Текст книги "Полное собрание стихотворений"

 
Я горько вас люблю, о бедные уроды,
Слепорожденные, хромые, горбуны,
Убогие рабы, не знавшие свободы,
Ладьи, разбитые веселостью волны.
 
 
И вы мне дороги, мучительные сны
Жестокой матери, безжалостной Природы,
Кривые кактусы, побеги белены,
И змей и ящериц отверженные роды.
 
 
Чума, проказа, тьма, убийство и беда,
Гоморра и Содом, слепые города,
Надежды хищные с раскрытыми губами, —
 
 
О, есть же и для вас в молитве череда!
Во имя Господа, блаженного всегда,
Благословляю вас, да будет счастье с вами!
 

 
Залетевшая в комнату бабочка бьется
О прозрачные стекла воздушными крыльями.
А за стеклами небо родное смеется,
И его не достичь никакими усильями.
 
 
Но смириться нельзя, и она не сдается,
Из цветистой становится тусклая, бледная.
Что же пленнице делать еще остается?
Только биться и блекнуть! О, жалкая, бедная!
 

 
В день октября, иначе листопада,
Когда бесплодьем скована земля,
Шла дева чрез пустынные поля.
Неверная, она с душой номада
Соединяла дивно – чуткий слух:
В прекрасно – юном теле ветхий дух.
 
 
Ей внятен был звук вымерших проклятий,
Призывы оттесняемых врагов,
И ропот затопленных берегов,
Намек невоплотившихся зачатий,
Напев миров, толпящихся окрест,
Дрожания незасвеченных звезд.
 
 
Но дева с утомленными глазами,
Внимая всем, кричащим вкруг нее,
Лелеяла безмолвие свое.
Поняв одно за всеми голосами,
Безгласно холодела, как земля,
И шла вперед, чрез мертвые поля.
 

 
Сквозь мир случайностей, к живому роднику,
Идя по жгучему и гладкому песку,
По тайным лестницам взбираясь к высоте,
Крылатым коршуном повисши в пустоте,
Мой дух изменчивый стремится каждый миг,
Все ищет, молится: «О, где же мой родник?
Весь мир случайностей отдам я за него,
За оправдание мечтанья моего,
За радость впить в себя огни его лучей,
За исцеление от старости моей».
 

Возле дыма и огня

Кто ты, чтоб так говорить?

– Сложность противоречий

Тирсо де Молина

 
Ты видала кузнеца?
Он мне нравится, мой друг.
Этот темный цвет лица,
Эта меткость жестких рук,
Эта близость от огня,
Этот молот, этот стук, —
Все в нем радует меня,
Милый друг!
 
 
Я хочу быть кузнецом,
Я, работая, пою,
С запылившимся лицом
Я смотрю на жизнь мою,
Возле дыма и огня
Много слов я создаю,
В этом радость для меня,
Я кую!
 

 
Я коснулся душ чужих,
Точно струн, но струн моих.
Я в них чутко всколыхнул
Тихий звон, забытый гул.
 
 
Все обычное прогнал,
Легким стоном простонал,
Бросил с неба им цветы,
Вызвал радугу мечты.
 
 
И по облачным путям,
Светлым преданный страстям,
Сочетаньем звучных строк
За собою их увлек.
 
 
Трепетаньем звонких крыл
Отуманил, опьянил,
По обрывам их помчал,
Забаюкал, закачал.
 
 
Выше, выше, все за мной,
Насладитесь вышиной,
Попадитесь в сеть мою,
Я пою, пою, пою.
 

 
Моя душа оазис голубой,
Средь бледных душ других людей, бессильных.
Роскошный сон ниспослан мне судьбой,
Среди пустынь, томительных и пыльных.
 
 
Везде пески. Свистя, бежит самум.
Лазурь небес укрылася в туманы.
Но слышу я желанный звон и шум,
Ко мне сквозь мглу подходят караваны.
 
 
Веселые, раскинулись на миг,
Пришли, ушли, до нового свиданья,
В своей душе лелеют мой двойник,
Моей мечты воздушной очертанья.
 
 
И вновь один, я вновь живу собой,
Мне снится радость вечно молодая.
Моя душа оазис голубой,
Мои мечты цветут, не отцветая.
 

 
Я слушал Море много лет,
Свой дух ему предав.
В моих глазах мерцает свет
Морских подводных трав.
 
 
Я отдал Морю сонмы дней,
Я отдал их сполна.
И с каждой песней все слышней
В моих словах – волна.
 
 
Волна стозвучная того,
Чем полон Оксан,
Где все – и юно, и мертво,
Все правда и обман.
 
 
И я, как дух волны морской,
Среди людей брожу;
Своей певучею тоской
Я всех заворожу.
 
 
Огнем зелено-серых глаз
Мне чаровать дано.
И много душ в заветный час
Я увлеку на дно.
 
 
И в этой мгле морского дна,
Нежней, чем воды рек,
Им будет сниться вышина,
Погибшая навек.
 

 
Над невестой молодою
Я держал венец.
Любовался, как мечтою,
Этой нежной красотою,
Этой легкою фатою,
Этим светлым «Наконец!»
 
 
Наконец она сумела
Вызвать лучший сон.
Все смеялось в ней и пело,
А с церковного придела,
С высоты на нас глядела
Красота немых окон.
 
 
Мы вошли в лучах привета
Гаснущей зари.
В миг желанного обета,
Нас ласкали волны света,
Как безгласный звук завета: —
«Я горю, и ты гори!»
 
 
И в руке у новобрачной
Теплилась свеча.
Но за ней, мечтою мрачной,
Неуместной, неудачной,
Над фатой ее прозрачной,
Я склонялся, у плеча.
 
 
Вкруг святого аналоя
Трижды путь пройден.
Нет, не будет вам покоя,
Будут дни дождей и зноя,
Я пою, за вами стоя: —
«Дух кружиться присужден!»
 
 
Да, я знаю сладость, алость,
Нежность влажных губ.
Но еще верней усталость,
Ожиданье, запоздалость,
Вместо страсти – только жалость,
Вместо ласки – с трупом труп.
 
 
Вот, свершен обряд венчальный,
И закат погас.
Точно хаос изначальный,
В церкви сон и мрак печальный,
Ты вошла с зарей прощальной,
Ты выходишь в темный час.
 

 
Я делаюсь мгновеньями во власти всех вещей,
И с каждым я, пред каждым я, и царственно
ничей.
 
 
Восторг придет, и пьяный я Придет тяжелый
труд.
Смотрите все бежали прочь Взгляни я, верный, тут.
 
 
Заблудшую собаку я увижу пред собой,
Со зверем зверь, люблю ее. Но, сердце, дальше!
Пой!
 
 
О, пой о всех, кто чувствовал бездонную тоску,
И вдруг вернись к бесстрастию, как светлый дождь
в реку.
 
 
В великое Безликое уйди как бы навек,
Хотя без нас там каждый час так много-много
рек.
И, вечно твой, всегда с тобой, не изменю судьбе
Но в страшный миг, о, милый друг, я не приду
к тебе.
 

 
Затянут мглой свинцовый небосвод,
Угрюмы волны призрачной Бретани
Семь островов Ар-Гентилес-Руссот,
Как звери, притаилися в тумане.
 
 
Они как бы подвижны в Океане,
По прихоти всегда неверных вод.
И, полный изумленья, в виде дани,
На них свой свет неясный Месяц льет.
 
 
Как сонмы лиц, глядят толпы утесов,
Седых, застывших в горечи тоски.
Бесплодны бесконечные пески.
 
 
Их было много, сумрачных матросов.
Они идут Гляди! В тиши ночной
Идут туманы бледной пеленой.
 

 
Лишь только там, на западе, в тумане,
Утонет свет поблекнувшего дня,
Мои мечты, как мертвые в Бретани,
Неумолимо бродят вкруг меня.
 
 
Надежды, осужденные заране,
Признания, умершие – стеня,
Утопленники в темном Океане,
Погибшие навек из-за меня.
 
 
Они хотят, в забвение обиды,
Молитв заупокойной панихиды.
Моих молитв, о, Боже, не отринь! —
 
 
Ушли. Любовь! Лишь ты уйти не хочешь!
Ты медлишь? Угрожаешь мне? Пророчишь?
Будь проклята! Будь проклята! Аминь!
 

 
Есть мною струй в подлунном этом мире,
Ключи поют в пещерах, где темно,
Звеня, как дух, на семиструнной лире,
О том, что духам пенье суждено.
 
 
Нам в звонах наслаждение одно,
Мы духи струн мирских на шумном пире.
Но вам, врагам, понять нас не дано,
Для рек в разливе надо русла шире.
 
 
Жрецы элементарных теорем,
Проповедей вы ждете от поэта?
Я проповедь скажу на благо света, —
 
 
Не скукой слов, давно известных всем,
А звучной полногласностью сонета,
Не найденной пока еще никем!
 

 
Люблю тебя, законченность сонета,
С надменною твоею красотой,
Как правильную четкость силуэта
Красавицы изысканно-простой,
 
 
Чей стан воздушный, с грудью молодой,
Хранит сиянье матового света,
В волне волос недвижно-золотой,
Чьей пышностью она полуодета.
 
 
Да, истинный сонет таков, как ты,
Пластическая радость красоты, —
Но иногда он мстит своим напевом.
 
 
И не однажды в сердце поражал
Сонет несущий смерть, горящий гневом,
Холодный, острый, меткий, как кинжал.
 

 
Я не из тех, чье имя легион,
Я не из царства духов безымянных.
Пройдя пути среди равнин туманных,
Я увидал безбрежный небосклон.
 
 
В моих зрачках – лишь мне понятный сон,
В них мир видений зыбких и обманных,
Таких же без конца непостоянных,
Как дымка, что скрывает горный склон.
 
 
Ты думаешь, что в тающих покровах
Застыл едва один-другой утес?
Гляди: покров раскрыт дыханьем гроз.
 
 
И в цепи гор, для глаза вечно-новых,
Как глетчер, я снега туда вознес,
Откуда виден мир в своих основах!
 

 
Я знаю ненависть, и, может быть, сильней,
Чем может знать ее твоя душа больная,
Несправедливая, и полная огней
Тобою брошенного рая.
 
 
Я знаю ненависть к звериному, к страстям
Слепой замкнутости, к судьбе неправосудной,
И к этим тлеющим кладбищенским костям,
Нам данным в нашей жизни скудной.
 
 
Но, мучимый как ты, терзаемый года,
Я связан был с тобой безмолвным договором,
И вижу, ты забыл, что брат твой был всегда
Скорей разбойником, чем вором.
 
 
С врагами – дерзкий враг, с тобой – я вечно твой,
Я узнаю друзей в одежде запыленной.
А ты, как леопард, укушенный змеей,
Своих терзаешь, исступленный!
 

 
В башне с окнами цветными
Я замкнулся навсегда,
Дни бегут, и в светлом дыме
Возникают города,
Замки, башни, и над ними
Легких тучек череда.
 
 
В башне, где мои земные
Дни окончиться должны,
Окна радостно-цветные
Без конца внушают сны,
Эти стекла расписные
Мне самой Судьбой даны.
 
 
В них я вижу, как две тени
Обнимаются, любя,
Как, упавши на колени,
Кто-то молится, скорбя,
В них я вижу в быстрой смене
Землю, небо и себя.
 
 
Там, за окнами, далеко,
С непочатой вышины,
Смотрит огненное око
Неба, Солнца, и Луны,
Но окно мое высоко,
То, что мне внушает сны.
 
 
То, меж окнами цветными,
На которое смотрю,
В час когда, как в светлом дыме,
Я приветствую зарю,
И с виденьями родными
Легкой грезой говорю.
 
 
На другие обращаю
В час заката жадный взор,
В час, когда уходит к раю
Тихий вечер на дозор,
И лепечет: «Обещаю,
Вновь увидишь мой убор».
 
 
На другие я с отрадой
Устремляю ночью взгляд,
В час когда живет прохладой,
Полный вздохов, сонный сад,
И за призрачной оградой
Светляки меж трав горят.
 
 
Так живу, как в светлом дыме
Огнецветные цветы,
Над ошибками земными
Посмеиваясь с высоты,
В башне с окнами цветными
Переливчатой мечты.
 

 
Замкнуться, как в тюрьму, в одну идею,
Я знаю этот сон, мой дальний брат,
Я медленно, но верно холодею,
И, раз уйдя, я не приду назад.
 
 
Ты отошел в страну без перемены,
Оставивши безвольно мир земной,
А я себе свободно создал стены,
И упоен тюремной тишиной.
 
 
Есть в жизни смерть, спокойная, как травы,
Хранимые, на память, за стеклом,
Иссохший знак утраченной забавы,
Пройденная эпоха, перелом.
 
 
Седые тесно сжатые виденья
До времени с землей разлучены,
Они забыть не могут наслажденье,
И тайно дышут запахом весны.
 
 
Их кто-то чуждый взял своей рукою,
И все ж они блаженствуют года.
Так как же счастлив я с моей тоскою,
Полюбленной свободно – навсегда!
 

 
Скажи ему, что я его люблю,
Что я его как прежде понимаю,
И, как корабль к чужому кораблю,
Взываю в час, когда я погибаю,
 
 
К нему, к нему, далекому навек,
Бегущему по водам Океана,
Чтоб отдохнуть на устьях мощных рек,
Средь стройных мачт родного каравана, —
 
 
Меж тем как я, свой образ изменив,
Несоразмерив тяжести влекомой,
Забыв, что был и я, как он, красив,
Склоняюсь к бездне жутко-незнакомой, —
 
 
И ветры безучастные молю
Протяжностью своих предсмертных звонов...
Скажи ему, что я его люблю
За то, что он – не слышал этих стонов!
 

 
Где-то на острове Вилиэ-Льявола,
Души есть, лишь пред собою преступные.
Богом забытые, но недоступные
Обетованиям лживого Дьявола.
 
 
Им захотелось разрыва гармонии: —
Цели испортив, упиться причинами,
Розы любя, в их живом благовонии
Смертью меняющей встать над долинами.
 
 
Смертью пытующей, в вечном течении,
Вечною казнью казнить преходящее: —
Все в отдалении, все в отвлечении,
Ярко одно размышленье глядящее.
 
 
Ведаю, вы ко всему прикоснулися,
Жадные пчелы, стесненные сотами!
Что же вы тайны своей ужаснулися,
Вы, окруженные стройными гротами?
 
 
Жизнь разлюбившие, чувством уставшие,
Что же самим вы себе прекословите?
Все усмехаясь, как что-то понявшие,
Что ж бесполезное не ocтaнoвитe?
 
 
То вы мелькнете воздушною ризою,
Светлые духи, с улыбкой беспечною,
То улыбаетесь с Моною Лизою,
Мир осуждая с игрой его вечною.
 
 
То прошумите вы звуками Шумана,
Стонами Манфреда, неукротимыми,
Вновь упадаете, все передумано,
Снова смеетесь над снами любимыми.
 
 
Кинетесь к слову, кричите Верлэнами,
И возвещаете сладость молчания.
Беспеременные за переменами,
Миг вы мучительный, без окончания.
 
 
Старость возвратная, вечность раскаянья,
Для непостижности жертва закланная,
Самосжигание, мудрость отчаянья,
Противоречие, правда обманная.
 
 
Без покровительства Бога и Дьявола,
Вечно томитесь вы, снам недоступные.
О, неподкупные, души преступные,
Где-то на острове Вилиэ-Льявола.
 

 
Весь полный розовых и голубых мечтаний,
Овеян душностью влюбляющих духов,
Весь в крыльях бабочек, в отливах трепетании
Полуисторгнутых, но замедленных слов, —
 
 
Окутан звуками заученных мелодий,
Как будто созданных мечтой лишь для того,
Чтоб убаюканным шептаться на свободе,
О том, что сладостней и вкрадчивей всего, —
Весь воплощенная полуночная чара,
Как пир среди чумы, манящий с давних пор,
Как странный вымысел безумного Эдгара,
Для нас пропевшего навеки «Nevermore», —
 
 
Наш бал, раскинутый по многошумным залам,
Уже закончил лик сокрытой красоты,
И чем-то веяло холодным и усталым
С внезапно дрогнувшей над нами высоты.
 
 
Да, полночь отошла с своею пышной свитой
Проникновеннейших мгновений и часов,
Oт люстры здесь и там упал хрусталь разбитый,
И гул извне вставал враждебных голосов.
 
 
Измяты, желтизной подернулися лица,
Крылом изломанным дрожали веера,
В сердцах у веек была дочитана страница,
И новый в окнах свет шептал: «Пора! Пора!»
 
 
И вдруг все замерли, вот, скорбно доцветают,
Стараяся продлить молчаньем забытье: —
Так утром демоны колдуний покидают,
Созннавши горькое бессилие свое.
 

Разлука ты, разлука,

Чужая сторона,

Никто меня не любит,

Как мать сыра земля

Песня бродяги

 
Есть люди, присужденные к скитаньям,
Где б ни был я, – я всем чужой, всегда.
Я предан переменчивым мечтаньям,
Подвижным, как текучая вода.
 
 
Передо мной мелькают города,
Деревни, села, с их глухим страданьем.
Но никогда, о, сердце, никогда
С своим я не встречался ожиданьем.
 
 
Разлука! След чужого корабля!
Порыв волны – к другой волне, несхожей.
Да, я бродяга, топчущий поля.
 
 
Уставши повторять одно и то же,
Я падаю на землю. Плачу. Боже!
Никто меня не любит, как земля!
 

 
Пилой поющею подточен яркий ствол
Еще не выжившей свой полный век березы.
На землю ниспроверг ее не произвол,
Не налетевшие прерывистые грозы.
 
 
Она, прекрасная, отмечена была,
Рукой сознательной для бытия иного: —
Зажечься и гореть, – блестя, сгореть до тла, —
И в помыслах людей теплом зажечься снова.
 
 
Но прежде, чем она зардеет и сгорит,
Ей нужен долгий путь, ей надо исказиться: —
Расчетвертована, она изменит вид,
Блестящая кора, иссохнув, затемнится.
 
 
Под дымным пламенем скоробится она,
И соки жил ее проступят точно слезы,
Победно вспыхнет вдруг, вся свету предана, —
И огненной листвой оделся дух березы!
 
 
Я с жадностью смотрю на блеск ее огня: —
Как было ей дано, погибшей, осветиться!
– Скорее, Господи, скорей, войди в меня,
И дай мне почернеть, иссохнуть, исказиться!
 

Мимолетное

От острова к острову...

Шелли

 
Я люблю лесные травы
Ароматные,
Поцелуи и забавы,
Невозвратные.
 
 
Колокольные призывы,
Отдаленные,
Над ручьем уснувшим ивы,
Полусонные.
 
 
Очертанья лиц мелькнувших,
Неизвестные,
Тени сказок обманувших,
Бестелесные.
 
 
Все, что манит и обманет
Нас загадкою,
И навеки сердце ранит
Тайной сладкою.
 

 
Бледная травка под ветхим забором
К жизни проснулась в предутрений час,
Миру дивясь зеленеющим взором.
Бледная травка, ты радуешь нас.
 
 
Месяцу, воздуху, Солнцу, и росам
Ты отдаешься, как светлой судьбе,
Ты ни одним не смутишься вопросом,
Не задрожишь в безысходной борьбе.
 
 
Чуть расцветешь, и уже отцветаешь,
Не доживешь до начала зимы.
Ты пропадаешь, но ты не страдаешь,
Ты умираешь отрадней, чем мы.
 

 
Запах Солнца? Что за вздор!
Нет, не вздор.
В Солнце звуки и мечты,
Ароматы и цветы
Все слились в согласный хор,
Все сплелись в один узор.
 
 
Солнце пахнет травами,
Свежими купавами,
Пробужденною весной,
И смолистою сосной.
 
 
Нежно-светлоткаными,
Ландышами пьяными,
Что победно расцвели
В остром запахе земли.
 
 
Солнце светит звонами,
Листьями зелеными,
Дышит вешним пеньем птиц,
Дышит смехом юных лиц.
 
 
Так и молви всем слепцам: —
Будет вам!
Не узреть вам райских врат.
Есть у Солнца аромат,
Сладко внятный только нам,
Зримый птицам и цветам!
 

 
Луг – болото – поле – поле,
Над речонкой ивы.
Сладко дышится на воле,
Все цветы красивы!
 
 
Все здесь нежит глаз и ухо
Ласкою веселой.
Прожужжала где-то муха,
Шмель гудит тяжелый.
 
 
Всюду – божие коровки,
Розовые кашки,
Желто-белые головки
Полевой ромашки.
 
 
Нежно-тонки очертанья
Задремавшей дали...
Полно, разве есть страданья?
Разве есть печали?
 

 
Когда ты заглянешь в прозрачные воды затона,
Под бледною ивой, при свете вечерней звезды,
Невнятный намек на призыв колокольного звона
К тебе донесется из замка хрустальной воды.
 
 
И ты, наклонившись, увидишь прекрасные лица,
Испуганным взором заметишь меж ними себя,
И в сердце твоем за страницею вспыхнет страница.
Ты будешь читать их, как дух, не скорбя, не любя.
 
 
И будут расти ото дна до поверхности влаги
Узоры упрямо и тесно сплетенных ветвей,
И будут расти и меняться, – как призраки саги
Растут, изменяясь в значенье и в силе своей.
 
 
И все, что в молчании ночи волнует и манит,
Что тайною чарой нисходит с далеких планет,
Тебя в сочетанья свои завлечет – и обманет,
И сердце забудет, что с ними слияния нет.
 
 
Ты руку невольно протянешь над сонным затоном,
И вмиг все бесследно исчезнет, – и только вдали,
С чуть слышной мольбою, с каким-то заоблачным
звоном,
Незримо порвется струна от небес до земли.
 

 
Прорезав тучу, темную, как дым,
Последний луч, в предчувствии заката,
Горит угрюмо, – он, что был живым
Когда-то!
 
 
Тесниной смутных гор враждебно сжата,
Одна долина светом золотым
Еще живет, блистательно-богата.
 
 
Но блеск ушел к вершинам вековым,
Где нет ни трав, ни снов, ни аромата.
– О, да, я помню! Да! я был живым,
Когда-то!
 

 
О, краски закатные! О, лучи невозвратные!
Повисли гирляндами облака просветленные.
Равнины туманятся, и леса необъятные,
Как будто не жившие, навсегда утомленные.
 
 
И розы небесные, облака бестелесные,
На долы печальные, на селения бедные,
Глядеть с состраданием, на безвестных —
безвестные,
Поникшие, скорбные, безответные, бледные!
 

 
Необозримая равнина,
Неумолимая земля,
Леса, холмы, болота, тина,
Тоскливо-скудные поля.
 
 
Полгода – холод беспощадный,
Полгода – дождь и душный зной,
Расцвет природы безотрадной
С ее убогою весной.
 
 
Полупогаснувшие взоры
Навек поблекшего лица,
Неизреченные укоры,
Порабощенность без конца.
 
 
Невоплощенные зачатья, —
О, трижды скорбная страна,
Твое название – проклятье,
Ты навсегда осуждена.
 

 
Темной толпою, в часовне убогой,
Путь завершив, и пред новой дорогой,
Суетность нашу забыв на мгновенье,
Тупо мы слушаем сонное пенье.
 
 
В тесном пространстве, где дух наш взрастил
Тайное древо невидимых сил,
Тает вздыхающий дым от кадил.
 
 
Что-то есть страшное в этих бряцаньях,
В этих покорных глухих восклицаньях,
Молятся звуки и души послушно,
Что же им в узкой часовне так душно?
 
 
Явственно чувствую горький упрек,
В звуки молитв проскользнувший намек —
Тайное слышащих, дышащих строк.
 
 
В потные стекла не видно лазури,
В дверь не проникнут ни ветры, ни бури,
Силою дней закопчены иконы,
Вечны пред ними бессильные стоны.
 
 
Грустно склонивши морщинистый лоб,
Что-то вещает нам загнанный поп: —
«Жизнь наша – душная – темная... – Гроб!»
 

 
Узкая полоска синего Лимана,
Желтая пустыня выжженных песков.
Город, измененный дымкою тумана,
Медленные тени белых облаков.
 
 
Чахлая трава, измученная зноем,
Вдоль прямой дороги серые столбы.
Все здесь дышит скучным тягостным покоем,
Всюду здесь недвижность пасмурной судьбы.
 
 
Только вечный ветер носится бесцельно,
Душным дуновеньем, духом мертвеца.
Только облака проходят беспредельно,
Скучною толпой проходят без конца.
 

 
О, тихий Амстердам,
С певучим перезвоном
Старинных колоколен!
Зачем я здесь, – не там,
Зачем уйти не волен,
О, тихий Амстердам,
К твоим церковным звонам,
К твоим, как бы усталым,
К твоим, как бы затонам,
Загрезившим каналам,
С безжизненным их лоном,
С закатом запоздалым,
И ласковым, и алым,
Горящим здесь и там,
По этим сонным водам,
По сумрачным мостам,
По окнам и по сводам
Домов и колоколен,
Где, преданный мечтам,
Какой-то призрак болен,
Упрек сдержать не волен,
Тоскует с долгим стоном,
И вечным перезвоном
Поет и здесь и там...
О, тихий Амстердам!
О, тихий Амстердам!
 

 
Валуны, и равнины, залитые лавой,
Сонмы глетчеров, брызги горячих ключей.
Скалы, полные грусти своей величавой,
Убеленные холодом бледных лучей.
 
 
Тени чахлых деревьев, и Море... О, Море!
Волны, пена, и чайки, пустыня воды!
Здесь забытые скальды, на влажном просторе,
Пели песни при свете вечерней звезды.
 
 
Эти Снорри, Сигурды, Тормодды, Гуннары,
С именами железными, духи морей,
От ветров получили суровые чары
Для угрюмой томительной песни своей.
 
 
И в строках перепевных доныне хранится
Ропот бури, и гром, и ворчанье волны,
В них кричит альбатрос, длиннокрылая птица,
Из воздушной, из мертвой, из вольной страны.