, в ходе реформы РАО ЕЭС (последнее «дело» А. Чубайса) появились новые частные владельцы энергоактивов. И хотя с эффективностью у них не все в порядке, о чем заявил персонификатор государства В. Путин на совещании по энергетике в конце февраля 2010 г. (см.: 49, с. 8), они будут хозяйствовать.


[Закрыть].

Хотя внешне ситуация, наверное, и выглядит так, как ее описывает значительная часть исследователей: «На рубеже 90-х годов Россия столкнулась с проблемой институциональной бессубъектности, общество атомизировалось… Институты власти оказались оторваны от социальной базы, перестали быть носителями и выразителями общественных интересов, быстрыми темпами стали расти коррупция и взяточничество. Произошло сращивание высшей государственной бюрократии и крупного капитала. В этих условиях центральная власть сделала ставку на государственную бюрократию как потенциального носителя новой национальной субъектности, противостоящего как бизнес-группировкам, так и политической элите. В рамках избранной стратегии начала проводиться административная реформа… То есть была поставлена задача связать единым административным механизмом разрозненные бюрократические группы, как федеральные, так и региональные, ослабить давление на них со стороны бизнес-групп, региональных властей, криминальных структур» (4, с. 89). Этот подход акцентирует идею «возвращения» государства. Оно действительно расширило контроль над различными сферами общественно-политической, экономической и другой деятельности, но постольку, поскольку было нужно этому государству. Бюрократическая централизация 2000-х вовсе не предполагала восстановление социальной и национально-консолидирующей роли государства. Точнее, эта роль восстановилась настолько, насколько потребовалось для выживания и реализации «Дворца».

Включенность в «дворцовые» коммуникации, имеющие по преимуществу коррупционную природу, не позволяет крупным собственникам быть собственниками в полной мере (безусловными и независимыми – от «Дворца» – коммерческими субъектами). Как не дает стать и независимыми политиками; отказ от претензий на самостоятельную политическую роль – их плата за относительную свободу предпринимательства. В результате устранения большого бизнеса политика лишилась конкурентного измерения, отличавшего ее в 1990-е3838
  В середине 1990-х речь шла о «семибанкирщине», на рубеже 1990–2000-х крупнейшие коммерческие структуры (напр., «Медиа-Мост») фактически играли роль (подменяли) политической оппозиции. Это не было просто политизацией бизнеса; монополистический капитал, стремясь к монополизации и политики, превратился в ведущего политического игрока. Политика приобрела отчетливо выраженное бизнес-измерение, превратилась в коммерческое предприятие; это качество сохранила и в 2000-е (это фиксируют исследователи, см., напр.: 37, с. 72). Беда в том, что каждый бизнес-игрок отстаивал в политике только свои (а не общегрупповые, национальные) интересы, действуя неправовыми методами. В отсутствие корпоративной солидарности и механизмов защиты/представительства интересов бизнеса и в опоре на народ (постсоветское агрессивно-послушное большинство) власти легко было разобраться с «заигравшимися», «засветившимися» (известными «в лицо») «олигархами», скупив лояльность остальных, менее «буйных». В ходе путинской «административной революции» зеркально поменялась диспозиция: выбив бизнес из политики и сведя ее до «теневых» технологий и управления «дворцовой» репутацией, административные элиты стали активными бизнес-игроками. Понятно, что возвращение субъектности бизнеса (как и возвращение государства к административно-социальным ролям) возможно только на пути восстановления публичной политики (в том числе политических партий как институтов защиты и интересов бизнеса). Проблема в том, что бизнес не стремится к субъектности, разменяв ее на гарантированные «Дворцом» сверхдоходы.


[Закрыть]. Ею завладели «административные элиты»; политика превратилась в отрасль администрирования. А верхушка группировок финансово-промышленного капитала была интегрирована в систему бюрократического управления, «их экономические интересы внутри страны и за ее пределами стали частью государственных (точнее, «дворцовых». – И.Г.) интересов» (цит. по: 45, с. 13).

В рамках «Дворца» не свободна и бюрократия: чиновник не может быть просто эффективным менеджером – он должен участвовать в коммерческой деятельности «по-дворцовому». Так работает система; в ней не могут возникнуть независимые собственники, управленцы, художники, вообще самостоятельные социальные силы – только «сословие», организованное статусно-иерархически и тяготеющее к «закрытию» в особый мир, живущий по своим законам в стороне от остального населения. Расширяя права и свободы «сословия», «Дворец» парадоксальным образом «гасит» его субъектность. Характерно, что к «сословию» неприменима такая характеристика, как гражданственность. В этой среде нет предпосылок для роста «я-субкультуры» в либерально-западном смысле слова. Их «съедает» бесконтрольный и безграничный «субъективный материализм», разрывающий «сословие» на соперничающие кланы (прежде всего по принадлежности к ведомствам – административным и коммерческим). Они сбиваются в «Дворец» только потому, что не выживут поодиночке. Это вынужденный «корпоративизм» без солидарности, открытой состязательности, инновационности (примитивный, или «корпоративизм простейших»).

Следует отметить, что в рамках «Дворца» все же сохраняется напряженность по линии «формальный государственник» (государство) – «формальный бизнесмен» (бизнес). Это одно из правил «дворцовой» игры, условие «дворцового» существования. Размежевание имеет значение не только PR-средства: показать «не-Дворцу», что государство у нас есть – и оно отдельно, а бизнес, как и положено в цивилизованном мире, отдельно. Такой PR действенен лишь отчасти: активно участвующая в постсоветской жизни часть граждан хорошо понимает его условность, а «Дворец» понимает, что они понимают. Размежевание важно прежде всего с экономической точки зрения: это основа для конкуренции и сотрудничества в рамках «Дворца». «Дворцовую» экономику создают и в ней соревнуются (на неправовой, нецивилизованной основе) формально государство и формально бизнес (большой и очень большой) – других акторов в ней нет3939
  Вот что говорят о специфике такой конкуренции бизнесмены: «…никакого противостояния и обособленности власти и бизнеса нет и, видимо, в ближайшее время не будет. Бизнес и власть переплетены теснейшим образом, все наше государство изрядно коммерциализировано. Бизнес связан как с отдельными чиновниками, так и с конкретными ведомствами. У чиновников есть свой бизнес, а у бизнеса – свои чиновники. И не бизнес противостоит власти или власть бизнесу, а одни государственно-деловые структуры – другим государственно-деловым структурам… Мы своим поведением развратили институты государственной власти до такой степени, что они уже не являются государственными институтами» (6, с. 40, 51). Можно, таким образом, говорить о встречных процессах «захвата бизнеса» властью и «приватизации» бизнесом государства. Вследствие чего в «верхах» сложилась определенная диспозиция, на которой и базируется «Дворец».


[Закрыть]. Мелкий и средний бизнес, фермерство и т.п. – все это игры для «не-Дворца» (иначе говоря, игры с ограниченными возможностями).

Исторические причины «отмирания» государства в РФ

Модернизованный потсоветский «Дворец» кажется несовременным, архаичным типом государства. Отчасти это так. Прежде всего потому, что характеризуется глубокой пропастью между правителями и управляемыми. В государстве и обществе отсутствует объединяющий, общий интерес – они сосуществуют, не чувствуя каких-то обязательств друг перед другом. (Собственно, российская жизнь вообще не мыслится в коллективных категориях: это или индивидуальное выживание на грани возможного, или индивидуальное благоденствие. «Соборна» только ментальность: нам свойственно сливаться в большинство на уровне самых главных, «последних» ценностей – самоутверждения/самовозвеличивания/«избранничества», имеющих терапевтический, компенсаторный характер. Их смысл можно передать формулой: мы – лучшие, победители; мы – можем!) Казалось, что такой тип отношений ушел в далекое прошлое – и не только европейское, но и наше, российское. Чтобы понять, почему он возобновился, да еще в таких ярких формах, следует обратиться к генезису государства в России.

Напомню, что «дворцовое государство» Ключевского – это историческая отсылка, указание на своеобразие государственной эволюции в России. Исторический Дворец сформировался в удельную эпоху; из него в XVI–XVII вв. выросло государство как социально-управленческая система (первое московское ведомство – Приказ Большого Дворца – появилось из дворцового управления князя, которое прежде всего представляло собой управление княжеским имуществом4040
  Его описание см., напр.: 29, с. 61–76, 91–100. «Дворец» был «следствием» вотчинного взгляда на государство как на частную собственность своего хозяина. До конца Рюриковой династии в московском государе, как говорит Ключевский, «борется вотчинник и государь, самовластный хозяин и носитель верховной государственной власти» (35, с. 108). Таким же было «понятие о власти», господствовавшее в «русском политическом мышлении»: «До 1598 г. на московского государя смотрели, как на хозяина земли, а не народа» (19, с. 135–136). Петр формально отказался от вотчинника в пользу государя, модернизировав тем самым верховную власть. Однако вотчинник не исчез, а глубоко скрылся, растворился в государе.


[Закрыть]). Правда, в ходе эволюции российское государство полностью не «пережило», не «изжило» в себе «Дворец». То есть сохранило идею государства как вотчины: сначала – самовластного государя (самодержавие), затем – и именно на это указал В.О. Ключевский – сословия, которое выдвигает государя (самодержавие/дворяновластие). Черты «Дворца» (среди прочих и в смазанном виде) можно обнаружить и у дореволюционного, и у советского государства. Иначе говоря, они – помимо всего – были «Дворцом», включали коммуникации, имевшие «дворцовую» природу. Отсюда – их оценки как «сословных», «бюрократических», «номенклатурных», «антинародных» и т.п.

Но все же в относительно чистом виде «дворцовое государство» явилось, пожалуй, только в послепетровскую эпоху. («Расплавление» государства в Смутные времена, сопровождающиеся деинституционализацией, – явление другого порядка.) Тому было много причин; я укажу на одну, на мой взгляд, определяющую. Вспомним тезис Ключевского: «Московское государство – это вооруженная Великороссия». Он в полной мере относится также к Петербургской империи и СССР. Во все эпохи внешняя опасность, необходимость организации вооруженных сил страны требовали создания сильной централизованной власти, закрепощавшей сословия. Военно-оборонный тип сознания стал определяющим для национальной ментальности4141
  И.М. Клямкин указывает: отношения народного (прежде всего – крестьянского) большинства с государством исторически выстраивались в России по «военной модели»; «политической альтернативы этой модели в народной культуре изначально не было, а ее формирование властями блокировалось»; «в вопросах, касающихся отношений с государством… ценностно не отчленились друг от друга военная и мирная составляющие». Государственность приобрела милитаристский характер. Особость отношений государства и народа «рельефнее всего» проявилась в советскую эпоху: своеобразное «историческое и культурное содержание было облачено в советские институциональные и идеологические формы» (20, с. 14, 15).


[Закрыть]. Более того, национальное объединение происходило только на военно-оборонной основе. В начале XVIII в. петровский милитаризм и имперство потребовали жертв от всех сословий; среди прочих – от дворянства. Его «впрягли» в службу, подобную крепостной (своего рода «элитарное» тягло) и требовавшей полного самоотречения. Петр не только перенапряг силы крестьянской России; он всячески (по-человечески, политически, экономически) истощил высшее сословие4242
  Вот что пишет В.О. Ключевский о «следствиях безмерной работы», какую Петр «задал народному труду»: «Лихорадочная деятельность Петра до времени прикрывала крайнее истощение сил страны непосильными тягостями, наложенными на народный труд. Иноземные послы уже за год и больше до смерти Петра догадывались об этом платежном изнурении и писали, что страна не в состоянии ничего больше давать и что единственным еще способным к растяжению финансовым ресурсом остается деспотическая власть царя, не признающая за подданными права собственности» (19, с. 146). Последняя фраза, пожалуй, самая важная в этой цитате. Отрицание за собственниками прав собственности, жертвование частными интересами во имя общих (национально-государственных), найденных «наверху», – вот что сближает мышление «лучших государственников» (царственных деспотов/любимых народных царей) с мировоззрением русского крестьянства, составившего количественную и качественную основу советского народа.


[Закрыть]. Единственной потребностью дворянства были отдых, расслабление; оно желало демобилизации.

Минимизировать претензии верховной власти к дворянству можно было только минимизировав саму верховную власть, поставив ее в зависимость от сословия. Возможности для этого создал сам преобразователь. Послепетровская эпоха стала временем борьбы дворянства за свои права и избавление от обязанностей, собственно оформления сословия – не как служилого, а как господствующего, привилегированного, управляющего. И ограничения в связи с этим верховной власти – не ее самодурства, но вотчинного потенциала. Момент был подходящий: европейская ситуация была такова, что Великороссия могла не вооружаться: она на время выбыла из большой европейской игры, о ней забыли4343
  «Для Петра важно было значение дворянства как орудия управления и еще более как военно-служилого класса… Хозяйственное положение дворянства занимало преобразователя только по связи его с военно-служебной годностью сословия. Военная служба дворянства стала менее нужна правительству благодаря затишью, наступившему в Западной Европе и в России после войн за испанское наследство и Северной» (19, с. 156).


[Закрыть]. В период мирной паузы («передышки») и возник «Дворец» как результирующая дворянского стремления к освобождению от службы государству и к материальному насыщению, жизни «для себя». В нем реализовалась идея государства как царско-дворянской вотчины.

В подобных условиях – отсутствия внешнего врага и очевидных внешних угроз в их традиционном понимании, эмансипации управляющих и расширения возможностей их самореализации вне государства – возник постсоветский «Дворец»4444
  Об испытании России «невоенным» вызовом говорил И. Клямкин, правда, оценивая ситуацию как уникальную: «Россия впервые оказалась перед вызовом, с которым никогда раньше не сталкивалась: вызовом миром, т.е. отсутствием угрозы большой войны. По крайней мере – со стороны Запада. Жизнь в условиях мира трудно давалась России всегда, она не выработала необходимые для такой жизни способы консолидации общества. Но если раньше это компенсировалось войнами и военными угрозами, то распад СССР – первое, до конца еще не осмысленное проявление того совершенно нового вызова… России предстоит осуществить модернизацию при отсутствии угрозы большой войны» (48, с. 14, 15). Определяющим для И. Клямкина является вопрос: «В старой парадигме реального или потенциального военного противостояния конкурентоспособность обеспечивалась политическими, административными и прочими инструментами, в значительной степени насильственными. Чем они могут компенсироваться сейчас?» (48, с. 39).


[Закрыть]. Только в этом он и походит на «классическое», послепетровское «дворцовое государство». Которое, к слову сказать, «закончилось» в Отечественной войне 1812 г., вновь заставившей всю Великороссию вооружиться и служить Отечеству. Тогда дворянство показало пример службы как самоотречения, что, видимо, есть единственная «площадка» для консолидации русского мира («элит» и народа). Об этом – «Война» (связанная с нею часть эпопеи) Л.Н. Толстого.

Трансформация советского «государства трудящихся» в постсоветское «дворцовое» происходила в исторических условиях, в каких-то основных чертах напоминающих послепетровский XVIII век. Во многом это следствие (реакция на) эмансипации управлявших «верхов», закрепощенных в государстве, и эксплуатировавшегося народа, закрепощенного государством. Эмансипация продолжалась весь послесталинский (вновь уточню: послевоенный) период: освободившие себя (после смерти «Хозяина») «верхи» инициировали и «низовую» (массовую) эмансипацию. Она, так же как и «элитарная», имела преимущественно частнопотребительский характер: не освободила «дух», но раскрепостила владельческие, материалистические инстинкты.

Процесс всеобщего раскрепощения сдерживался только военно-оборонными задачами: ситуация «холодной войны» не давала окончательно разрушиться «тюремно-крепостному» (или мобилизационному, требовавшему всеобщего напряжения и самоограничения) порядку. Тем не менее следствием постоянного «послабления режима» стало всеобщее бегство в потребительство и воровство. Последнее представляло собой единственно возможный в советских условиях (монопольного владения государством «доходной материей») вариант перераспределения наличной материальной субстанции – помимо государства, но используя возможности государства. Бегство становилось все более явным по мере того, как девальвировался образа «врага». Он стал исчезать из ментального фундамента советского государства, изначально строившегося на «противостоянчестве», «вражеском» комплексе, эксплуатации массовых страха и агрессии, идеологии избранности (мы – вне и над остальным миром). «Враг» все больше становился образцом жизни «для себя», идеальной моделью современного потребления.

Исчез «Запад-Враг», оставив по себе только антизападнические комплексы, – у государства отпала необходимость удерживать народонаселение в состоянии постоянной мобилизационной готовности, а значит, и обеспечивать его, о нем заботиться. Вместе с тем не стало главной национальной задачи/идеи, интегрирующей население в народ и связывающей его с государством. Процесс демилитаризации/«демобилизации» на рубеже 1980–1990 гг. принял обвальный характер, перейдя в распад/разложение4545
  История страны в XVIII–XX вв., по мнению И.М. Клямкина, вообще, может быть, представлена как «циклическое чередование милитаризаций и демилитаризаций жизненного уклада… Демилитаризация… начиналась с дозированного предоставления прав и завершалась юридическим самоограничением верховной власти в пользу выборного института народного представительства… Но тут-то и выяснилось, что при отсутствии укоренившегося невоенного понятия об общем интересе интересы частные и групповые, освобожденные от дисциплинирующей милитаристско-закрепостительной скрепы, оказываются непримиримыми. Институты народного представительства, созывом которых завершались оба демилитаризаторских цикла (и послепетровский, и послесталинский), не столько консолидировали общество, сколько выявляли его неконсолидируемость. Но и старые институты, будь то самодержавие (… монархическое или коммунистическое) или церковь (православная либо в виде коммунистической партии и ее идеологии), при трансформации военного понятия об общем интересе в невоенное обнаруживали в конечном счете свое бессилие» (20, с. 16, 18).


[Закрыть]. В результате сворачивания военно-оборонной функции (более того, миссии глобального противостояния) государство перестало работать как эффективный социальный механизм, нейтрализующий угрозы/риски и направляющий/стимулирующий развитие. Оно сосредоточилось на себе, занято теперь только собой, приобрело узкосоциальное («сословное») измерение.

«Дворец» – «не-Дворец»: единство и борьба противоположностей

В результате «антикоммунистической революции» в России «элиты» сбросили с себя бремя забот о «народе», а народ избавился от необходимости трудиться на государство. Сосредоточение господствующих групп на личных интересах, торжество «наверху» ничем (правом, моралью, «мнением народным») не ограниченного «субъективного материализма» стало главной причиной трансформации «государства трудящихся» в «Дворец»4646
  Внешность этого новообразования говорит сама за себя. «Дворец» должен быть роскошен, и средств на это не жалеет. Смелый до безрассудства и откровенный до бесстыдства, «Дворец» снабжен массой церемоний и презентаций (собственно, «Дворец» – это сплошная церемониально-презентационная часть, на фоне которой быт и нравы советских элит выглядят вполне «совковыми»). Прикрываясь тайной, этим необходимым атрибутом «деловой» жизни, «Дворец» в то же время не прочь себя показать – для полноты самоутверждения требуются зрители. Роскошен «Дворец» не только в домашне-семейнопраздничном быту, но и на работе. Вот один из характерных фактов: «1 июня 2010 г. на сайте госзакупок появилась информация о госзаказе. Заказчик – Министерство финансов – информировал о том, что ему нужны два стола (компьютерный и переговорный) и двадцать стульев из дерева, инкрустированных позолотой, на общую сумму 2,5 млн. рублей! В требованиях к изделию было указано, что «поверхность рамки столешницы должна быть отшлифована и окрашена в цвет ореха ручным способом, что позволяет сохранить уникальность текстуры и неповторимость узора дерева». Кроме того, предполагалось наличие кожаной вставки в столешнице с золотым тиснением по периметру. Для позолоты планировалось использовать золотую фольгу высокой пробы. На фоне заявлений… о намерении экономить – в ближайшие три года ведомство планирует сократить число федеральных чиновников на 20% – подобный заказ выглядел совершенно скандально. Видимо, это поняли и в Минфине. 15 июня заказ был отменен, а само его появление ведомство объяснило случайно вкравшейся ошибкой. К слову, Минфин не единственное ведомство, имеющее вкус к дорогой обстановке. Золоченую мебель в прошлом году также покупало Министерство внутренних дел. В августе 2009 г. на сайте госзакупок появилась информация о конкурсе на приобретение мебели и предметов интерьера на 24,4 млн. рублей. В заказе МВД … фигурировала кровать из массива европейской вишни, декорированная «тонким слоем золота – 24 карата» (41, с. 14).


[Закрыть]. Он нацелен исключительно на перераспределение власти и собственности, сохранение созданных для такого перераспределения условий. Это и есть стабильность «по-дворцовому».

Постсоветское государство не нуждается в предельной консолидации и принуждению к службе господствующих групп, создании условий для всеобщего принудительного труда, суровом режиме внутреннего подавления, жестком механизме извлечения и централизованного распределения совокупного прибавочного продукта. Оно избавилось от бремени, отягощавшего Российское государство во времена Московского царства – Петербургской империи – СССР, т.е. почти всегда. В современных условиях насильственно чрезвычайные способы контроля, интеграции и эксплуатации социума стали нецелесообразны, излишни. «Освобожденное» государство живет для себя и «в себе», ограничив до минимума, необходимого для самооправдания, «несущие» функции управления (административное, хозяйственное и судебно-правовое регулирование, поддержание внутренней и внешней безопасности и т.д.)4747
  О впечатляющих результатах его деятельности много писали. Из обобщающих (и лишенных каких бы то ни было псевдонаучных спекуляций) работ последнего времени см., напр.: 7, с. 16–23; 44, с. 67–74.


[Закрыть]. Вследствие этого нарастает неуправляемость, а государство все больше уподобляется спасателю (становится чем-то вроде «большого МЧС»), вынужденно реагируя на чрезвычайные ситуации4848
  Это со всей очевидностью продемонстрировала ситуация с аномальной жарой, лесными пожарами и экологическими кризисами в мегаполисах европейской России в июле-августе 2010 г.


[Закрыть]. Это обессмысливает его существование как социально-управленческой структуры: государство как бы сворачивается, отменяет себя. Или, как предрекали классики марксизма-ленинизма, «отмирает». Кажется, что «Дворец» – это форма «отмирания» в России государства как социального института, обслуживающего нужды всего общества и определяющего его перспективы.

Главный «raison d’être» современного Российского государства – в том, что на наших пространствах оно всегда гарантировало порядок и стимулировало развитие, обеспечивало внешнюю, оборонительно-наступательную функцию, а до недавнего времени воспринималось как «общенародное» (а отчасти и было таковым). То есть основания легитимности «Дворца» – в прошлом. Кроме того, «Дворец» не жалеет средств на продвижение собственного образа, сконструированного в соответствии с воспоминаниями и актуальными «пожеланиями» граждан, – как раз тех, которые «свободны», т.е. брошены им на самообеспечение. «Дворец-medium» пытается замаскировать реальность, имитируя «кормящее», социально справедливое и ответственное государство.

С точки зрения «Дворца» социум ужался до «ограниченного контингента», необходимого для «дворцового» обслуживания4949
  Хотя обслуживание – общая функция прослойки, значительная ее часть занята этим прямым и непосредственным образом. Так, по данным Министерства здравоохранения и соцразвития России, в стране около 20 млн. человек являются домашними работниками. Они занимаются вовсе не только уборкой и часто высоко оплачиваются: например, труд нянь в Москве стоит от 20 тыс. до 40 тыс. руб. в месяц, семейных водителей – от 30 тыс. до 60 тыс. (см.: 28, с. 7). Большая часть таких нянь и водителей, а также врачи, репетиторы, повара, парикмахеры, банщики и т.п. являются «дворцовой» обслугой, работают в сфере «элитарных» услуг.


[Закрыть]. Это, по разным подсчетам, от 10 до 15–17% населения, связанных с относительно эффективными хозяйственными секторами, в которых фокусируется экономическое оживление5050
  Как выясняется, определить «прослойку» в количественном отношении довольно сложно. Понятно, что по своим параметрам она должна принадлежать к российскому среднему классу. Однако вопрос о том, что это такое, нашей социологической мыслью пока не решен. Наиболее авторитетные мнения на этот счет таковы. Институт социологии РАН считает «среднеклассовость» массовой, определяет эту массу как «средние слои», «относительно благополучные на общероссийском фоне», и относит к ним не менее трети, или 33%, населения (данные 2008 г.) (12, с. 6, 10–12).
  По самым общим подсчетам ВЦИОМ, в этот слой входит не больше 16% населения, имеющих очень странные для классического среднего класса потребительские параметры – «денег хватает на все, кроме новой машины, квартиры и дачи» (22, с. 64). Ту же цифру – 16% населения (2007) – называют исследователи Независимого института социальной политики (НИСП), указывая, что границы среднего класса с 2000 г. не расширяются (11, с. 34; 40, с. 432).
  Очевидно, что во всех случаях к «среднему классу» отнесены разные совокупности «срединных слоев», «не проигравших» (в той или иной мере и по сравнению с менее успешными) от социальных перемен. Тогда «прослойкой» можно считать выигравших в «страте» непроигравших. Это те, кого Институт социологии называет «верхним слоем среднего класса», – 6–8% населения (2008). ИС РАН устойчиво (с 2000 по 2007 г.) относит к «ядру» среднего класса 7% российских домохозяйств с наиболее высокой концентрацией признаков «среднеклассовости» (11, с. 34). По подсчетам Левада-Центра, группа «выигравших» в 1990-е и в начале 2000-х стабильно составляла 7–8% населения, а за последние годы выросла до 11–12%. «Выигравшие» «стоят» за тот порядок, который сложился на настоящий момент, – лишь бы он не слишком сильно им докучал (14, с. 28).


[Закрыть]. То есть с тем, что составляет «дворцовые» владения. Достаточно аморфная «придворцовая» прослойка, создающая доходы «Дворца», но с них и живущая, – не просто сфера «дворцового» обслуживания. Это своего рода «подушка безопасности» «Дворца», его социальная база, придающая ему устойчивость. Сюда он может расширяться, – правда, до определенных пределов. Чрезмерное расширение, видимо, ведет к перерождению «Дворца» – во что-то другое.

Остальное население (не «Дворец» и не сфера его обслуживания)5151
  «Недворцовую» массу составляют «срединные» слои, более или менее благополучное большинство социума, и «очень нуждающиеся». Все они в той или иной мере обездолены, что и объединяет их в «не-Дворец». Их главная жизненная установка – «как бы не было хуже» (14, с. 28). Кто же составляет эту «недворцовую» массу?
  По данным ВЦИОМ, «численное большинство нашего населения» – порядка 45– 55% – «до среднего класса не дотягивает по материальным показателям, но и бедными их тоже трудно назвать. Им хватает и на еду, и на одежду, но покупка бытовой техники, скажем, холодильника или электроплиты, для них уже проблема. При этом они ориентируются на образ жизни, стиль потребления среднего класса как на образцовый» (22, с. 64). ВЦИОМ выделяет также «многочисленную группу бедных (их примерно 24–28% от всех россиян) и тех, кто за чертой бедности (их еще от 7 до 10%)». То есть «не-Дворец», по показателям ВЦИОМ, – это от 76 до 93% населения (или в среднем: порядка 10% – «за чертой», около 25 – «бедные» и 50% – «срединные». Остается, напомню, еще 16% – на наш странный средний класс).
  Еще один вариант стратификации предлагает Институт социологии РАН. Прежде всего выделяет 33% «срединных слоев», что есть предельный уровень благополучия в современной России (ресурс их дальнейшего расширения «практически ограничен»). Следующий уровень – обездоленные. По данным ИС РАН, весной 2008 г. 59% населения России характеризовалось тремя параметрами уровня жизни: «ниже черты бедности» (16%), балансирующие «на грани бедности» или «нуждающиеся» (16%) и в состоянии «малообеспеченности» (27%).
  Как видите, цифры расходятся, причем значительно: «не-Дворец» – это, скорее всего, от почти 60 до более чем 80% населения. Из них от 30 до почти 40% – бедные и очень бедные слои. В любом случае оставить за «бортом» такую массу – это очень сильная государственная стратегия. В основном мирно согласиться остаться за «бортом» – не менее сильная человеческая стратегия. Применить ее способна только дезорганизованная и деморализованная, атомизированная, анархо-государственническая масса. Она – «не-Дворец» именно потому, что она такова.
  Для характеристики «не-Дворца» с качественной точки зрения важны следующие обстоятельства. Социологи констатируют факты «консервации бедности» и формирования «субкультуры бедных», отсутствия у «нуждающихся» свободных денег (т.е. какого-либо «запаса прочности»), концентрации малообеспеченных в «малой России» (так, 67% малообеспеченных и 75% нуждающихся «из числа работающего населения» сосредоточены в малых городах и селах, хотя доля населения таких городов среди работающих составляет около 60%) (12, с. 5–10). Что касается «срединных» (или промежуточных: уже не «низших», но еще и не «дворцовой обслуги») слоев, то их перспективы исследователи описывают так. Если экономический рост укрепляет материальное положение наиболее обеспеченных доходных групп, а прямое регулирование доходов дает некоторый результат в зоне бедности, то «промежуточные» оказались за кадром экономической и социальной политики; «импульсы, исходящие и от положительной экономической динамики, и от попыток правительства поднять уровень жизни населения, сюда либо вообще не доходят, либо доходят в усеченном виде… Представители этой страты не участвуют в экономическом росте и не ощущают его результатов, а лишь наблюдают за ним. Это означает, что для абсолютного большинства граждан экономический рост – не панацея. Возможности прямого регулирования доходов в действующей парадигме не безграничны, и ее сохранение означает в лучшем случае стабилизацию доходов, но не существенное улучшение материального положения основной массы населения» (24, с. 81). И последнее. Судя по описаниям, перспективы «не-Дворца» таковы: при малейших неблагоприятных экономических колебаниях, скорее, «срединные» пополнят «зону бедности», чем наоборот. В целом ситуация может не восприниматься как катастрофическая только очень закаленным человеком. То есть нашим человеком.


[Закрыть] свободно – и от государственной службы, и от государственных забот.