Текст книги "Полное собрание стихотворений"

Что горит?

 
Гляди, погляди,
Моя белая сестра,
Моя белая сестра.
Что горит позади?
Что горит впереди?
Чем горит вся гора?
 
 
Гляжу, погляжу,
Мой белый брат,
Мой белый брат,
Я тебе расскажу, —
Как пройдем мы межу,
Чем высоты горят.
 
 
За нами – пожар,
Мой белый брат,
Мой белый брат.
Последний пожар
Зловражеских чар.
Отошедший чад.
 
 
Пред нами – Сион,
Мой белый брат,
Мой белый брат.
Весь мир освящен,
Мы – в Нем, в нас – Он
Град двенадцати врат.
 
 
Как мне легко,
О, путь серебра,
Моя белая сестра.
Мы были глубоко,
Воспарили высоко,
Моя белая сестра.
 

Там

 
Там где пиршествуют Ангелы, где пирует Дух
Святой,
Там где в синем светит ладане огнь
червонно-золотой,
Там где кедрами Ливанскими нам упрочен
потолок,
Где, являя изобилие, смотрит лилия в поток,
Где любому сотрапезнику умащенья есть в ларцах,
Где в глаза былому безднику смотрят вестники
в венцах,
Где с восторженностью жаркою вечно вновь глядят
глаза,
Где вменилась в перстни яркие грозовая бирюза,
Где завесы златотканныс весь являют звездный свод,
Где летает птица странная и всегда к весне зовет,
Где покуда всяк обедает, вечно музыка слышна,
А никто-никто не ведает, чей напев и чья струна,
Я иду, и в светы пирные я веду тебя сестра,
И венец твой – злат-сапфировый, башмачок —
из серебра.
 

Звездозаконники

 
Звездники звездозаконники,
Божией воли влюбленники
Крестопоклонники,
Цветопоклонники,
Здесь в Вертограде мы все
В невыразимой красе.
 
 
Бездники, стали мы звездники,
В Вечери мы сотрапезники,
Цветопоклонники,
Звездозаконники,
Хлеб и вино – в хоровом,
Во всеокружном поем.
 

Нетленное

 
Мы найдем в нашем тереме светлый покой,
Где игрою столетий украшены стены,
Где лишь сказкою, песнею стали измены,
Чтоб за мигом был миг, за восторгом другой.
 
 
Я тебе загляну в бесконечную душу,
Ты заглянешь в мою, как взглянула б в окно,
Мы поймем, что слияние нам суждено,
Как не может волна не домчаться на сушу.
 
 
Ты мне скажешь: «Мой милый! Наряд приготовь».
На тебя я надену нетленное платье.
Я тебя заключу – заключаю в объятья,
Мы найдем – мы нашли – в нашем сердце – любовь.
 

Белый парус

 
Прости, Солнце, прости. Месяц, Звезды ясные,
простите,
Если что не так я молвил про волшебность Корабля,
Если что не досмотрел я, вы меня уж просветите,
Ты прости мои роспевцы. Мать моя, Сыра Земля.
 
 
Может, я хожденье в слове и постиг, да
не довольно,
Может, слишком я в круженьи полюбил одну
сестру,
Как тут быть мне, я не знаю, сердце плачет
богомольно,
Но не всех ли я прославлю, если ей цветы сберу.
 
 
Солнце, Месяц, Звезды ясны, Мать Земля, меня
простите,
Лен в полях я возращаю, дам обильно коноплю,
А моя сестра сумеет из цветочков выткать нити,
И сплетет нам белый парус с голубым цветком
«Люблю».
 

Три ипостаси

 
Три ипостаси душ познавшие, борцы,
И вскипы снов Их три Три лика душ, не боле.
Сплетаясь, свет и тьма идут во все концы,
Но им в конце концов – разлука, поневоле.
 
 
Сплетаются они, целуются они,
Любовные ведут, и вражеские речи,
Но вовсе отойдут от сумраков огни,
Увидев целиком себя в последней встрече.
 
 
Познавшие, когда из этой смены дней
Уходят, к ним идут три духа световые,
С одеждою, с водой, с огнем – к душе, и ей
Указывают путь в Чертоги Мировые.
 
 
Борцы, уйдя из дней, встречают тех же трех,
Но демоны еще встают с жестоким ликом,
И нет одежд, шипит вода с огнем, и вздох,
И снова путь, борьба меж пением и криком.
 
 
А вскипы снов, уйдя, вступают в темный строй,
Лишь кое-где горит созвездной сказки чара,
И снова сны кипят, вскипают волей злой,
И будут так до дня всемирною пожара.
 
 
Три ипостаси душ, и две их, и одна,
Отпрянет свет от тьмы, и вызвездятся духи,
А сонмы тел сгорят. Всемирная волна
Поет, что будет «Вновь». Но песня гаснет
в слухе.
 

Разлив вечерний

 
Разлив зари вечерней отходит на отлив,
На стебле, полном тернии, червонный цвет красив,
Багряные туманы плывут над морем нив.
 
 
Среди колосьев желтых – как очи, васильки,
И маки – побережье разлившейся реки,
Чьи воды зрелость злаков, чьи воды – широки.
 
 
Концов Земли – четыре, и Ад, и Раи, всех шесть,
Концов Земли – четыре, на каждом Ангел есть,
А всех их в светлом мире, как звезд ночных,
не счесть.
 
 
Четыре шестикрылых ток ветров стерегут,
На дремлющих могилах – цветы, и там, и тут,
Нас всех молитвы милых от тьмы уберегут.
 
 
Коль здесь мы не успели соткать себе наряд,
Коль светлые свирели не завлекли нас в сад,
В замену Вертограда увидишь мрачный Ад.
 
 
Но, там побыв во мраках положенные дни,
Познав, что в звездных знаках – доточные огни,
Ты выйдешь к свету в маках, – тогда не измени.
 
 
Минутность заблужденья – пройденная ступень,
За падшего моленье – как в правде житый день,
Сияньем восхожденья удел земной одень.
 
 
Концов Земли – четыре, и страшных два, всех
шесть,
Судеб Земли – четыре, при каждой Ангел есть,
Служите Миру – в мире, дорог Судьбы не счесть.
 

А что вверху?

 
Сион-Гора – сияние,
Высокое, горячее.
Голгоф-Гора – страдание,
Стоокое, всезрячее.
А что вверху, у Батюшки,
Мученье иль восторг?
А что вверху, у Матушки,
Что Сын из тьмы исторг?
 
 
Уж если есть падение,
Есть лестница с низин.
Сион-Гора – видение,
Сходил к низинам Сын.
И сходит Он воистину,
Еще премного раз,
Когда любовь и истину
Мы прячем в тайность глаз.
 
 
В глаза Он к нам, в правдивые,
С Голгоф-Горы спускается,
Узнав, что мы – счастливые,
От боли отторгается.
Ведет нас снизу к Батюшке,
В превыспренность зыбей
В Сион-Горе, у Матушки,
Есть сад для голубей.
 

Последнее видение

 
Я видел виденье,
Я вспрянул с кровати,
На коей, недужный,
Воззрился я в темь
Небесны владенья,
Сорвались печати,
Печати жемчужны,
Число же их семь.
 
 
Ночные пределы,
Крутились туманы,
Как пасти ужасны,
Над битвой ночной
И конь там был белый,
И конь был буланый,
И конь там был красный,
И конь вороной.
 
 
И были там птицы,
И были там звери,
И были там люди,
И ангелов – тьмы.
В лучах огневицы
Пылали все двери.
В неистовом чуде
Там были и мы.
 
 
Сквозь каждые двери,
Стенные разломы,
Сквозь трещины, щели,
Врывались лучи.
И выли все звери,
И били их громы,
Под звоны свирели,
Их секли мечи.
 
 
И лик был там львиный,
И лик был орлиный
И лик человечий,
И лик был тельца.
Ломалися спины,
Крушились вершины,
В безжалостной сече,
В крови без конца.
 
 
В небесных пожарах,
В верховных разрывах,
Стояли четыре
Небесных гонца.
И малых и старых,
Как стебли на нивах,
Косили всех в мире,
В огне без конца.
 
 
И только над крышей
Той бездны безбрежной,
Той сечи кровавой
Зверей и людей
Все выше и выше,
Как сон белоснежный,
Взносились со славой
Толпы голубей.
 

Дух врачующий

 
Отошла за крайность мира молнегромная гроза,
Над омытым изумрудом просияла бирюза,
И невысказанным чудом у тебя горят глаза.
 
 
Темный лес с бродящим зверем словно в сказку
отступил,
Сад чудес, высокий терем, пересвет небесных сил,
В Бога верим иль не верим. Он в нас верит,
не забыл.
 
 
Обручил с душою душу Дух Врачующий, Господь,
Обвенчал с водою сушу, чтоб ступала твердо плоть,
Хлеб всемирный не разрушу, хоть возьму себе
ломоть.
 
 
Стало сном, что было ядом, даль вселенская чиста,
Мы проходим в терем садом, нет врага в тени
куста,
Над зеленым Вертоградом веселится высота.
 

В великом зареве

 
Вот, я прочел, не отрываясь
Все то, что должен был прочесть,
В великом зареве сливаясь
Со всем, что в Звездах звездно есть.
 
 
И там, где эти свечи Рая
Не достигают Красоты,
Я буквы вычеркнул, стирая,
Кривые выпрямил черты.
 
 
И там, где, в Вечность воплощаясь,
Возникла цельно кривизна,
Я долго медлил, восхищаясь,
Воскликнув: «Да живет она».
 
 
И там, где в стройные колонны
Сложились строки прямоты,
Я стих пропел, и, многозвенны,
Возникли храмы и цветы.
 
 
И там, где в очи смотрят очи,
Где на звезду глядит звезда,
Благословил я дни и ночи,
И быть велел им навсегда.
 
 
В великой грамоте, единой,
В гремящей книге Родослов,
Где каждый лист взнесен пучиной,
За каждой буквой сонм веков.
 

Древо

 
Наш Сад есть единое Древо,
С многолиственным сонмом ветвей
Его насадила лучистая Ева,
В веках и веках непорочная Дева,
И Жена,
И Матерь несчетных детей.
 
 
Наш Сад посребряет Луна,
Позлащает горячее Солнце,
Сиянье заоблачных слав,
Изумруды для ствол-облекающих трав
И листов
Нам дарует свеченье нездешних морей,
И хоть нет тем морям берегов,
Можно в малое зреть их оконце,
Что в душе раскрывается в малых озерах очей,
В духе тех, кто, от вечного Древа
Воспринявши цветочную пыль,
Так покорен качанью зеленых ветвей,
Как покорен ветрам легкозвонный ковыль,
Где звучит – не звучит многозвучность напева.
И сияет наш Сад, и цветет,
И цветы голубые дает
Хороводно-раскинутый Синь-небосвод.
И с бессмертной усмешкой Адам
Повествует о Еве пленяющей нам,
Под раскидистой тенью единого Древа.
 

Седьмые небеса

 
Когда раскрылись нам Седьмые Небеса,
Когда под звонкий гул златого колеса,
Промчались в высоте толпы крылатых птиц,
Мы чувствовали все, что светит нам краса
Непризрачных существ, нездешних колесниц.
 
 
Над каждым колесом, на некой высоте,
Был голубь, словно снег в нагорной красоте,
Четверократный блеск над каждым, кто был там,
Земное все – не то, а эти в высях – те,
И можно с ними быть, и это видно нам.
 
 
Как быстры кони все. Как сказочен их вид.
В очах у каждого был камень-маргарит.
А тело – стройное, жемчужно-пышный хвост,
У каждого из уст сияние горит,
Как будто он испил от разнствующих звезд.
 
 
И гривою взмахнув жемчужною своей,
Ярился каждый конь дрожанием ноздрей,
А вождь крылатых тех держал в руке ключи,
Всех жаждущих он мчал к нагорностям, скорей,
Туда, где первый день, последние лучи.
 

Звездоликий

 
Лицо его было как Солнце – в тот час когда Солнце
в зените,
Глаза его были как звезды – пред тем как сорваться
с Небес,
И краски из радуг служили как ткани, узоры,
и нити,
Для пышных его одеяний, в которых он снова
воскрес.
 
 
Кругом него рдянились громы в обрывных
разгневанных тучах,
И семь золотых семизвездий как свечи горели пред
ним,
И гроздья пылающих молний цветами раскрылись
на кручах,
«Храните ли Слово?» – он молвил, – мы крикнули
с воплем: «Храним».
 
 
«Я первый, – он рек, – и последний», – и гулко
ответили громы,
«Час жатвы, – сказал Звездоокий. – Серпы
приготовьте. Аминь».
Мы верной толпою восстали, на Небе алели изломы,
И семь золотых семизвездий вели нас к пределам
пустынь.
 

Пророчество божьих людей

 
По левую сторону, в одеянии страшном,
Души грешные, сумраки лиц.
Свет и тьма выявляются, как в бою рукопашном,
Все расчислено, падайте ниц.
 
 
По правую сторону, в одеяньи лучистом,
Те, которых вся жизнь жива.
Золотые их волосы в красованьи огнистом,
Как под солнцем ковыль-трава.
 
 
Минуты отшедшие, не вспыхнувши золотом,
Тяжелым упали свинцом.
И в поле неполотом, и в сердце расколотом
Все размножилось цепким волчцом.
 
 
Вы, время забывшие, вы Мира не видели,
Хоть к Миру пиявка и льнет.
Себя не украсивши, вы Солнце обидели,
Вас Солнце, вас Ветер сомнет.
 
 
Глаза ваши мертвые как будто вы вделаны,
Как будто они из стекла.
И стрелами будут дела, что не сделаны,
Зачем вас Земля родила?
 
 
Лежите в болотах гнилыми колодами,
В жерле ненасытных котлов.
Но к Солнцу – кто солнечный —
веселыми всходами —
Взойдет до жемчужных садов!
 

Двенадцативратный

 
И город был чистый и весь золотой,
И словно он был из стекла,
Был вымощен яшмой, украшен водой,
Которая лентами шла.
 
 
Когда раскрывались златые врата,
Вступали пришедшие – в плен,
Им выйти мешала назад красота
Домов и сияющих стен.
 
 
Сиянье возвышенных стен городских,
С числом их двенадцати врат,
Внушало пришедшему пламенный стих,
Включавший Восход и Закат.
 
 
В стенах золотилось двенадцать основ,
Как в годе – двенадцать времен,
Из ценных камней, из любимцев веков,
Был каждый оплот соплетен.
 
 
И столько по счету там было камней,
Как дней в семитысячьи лет,
И к каждому ряду причтен был меж дней
Еще высокосный расцвет.
 
 
Там был гиацинт, и небесный сафир,
И возле смарагдов – алмаз,
Карбункул, в котором весь огненный мир,
Топаз, хризолит, хризопрас.
 
 
Просвечивал женской мечтой Маргарит,
Опал, сардоникс, халцедон,
И чуть раскрывались цветистости плит,
Двенадцатиструнный был звон.
 
 
И чуть в просияньи двенадцати врат
На миг возникали дома,
Никто не хотел возвращаться назад,
Крича, что вне Города – тьма.
 
 
И тут возвещалось двенадцать часов
С возвышенных стен городских,
И месяцы, в тканях из вешних цветов,
Кружились под звончатый стих.
 
 
И тот, кто в одни из двенадцати врат
Своею судьбой был введен,
Вступал – как цветок в расцветающий сад,
Как звук в возрастающий звон.
 

Осанна

 
– Что было у вас за пирами?
– Цветочные чаши, любовь.
– Что выше? – Все звезды над нами.
– Что в чашах? – Поющая кровь.
– Своя иль чужая? – Смешались.
– А песни? – Всегда об одном.
– В какой же стране вы остались?
– Осанну, Осанну поем.
 

Птицы в воздухе
Строки напевные

«Мы уйдем на закате багряного дня...»

 
Мы уйдем на закате багряного дня
В наш наполненный птичьими криками сад.
Слушай их, меж ветвей. Или слушай меня.
Я с тобой говорю – как они говорят.
 
 
Миновала зима. И в воздушность маня,
Это – сердце душе говорит через взгляд.
Эти птицы поют о дрожаньях Огня.
Их понять торопись. Пропоют, улетят.
 

В ярких брызгах

 
Мы вольные птицы, мы дважды рожденные,
Для жизни, и жизни живой.
Мы были во тьме, от Небес огражденные,
В молчаньи, в тюрьме круговой.
 
 
Мы были как бы в саркофагной овальности,
Все то же, все то же, все то ж.
Но вот всколыхнулась безгласность печальности,
Живу я – мой друг – ты живешь.
 
 
Мы пьяность, мы птицы, мы дважды рожденные,
Нам крылья, нам крылья даны.
Как жутко умчаться в провалы бездонные,
Как странно глядеть с вышины.
 

 
Душа откуда-то приносится Ветрами,
Чтоб жить, светясь в земных телах.
Она, свободная, как вихрь владеет нами,
В обманно-смертных наших снах.
 
 
Она как молния, она как буревестник,
Как ускользающий фрегат,
Как воскрешающий – отшедших в смерть —
кудесник,
С которым духи говорят.
 
 
Душа – красивая, она смеется с нами,
Она поет на темном дне.
И как приносится, уносится с Ветрами,
Чтоб жить в безмерной вышине.
 

 
Летом, в месяце Июле,
В дни, когда пьянеет Солнце,
Много странных есть вещей
В хмеле солнечных лучей.
Стонет лес в громовом гуле,
Молний блеск – огонь червонца.
Все кругом меняет вид,
Самый воздух ум пьянит.
 
 
Воздух видно. Дымка. Парит.
Воздух словно весь расплавлен.
В чащу леса поскорей,
Вглубь, с желанною твоей.
В мозге нежный звон ударит,
Сердце тут, а ум оставлен.
Тело к телу тесно льнет.
Праздник тела. Счастье. Вот.
 
 
Ночь приходит. Всем известно,
Ночь Иванова колдует.
Звездный папоротник рви.
Миг поет в твоей крови.
Пляшет пламя повсеместно.
Мглу огонь светло целует.
Где костры сильней горят,
Ройся глубже, вспыхнет клад.
 

 
Хорошо цветут цветы, украшая сад.
Хорошо, что в нем поспел красный виноград.
Был он красным, темным стал, синий он теперь.
Хорошо, что вход раскрыт – что закрыта дверь.
 
 
Чрез раскрытый вход вошел жаждущий намек.
И расцвел, и нежно цвел, между нас цветок.
Виноград вбирал огни. Будет. Суждено.
Счастье. Дверь скорей замкни. Будем пить вино.
 

 
Пчела летит на красные цветы,
Отсюда мед и воск и свечи.
Пчела летит на желтые цветы,
На темносиние. А ты, мечта, а ты,
Какой желаешь с миром встречи?
 
 
Пчела звенит и строит улей свой,
Пчела принесена с Венеры.
Свет Солнца в ней с Вечернею Звездой.
Мечта, отяжелей, но пылью цветовой,
Ты свет зажжешь нам, свечи веры.
 

 
Пусть Хаос хохочет и пляшет во мне,
Тот хохот пророчит звезду в вышине.
Кто любит стремительность пенной волны,
Тот может увидеть жемчужные сны.
 
 
Кто в сердце лелеет восторг и беду,
Тот новую выбросит Миру звезду.
Кто любит разорванность пляшущих вод,
Тот знает, как Хаос красиво поет.
 
 
О, звезды морские, кружитесь во мне,
Смешинки, рождайтесь в рассыпчатом сне.
Потопим добро грузовых кораблей,
И будем смеяться над страхом людей.
 
 
Красивы глаза у тоскующих вдов,
Красиво рождение новых цветов.
И жизни оборванной белую нить
Красиво румяной зарей оттенить.
 
 
Пусть волны сменяются новой волной,
Я знаю, что будет черед и за мной.
И в смехе, и в страхе есть очередь мне,
Кружитесь, смешинки, в мерцающем сне.
 

 
Скрипку слушал я вчера
О, как звонко трепетала,
Человечески рыдала
Эта тонкая игра.
 
 
В нарастающем ручье,
Убедительном, разливном,
Так мучительно призывном,
Дух подобен был змее.
 
 
Бриллиантовой змеей
Развернул свои он звенья,
Вовлекал в свои мученья,
И владел моей душой.
 
 
И пока он пел и пел,
Увидал я, лунно-сонный,
Как двойник мой озаренный
Отошел в иной предел.
 
 
Был он в море белых роз,
С кем-то белым там встречался,
С ярким звуком оборвался,
И вернулся в брызгах слез.
 

Уж я золото хороню, хороню.

Песня игорная

 
Золото лучистое я в сказку хороню,
Серебро сквозистое приобщаю к дню.
 
 
Золото досталось мне от Солнца, с вышины,
Серебро – от матовой молодой Луны.
 
 
Песнь моя – разливная, цветут кругом луга,
Сказку-песнь убрал я всю в скатны жемчуга.
 
 
Жемчуг тот – из частых звезд, звезд и слез
людских,
Мысли сердца – берега, сердце – звонкий стих.
 

 
Взводень, бурное волненье,
Беломорский ветер встал,
Волны взвел, затеял пенье,
Загудел, зарокотал.
 
 
И волну на море Белом
В вал косматый превратил,
В торжестве освирепелом
Взводит стаю водных сил.
 
 
Строит город многостенный,
В каждой капле быстрый глаз,
Взводень стал – и с шумом, пенный,
Своды рушил, веселясь.
 

 
Я решил своим весельем
Разрушать чужую грусть.
Вы, объятые похмельем,
Я вас знаю наизусть.
 
 
Ваши деды были пьяны
Властным хмелем смелых грез,
Знали сказочные страны,
Счастье им не раз зажглось.
 
 
Счастье им всегда светило,
Не гнела их мысли мгла,
Оттого, что в сердце сила
Не подавлена была.
 
 
Вы же, в хмеле видя зелье,
Видя в грезах только яд,
Скучным обликом похмелья
Заслонили вешний сад.
 
 
Сад смеялся вам цветами,
Здесь мы каждый миг в саду,
Но кошмар владеет вами,
В утомительном бреду.
 
 
Вы замкнули сердце в клетке,
И дивитесь – нет цветов,
Лист сухой на мертвой ветке —
Символ пасмурных умов.
 
 
Мне-то что! Я хмель веселый.
Мне-то что! Я вьюсь и вьюсь
Вкруг меня мелькают пчелы,
С каждой соком я делюсь.
 
 
Зыбко светят крылья-краски
Мотыльков и пестрых мух,
Нежный ветер шепчет сказки,
Песней ласки входит в слух,
 
 
Эй вы, хмурые, идите,
Уж и вас развеселю,
Хмель прядет цветные нити,
Всех пьяню я, все люблю.
 

 
Царь царю послал подарок,
И сказал через посла.
Край твой дальний пышно-жарок,
Мощь твоя светла.
 
 
Я же – Северного края
Бранно-льдяный властелин
Буду – данник, только зная
Свет снегов и льдин.
 
 
Дар его был мех богатый,
Белый царский горностай,
Три копья, и шлем крылатый,
Брату, в Южный край.
 
 
Счастлив был властитель Южный
Слышать слово, видеть дар,
В ожерелье, в круг жемчужный
Вделал символ чар.
 
 
Круговой излом рубина
Вделал в жемчуг круговой: —
Два нас, в мире, властелина,
Двое нас с тобой.
 
 
Отослал он, благодарный,
Ожерелье в царство льдов,
В дивный край луны полярной,
Царственных снегов.
 
 
И свершилося с царями
Чарованье сил иных.
Южный край покрылся льдами,
Говор в нем затих.
 
 
Словно копья – льдов изломы,
Южный край воздушно-нем.
Стынут царские хоромы,
Светит царский шлем.
 
 
Между тем, как камень красный,
Встал на Севере закат,
Весь – живой, цветочно-страстный,
Встал, как пышный сад.
 
 
И под облаком жемчужным
Стынет там другой один,
Дух полярный с сердцем Южным,
Царь светящих льдин.
 

 
Я с мечтою обручился и венчальный стих пою,
Звезды ясные, сойдите в чашу брачную мою.
 
 
Сладко грезе светлой спится далеко от тьмы земной,
Там, где звездный куст огнится многоцветной пеленой.
 
 
Куст восходит, возрастает, обнимает все миры,
Слышны песни от равнины, слышны громы от горы.
 
 
Жар-цветы и цвет-узоры смотрят вниз с ветвей
куста,
Светом помыслы одеты, в звездных ризах Красота.
 
 
Бриллиантовою пылью осыпается жар-цвет,
Манит душу к изобилью сказка огненных примет.
 
 
Искры, жгите, вейтесь, нити, плющ, змеись по Бытию,
Звезды ясные, сойдите в чашу брачную мою.
 

 
Мы недаром повстречались в грозовую ночь,
И дождались, чтобы сумрак удалился прочь.
Мы сумеем, как сумели, быть всегда вдвоем,
И в разлуке будем вместе в ярком сне своем.
 
 
Мы сплетем, один к другому, серебристый мост,
Мы от Запада к Востоку бросим брызги звезд.
Мы над Морем, полным темных вражеских чудес,
Перебросим семицветно радугу Небес.
 
 
Мы расцветшими цветами поглядим в лазурь,
И лазурь дохнет ответно дуновеньем бурь.
Мы красиво уберемся в бриллианты гроз,
Хороши цветные камни в темноте волос.
 

 
Сколько блестящих мух
В нашем зеленом саду!
Радость – Весна. Я счастливый иду.
Повсюду медвяно-жасминный дух.
 
 
Лучше что есть ли, чем цвет?
Есть ли что лучше, чем травы?
Травы – в цвету! Знаю, бесы лукавы,
Но, при лукавстве, в Аду – этого счастия нет.
 

 
Я себе построил дом посреди дубравы.
Посадил вокруг него шелковые травы.
И серебряным его окружил я тыном.
И живу теперь я в нем полным властелином.
 
 
В этом доме – терема, не один, четыре.
В этом доме свет и тьма радостней, чем в мире.
Светит солнце с потолка, за день не сгорает.
Месяц с звездами в ночах серебром играет.
 
 
И когда я из окна брошу взор к пустыням,
В небе светится Луна, Солнце в море синем.
Светят миру, но порой траур ткут им тучи.
А в моем дому они без конца горючи.
 
 
И ворота у меня без замков железных,
Но закрыты как врата областей надзвездных.
Лето, Осень, и Зима, с нежною Весною,
Говорят душе: «Люби. Хорошо со мною».
 
 
Лето, Осень, и Зима смотрятся в оконца.
Без конца поет Весна, что хмельное Солнце.
Нежно, шелково шуршат шепчущие травы.
Хорошо построить дом в тишине дубравы.