Текст книги "Полное собрание стихотворений"

 
В бесконечности стремленья бесконечность достиженья,
Тот, кто любит утро Мая, должен вечно ждать
Весны.
В каждом миге быстролетном светоносность есть
внушенья,
Из песчинок создаются золотые сны.
 
 
Миг за мигом в Небе вьются звездовидные
снежинки,
С ветром падают на Землю, и лежат как белый
слой.
Но снежинки сон лелеют, то – цветочные пушинки,
Нежный свежий одуванчик с влажною Весной.
 

 
На детскую руку упали снежинки,
На малом мизинчике восемь их было число.
Различную форму являли пушинки,
И все так мерцали воздушно-светло.
Вот крестики встали, вот звезды мелькнули,
Как мягок сквозистый их свет.
Но детские пальчики чуть шевельнули, —
И больше их нет.
 

 
Мне девочка сказала:
Ты – мой Волшебный Фей.
О, нужно очень мало
Для полевых стеблей!
 
 
Им дай лишь каплю влаги,
Им дай один лишь луч,
И цвет расцветшей саги
В безгласности певуч.
 
 
Светлоголовке малой
Я сказку рассказал.
Я был пред тем усталый,
Пред тем я духом пал.
 
 
Из слез моих незримых,
Из смеха уст моих,
Я слил – о серафимах
Прозрачно-светлый стих.
 
 
И цвет раскрылся алый
В устах мечты моей,
И я – не мрак усталый,
А я – Волшебный Фей.
 

 
Чем тоньше влажный прах, чем Влага бестелесней,
Тем легче пенности слагают кружева.
Чем ты в своих мечтах свободней и небесней,
Тем обольстительней, чудесней
Твои слова.
 

 
В лазоревой воде, в жемчужных берегах,
Плыла русалка в блеске чудном
Она глядела вдаль, скользила в тростниках,
Была в наряде изумрудном.
 
 
На берегах реки, из цельных жемчугов,
Не возникало трав на склонах.
Но нежный изумруд был весь ее покров,
И нежен цвет очей зеленых.
 
 
Над нею догорал оранжевый закат,
Уже зажглась Луна опалом.
Но устремляла вдаль она лучистый взгляд,
Плывя в течении усталом.
 
 
Пред ней звезда была меж дымных облаков,
И вот она туда глядела.
И все роскошества жемчужных берегов
За ту звезду отдать хотела.
 

 
Тонкий, узкий, длинный ход
В глубь земли мечту ведет.
Только спустишься туда,
Встретишь замки изо льда.
 
 
Чуть сойдешь отсюда вниз,
Разноцветности зажглись,
Смотрит чей-то светлый глаз,
Лунный камень и алмаз.
 
 
Там опал снежит, а тут
Расцветает изумруд.
И услышишь в замках тех
Флейты, лютни, нежный смех.
 
 
И увидишь чьих-то ног
Там хрустальный башмачок.
Льды, колонны, свет, снега,
Нежность, снежность, жемчуга.
 
 
Тонкий, узкий, длинный ход
В этот светлый мир ведет.
Но, чтоб знать туда пути,
Нужно бережно идти.
 

Злые чары
Книга заклятий
1906 – весна

Долго ночь меркнет; заря свет

запала, мгла поля покрыла.

Кровавые зори свет поведают;

черные тучи с моря идут; хотят

прикрыть четыре солнца; а в них

трепещут синие молнии.

Слово о полку Игореве

Отсветы раковин

О, жемчуг слов, отысканный в морских глубинах сердца, твои узоры красивы, но смысл твой горек, как морская вода.

Космогония Майев

 
Я овеян дыханьями многих морей,
Я склонялся над срывами гор,
Я молился ветрам: «О, скорее, скорей!»,
Я во всем уходил на простор.
 
 
Я не знаю цепей, я не ведаю слов
Возбранить чьи б то ни было сны,
Я для злейших врагов не хотел бы оков,
А желал бы улыбки весны.
 
 
Я не знаю тоски, я сильнее скорбей
На разгульном пиру бытия,
Я овеян дыханьями вольных морей,
Будьте вольными, братья, как я!
 

 
Но если ты снежный
И если морозный, —
Хотя я и нежный,
Все ж буду я грозный.
 
 
Рожденный от света
Не знает врага,
Но силой привета
Растопит снега.
 
 
Я вечная сила
Души полновольной,
Не помнить, что было,
Восторг мой безбольный.
 
 
Но если ты вдвое,
Да мучить других, —
Иное, другое
Расскажет мой стих.
 

 
Орел точит когти. Крадется волк прерий.
Сова направляет окольный полет.
Безжалостны птицы. Без жалости звери.
Безжалостность – свойство всех тех, кто живет.
 
 
Верховные гении этого мира,
Зарезанным горлом мы кормим свой день.
Нам трупы животных – услада для пира,
Тут нежная дева – бесчувственный пень.
 
 
Нередко мы думаем, будто растенья
Суть алость улыбки и нежный цветок.
Нет, в мире растений – борьба, убиенье,
И петли их усиков – страшный намек.
 
 
Ухватят, удушат, их корни лукавы,
И цвет орхидеи есть лик палача.
Люблю я растенья, но травы – удавы
И тонкость осоки есть тонкость меча.
 

 
Судьба на утре дней дала мне талисманы,
Число их было три, и разны смыслы их.
Один меня повел в неведомые страны,
И там я в первый раз влюбленный был жених.
 
 
Другой мне изъяснил искусство завладенья
Сердцами, – я сердец покорных не сочту.
А третий мне явил тропинку нисхожденья —
Не в глубину земли – в меня, в мою мечту.
И первый талисман, смеясь, я бросил в Море,
 
 
Второй швырнул в окно, быть может, подниму.
Но третий талисман – звезда в моем уборе,
Я верую теперь ему лишь одному.
 

 
Я бросил весело бокал.
Ребенок звонко хохотал.
Спросил его, чего он так.
Сквозь смех он молвил мне: – Чудак!
 
 
Бокал любви разбил, но вновь
Захочешь пить, любить любовь. —
И в тот же миг – о, как мне быть? —
Я захотел любить и пить.
 
 
Куски я с полу подобрал,
Из них составил вновь бокал
Но, весь израненный, я вновь
Не сладость пил, а только кровь.
 

 
Кто создал безумное слово,
О, слово постыдное: – Грех!
Чуть смоешь пятно, вот оно означается снова,
Мешает, меняет, глушит, и уродует смех.
 
 
Как жалкий воришка,
Запрячется в спальню, в углу притаится как мышь,
И смотрит – меж двух не случится ли в ласках излишка, —
Скривится, чу, шорох: «Довольно», «Не более», «Лишь».
 
 
Лишь то, а не это. Лишь тот, а не с этой, а с тою.
Вот только. Вот столько. Шипенье, шуршанье змеи.
О, дьявол убогий, кропишь ты святою водою,
Но где освятил ты поганые брызги свои?
 
 
Прочь! Прочь, говорю я!
Здесь грешен лишь тот, кто осмелится вымолвить: «Грех».
О, свежесть ручьев! О, смеющийся звук поцелуя!
Весна и разливы! Счастливый ликующий смех!
 

 
В детстве искра из камина
Брызнет, бросится – и нам
В этом целая картина,
Пляшут тени по стенам.
 
 
А поздней мы любим свечи,
И страницы старых книг.
После сказок – сказку встречи,
Поцелуй, любовь на миг.
 
 
После – пламенность, пожары,
Зажигать, сжигать, гореть.
А потом – какие чары?
Только – умереть?
 

 
Ребенок, весь светлый, так мило курчавый,
Сказал мне: «Иду за тобой я, – а ты?
За кем?» Распускались весенние травы,
Пестрели, желтели цветы.
И я, рассмеявшись, сказал: «За стихами.
Стихи – вон за тем мотыльком.
А он с ветерком – за цветками,
И вместе играют они лепестком»
– «А все они вместе?» – «За Солнцем веселым».
– «А Солнце?» – «За Тьмою». – «Как, Солнце
за Тьмой?
Ты шутишь! Ты гадкий!» О, медом тяжелым
Наполнен цветок полевой!
 

 
Как прелестен этот бред,
Лепет детских слов.
Предумышленности нет,
Нет в словах оков.
 
 
Сразу – Солнце и Луна,
Звезды и цветы
Вся Вселенная видна,
Нет в ней темноты.
 
 
Все что было – здесь сейчас,
Все что будет – здесь.
Почему ж ты, Мир, для нас —
Не ребенок, весь?
 

 
Ты родилась, чтоб тучкой быть.
Чтоб небо нежить и любить.
Но, измененная судьбой,
Уж ты не в бездне голубой.
 
 
Ты небо нежила легко,
Ты тучкой рдела высоко,
Но в страшный час, но в бурный час,
Ты вниз, слезами, пролилась.
 

 
В лесу избушка малая
Стоит себе одна.
Дрема раскрылась алая,
Окончилась весна.
 
 
Настали дни расцветные
Июльской красоты.
Вновь думы безответные:
О, где же, где же ты?
 
 
Надем цветные бусы я,
И сяду над рекой.
Поникнут косы русые,
Я думаю с тоской.
 
 
Ты мне сказал «Желанная!
Опять к тебе приду».
И снова ночь обманная,
Опять напрасно жду.
 
 
Уж листья осыпаются,
Уж осень на дворе.
Уж стаи птиц скликаются,
За лесом, на заре.
 
 
И я ли не лелеяла
Заветные мечты!
А все их, все развеяло,
Как летние цветы.
 
 
Наплакалась, намучилась
Осенняя пора.
И плакаться соскучилась,
Уходит со двора.
 
 
Настали дни холодные,
Повсюду снег и лед.
Пути застыли водные,
И лишь метель поет.
 
 
Сугробы треплет белые,
Под кровлей шелестит.
За сучья онемелые
Зацепится, свистит.
 
 
Кричит, как ведьма шалая,
И стонет тишина.
Моя избушка малая
В лесу одна, одна.
 

 
Я помню ясно. Все. Была весна.
Я болен, беден, жалок, я не понят.
Но разве не весной мечты хоронят?
В душе был страх, недвижность, глубина.
 
 
Я медлил у высокого окна.
Мне мнилось: за стеною кто-то стонет.
Любимая, проклятая, жена —
Не слышно ей, что дух мой, дух мой тонет.
 
 
Я бросился на камни сквозь окно.
Но не было Судьбой мне суждено
Достичь конца чудовищной ошибки.
 
 
И я лежал, разбитый, на земле.
И слышал, как вверху, в лучистой мгле,
Роялю – отвечали звуки скрипки.
 

 
Прошли года. Я в прошлом вновь. Живу.
Я в память заглянул, как в круг зеркальный.
Изломанный и спящий наяву,
Я в пропасти какой-то, изначальной.
 
 
Недосягаем свод Небес хрустальный.
Заклятый замок жизни весь во рву.
В разъятости двух душ, я, сон печальный,
Проклятым никого не назову.
 
 
Спасенный странной помощью Незримых,
Я все свои изломы исцелил.
Я встал с земли в сияньи свежих сил.
 
 
Но с этих дней, сквозь смех, меж двух любимых,
Два строя звуков дух мой различил:
Двойной напев – врагов непобедимых.
 

 
«Прощай, мой милый!» – «Милая, прощай!»
Замкнулись двери. Два ключа пропели.
Дверь шепчет двери: «Что же, кончен Май?»
«Как Май? Уж дни октябрьские приспели».
 
 
Стук, стук. – «Кто там?» – «Я, это я, Мечта.
Открой!» – Стук, стук. – «Открой! Луна так светит».
Молчание. Недвижность. Темнота.
На зов души как пустота ответит!
 
 
«Прощай, мой милый. Милый! Ха! Ну, ну.
Еще в ней остроумия довольно».
«Он милой назвал? Вспомнил он весну?
Пойти к нему? Как бьется сердце больно!»
 
 
Стук, стук. – «Кто там?» Молчание. Темно.
Стук, стук. – «Опять! Закрыты плохо ставни».
В морях ночей недостижимо дно.
Нет в мире власти – миг вернуть недавний!
 

 
Окопы древние, Змеиные валы,
Извивно-тяжкие мечты подземной мглы,
Кругосоздания из марева бесов,
Как перебраться к вам? – Через бездонный ров.
Созвездья слитные, вы, гроздья высоты,
Змеиноликости, и ты, Луна, и ты,
Звезда Вечерняя, венец свершенных дней,
Где путь к вам? – Чрез эфир, в котором нет путей.
О, души женские, плененные мечтой,
Вы, сочетавшие змеиность с красотой,
Вы, вы, желанные, скажите, как к вам путь? —
Через бездонность глаз. Дрожишь? Оставь.
Забудь.
 

 
Над омутом, жутко-немым, глянцевитым,
Ущербная светит Луна,
С лицом опрокинутым, странно неслитым
С покоем полночного сна.
 
 
Но слитная страшно с той пропастью властной,
С тем круглым застывшим жерлом,
Где прошлою осенью, ночью ненастной,
Они утопились вдвоем.
 
 
Они, эти странные бледные люди,
Которых встречал я весной,
Когда расцветали на влаге, как в чуде,
Кувшинки под новой Луной.
 

 
Птичка серая летает
Каждый вечер под окно.
Голосок в кустах рыдает,
Что-то кончилось давно.
 
 
Звуки бьются так воздушно,
Плачут тоньше, чем струна.
Но внимают равнодушно
Мир, и Небо, и Луна.
 
 
Над усадьбою старинной
Будто вовсе умер день.
Под окошком тополь длинный
До забора бросил тень.
 
 
Стало призраком свиданье,
Было сном, и стало сном.
Лишь воздушное рыданье
Словно память под окном.
 
 
Эти звуки тонко лились
Здесь и в дедовские дни.
Ничему не научились
Ни потомки, ни они.
 
 
Вечно будет тополь длинный
Холить траурную тень.
В сказке счастья паутинной
Раз был день, и умер день.
 

 
Небо свинцовое, солнце неверное,
Ветер порывистый, воды холодные,
Словно приливная, грусть равномерная,
Мысли бесплодные, век безысходные.
 
 
Здесь даже чайками даль не осветится,
Даже и тучкою только туманится,
Раковин взору на взморье не встретится,
Камешком ярким мечта не обманется.
 
 
Зимами долгими, скудными веснами
Думы подавлены, жизнь не взлелеяна
Море пустынное, с темными соснами,
Кем ты задумано, кем ты осмеяно?
 

 
По взморью иду я, не этому взморью, что зримо,
Хоть каждый я день и по этому взморью хожу.
Над Морем тоскую, что странно-воздушнее дыма,
Где помыслы сердца свою отмечают межу.
 
 
Пустыня бурунов Приливно-отливная сказка.
Извивность морей, пожелавших воздушными стать.
Их белая смерть. И опять И другая завязка.
Раскаты громов. И затишье. И мертвая гладь.
 
 
О, люди! Как жалко мне вас! Если б только вы Знали!
Какой бы не принял я жертвы во имя людей?
Но нет разрешенья для нашей всемирной печали,
Как нет окончанья для пенья бездонных морей.
 

 
Неугомонный ход морей,
Темно-зеленых вод.
Нагроможденье голышей
В какой-то склепный свод.
И это в долгой цепи дней,
И так за годом год.
 
 
Где Море – суша там была,
Где суша – глыбы вод.
Светись, душа, пока светла,
Все нежно, что цветет.
Играй среди добра и зла,
Нас в свой черед зальет.
 
 
И будем мы, в те дни свои,
Идти как грозность вод.
И если встретим бег ладьи,
Она в нас гроб найдет.
Мы будем в темном забытьи,
За годом долгий год.
 

 
Я забыл, откуда я пришел,
Я, уйдя, не вспомню жизни здешней.
Я не знаю, мой ли произвол
Создал светлый призрак с дымом зол,
Осень предрешил в улыбке вешней.
 
 
Может быть, я сам свой вечный враг,
Может быть, под внешним дух склоняю.
Больно мне, но это вечно так,
Я – письмен безвестных странный знак,
Вписан – да, но для чего – не знаю.
 

 
Нам всем дается день, один, и ночь одна.
Потом проснемся мы, но утро – в Запредельном.
Но в этом дне одном есть осень и весна,
Весь долгий пышный год, с своим узором цельным.
 
 
Мы не хотим понять, что наш круговорот
Включает лес, поля, сады, луга и горы,
Что в нем есть вся Земля, бездонность вечных Вод,
И Небеса небес, где пьют бессмертье взоры
 
 
Мы не следим за тем, как тайный циферблат
Меняется от двух кружащихся движений
И звук двенадцати, полночный бой расплат,
Есть стон нежданности и вопли угрызений.
 
 
И кладбище потом. И маски мертвых лиц.
Не тех, что умерли, а тех, что вот, все живы.
Как не похожи мы на рой отлетных птиц,
Как не похожи мы на золотые нивы!
 

 
Прибой растет,
Гудит, поет,
Прибой живет
Свинцовых вод.
 
 
Немолчный гул.
Весь мир уснул
Одни валы
Поют из мглы.
 
 
Поют, зовут
На грозный суд
Неспящий ум,
Укорность дум.
 
 
Прошло, прошло,
Что так светло
Смеялось нам,
Манило к дням.
 
 
Растратив дни,
Задув огни,
Ушли мы прочь
От света в ночь.
 
 
И вот прибой
Нам шлет гурьбой
Могильный рой: —
В гроба! Домой!
 

 
Я опустил свой лот. Мой лот – до дна морей.
Я смерил глубину всех внятных океанов.
Я был во всех домах. Стоял у всех дверей.
Вкусил от меда пчел. Изведал яд обманов.
 
 
Мне имя – Легион, средь гениев, чей знак —
Вопрос, всегда вопрос, повсюду вопрошанье.
Я раздвоил весь Мир. Полярность. Свет и Мрак.
Вновь слил я Свет и Тьму. И цельным сделал
Зданье,
 
 
Но жить в нем не хочу. Я знаю вес углы.
Святая летопись, но на звериной коже.
Все – безразлично, что, кроты или орлы —
Чудовище с клеймом: Всегда-Одно-и-То-же.
 

 
Боже, не дай мне людей разлюбить до конца.
Вот уже сердце, с мучительной болью, слабее, слабее.
Я не о них, о себе умоляю всекрасивого Бога-Творца.
Отвращенье уродует все выраженье лица.
Люцифер светел как Змей, но в остывшем,
уставшем, склонившемся Змее.
 
 
Червь просыпается. Ненависть, вспыхнув огнем,
Падает – до равнодушья, и стелется скользким
червем.
Страшно мне. Лучше – любить недостойных.
Думать нельзя бесконечно о войнах.
Лучше простить. Позабыть. Отдаваться. Иного
не жаждать венца.
Низким отдать все свое. Но душою быть в помыслах
стройных.
Боже, не дай, о, не дай мне людей разлюбить до конца!
 

 
Мне снятся розы красные,
И золотисто-чайные,
И нежно-снежно-белые,
Но радости мне нет.
Сверкания прекрасные,
Цветы необычайные,
Но стонут сны несмелые,
Что страшен черный цвет.
 
 
Мой сад – Земля обширная,
И весны в нем повторные,
Сплетенья многозвездные
Меняют свет и тьму.
Но тает сказка пирная,
Встают виденья черные,
И болты мне железные
Велят упасть в тюрьму.
 
 
Как цепи снять ужасные?
О, как сломлю те болты я?
О, где вы, братья смелые?
Как снять нам этот гнет?
Сперва царили Красные,
Потом царили Желтые,
Теперь кончают Белые,
За Черными черед.
 

 
Ровное, чистое,
Поле путистое,
Путь убегает – куда?
К недостижимому,
Счастью любимому.
Счастье, блеснешь ли когда?
 
 
Только пойдешь к тебе,
Только речешь Судьбе
Дай же мне, дай мне мой Рай, —
Поле меняется,
Путь затрудняется,
Рытвины, вот, примечай.
 
 
Темные пропасти,
Страшные лопасти
Жадно-разъятых цветов,
Дьяволом сеянных,
Ведьмой взлелеянных,
Ведьмой повторности снов.
 
 
Тех же все тающих,
Ум ослепляющих,
В омут ведущих, во рвы
Сонными чарами,
Чадом, кошмарами
Дышат все стебли травы.
 
 
И засыпаешь ты,
Сонно блуждаешь ты,
Падаешь, тянешься ввысь
Ты изуродован,
Весь обнародован,
Явность ты, липкость, и склизь.
 
 
Сыты ли лопасти?
Полны ли пропасти?
Кто их наполнит, и чем?
В снах повторительных,
Вечно-мучительных,
Слей ты, и глух ты, и нем.
 
 
Вдруг все окончено
То, что утончено,
Рвется, бледнеет – и вот
Снова на воле ты,
Снова на поле ты,
Снова дорога – зовет
 

Кто найдет Одолень-траву тот вельми себе талант обрящет на земли.

Народный Травник

 
Одолень-трава,
Я среди чужих,
Стынут все слова,
Замирает стих
Я среди людей,
Нет житья от них,
Помоги скорей,
Дай мне спеть мой стих.
Ты, как я, взросла
Меж полей, в лесах,
Под Луной светла
На немых волнах
Ты печальница,
Нежный цвет твой был,
Ты купальница,
Водяной прострел.
Пала молния
В безглагольность вод,
Пала молния,
И цветок цветет.
Одолень-трава,
Уж который год
Ты светло-жива
Меж зеркальных вод.
Я блуждал, скорбя,
Меж пустых полей,
Я нашел тебя,
Помоги скорей.
Одолей ты мне
Не обрывы гор,
Где на темном дне
Шепчет темный бор.
О, не мрак лесной,
И не тьму ночей,
И не омут злой,
И не ширь степей.
Одолень-трава,
Одолей ты мне
Тех, в ком жизнь едва
Тлеет в тусклом сне.
Кто, как мертвый гнет,
Тяготит мечты,
Меж зеркальных вод
Не узнав цветы
Ты всегда жива,
Талисман лучей,
Одолень-трава,
Одолей людей.
 

 
Под старым дубом я сидел.
Кругом тепло, светло.
А старый дуб гудел и пел.
Я заглянул в дупло.
 
 
Там был пчелиный дикий рой.
Они жужжат, поют
Красавец леса вековой
Минутный дал приют.
 
 
Не также ль мы жужжим, поем
В пещерах мировых?
В дуплистом Небе, круговом.
Поем судьбе свой стих,
 
 
Но нас не слышит Игдразиль
Таинственных судеб.
Мы в мед сольем цветную пыль,
Но мед наш сложим в склеп.
 
 
И лишь в глубокий час ночей,
Когда так вещи сны,
Узор звездящихся ветвей
Нам светит с вышины.
 

 
Небо, тебя я пою,
Напевом прерывным.
Небо, тебя я пою,
Красоту голубую твою.
Но ты мне не будешь отзывным.
Все, что в себе ты таишь, колыбель несосчитанных
звезд,
Ты для себя создаешь, и лелеешь, качаешь,
Бросишь кометы, планеты кругом расцвечаешь,
Бездну вспоишь и над бездною вытянешь мост.
Но на призыв, на призыв лишь загадками мне
отвечаешь,
Ты – водоем,
Вечно в себя из себя истекаешь, играешь, колодец
эфирный.
Ты – водоем,
Взглянешь – утонешь в богатстве твоем.
Если кому быть богатым, так Бездне, конечно,
всемирной.
Роскошь твоя – без конца.
Только зачем же я беден?
Небо, быть может, ты любишь, что падают слезы
с лица?
Может, кому я свечу, потому что от боли я бледен?
Звезды ведь бледны на Млечном Пути.
Что ж, мое сердце, сердце людское,
Порвись и цвети.
Красок так много, возьми сочетанье любое,
В золоте, в пурпуре можешь взрасти,
Тешься, играй, расцвети, отцвети.
В Море утонешь, красиво оно, голубое.
 

 
Твой вечер настанет, и вместо всемирности вольного
света,
За Солнцем погасшим, затеплишь ты в тесном
покое свечу.
Твой вечер настанет. Кончается лето.
За летом? За осенью? Что там? Молчу.
Мы любим, хотя нам и жутко от тени,
Мы любим законченность комнат знакомых
с узором немых половиц.
Крыльцо на запоре. Не хрустнут ступени.
Немые!
Дрожат на стене, как живые,
Отраженья движений.
И в странном, в каком-то церковном сближеньи
сочетаются бледности лиц.
Без звука веселий,
Глаза утопают в глазах.
Что скрыто в их безднах? В них духи сейчас
пролетели?
В них омут печали? В них сказка свидания? Страх?
Никто не придет к вам. На версты кругом
закрутились завей метели.
Не плачь и не бойся. В затеях-завеях мы тонем,
но светим, как звезды в ночах.
 

 
При Море черном стоят столбы.
Столбы из камня. Число их восемь.
Приходят часто сюда рабы.
И сонмы юных несут гробы.
Бледнеют зимы. И шепчет осень.
 
 
Порой и звери сюда дойдут.
Порой примчится сюда и птица.
И затоскуют? Что делать тут?
Пойдут, забродят, и упадут,
Устав стремиться, устав кружиться.
 
 
При Море черном стоят столбы.
От дней додневных. Число их грозно.
Число их веще меж числ Судьбы.
И их значенья на крик мольбы: —
Навек. Безгласность. Враждебность. Поздно.
 

 
День меняется на вечер, коротается,
Солнце красное на Запад содвигается
Лес зеленый на пределах стал светлей,
Лес зеленый в чаще принял тьму теней.
В путь-дорогу, в путь-дорогу, в даль скитания,
Воздохнув, пошли, идут мои мечтания
Белый лик, тесовый гроб, туман, тоска
В путь-дорогу. В путь Дорога далека.
 

 
Парки, Норны, Суденицы,
Назначающие час,
Необманные Девицы,
Кто вам, страшным, предал нас?
Парки, Норны, Суденицы,
Скоро ль мой настанет час?
 
 
Ткань готова Бредил Случай.
Я встречался с Красотой.
Больше, Миг, меня не мучай,
Не сменяй черту чертой.
Да укроюсь черной тучей,
Да упьюсь моей бедой.
 
 
Это – Было, Есть, и Будет —
Раздробило цельность сна.
Норны, Север да остудит
Сердце, где жила Весна.
Пусть меня весь мир забудет.
Мной забыт он Тишина.
 

 
Тесовый гроб, суровый грот смертельных окончаний,
В пространстве узких тесных стен восторг былых
лобзаний.
 
 
Тяжелый дух, цветы, цветы, и отцветанье тела,
Застылость чувственных красот, в которых жизнь
пропела.
 
 
Безгласность губ, замкнутоесть глаз, недвижность ног
уставших,
Но знавших пляску, быстрый бег, касанье ласки
знавших.
 
 
Тесовый гроб, твой ценный клад еще прекрасен ныне,
Не сразу гаснет смелый дух померкнувших
в пустыне.
 
 
Но, тесный грот, твой мертвый клад в ужасность
превратится.
Чу, шорох. Вот Безглазый взгляд. Чу, кто-то шевелится.