Текст книги "Новые направления в игровой терапии. Проблемы, процесс и особые популяции"

Дети, для которых характерно самоуничижительное и саморазрушительное поведение, реагируют на травму, вызванную жестоким обращением, направляя гнев вовнутрь (White, Allers, 1994). В противоположность детям, способным направлять свои эмоции на других, они усваивают свои страхи, гнев и боль, часто говоря: «Я глупый», «Я не умею это делать» и «Я урод». В результате постоянных оскорблений они начинают верить, что заслуживают жестокого обращения. Они могут зайти настолько далеко, что пытаются нанести себе физический вред: бьются головой о стену или наносят себе побои.

Дети, страдающие от жестокого обращения, могут направлять гнев также на игрушки в игровой комнате. Взять куклу и сказать: «Ты плохая девочка!» или вонзить в нее нож – вот способы выражения гнева, который такие дети не могут выразить словами.

Случай Родерика. Родерик – ученик 5-го класса, пришедший в новую школу после переезда к своей тетке. Мать, колотившая его и четырех его братьев, жила в другом штате. Она добровольно подписала согласие о передаче Родерика своей сестре. Комиссия по защите прав ребенка никогда не занималась этой семьей. Факт жестокого обращения был замечен теткой и другими родственниками, которые и предложили на некоторое время забрать мальчика к себе, чтобы «дать матери передышку». В учебе Родерик значительно отставал от одноклассников.

В игровой комнате поведение Родерика было в основном сосредоточено на том, чего он «не умел делать». Он легко сдавался, если что-то не получалось с первой попытки. Например, когда не удавалось отпереть наручники, он называл себя «тупицей» и забрасывал их обратно на полку. Он пытался играть в игру, где надо было поймать рыбку при помощи магнита. Не сумев поймать ту рыбку, которую хотел, он сказал: «Я не умею этого делать!» – и положил игру на место.

Игры Родерика почти постоянно были связаны с проявлением агрессии. Он часто прицеливался из игрушечного ружья себе в голову и говорил: «Меня схватили бандиты! Я умер!» – и падал на пол. Веревкой он связывал себе руки. Иногда он брал игрушечного крокодила и изображал, что тот кусает его за руки и за ноги, поясняя при этом, что не может защититься от «хищников».

Иногда Родерик заговаривал об одноклассниках и ровесниках. Он говорил, что друзья не особенно любят его, потому что он тупее других. Когда в игровой комнате мальчик изображал друзей, было видно, что ему очень не хватает социальных навыков. Этот недостаток, как казалось, мешал ему вступать в контакт со своими сверстниками. Через несколько месяцев еженедельных психотерапевтических занятий терапевт заметила, что Родерик в игре чаще идет на риск, больше времени посвящает попыткам научиться чему-то, прежде чем опустить руки. Кроме того, он стал рассказывать о девочке из своего класса, с которой подружился.

Джил (Gil, 1991) включила настороженность в список распространенных характеристик детей, страдающих от жестокого обращения. Хотя исследования показывают, что настороженность скорее типична для детей, переживших сексуальные посягательства (White, Allers, 1994), игровому терапевту, безусловно, необходимо знать, что дети, страдающие от жестокого обращения, могут большую часть эмоциональной энергии тратить на поиски сигналов физической опасности в окружающей обстановке и с уважением относиться к этому обстоятельству. Джил полагает, что игровому терапевту следует воздерживаться от интервенции на раннем этапе, потому что жестокое обращение является «…актом вторжения, нарушающим границы ребенка» (Gil, 1991, р. 59). Клинические наблюдения в игровой терапии подтверждают наше убеждение в том, что для ребенка, пережившего жестокое обращение, безопасность является критическим моментом. Настороженное поведение для таких детей – естественный механизм, помогающий им заботиться о собственной безопасности в игровой комнате.

Случай Синди. Синди – семилетняя второклассница, жившая с отцом и его родителями. Родители девочки развелись, когда ей было четыре года, и, по словам отца, мать Синди била ее с двухлетнего возраста до четырех лет. Ее били разными предметами, которые попадались под руку (железной вешалкой, электрическим шнуром, кухонной утварью), а также запирали в туалете или ванной. Дважды Синди попадала в больницу с увечьями, нанесенными матерью. Во второй раз об этом доложили в Комиссию по защите детей. В результате бракоразводного процесса отец Синди получил все права на девочку, а мать была приговорена к шести месяцам тюремного заключения. По словам отца, Синди плохо спала и иногда мочилась в постель.

Когда Синди в первый раз пришла в игровую комнату, она выглядела чистенькой, яркой малышкой, приятной, но несколько застенчивой. После некоторого колебания она стала исследовать комнату. Она постоянно просила у терапевта разрешения поиграть с той или иной игрушкой. Вопрос в большинстве случаев формулировался так: «Ты разозлишься, если я с этим поиграю?» или «Папа любит, когда я понарошку готовлю ему еду: тебе это тоже понравится?» Терапевт очень старалась вести себя так, чтобы подтолкнуть Синди к самостоятельному принятию решений; тем не менее прошло много времени, прежде чем девочка перестала спрашивать у нее разрешения поиграть с той или иной игрушкой.

Терапевт отметила также, что если игру прерывал какой-то шум или посторонний раздражитель, Синди замирала и пыталась найти причину шума. Например, если звонил внутренний телефон, она застывала, уставившись на него. Ей было довольно трудно снова вернуться к игре.

Многие сюжеты игры Синди были связаны с готовкой и уборки, стиркой и игрой с кукольным домиком. Девочка часто разыгрывала сцены, где она была матерью и помогала заботиться о семье. Она постоянно говорила куклам и животным, с которыми играла, что любит их, и спрашивала: «А вы тоже любите мамочку?» Было отмечено, что со временем она стала задавать эти вопросы своим воображаемым друзьям все реже и реже, и ее настороженность уменьшилась.

В конце учебного года семья Синди переехала в другой район, ближе к работе отца. Отец сообщил, что успеваемость девочки улучшилась, она стала лучше спать, и энурез почти прекратился.

Сноу с соавт. (Snow et al., 1995) полагают, что диссоциация является довольно обычной реакцией на жестокое обращение, а игровая терапия служит логической модальностью лечения травмированных детей. По мнению Джил, диссоциативное поведение у таких детей может быть представлено на континууме от нормальной мечтательности и скуки до нарушений, связанных с раздвоением личности. Она описывает диссоциацию как способ, позволяющий избежать «…опасных или угрожающих ситуаций» (Gil, 1991, р. 77). Чайлдс и Тимберлейк (Childs, Timberlake, 1995, р. 291) полагают, что диссоциация является естественной защитой от психологической травмы насилия, которая «связывается во внутреннюю систему правил и процедур, искажающих когнитивную способность, сдерживающих поток информации, проходящий через мозг, и исключающих из сознания куски реальности».

Хорнштейн утверждает, что «дошкольники и школьники младших классов в процессе личностного и интеллектуального развития особенно склонны использовать диссоциацию, поскольку в этом возрасте они не умеют еще выработать более сложные защитные механизмы» (Hornstein, 1998, р. 31). Дети, страдающие от жестокого обращения, вырабатывают способы бегства от травмы, меняя психологический настрой и спасаясь в мире фантазии. Это становится привычкой, которая переносится в игру, особенно когда они заново проживают насилие в игровых сюжетах. Игровому терапевту крайне необходимо знать о существовании таких диссоциативных состояний и отмечать сдвиги в игровых сюжетах с тем, чтобы облегчить и принять феноменологическое поле ребенка в каждый конкретный момент.

Случай Али. Али – дошкольник, переехавший из другого штата с беременной матерью. До этого времени они жили с бабушкой. Мать и бабушка придерживались разных точек зрения на воспитание ребенка, и мальчик часто оказывался в центре их споров. Али скучал по бабушке, которая уделяла ему много внимания, и по кузенам, с которыми он проводил вместе много времени.

На школьные неприятности Али мать реагировала по-разному. Иногда она сохраняла спокойствие и говорила с ним уважительно. А порой усаживала его на стул и подолгу читала ему нотации; при этом она сквернословила и оскорбляла его. Было также известно, что мать могла схватить его за одежду и выпороть.

В школе Али легко ввязывался в драки. Типичной была такая картина: утром он входил в класс, клал свои вещи, затем, как ни в чем не бывало, хватал какого-нибудь ребенка за горло, пытаясь придушить его, а потом приступал к завтраку. Он также неоднократно нападал на учительницу. Эти атаки были стремительными, неспровоцированными и быстро заканчивались. Кроме того, Али «слышал» и «видел» то, чего не было. Однажды он расплакался, утверждая, что мальчик, сидящий с ним за партой, обозвал его нехорошим словом. Мальчик, о котором шла речь, беседовал в это время с учительницей, и она этого не слышала. Однажды Али напал на одноклассницу, которая, по его словам, бросила в него мармеладом. Он все время повторял, что «она» (подразумевая девочку) запустила в него мармеладом и разозлила его. Учительница проверила завтраки всех учеников в классе – и мальчиков, и девочек – и убедилась, что ни один из них не принес в класс мармелад. Али так и не смог выяснить, кто из учеников швырнул в него мармелад.

В игровой комнате терапевт была озадачена поведением Али. На первом занятии, играя в песок, Али сказал терапевту, что ему хотелось бы, чтобы она была рядом с ним прошлой ночью. Когда терапевт переформулировала его фразу, Али объяснил, что «снова приходил Бог с семью ключами». Когда терапевт повторила его слова, мальчик стал рассказывать, что Бог обычно «спускается» с семью ключами и берет его в телевизор. Али описал, как в телевизоре они вместе с Богом танцуют и поют. Казалось, его пугает, что терапевт будет знать то, что не многим дано знать про семь ключей, потому что тогда либо Бог перестанет приходить, либо будет приходить слишком ко многим. Он сказал также, что мама знает о визитах Бога, как бы пытаясь предотвратить разговор терапевта с матерью о его фантазиях.

Али рассказал, что он много смотрит телевизор, особенно соревнования по борьбе. И когда он играет дома, то притворяется борцом. Али признался терапевту, что эти борцовские сцены часто всплывают у него в голове во время занятий. Казалось, иногда ему трудно было отделить фантазии от реальности.

Али приходил в игровую комнату в течение многих недель. По мере того как углублялись его отношения с терапевтом, он рассказывал ей все больше историй. Терапевт по-прежнему была обеспокоена его стремлением погружаться в фантазии, чтобы выйти из реальной ситуации. На основании этих факторов и рассказов мальчика о побоях, которые он терпит от матери, он был направлен в Комиссию по защите детей. В тот день, когда представители Комиссии посетили их дом, мать Али внезапно забрала его из школы без каких бы то ни было объяснений.

Если терапевт работает с ребенком в психотерапевтической консультации, то он приступает к занятиям уже после того, как социальные работники и следователи из полиции установили факт жестокого обращения; в тех же случаях, когда такого предварительного следствия проведено не было, вопрос диагностики становится первостепенным для детского психотерапевта. Прежде всего, очевидным свидетельством жестокого обращения являются очевидные физические признаки. Если на теле ребенка имеются необъяснимые или плохо объяснимые синяки, ожоги и следы других травм, он должен быть тщательно обследован. Часто такие следы на теле ребенка вызывают подозрение и свидетельствуют о необходимости обратиться в Комиссию по защите детей. Если ребенок, несмотря на жаркую погоду, одет в длинные брюки, рубашку с длинными рукавами или другую одежду, закрывающую тело, это может означать, что его одевают так, чтобы скрыть следы жестокого обращения.

Помимо явных физических признаков, для установления факта жестокого обращения важно уметь идентифицировать типы игрового поведения детей, описанные в предыдущих разделах данной главы. Список таких сюжетов предложен на основании обзора литературы, и даже если наличие подобных типов поведения не означает с абсолютной достоверностью, что ребенок страдает от жестокого обращения, такую возможность следует тщательно рассмотреть.

Кроме описанных типов игрового поведения, существуют симптомы, которые появляются вне игровой комнаты, и на них тоже важно обратить внимание. Некоторые из этих симптомов зависят от возраста ребенка; здесь мы сконцентрируемся на дошкольниках и младших школьниках, поскольку мы используем игровую терапию именно в этом возрастном интервале. Симптомы могут быть следующими:

1. Дошкольники и младшие школьники могут быть агрессивными по отношению к самим себе или другим, или, напротив, они могут выступать в роли жертвы.

2. Возможны проявления гиперактивности, которая ошибочно может быть принята за синдром дефицита внимания с гиперактивностью (ADHD), в то время как на самом деле такое поведение является проявлением непрекращающегося дискомфорта и хаоса, которые испытывает ребенок, страдающий от жестокого обращения.

3. Невнимательность, связанная с тем, что ребенок поглощен самим собой; иногда ее можно принять за синдром дефицита внимания.

4. Депрессия, в том числе потеря интереса к деятельности, которая прежде увлекала ребенка.

5. Распространенным является также запуганность, тревожное поведение (в том числе ночные кошмары, страхи и фобии и/или стремление прижаться ко взрослому).

6. У младших школьников, как было сказано во введении, могут появляться затруднения в обучении.

Работая в игровой комнате с детьми, страдающими от жестокого обращения, надо помнить о нескольких психотерапевтических моментах. Эти соображения помогут терапевту более чутко отнестись к потребностям ребенка, а также создать обстановку, способствующую исцелению:

1. Игровая комната должна быть оснащена несколькими типами игрушек. Однако ребенку, страдающему от жестокого обращения, чрезвычайно важно иметь доступ к игрушкам, связанным с проявлениями агрессии, к игрушкам, дающим возможность спрятаться, и к обучающим игрушкам.

2. Отношения между ребенком и терапевтом имеют критическое значение. Однако ребенку, страдающему от жестокого обращения, порой весьма сложно контактировать с другими людьми. Это может затруднить построение отношений между игровым терапевтом и ребенком. Хотя все дети нуждаются в любви и принятии, острота этой потребности может увеличиваться в зависимости от испытаний, обрушившихся на ребенка (Malchiodi, 1990). Терапевту важно знать это и быть терпеливым. Несмотря на то, что ребенку, страдающему от жестокого обращения, иногда труднее установить контакт, на самом деле он, возможно, испытывает в этом острую потребность.

3. В работе с ребенком, страдающим от жестокого обращения, прикосновение может как исцелять, так и вредить. Терапевт должен осторожно относиться к прикосновению, поскольку оно может нарушить границу, которую ребенок очертил вокруг себя. С другой стороны, во время игровых занятий ребенок может выказать потребность в физическом контакте. Хотя не следует поощрять зависимость от терапевта, все же стоит дать образец позитивного, пристойного прикосновения, когда оно возникает по инициативе ребенка (Malchiodi, 1990). Как и всегда, тон в этих отношениях должен задавать ребенок. Инициатива прикосновения не должна принадлежать терапевту.

4. При работе в игровой комнате с детьми, страдающими от жестокого обращения, терапевту, возможно, следует приготовиться к установлению большего числа ограничений. Такие дети бывают очень агрессивны, что может привести к опасным вариантам поведения: например, ребенок может взобраться на шкаф, а свою потребность в прикосновении утолить неподобающим образом – ударить терапевта мячом или шпагой, или выстрелить в него из ружья. Ребенок, вследствие жестокого обращения нуждающийся в тепле и ласке, может изъявить желание обнять терапевта или посидеть у него на коленях. Эти и подобные типы поведения потребуют от терапевта установления четких и разумных границ.

5. Игровой терапевт, работающий с детьми, страдающими от жестокого обращения, должен иметь в виду, что в результате таких отношений может возникнуть напряжение. Всегда тяжело узнавать об ужасах, которые выпадают на долю ребенка; и это становится еще тяжелее, когда терапевт начинает строить систему значимых отношений с ребенком. Хорошие здоровые привычки, регулярное наблюдение и поддержка со стороны друзей и семьи может помочь терапевту избежать вторичной травмы.

«Агрессия и демонстративное поведение являются наиболее распространенной причиной направления детей в службы психического здоровья» (Mills, Allan, 1992, р. 1). По большей части агрессия является результатом жестокого обращения с детьми. Тем не менее существует другая важная область, которую следует рассмотреть при работе с агрессивными детьми в игровой терапии; эта область – насилие в семье. То обстоятельство, что ребенок становится свидетелем насилия в семье (очень часто – между родителями), может быть для него так же разрушительно, как жестокое обращение лично с ним. Фактически это непрямая форма жестокого обращения с ребенком. Фрик-Хелмс (Frick-Helms, 1997) утверждает, что феномену вторичной травматизации (когда дети становятся свидетелями насилия в семье) уделялось меньше внимания, чем любому другому виду детской травмы. Дети избиваемых женщин не только видят проявления насилия со стороны наиболее значимых для них взрослых; вероятность того, что самого ребенка не бьют, также чрезвычайно мала. Фрик-Хелмс (Frick-Helms, 1997), Кот, Лэндрет и Джиордано (Kot et al., 1998), а также Тиндалл-Линд (Tyndall-Lind, 1999) подтверждают, что игровая терапия является эффективной психотерапевтической модальностью для детей, которые становятся свидетелями насилия в своей семье. Игровым терапевтам, работающим с такими детьми, важно понимать, что эти дети страдают от двойной утраты. В их игре возникают типы поведения, характерные для детей, подвергавшихся жестокому обращению; но, кроме того, они испытывают иррациональное чувство вины за то, что, возможно, они сами стали причиной насилия со стороны взрослых. Часто таких детей вместе с матерями помещают в приюты. Уход из дома, расставание с отцом и со школой часто приводит ребенка в замешательство, вызывает гнев и пугает его (Kot et al., 1998).

Жестокое обращение с детьми – это печальный, а иногда и совершенно невообразимый аспект жизни общества. Когда взрослые узнают о тех ужасах, которые приходится переживать детям, они не могут оставаться спокойными. Хотя осознание проблем и их разрушительных последствий постепенно растет, методы предотвращения этой жестокости и преодоления ее последствий катастрофически отстают. Создается впечатление, что существует множество профессий, назначение которых – помочь детям и предоставить полномочия по решению проблемы жестокого обращения с детьми обществу, но недостаток финансовых вливаний, необходимых для энергичной борьбы с этим извращенным явлением, а также желание некоторых взрослых отрицать существование такого неприглядного феномена тормозят подобные усилия.

Хотя объем работы, которую еще предстоит осуществить, огромен, приятно видеть шаги, которые были предприняты в последнее время. В частности, следует отметить тот факт, что дети рассказывают о своих проблемах и отважно пытаются в них разобраться доступными им способами. Это рациональное зерно процесса игровой терапии. Предоставляя возможность для такой самоотверженной работы и облегчая ее, специалисты в области психического здоровья становятся реальными партнерами жертв жестокого обращения при попытках изменить пагубные привычки, так долго господствующие в таком огромном количестве семей.

В процессе игровой терапии чрезвычайно важно, чтобы специалисты распознавали важную информацию, которую сообщает ребенок. Для этого необходимо понимание устойчивых форм игры, часто наблюдаемых типов игрового поведения и характерных сюжетов, возникающих при участии в игровой терапии детей, страдающих от жестокого обращения.